Оле-Лукойе

Для меня вся жизнь, увы, гантели, Бег на месте в страшно-липком сне. Пару раз я правда чуть не сдался, В паре фраз, в минуте от беды. Ритуальные Услуги & Иван Курочкин — Силы из Космоса

      На заправке Антон умылся и почистил зубы одноразовой щеткой, купленной там же. Это, а еще стаканчик с горьковатым кофе немного привели его в чувство. Он был не сонным, но чуть более заторможенным, чем хотелось перед встречей с человеком, чьим последователем он, вероятно, был уже десятилетие. Антон не испытывал трепета или робости, не ждал никаких откровений — по себе знал, что в миру сказочники оказываются обычными людьми, — но ему все равно было интересно. Интересовали не тайны ремесла и не история возникновения псевдонима. И не то, как он узнал их с Любой имена и контакты, — в начале своей карьеры они оба были не слишком осторожны, а Смерть связался с ними именно тогда. Интересно было, потому что этот человек был ниточкой к прежней жизни, которая закончилась так бездарно и трагически. Ко времени, когда они беззаботно и с восторгом гонялись за своим предшественником, старались поразить, выпендриться на пределе своих способностей, то и дело влипали в истории… Времени, когда они были вдвоем.       Их взаимоотношения никогда не были особенно теплыми и трепетными. Они ругались как черти, лупили друг друга в особо эмоциональные моменты, причем Антону доставалось сильнее. Люба безжалостно критиковала его романы со «старыми кошелками», он едко высмеивал ее безответную влюбленность в какого-то слащавого придурка с тонким носом-клювом и кудряшками по плечи. Он никогда не уступал ей из-за того, что она девчонка, но она все равно старалась уличить его в поддавках. Они не прощали друг другу затупов и высмеивали проколы так едко, что другие вполне могли бы расплакаться. Она сломала ему нос. Он ляпнул двухкомпонентным клеем на ее волосы. Ее собака сожрала моток провода, будучи под его опекой. Он испортил ей долгожданное свидание с клювоносцем. Она представилась его женщине беременной супругой «этого козла». Он купил ей платье взамен испорченного, и оно оказалось на два размера больше. Она дружила с его матерью и выставляла себя такой лапочкой, что та обожала ее, казалось, больше беспокойного сына.       После ночевки на чердаке необитаемого частного дома в пустой деревне, он спрятался на крыше дровника, в ветвях сливы, и она искала его полтора часа, а потом тихо ревела на полуразрушенном крыльце, пока он не вышел и не огреб по горбу граблями. Во время прогулки по крышам гаражей они попались охраннику и так страшно ругались, выясняя, чья это была вина, и выспрашивая, который из них себя выдал, что бедный дед выбросил их, как блохастых котят, за территорию кооператива, устав разнимать. Она заставила его наложить ей шов, когда рассекла руку, пытаясь пробраться в разбитое окно на закрытом хлебзаводе — пожалела времени на поездку в больницу. Она отправляла посылки в военную часть, а когда он дембельнулся, скептически осмотрела, пожала плечами и привычно прошлась по его внешности — как был лопоухой шпалой, так и остался. И только потом, проводив к дому матери, обняла — так, что ребра затрещали, и ушла. Наверное, реветь.       Она буквально бредила поисками Оле-Лукойе, так, как ребенок ставит ловушку на Деда Мороза, чтобы покопаться в его мешке и устроить допрос с пристрастием о том, как устроен мир сказочных существ, потому что родители путаются в показаниях. Она бывала резкой и невыносимой, и большую часть времени — лет с семи и до самой ее смерти в двадцать три — он постоянно повторял, что хочет ее убить. Не всерьез, конечно.       А потом она погибла.       Он оставил машину около ворот кладбища и пошел по узкой главной аллее, между разномастными надгробиями и тропинками, которые делили территорию на квадраты. Было тихо, пахло сырой землей. Утро было пасмурным, а на кладбищенских деревьях по классике жанра засели вороны. Хорошо, молчали.       Ее надгробие было из простого черного гранита. Без портрета — только имя и годы жизни. И еще автоэпитафия. Единственное слово врезалось в память, отпечаталось на изнанке век, так долго смотрел на него Антон в день перед отъездом в Литцск. А до этого — когда только вышел из больницы.       «Наебала». Любопытно, какое по счету похоронное агентство согласилось выбить эту надпись на надгробии? Антон в это время еще был прикован к постели, так что кремацией и установкой памятника рядом с могилой матери Любы занимался, очевидно, ее отец. Добросовестно исполнил немногочисленные пункты ее завещания, написанного еще в школе и заверенного Кальмарычем, когда они познакомились. Всего три пункта: кремация, автоэпитафия и физическое уничтожение жесткого диска ее компа.       — Она всегда говорила, что умрет рано, и велела не плакать, — раздался за его спиной полузабытый мужской голос, и Антон медленно обернулся. — Запомнила из детства, как я убивался по ее матери.       Полностью седой, сильно лысеющий, но еще нестарый мужчина с густой короткой бородой и в очках с тонированными линзами обошел Антона, провел рукой по узкой лавке и присел перед надгробиями жены и дочери.       — Здравствуйте, дядь Костя, — только и смог сказать Антон, совершенно ошарашенный.       Чуть отступил назад и наткнулся спиной на высокую кованую ограду.       — Привет, Антошка, — согласился мужчина и слабо улыбнулся, не сводя глаз с имен, выбитых на граните. — Как оно?       Антон не нашелся с ответом и в итоге промолчал.       — А вы как?       — Живу, как видишь, — невесело ответил Константин, потом вроде бы встряхнулся и повернулся к Антону. — Не думай, нормально живу. Просто тяжело сюда приезжать.       Чужое горе отдалось в сердце, смешалось с собственным и в одну секунду едва не хлынуло наружу потоком слез. Антон сжал челюсти и посмотрел в небо — низкое, серое, клубящееся дождевыми облаками.       — Мне так… — сказал он небу, стараясь сохранять твердость голоса. — Мне так жаль, что это случилось.       — Каждый день, — тихий голос продолжил его мысли. — Мои девочки…       Антон не сразу нашел в себе силы взглянуть на отца Любы. Тот не плакал — держал обещание. Может, зря эта упрямая, нетерпимая девица потребовала от него этого? В конце концов, слезы помогают. И неважно, что она сама почти никогда их себе не позволяла, а позволяя, ругала себя на чем свет стоит. И еще по сотне поводов ругала: волосы не такие, смазливому клювоносцу понравиться не может, слишком бесполезная, слишком глупая, недостаточно любит близких, а они ее — чересчур, и по этой причине она тоже хреновая, потому что любить ее, хреновую, можно только в результате манипуляции длиной в жизнь. В двадцать три года длиной. Наебала всех на свете, заставив считать не беспринципным чудовищем, а растерянной, слишком чувствительной девчонкой, которая понятия не имеет, что делать со своей жизнью, и обесценивающей привязанность, потому что запомнила, что терять близких — невыносимо больно. Вот только что бы ни думала она, хоть наебавший всех манипулятор, хоть запутавшаяся в себе, не успевшая пожить девочка — ее отец сейчас, спустя почти три года, был все так же разбит. Но — не плакал, да. И Антон не плакал тоже, но кто бы знал, чего ему это стоило.       — Но я тебя не для того позвал, — будто издалека донесся голос, и Антон из последних сил растянул губы в резиновой улыбке.       — То есть это были вы, — сказал он, смаргивая с глаз мутную пелену и фокусируя взгляд близоруких глаз на Константине.       Тот сдал за эти годы, но все равно не так, как можно было ожидать от мужчины, потерявшего сначала жену, а потом единственную дочь. Сколько Антон его знал — почти всю свою жизнь — он был лукавым и неунывающим. Всегда находил время на них, двоих оболтусов, придумывая новые и новые занятия. Когда ушел отец Антона и злость разрушительным образом наложилась на переходный возраст, именно он выписал ему ментальных трындюлей, которые помогли не превратиться в мрачного утырка. И примерно тогда же он рассказал Любе про Оле-Лукойе. Получается… о себе же?       — Не только я, — вздохнул Константин. — Мы по молодости баловались с друзьями. Они сейчас кто где — большие начальники, пьяницы, мертвецы… Но вы стали гораздо круче нас, — признал он с тенью улыбки. — Я хотел однажды все рассказать, когда Любушка устанет гоняться… А ей все не надоедало. Не успел, получается. Представлял, как она будет орать и топать, — он тихо рассмеялся, сделавшись похожим на прежнего себя.       — Простите, что я продолжил без нее, — вздохнул Антон.       — Думаешь, я ругаться собрался? — картинно изумился мужчина. — Пригнал тебя из Литцска, сам приехал из Москвы, чтобы пальцем погрозить, мол, не трожь светлую память?       Антон настороженно пожал плечами, снова чувствуя себя мальчишкой, которого водят за нос.       — Антошка, всегда изумлялся, какое иногда тебе в голову лезет, — покачал головой Константин. — Развлекайся на здоровье. Тем более что… — он посерьезнел, — пару раз за этот год ты мне здорово помог не погрязнуть окончательно. Я давно наблюдаю за «Двумя зонтами» и, если бы был против, набрал бы сразу. Поворчал бы, а ты бы послушал и забыл, потому что Оле-Лукойе — это фольклор, а не интеллектуальная собственность. Тоже выдумал, — мужчина возмущенно фыркнул.       — А почему позвонили сейчас? — спросил Антон и быстро добавил: — Если из-за этого кипиша, то я все решу. Уже почти решил. Вы нашли новый адрес сообщества?       — Конечно, нашел, — с оскорбленным видом ответил Константин. — Детская загадка.       — Ну, чтобы наверняка разгадали без коллективного мозгового штурма, — объяснил Антон. — А шум скоро утихнет.       Мужчина изумленно покачал головой.       — Кое-что не меняется. Как наворотите… Помнишь, машину ту сожгли? До последнего молчали, партизаны. А кто убытки компенсировал? Папа… — он тяжело вздохнул, поджал губы и продолжил ворчливо, с неубедительным неудовольствием: — Ты, конечно, зря подставился. Думай головой в следующий раз. И поизобретательнее. Твоих навыков хватит, чтобы устроить шоу и самому избежать радаров. — Антон только молча кивнул. — А насчет этого персонажа, который на тебя взъелся… Вроде бы, на ту статью отреагировали, где нужно?       — Да, — согласился тот, удивленный его осведомленностью. — Но это формальность и показуха, об этой «внезапной» проверке в «Аркосе» даже уборщицы знают. Ему ничего не грозит. Я что-то придумаю, когда все уляжется.       — Не надо «когда уляжется», — проворчал Константин. — Я не то чтобы такой уж влиятельный человек, конечно… — он скромно улыбнулся, — но набрал еще позавчера армейскому товарищу, он кое-кого знает.       — Тому же, который мне часть адекватную подсуетил? — изумленный такой инициативой, уточнил Антон.       — Другому. Вояка из Тюмени слабо связан с экономическим сектором, ты так не считаешь? — и он хитро, как в детстве, подмигнул Антону. — Не обещаю феерического успеха, но попугать его — попугаем. А если подтвердится инфа, которую ты нарыл… Что вы там, кстати, не поделили? У нас таких руководителей полстраны, чего именно в него вцепился?       И Антон стал рассказывать. Коротко, но честно, упомянув даже конфликт Арса с Климовым-Большаковым, правда, представив его куратором и другом, а не любовником. Константин хмыкал, как обычно реагировал на их с Любой выходки. Потом спросил про Циклопа. И про Арса тоже, о том, как удалось втянуть препода в их шайку. И Антон говорил, говорил, не пытаясь отделаться от ощущения, что делится новостями не только с отцом старой подруги, но и с ней самой. Может, потому, что манера реагировать на Антона у них была удивительно похожа? Та же ирония и закатанные глаза, разве что тычков Антону не досталось.       Потом они попрощались с Любой и ее мамой и двинулись к выходу с кладбища. Константин туманно рассказывал о работе в Москве — Антон так и не понял, имеет ли его организация отношение к правительству. Говорил, что завел собаку прошлой осенью, потому что та, которую однажды притащила домой Люба, умерла от старости, дожив до почтенных восемнадцати лет. Показывал фотки симпатичной лохматой полукровки: «Мама овчарка, а папу мы не видели». Оценил транспорт Антона, заглянул в кабину и кузов и никак не прокомментировал его выбор, хотя и понял причину. Прошел к ухоженному блестящему «БМВ», достал из багажника большую картонную коробку.       — Это тоже предназначалось вам, — объяснил он, вручая ее Антону. — Там в основном кассеты… и еще некоторые заметки. — Тот неверяще опустил взгляд на коробку. — Возможно, еще какой-то хлам, я сгрузил все, что нашел, и не заглядывал уже лет десять, может, даже больше. Посмотри, если найдешь что-то интересное, можешь оцифровать и выложить к себе.       — Да. Конечно, я… — Антон был чересчур потрясен и смотрел на подарок едва ли не с благоговением, так что Константин закатил глаза и улыбнулся.       — Вот ведь молодежь. Тоже мне, нашел реликвию. Если кто-то захочет приобрести в коллекцию — не смущайся, чего тебе хлам складировать. Только чур двадцать процентов мне. А нет — оставляй у себя, мне все равно. Главное, думай головой и не влипай в неприятности. Я уже привык к «Двум зонтам». Отлично заходит под кофе по утрам.       — А ник скажете?       — Еще чего, — ухмыльнулся тот. — И нет, Смертью я не стану. Слишком много внимания. Это для тебя.       — В смысле? — опешил Антон.       — Ну, ты же однажды станешь слишком старым, чтобы самому скакать по горам, лесам и канализациям, — насмешливо объяснил мужчина. — Найдешь, кому передать явки и пароли.       Идея была простой, но поражала масштабом, и Антон только и смог, что кивнуть.       На прощанье Константин крепко обнял его, как делал всего пару раз в жизни.       — Бывай, Антошка, — он хлопнул его по плечу и отступил. — Надеюсь, больше не придется тебе звонить.       — А я вам?       — Если сможешь, — ухмыльнулся тот, махнул рукой и открыл дверь машины.