Оле-Лукойе

Мам, папе передай Что мне не хочется так с ним играть Роки feat. ZYGOMATICUS — Слева справа

      За исключением обложки, как он выяснил за последующие пару дней, в методичке не было ничего особенного — обычные указания по выполнению лабораторных и немного сжатой теории функционального анализа. Но все равно обладание этим изданием удивительным образом поднимало Арсению настроение. Еще немного, и можно начинать коллекционирование. Вполне возможно, Тихомиров не вспомнит о странной методичке для кураторов, и даже если да, всегда можно заплатить штраф в пользу библиотеки и оставить буклет себе. Почему-то это казалось крайне удачной идеей.       Помимо неоправданно пристального изучения продукции институтской типографии, Арсений занимался и объективно важными, хоть и не такими захватывающими делами. Вел занятия, пинал 635-с относительно конференции и даже добился некоторых успехов в виде первых желающих. Сжав зубы, отредактировал раздел диссертации и взялся за следующий. Написал Шастуну, осведомился о его самочувствии и получил короткий сухой ответ, что он по-прежнему болен. При этом в четверг Арсений видел его в универе.       А на следующий день, разбирая почту, рядом с полученными ночью отчетами по лабораторным, заметил новое письмо от Шастуна. Который с соблюдением всех правил деловой переписки сообщал, что сегодня пропустит пары. Автоматически добавленное в конце «с уважением, Шастун А.А., ст. 635-с гр.» придавало посланию некий сюрреализм, и Арсений понял, почему Лебедев говорил о манере Антона держать его в курсе своей посещаемости с улыбкой.       Написав, что принял к сведению, и уточнив, насколько все серьезно с его здоровьем, Арсений почти не думал о студенте до конца третьей пары, когда, открыв почтовый клиент, не нашел там ответа. Поколебавшись — в конце концов, Шастун мог спать, — дождался, когда студенты освободят аудиторию, и набрал его номер. Потом набрал еще раз, через час, но тот так и не взял трубку.       И Арсений бы очень хотел пожать плечами и сказать себе, что Шастун взрослый парень, но ему не давал покоя его странный насморк. Дело в том, что, несколько презирая себя, Арсений тем не менее потратил час своей жизни на чтение статей о перечисленных Шастуном-старшим веществах и против воли примерял симптомы, сопровождающие их употребление, на Антона. Он не впадал в паранойю, нет, но не мог не признавать, что поведение студента вполне подпадало под некоторые из них.       Поэтому он позвонил в третий раз, закончив работу, и направлялся при этом не домой или в библиотеку, а в преподавательскую, где на стене висела распечатка контактов сотрудников. Почему-то он был уверен, что Позов знает, где искать Антона. Однако объясняться с тихомировским «помогатором» не потребовалось. Телефон издал короткую вибрацию, оповещая о принятом вызове, и Арсений услышал тихий невнятный голос:       — Слушаю.       — Шастун? — остановившись, проговорил мужчина, прижимая телефон к уху.       — Шастун, — согласился голос.       Он был не сонным, как можно было ожидать, а неразборчивым, будто что-то физически мешало студенту говорить, и каким-то тусклым. Лишенным сил. Арсений неслышно выдохнул, чувствуя абсолютное, непробиваемое спокойствие, которое никогда не накрывало его в хорошие времена.       — Мне нужен адрес, — ровно и четко произнес он, разворачиваясь на сто восемьдесят градусов и направляясь к гардеробу за своим пальто. — Где вы сейчас находитесь?       Ответом было молчание.       — Антон, вы не знаете или просто залупаетесь? — тихо спросил мужчина, отыскивая в кармане номерок. — Что с вами произошло?       В трубке послышался тяжелый вдох, потом какой-то сдавленный звук, похожий на безуспешную попытку прочистить горло, и следом чуть более осмысленный голос:       — Кирова, 8, квартира 35. Код 246.       — Вы будете там через пятнадцать минут? — уточнил Арсений, прикинув расстояние.       Снова молчание, различимый звук сглатываемой слюны, вздох. Не отрывая трубки от уха, мужчина неловко намотал ненавистный шарф на шею и надел пальто — пару часов назад началась пурга, а до парковки предстояло добираться почти через весь университет.       — Со мной все в порядке. Не торопитесь.       Почему-то его реплика произвела обратный эффект, и кажется, Шастун это понял.       — Там плохая погода, — тщательно выговаривая слова, сказал тот. — А машины иногда убивают людей. Я никуда не денусь.       Оставив Арсения размышлять над этим заявлением, а также огребать прелести упомянутой плохой погоды в виде крупных снежных хлопьев в лицо и за шиворот, Шастун сбросил звонок.

