Оле-Лукойе

Напоминай себе почаще, Что есть только настоящее, В котором мы молодые и странные Он Юн — Полежу и встану

      В день конференции за окном с самого утра было не просто серо, а сумрачно. Низкие облака нависали над городом, машины и прохожие буксовали в выпавшем за ночь снегу, а существование любой другой погоды, кроме утомительного и раздражающего ненастья, казалось чем-то из области глупых сказок. Как будто в мире ничего другого, кроме летящих в лицо снежинок, быть не может и никогда не было.       Прийти во сколько-нибудь рабочее настроение не получалось. Арсений, со все еще чуть влажными от талого снега волосами, цедил кофе из автомата, надеясь, что поступающий в кровь кофеин поможет воспринимать этот вторник иначе, чем повод нахохлиться и тупить в ожидании конца рабочего дня.       Встреченный на кафедре Позов также не отличался бодростью. Заспанный, в уютном кардигане крупной вязки, слишком стильном, чтобы появиться в гардеробе без участия Кати, он печатал какие-то анкеты на принтере в преподавательской.       При виде коллеги он несколько оживился.       — Знаете, дядя вчера решил наконец свои проблемы с ружьем, — поделился он с неподдельной радостью.       — Вы очень трогательно за него переживаете, — улыбнулся Арсений, следивший за этой эпопеей последний месяц.       — Да просто матушка весь мозг выела, — пожаловался Позов. — Забавно, что меня отправили учиться сюда в том числе потому, что Аполлон мог бы за мной присматривать, а по факту получается наоборот.       — Аполлон? Это прозвище?       — Нет, его действительно так зовут, — вздохнул Дима. — У меня много родственников с интересными греческими именами. Ну, собственно, потому что они греки. И я тоже. Кстати, вы знали, что имя Арсений — тоже изначально греческое?       Тот несколько секунд пытался осмыслить эту информацию, используя не слишком обширные ресурсы недавно проснувшегося мозга.       — Боюсь представить, с какой целью вы это выясняли. Только не говорите, что Катя…       Позов смутился.       — Я, наверное, все же чуть менее безответственный, чем вы меня считаете. Все штатно. Просто откуда-то знаю. Но идея отличная, однажды так и сделаю.       — Не стоит, — растерянно возразил Арсений.       — Мои дети — как хочу, так и называю, — развеселился Позов, обернулся на Ирину Викторовну, вошедшую в преподавательскую и объяснил спокойнее: — Гипотетические дети, конечно же.       — Я бы не удивилась, — горестно вздохнула Ирина, пряча улыбку. — После слухов о тайной женитьбе Арсения Сергеевича наличие у вас, Дима, неучтенных детей…       Позов издал сдавленный звук, будто подавился словом из одних согласных.       — Знаете, я, наверное, пойду, — пробормотал он, вертя в пальцах пуговицу кардигана. — Выключите принтер, когда допечатает, ага?       С этими словами Позов попятился, опустил голову и вышел из кабинета с очень занятым видом. Не то скрывал смех, не то действительно почувствовал неловкость.       — Он ведь в курсе, что его никто не осуждает? — несколько озадаченно уточнила Ирина.       — Думаю, для него это не имеет большого значения.       — Даже так?       Арсений молча кивнул. Появление Кати пошло Позову на пользу. Не в последнюю очередь дело было и в нескольких походах к специалисту, который подобрал ему таблетки, но Арсений и прежде видел Диму под успокоительными, и ситуацию исправили не только они. Теперь, когда цель его была достигнута, прекратились невротические и непоследовательные метания, а беспокойная энергия поразительным образом улеглась. Он не перестал язвить и дурковать, не стал занудой, но все равно повзрослел. Взял… ответственность за эту девочку. И этот факт заставлял Арсения испытывать спокойное удовлетворение, как от хорошо сделанной работы. Будто эти двое с их шутками про амура были где-то правы.       Однако эти же соображения заставляли подозревать, что смутили Позова не разговоры об их с Катей отношениях. Скорее тот понял причину слухов, которые расползались по кафедре. Сам ведь посоветовал при общении с философиней сразу обозначить, что он вне романтической игры — очевидно, наслушался рассказов Шастуна об этой темпераментной женщине. И, видимо, кто-то из коллег отметил появление кольца на пальце Арсения. Или это философиня не удовлетворилась его наличием и решила провести расследование?       Арсений провел большим пальцем по безымянному, сжал кулак, запретил себе лишние мысли и поспешил на пару, на ходу набирая номер Климова-Большакова. Едва ли тот уже был в ЛАИ, но стоило его хотя бы разбудить, чтобы заполучить на большом перерыве или во время окна на третьей паре. Вчера вечером он прислал исправленный вариант презентации, и она оказалась вполне подходящей, но его доклад следовало прорепетировать. И лучше несколько раз.

