Младший Дьявол

Чуть слышно вздымается грудь и едва ощутимое тепло касается ледяных щёк. Издалека кажется, будто это неживая статуя, замёрзший в ночном холоде труп или даже призрак. Фантом, дух, чей облик стал на каплю ближе к реальности. Однако в какой-то момент силуэт переместился. Затем ещё и ещё и вовсе оживает, выпрямляется, разводит плечи в стороны и, как бы наткнувшись на что-то болезненное, резко смыкается обратно. Он не беспокоит утренней тишины, но если подойти достаточно близко, можно услышать мучительный стон. Затерявшись в лесу больше, чем на две недели, без еды, воды и даже малейшего тепла помимо дрожащих от пронизывающего холода крыльев и ужасной боли в повреждённых участках, он тем самым выиграл себе жизнь. Несколько раз группы ангелов проходили так близко, что шаг больше и борьба была бы неизбежна. Не было бы иного выбора, как вступить в неравный, тяжёлый и с однозначным исходом - поражением - бой, в следствии которого его судьба определялась бы степенью извращённости и жестокости преследующих. Ему пришлось станцевать с ними в смертельный вальс, петляя вокруг прозорливых белокрылых и ухитряясь обманами и уловками отвлечь их в далеко ложном направлении. Так первые изнурительные грозовые дни прошли. Командование просто не могло распылять здесь достаточное количество ангелов для поимки, ведь на передовой итак не хватает хотя бы каких-то рук, что уж говорить об умелых. Расслабляться было нельзя, в любой момент мог появиться великолепный связист и попасть точно в извилистую линию его маршрута и указать на карте его расположение с точностью до секунды. Расслабься нельзя было, однако первая волна напряжения спала. И под конец Серокрылый медленно вышел назад. Не в лагерь, нет. Там после обыска ничего не осталось. Ни одежды, ни еды, ни воды, ни снаряжения. Ничего. Только верный нож за поясом мог служить ему защитой, оружием и инструментом. Он отправился по периметру леса, держась достаточно далеко от границ, и снова шептал чуть отличимо под нос разные числа. Каждый раз они менялись и всегда становились на сколько-нибудь меньше. На единицу, на десяток, на сотню. Всё ниже и ниже. Пока вдруг где-то с боку, по правую руку, не встретилось особое, сваленное дерево. По виду без труда можно сказать, оно лежит здесь больше нескольких лет и не планирует в ближайшее время вставать. Он остановился и тяжело прислонился к ближайшему стволу, приникая телом к холодной коре. Холодной, точно железо. Но даже оно было если не теплее, то одной температуры с ним. Ступни ноют и, двигая внутри пальцами, можно ясно ощутить липкую жижу воды и крови. Ощущалось даже, как отслаивается кожа и с каждым шагом давила сильнее и больше. Тело ломит от холода и голода, не говоря даже о ранах. А перед глазами также ярко мелькают образы. Эти обрывчатые силуэты мельтешат за каждым деревом, в каждом кусте и всю ночь шепчут ему на ухо. Смеются, кричат, воют, умоляют и вновь разрываются хохотом. Он слышит их голоса. Слышит, будто произошедшее случилось только что. Ощущает на руках эту склизкую субстанцию раздавленного глаза и чувствует запах свежей, только что пролитой крови. Эхом вокруг проносится хруст разбитого черепа. Как будто арбуз кинули о камень и раскололи его надвое. И так же поразительно естественно стекает ярко-алый сок. Кап-кап. Кап-кап. Вдруг, в самом конце, будто желая добить окончательно, звучит болезненный крик связиста, чью плоть сжирали заживо, выклёвывали очи и выдирали непослушный язык. Он видит его глаза. Видит, глядя сейчас себе под ноги. Видит их страх, их боль, их отчаяние и их слёзную мольбу прекратить. Их нужно было устранить, в этом нет сомнений, но в сердце до сих пор тяжёлым эхом отзывается совершённый грех. Так он стоит дальше, цепляясь за кору дерева и выдирая куски один за другим. Он давит в себе это и уже через час успокаивается, выпутывается из паутины мыслей и следует вперёд, по направлению упавшего дерева. По пути он путает волосы, закрывая ими глаза и уши. Любые приметы, которые только могли натолкнуть прохожего на мысль, что это - он, уничтожались. Вышитые на рубашке буквы содрались ножом и оставили небрежно сделанные дыры. Холод пробирался под ткань и неприятно щекотал тело, но так нет шансов, что кто-то прочтёт имя. А серые, страшные от пережитого крылья он очистил от крови и извалял в воде и грязи. Лучше его примут за бедняка и бродягу, чем доложат о его появлении начальству. По пути встречалось множество деревьев и в некоторых из них были сквозные отверстия и дупла. Оттуда, забавно выпучив чёрные бусины, на него смотрела лесная живность. Белки, птицы и бог знает кто ещё. Может, там что-то таится? Серый в какой-то момент сворачивает немного в бок, отсчитывает двадцать семь шагов и вытягивает руку, копаясь в глубине дерева. Пальцы ничего не ощущают и кажется, что если их сейчас проколоть насквозь или отломать, даже не пойдёт кровь. Кожа совсем замёрзла и даже не сгибается, а если и движется, то сразу рвётся. Однако после нескольких минут поисков он медленно вынимает руку и стряхивает прилипшие листья. В зажатых пальцах лежала горстка монет. Сумма не слишком большая, особенно если брать во внимание нынешнее подорожание всего, но сколько он их собирал? Год, пару месяцев и ровно неделю. Хватит ли ему? Да, всё рассчитано до мелочей. . . . В городе его и правда все принимали за калеку, которого не взяли на передовую из-за каких-то там травм со спиной - походка - и сторонились, как чумного. Поэтому и не засветиться было проще простого. Все заняты своим делом, а на него ничего, кроме косых взглядов не бросали. Крылья казались серыми не просто потому что такими и были, а от пыли и грязи. А крови как будто нет на других? Жизнь на улице всегда тяжела, особенно после начала Войны. Краем настороженных ушей он слышал сплетни, разговоры, и пару раз даже ясно услышал свою кличку "Серый". Слишком много внимания для него. И почему они так любят ворошить дела чужих и при этом с таким остервенением защищать собственные? Что за бред про отца и мать? У него их нет и не было никогда. Что за чушь про алые глаза? Какая ещё хрень про острые когти и звериные повадки? Слушать противно, точно каждый вознамерился похвастать отсутствием мозга. Нужно было отыскать что-то, чем можно прикрыть одежду. Сменить её нельзя - слишком дорого и лишние улики, но вот укрыть необходимо. Он приобретает недорогой, но достаточно прочный плащ с капюшоном нейтрального хаки, благодаря которому можно скрыться среди ещё имеющейся растительности. Медикаменты были в жутком дефиците и потому цена невероятно взлетала каждый месяц, пробивая любые нормы. Однако обходя и петляя, можно было найти где-то и подешевле. Умыться за определённую цену тоже можно было в ближайшем отеле, так что через полчаса он чувствовал себя уже лучше. Не так болезненно и раны удалось обработать хоть как-то. Лишь бы не было заражения. . . . Сжимая в руках крепкую верёвку и зная, что в сумке её ещё несколько хороших метров, невольно охватывает холодная решимость. Тяжесть металла ломала плечо, но также неумолимо доказывало неизбежность. Отступать уже нельзя. Нельзя, а значит осталось лишь воплотить план, бережно вынашиваемый долгие годы.