***

      До озвученного Антоном адреса Арсений добрался быстрее, чем шел к своей машине. И его машина никого не убила, как тот пророчил. Восьмой дом на улице Кирова оказался ничем не примечательной хрущевкой. Припарковавшись во дворе между покрытыми снегом машинами, Арсений поднял воротник пальто и быстрым шагом двинулся мимо старой горки и качелей без сиденья, в уме высчитывая нужный подъезд. В хрущевках четыре квартиры на площадке, пять этажей. Значит, ему на четвертый. Он поднял голову, щурясь от мокрого снега, заметил на предпоследнем этаже светящиеся розовым окна. Что-то подсказывало, что если это окна Шастуна, то выращивает он явно не рассаду.       Зажимая на кодовой панели железной двери «2», «4» и «6», Арсений по-прежнему был очень спокоен.       Цифры «35» были написаны маркером рядом со старой, обитой рыже-коричневым дерматином дверью. Арсений, помедлив мгновение, надавил на звонок, но из-за двери не раздалось ни звука. На всякий случай все равно повторно утопив кнопку, другой рукой мужчина достал телефон и влажными от вездесущего тающего снега пальцами набрал номер Шастуна. Тот взял трубку спустя минуту, и Арсений был почти уверен, что на этот раз все же различил приглушенный дверью и расстоянием рингтон.       — Слушаю, — отозвался Антон все так же невнятно.       — Я на месте. Откройте.       В трубке раздался звук, который, если не думать о плохом, можно было идентифицировать как недоверчивое хмыканье, потом Шастун сбросил звонок. Тут же послышался щелчок поворачивающегося замка, и дверь приоткрылась.       Антон чуть осоловевшим и расфокусированным взглядом обвел гостя с ног до головы, встретился с его глазами и повторил недавний звук. Помимо его взгляда, Арсению не понравилось что-то еще. Шастун стоял более-менее прямо, был одет в чистую футболку и спортивные штаны, поджимал пальцы на босых ногах и выглядел вполне благополучным… Разве что контур лица явно изменился, будто от отека.       — Налоксон привезли? — с трудноразличимой насмешкой поинтересовался Антон, опираясь на дверной косяк.       За его спиной переливались разноцветные огни новогодней гирлянды и падала полоска света из-за прикрытой двери ванной. Он не один?       Арсений порылся в памяти, пытаясь вспомнить, где мог встречать это название.       — Это же при передозировке опиатов, — с полувопросительной интонацией проговорил мужчина. — Вы пересели на героин?       — Не разбираюсь, — пожал плечами Антон и, развернувшись, направился в глубь квартиры, оставив дверь открытой.       Арсений счел это приглашением и последовал за ним.       На потолке узкого полутемного коридора были развешаны разноцветные советские гирлянды-шишки, один вид которых заставил что-то под ребрами заныть от ностальгии. Арсений разулся, не наклоняясь, и остался в носках — синем и красном, так уж получилось — и следом за хозяином двинулся на кухню.       — Что вы приняли?       — У меня есть рецепт, — заверил он, не поворачиваясь к гостю. — От стоматолога. И я не превышал дозировку, хотя все равно немного повело.       Арсений почувствовал себя идиотом. А в следующую секунду, оказавшись на крошечной кухне с советским гарнитуром, понял, что расчет Антона был именно в этом. Маленькая месть за неумеренное любопытство и навязчивую заботу. При том предъявить Шастуну было решительно нечего: сам ведь потребовал адрес, сам приехал. А что этот засранец ничего не объяснил — так Арсений и не поверил бы словам. Слишком предубежден был после откровений его отца.       Один-ноль, подумал мужчина без раздражения. Пожалуй, он даже находил это забавным. А еще — что угодно было лучше картин, которые он представлял по дороге сюда.       Антон кивнул ему на стул у квадратного стола, накрытого белой скатертью с кактусами, а сам оперся о столешницу, и выражение его лица вполне можно было обозначить как беззлобно-удовлетворенное. А еще довольно измученное.       