***

      Конференция начиналась после четвертой пары и проходила параллельно в нескольких лекционных аудиториях главного корпуса. Арсений, успевший впритык к началу, отыскал ту, в которой докладывался Климов-Большаков, и, пробежавшись по списку, вывешенному на старинной двустворчатой двери, обнаружил, что там же должны выступать практически все студенты, которых он консультировал.       У ноутбука, стоящего на преподавательском столе, столпились человек двадцать, которые торопились скинуть презентации, чтобы не тратить на это время в процессе. Пробежавшись глазами по рядам, Арсений наткнулся на знакомые лица: шесть человек из 635-с устроились за дальними партами рядом с окном. В том числе — он чуть прищурился, в первый момент не узнав, — Шастун. В белой рубашке. Нет, сменить спортивный стиль на условно-официальный догадались все, даже Мирон, но видеть Антона в белом было непривычно. На учебе он неизменно появлялся в черном худи, а дома демонстрировал коллекцию ярких, в основном красных и оранжевых футболок. Или дело было в том, что это была именно рубашка — строгая, выглаженная и — понял Арсений, поднявшись к своим студентам и заняв место рядом с чуть подвинувшимся Шастуном, — заправленная в классические брюки?       Интересно, что некоторым официальная одежда придает нелепый вид школьников на линейке, а ему добавляет лет. Возможно, из-за того, что, избавившись от худи, Антон автоматически выпрямился? Арсений уже давно обратил внимание, что его осанка зависит от ситуации и варьируется от подростковой сутулости до выправки бойца на построении.       Поколебавшись, он тихо заметил:       — Не знал, что у вас есть рубашка.       Антон покосился на куратора, потом, чуть наклонившись, сказал тихо, но очень внятно:       — Осталась после заказа. А еще у меня есть кожаный плащ и пушистая зеленая шуба.       Смысл сказанного не сразу дошел до Арсения, поскольку тот отвлекся на ощущение теплого дыхания. Он начинал жалеть, что по устоявшейся привычке сел рядом. Предназначенная ему метафорическая яма, существование которой он осознал вчера, с каждым таким неосмотрительным решением, кажется, становилась все глубже. А ведь проснувшись сегодня утром, он сказал себе, что преувеличивает. Что он чересчур мнительный и снова ищет подвох там, где его нет. Что Шастун просто… что вот это ощущение близости — это просто… просто обычные нормальные человеческие отношения, в которых не следует искать подтекст. Не было никакого подтекста, был только средних лет дядька, не умеющий общаться, а потому растерянный. Где-то глубоко внутри растерянный, там, где никто не заподозрит. Мимикрия под эмоционально зрелого человека давалась ему чудесно, но на беду не равнялась пониманию, как строить нормальные отношения. Поэтому и вылезают дикие предположения о том, что было бы…       Аудитория постепенно затихла, и Арсений сфокусировал взгляд на профессоре, вставшем за кафедру и прочистившем горло.       — Коллеги, — обратился тот к присутствующим добродушным, по-стариковски дребезжащим, но все равно звучным голосом, — предлагаю начинать. Сегодняшняя конференция призвана…       Вступительное слово Арсений благополучно прослушал, погруженный в свои мысли. В те самые дикие предположения. Хорошая новость заключалась в том, что это было не про секс. Он не хотел Шастуна. В смысле, тот, безусловно, был привлекательным, как был бы привлекателен любой молодой мужчина в хорошей форме, с обаятельной внешностью и выдающимся интеллектом, но Арсений не испытывал ничего похожего на эмоции, которые ощущал, знакомясь с парнями в периоды своих загулов. Это было не про тело, возбуждение и разрядку. Скорее про… близость того рода, которую для дружбы, тем более преподавателя и студента, он считал чрезмерной. Шастуна хотелось… ну, например, обнять. Заключить в крепкие объятия, не смазанные ощущением двух слоев теплой одежды. Сказать, что все будет хорошо, — не потому, что тот нуждается в утешении или оценке Арсением перспектив на будущее, а просто потакая общечеловеческому обыкновению говорить вот такие бессмысленные глупости, потому что по-настоящему важные вещи перевести на язык слов не получается. Хотелось… наверное, перейти на «ты», хотя официальное обращение между ними давно стало забавной формальностью и данью традициям ЛАИ, а Арсений Сергеевич превратился в Арсень Сергеича. Хотелось трепать Шастуна за вихры. И это был перебор, не только на взгляд довольно замкнутого и ценящего дистанцию Арсения, но и просто адекватного человека. Это был тот вектор, который изначально коробил в их общении, — то, как Шастун открывался перед ним. Что же изменилось?       