Очевидно, то, что начиналось как простуда, оказалось какой-то серьезной стоматологической проблемой, раз Шастуну потребовался настолько сильный обезбол.       — Зуб мудрости, — очевидно догадавшись о направлении его мыслей, нехотя объяснил тот, ссутулившись и потирая висок. — Врос куда-то в челюсть и воспалился.       — Удалили?       Антон слабо промычал что-то утвердительное.       Очевидно, теперь настал черед для возмущенной речи Арсения. Но тот не собирался выдавать ничего в таком духе. Во-первых, в глубине души он считал этот щелчок по носу заслуженным, а во-вторых, обстановка на шастуновской кухне не располагала к разборкам. Ощущение совершенно особенного уюта смешивалось с облегчением и гарантировало этой язве абсолютную неприкосновенность.       Вместо этого он откинулся на изящном стуле на трех ножках и осмотрелся внимательнее. Дверцы навесного шкафчика и двух старых кухонных тумб были не слишком аккуратно оклеены пленкой песочного цвета и, очевидно, скрывали несколько слоев краски. На холодильнике, единственной помимо электрического чайника современной вещи на кухне, пестрела россыпь мелких магнитов, кажется, из детского йогурта или кукурузных палочек. На подоконнике, за светлой занавеской, рядом с несколькими чашками примостились горшки с комнатными растениями, разросшимися так, что длинные узкие листья спускались до самой батареи, выкрашенной в желтый. Справа от старенькой мойки висела газовая колонка с крохотным голубым пламенем внутри, посуда, судя по каплям воды на столешнице, была недавно вымыта. И еще в воздухе витал неопределенный, но очень домашний аромат.       Не дождавшись разбора полетов, Шастун вздохнул, с трудом сглотнул, снова потер висок и спросил:       — Чай?       Арсений с легким удивлением кивнул, и Антон, не меняя ссутуленной от боли позы, ткнул кнопку на стеклянном электрочайнике. Засветившись ярким синим светом, тот тут же уютно зашумел.       — Аллергии? — продолжал Антон в своей немногословной и неразборчивой манере, и мужчина с сочувствием понял, что тому действительно хреново.       — Может, вас лучше оставить?       — Меньше болеть от этого не станет, но если хотите — уходите, — пожал плечами Шастун.       Невыносимый мальчишка.       — А при чем здесь мои аллергии? — покорно уточнил Арсений, который вообще-то не собирался уходить так скоро.       Единственной известной ему аллергией была неприятная, но не критичная реакция на латекс, но Шастун явно спрашивал не об этом. Тот потянулся к полке рядом с чайником и снял с нее банку темного стекла. Отработанным движением открутил крышку и протянул гостю.       — Ферментированная хвоя, — услышал тот, осторожно поднося к носу банку и вдыхая упоительный аромат соснового леса. — Есть еще черный.       — Мне нравится, — Арсений вернул банку, и Антон слабо усмехнулся, очевидно имея в виду «еще бы нет».       На ум снова приходили ассоциации со страной чудес. На маленькой, как и во всех хрущевках, кухне, где за окном кружился и лип к стеклу снег, из коридора падал тусклый свет разноцветной гирлянды и пахло лесом, намечалось настоящее кэрролловское безумное чаепитие.       Чай на вкус оказался терпким, насыщенным, травянисто-фруктовым, непохожим ни на что из того, что приходилось пробовать Арсению. Он сидел около стола, отогревая холодные пальцы о большую кружку темного стекла, рассматривал кактусы на скатерти и своего студента и не пытался нарушить тишину, хотя тому стоило задать несколько вопросов. Но слова не шли на язык, и еще останавливал тот факт, что Шастуну было больно говорить.       Тот устроился на табурете напротив, подтянув ногу наверх, и сосредоточенно, хоть и без аппетита, поглощал детскую мясную пюрешку из крошечной баночки. Арсений многое бы отдал, чтобы узнать, как тот воспринимает его визит. Как раздражающий, но неизбежный момент контроля со стороны родителя или как идиотическое импульсивное решение не слишком уравновешенного и хладнокровного человека, которым и являлся его преподаватель? Впрочем, временами начинало казаться, что Антону настолько хреново, что в последнюю очередь его волнуют подобные мелочи.       