А то, что как бы этот подлец ни сетовал на своего куратора, который якобы мастерски влезал в душу, он сам делал это намного более виртуозно. Шастун стал частью его жизни — где-то исподволь, где-то с деликатностью танка. «Который ни в коем случае не следует путать с артиллерийской самоходной установкой», — вспомнил Арсений, снова покосился на Антона и слабо улыбнулся. Это было ненормально. Это было очень чересчур. Шастун едва различимо пах гелем «3-в-1». Гель стоял на бортике ванны в пятнадцати минутах езды от ЛАИ. Там сейчас наверняка включена лампочка, чтобы обитающие в ванной комнате растения получили свою дозу света.       Там спит кошка, там бардак на столах, вчерашний суп в холодильнике, хвойный чай в большой банке, туда сегодня вечером соседка принесет свою маленькую дочку, чтобы Шастун за ней присмотрел… И Шастун будет присматривать. Как умеет: бесшумно передвигаясь по квартире и нацепив крошечный, специально купленный пульсоксиметр, потому что слишком много читал про синдром внезапной детской смерти. У Шастуна вообще было туго с позитивным мышлением и базовым доверием к миру, но он спасался иронией и вот такими предосторожностями.       И это было так непохоже на все, с чем приходилось иметь дело Арсению, было таким… настоящим и странным. Будто воплощение укрощенного хаоса в обычном парне, несколько потрепанном жизнью, очень творческом и обладающем избирательной, зато железной волей и своеобразным чувством юмора, которое могло влюбить в жизнь даже кого-то вроде Арсения. Он не был беспечным, он был полной противоположностью беспечности, он был местами мрачным, местами депрессивным, но при этом из раза в раз выбирал жизнь. На первый взгляд, как представитель семейки Аддамсов в обители диснеевских обаяшек, но на самом деле намного более яркий, особенный, оригинальный и настоящий.       И как минимум настолько же ранимый, если не в большей степени. Временами за извечной иронией было не разобрать. И он, конечно, был прав, когда говорил, что сам кого угодно поддержит, — Арсений не сомневался, он сам испытал на себе его безотчетное влияние и боялся представить, что станет, возьмись Антон поддерживать целенаправленно, но хотел бы сделать для Шастуна то, что будет в его силах. Просто так. Не в благодарность за возвращенный интерес к жизни. Не исполняя свой долг как наставника — эти роли уже давно не обманывали ни одного из них. Не…       Его локтя коснулась рука, и Арсений повернул голову.       — Выпустите? — шепотом повторил Антон, чья очередь выступать, очевидно, была следующей.       Он выбрался из-за парты, легко и бесшумно, как кошка, спустился по высоким ступеням, старым и обычно довольно скрипучим. Внизу, у большого проектора, заканчивал доклад один из студентов, и Арсений, начисто все прослушавший, даже не был уверен, сколько человек выступили до этого.       Наверное, дело было в том числе в усталости. Было уже четыре часа дня, и он с раннего утра был на ногах, непрерывно решая какие-то проблемы и питаясь исключительно кофе. А впереди была еще двухчасовая конференция, а потом — визит к Павлу Алексеевичу. Благо его научный консультант работал буквально сразу за территорией ЛАИ, на тесно связанном с институтом предприятии, а вопросов по диссертации накопилось не так много.       Вообще-то их вполне можно было решить в режиме переписки, но они с Павлом Алексеевичем старались встречаться хотя бы раз в месяц, потому что по какой-то причине при личном общении они оба понимали друг друга намного лучше и работали быстрее. Поэтому консультант настоял на сегодняшней встрече, намереваясь по максимуму решить все вопросы, чтобы Арсений не донимал его в течение двух недель заслуженного отпуска, который начинался уже в четверг.       