Поэтому Арсений просто пил удивительно вкусный чай.       В какой-то момент он почувствовал на себе чужой взгляд, не принадлежавший копающемуся в телефоне Шастуну, и, осмотревшись, заметил посреди коридора темное пятно. Сгусток тьмы пошевелился, два глаза поймали отблеск света с кухни, и к ним неслышно приблизилась небольшая дымчатая кошка.       Этого Арсений никак не ожидал. Разумеется, он не думал, что Антон обитает в притоне и спит на голом полу. Он мог принять несомненный уют его квартиры, к тому же, мало ли с кем этот уют наводился. Но наличие кошки почему-то не укладывалось в голове. Хотя — тут он глянул на пол и заметил рядом с батареей пару мисок — почему бы, собственно, нет?       Кошка обнюхала его ногу, ту, что в красном носке, прошлась до миски, потом вернулась и легко запрыгнула к нему на колени. Шастун, только теперь заметивший ее появление, удивленно приподнял бровь, а потом вопросительно покосился на мужчину.       — Я не против, — ответил тот на незаданный вопрос.       Если так пойдет дальше, он станет первым в мире экспертом по шастуновской мимике и, когда тот в очередной раз будет считать лишним открывать рот, сможет донести до мира его несомненно глубокие мысли.       Как будто ему больше всех надо, насмешливо подумал Арсений. Он осторожно погладил кошку между ушами и тут же расслышал тихое мурлыканье. Пушистый клубок на его коленях легко завибрировал, а Шастун бросил еще один удивленный взгляд на свою компаньонку, как бы говоря «нихрена себе вы, барышня, даете».       — Ей полагалось попытаться меня убить? — негромко спросил мужчина, зарываясь пальцами в очень мягкую, короткую и густую шерсть.       В детстве и юности он больше любил собак, чем кошек, а потом и те и другие парадоксальным образом перестали встречаться на его пути. Или он просто не обращал внимания? Арсений постарался вспомнить и не смог. Сам он точно никогда не держал животных, но у него были друзья, пара серьезных отношений… Ведь пара же, да? Света и еще… еще Женя.       — Ей полагалось заныкаться под диван и не выходить еще сутки.       Арсений почти не услышал его слов, ошеломленный тем, с каким трудом поддавалась память. Он довольно неплохо представлял хронологию своей учебы и мог отталкиваться от нее, но отношения, одни из которых почти закончились браком, на этой временной шкале казались плавающими и очень туманными эпизодами. Почему они расстались? Арсений скользил невидящим взглядом по кухне и не мог себе ответить. Мало того, он даже не был уверен, что эти отношения действительно были в его жизни. Что он ничего не придумал. И даже, он мысленно фыркнул, спросить некого. С той поры у него не осталось друзей. А тогда… Нет, тогда точно были. А кто? И где их контакты?       Арсений продолжал размеренно гладить кошку, перерывая собственную память. Он не был напуган, не паниковал — просто вдруг за секунду осознал, что казавшаяся само собой разумеющимся дымная до непроницаемости пелена — это не совсем нормально.       Он был более-менее уверен в том, как учился: сотая школа, музыкалка, на которой настаивала мать, отсутствие особых талантов, о котором скорбно рассуждали преподаватели. Одиннадцатый класс, подготовка к ЕГЭ, который тестировали уже несколько лет, и параллельно с этим школьные экзамены, еще не ушедшие в историю. Их результаты стали известны матери намного раньше остальных — она всегда держала руку на пульсе его сомнительных успехов и приятельствовала с классной руководительницей. Результаты не были блестящими, а потому стали причиной очередных отметин на пояснице и ногах. Последних, потому что в тот день Арсений поднял руку на отца, собрал минимум вещей под его угрозы и надрывные причитания матери и ушел из дома.       