Из-за этого Арсений второй день подряд (точнее, уже третий, если считать затянувшуюся поездку в областную ДЮСШ в воскресенье) не успевал на тренировку. Это было довольно досадно, потому что он все еще лелеял надежду, что, убившись в зале до трясущихся рук и пятен перед глазами, ему удастся переключиться с Шастуна. Потому что… это действительно был перебор.       Когда вопросы к предыдущему докладчику иссякли и тот вернулся на свое место под сдержанные аплодисменты, к проектору вышел Антон. Покосился на титулку презентации, которую вывел на экран секретарь, поправил челку, сложил руки в замок, уставил взгляд в никуда и начал доклад.       На самом деле, со стороны организаторов имелся существенный косяк. Огромная старая аудитория хоть и отличалась хорошей акустикой, все же была рассчитана на профессионально поставленные голоса преподавателей, а не на выступления студентов, которые, к тому же, через одного от волнения бормотали себе под нос.       Однако Антон, очевидно, хотя и не собирался высовываться, все же решил, что его должны услышать. Его голос был ровно той громкости, чтобы аудитория, затихнув, могла разобрать каждое слово, а в интонациях чувствовалась уверенность человека, который ориентируется в теме. В какой-то момент он даже немного отклонился от текста доклада, сделав короткую ремарку, которая выдавала, насколько он углубился в тему при подготовке. На лекциях Арсений этого точно не рассказывал, чтобы не перегружать нежные сознания студентов. Он удивленно дернул бровью и сдержал улыбку. Репутацией посредственности он, значит, дорожит. Фантастический подход — не готовить работу спустя рукава, а погрузиться в дополнительную литературу, значительно выходящую за пределы курса, чтобы определить идеальную границу, соответствующую посредственности. В этом был весь Шастун и его нестандартное мышление.       С Антоном беседовали дольше остальных. Не потому, что тема была особенно интересной — это была классика с толикой оригинальной идеи, лишь бы преодолеть порог уникальности статьи. Возможно, именно поэтому присутствующие задавали свои не блещущие оригинальностью вопросы, над которыми можно было вообще не задумываться. Кроме того, Антона было как минимум хорошо слышно и отвечал он не теряясь, хоть и довольно немногословно.       В какой-то момент Арсений услышал откуда-то знакомый мужской голос, который задавал простой, на уровне любопытного студента вопрос, потом еще один, по которому становилось ясно, что вопрошающий весьма далек от темы доклада. Спустя несколько секунд Арсений вспомнил, где его слышал: перед началом учебного года, в этой же аудитории главного корпуса, когда ректор института собирал весь преподавательский состав. И когда он успел прийти? Кажется, когда вошел Арсений, приметной белоснежной шевелюры немолодого, крупного и довольно сурового главы ЛАИ он не заметил.       Как хорошо, что на его вопросы отвечает именно Шастун, которому нет дела до авторитетов и который едва ли знает ректора в лицо, а даже если знает, все равно не сможет рассмотреть без очков.       Шастун, который по уточняющим вопросам понял, что заумные термины Грачова, инженера старой закалки, а не айтишника, не удовлетворят, не затих, а вошел в азарт и принялся объяснять на пальцах примерно то же самое, что в этом семестре читал Арсений второму курсу. Причем хотя время, выделенное на каждого участника, подходило к концу, и прописным истинам явно было не место на конференции такого уровня, никто не думал протестовать.       — Ну, хорошо. Спасибо, молодой человек, — наконец проговорил Грачов низким, размеренным голосом. — Довольно любопытно. У кого-то остались вопросы?       Вопросов не было, и Антон, коротко поблагодарив за внимание, поднялся на свое место под очередные аплодисменты.       — Какой странный дед, — поделился он шепотом, когда присел рядом с Арсением.       Что и требовалось доказать, подумал тот с теплотой, от которой стало больно в груди.       — Вы большой молодец, Шастун, — улыбнулся он и коротко сжал обтянутый тонкой рубашкой локоть, а потом чуть наклонился вперед, коснулся плеча Мирона, который сидел на ряд ниже, и негромко попросил: — Бога ради, не вступайте в полемику с этим человеком, хорошо?