Два месяца жил с молодым преподавателем из музыкалки, законченной за пару лет до этого. На этом месте рука Арсения замерла. Ведь это было, однозначно было. Ему некуда было идти, потому что друзей к своему семнадцатому году он так и не завел, и он набрал преподавателю вокала — единственному, который понимал и принимал, что музыка Арсению не уперлась, и одновременно единственному, чей предмет получалось воспринимать без глухого раздражения.       Арсений остался в его комнате в коммуналке на два месяца, пока сдавал ЕГЭ и возился с документами для поступления. Точнее, туда он приходил только спать, и то на несколько часов в сутки, потому что в остальное время подрабатывал официантом и пропадал в библиотеке, обложившись справочниками и сборниками заданий. Возвращался под утро, падая на старенький раскладной диван, на другой стороне которого спал… как его звали?       Вспомнить получилось и имя, и отчество — Владимир Арленович, но только потому, что максимально коммунистическое имя совершенно не сочеталось с раздолбайским характером преподавателя, которого взяли в государственную школу, видимо, от безысходности и кадрового кризиса.       Арленыч обожал иронизировать над этим, а еще играл в рок-группе, зарабатывал копейки, принципиально не пил и казался то наивным, то, напротив, наимудрейшим из живущих в свои неполные двадцать пять.       Два месяца они делили коммуналку, содержимое шумного холодильника ЗИЛ и постель, не часто пересекаясь и потому не особо мешая друг другу. А в день накануне отъезда все же совпали биоритмами и планами. Прогулялись по Омску, в который Арсений больше не собирался возвращаться, как бы ни сложилась жизнь в Питере, и из которого Арленыч не планировал никогда уезжать. Забрали последнюю зарплату Арсения, половину которой тот тут же попытался отдать за комнату, за что получил от бывшего преподавателя подзатыльник. Было душное лето две тысячи седьмого года, пахло липовым цветом, по обочинам дорог серели остатки тополиного пуха, и Арсению было почти не страшно уезжать. Они бродили до самой темноты, то и дело пересекаясь со знакомыми Арленыча, неизвестным образом оказались в каком-то подвальчике на плохом, но по-своему уютном концерте, перекусили в крошечной кафешке, где опять же работали знакомые вездесущего старшего товарища, и к полуночи вернулись домой.       Было очень странно укладываться спать вот так, в одно время. И еще тревожно из-за завтрашней поездки и того, что последует дальше. И очень, очень тоскливо, невзирая на всю поддержку Арленовича.       Арсений очень четко вспомнил, как за открытым окном, рассыпая искры, проехал последний трамвай, залаяла собака, а он лежал и смотрел в потолок распахнутыми от ужаса глазами. Чего он не помнил — это как оказался в объятиях своего соседа. Наверняка сам потянулся, потому что Арленыч в этом плане был весьма деликатным. Или, может, тот почувствовал, что мальчишка, которого он приютил, жизненно в этом нуждается.       Произошедшее дальше не имело отношения к страсти или влюбленности, зато было очень естественным актом поддержки. Арсений был привязан и благодарен, а Арленовичу, как стало ясно со временем, было по-доброму все равно с кем спать — позже в жизни Арсения тоже случился такой период.       Наутро они расстались и больше никогда друг о друге не слышали — и это тоже было правильно.       Потом он оказался в Питере, и навыки, вынужденно приобретенные за два месяца самостоятельной жизни, показали себя, мягко говоря, недостаточными. Сбылись одновременно почти все проклятья и мрачные посулы, брошенные родителями в спину, когда он сказал о поступлении в Питер. Но он выкарабкался, как мог привел жизнь в норму. Тогдашней нормой было уже привычное отсутствие сна из-за работы по ночам и домашних заданий, перенесенные на ногах несколько ангин, преследующих его из-за стрессов и практически нулевого иммунитета, а также перетруженных после работы в караоке связок.       Но ангины проходили, сессии оказывались закрыты, родители не звонили, потому что не знали его номера. Появилась Женя — она была на курс младше, и Арсений помогал ей с высшей математикой и водил в кино в редкие свободные вечера. Она стала его первой девушкой, потому что сказала, что готова и хочет этого, и все, конечно, произошло не так легко и естественно, как в тот раз с Арленычем, но в целом вполне неплохо.       Они были вместе… Арсений снова попробовал обратиться к воображаемой шкале, поделенной на курсы и семестры, и на этот раз более успешно. Они с Женей практически жили вместе в его съемной комнате до конца ее пятого курса. Потом ее родители помогли ей переехать в Москву, а Арсений, на тот момент уже поступивший в аспирантуру, переезжать не стал, и за пару месяцев все угасло.       Следующей вехой были отношения со Светой, бывшей коллегой по караоке, но между разрывом с Женей и первым свиданием, оно же первая ночь со Светой, был интересный период в почти целый учебный год, когда Арсений пару раз в неделю, иногда реже, иногда чаще, спал с новыми людьми. С первого курса его социальные навыки заметно улучшились, а потому ему не стоило особых усилий найти компанию даже при том, что он всегда был честен и прямо, хоть и мягко говорил о своих намерениях расстаться наутро. Один из плюсов хорошего образования и жесткого воспитания — удается говорить о сексе на одну ночь и выглядеть джентльменом, а не мудаком.       Впрочем, он довольно быстро понял, что с парнями ему интереснее, и все стало несколько проще: в той среде были приняты намного большая открытость и отсутствие обид, если цели или предпочтения новых знакомых не совпадали. Правда, Арсений все равно чувствовал себя паршиво, как ни старался заполнить внутреннюю пустоту новыми лицами и новыми телами. Со временем пустота перестала тяготить, а энергии поубавилось, и он притормозил. Все чаще проводил вечера дома, перед ноутбуком, а когда от бесконечных видео на ютубе начинало тошнить, выполнял заказы на студенческие работы на аккаунте, который завел еще на четвертом курсе. В какой-то момент цифра напротив пункта «завершено» в его профиле стала трехзначной.       Это казалось своеобразной игрой, вроде пасьянса. Но самолично придуманный челлендж — добить двести работ до Нового года — провалился из-за появления в его жизни Светы.       Вообще-то она была Сатеник, но свое армянское имя, как и армянскую родню по отцу, недолюбливала. Света была темпераментной, решительной и немного сумасшедшей, и в какой-то момент Арсению показалось, что это то, что нужно.       И если с Женей причину удалось вспомнить, то почему они расстались со Светой…       Арсений отвлекся от своих мыслей только потому, что кошка вдруг неглубоко, но ощутимо вонзила когти ему в бедро, потянулась и спрыгнула на пол. Он потер глаза костяшкой пальца и коснулся чашки. Чай был холодным. Соседний стул был пуст.       Обернулся к полутемному коридору, под потолком которого парили разноцветные шишки, и прислушался. Ни шума воды, ни других звуков. Он поднялся с тихо скрипнувшего стула и вышел из кухни. В узкий коридор за двустворчатыми дверями с цветным витражом выходили две комнаты — видимо, когда-то в квартире сделали перепланировку, потому что обычно в таких хрущевских двушках одна была проходной. Тускло освещенный все теми же древними гирляндами, только теперь в виде капелек, коридор заканчивался закрытой кладовкой. За спиной осталась ванная комната, из-за двери которой на потертый коричневый линолеум в геометрических узорах падала полоска яркого света.       — Антон? — тихо позвал он.       С другой стороны не раздалось ни звука, и, поколебавшись, Арсений легко толкнул дверь. Внутри Шастуна не было, но он все равно ошеломленно замер на пороге. В совмещенном санузле его ждали джунгли. Растений было не так много, как показалось на первый взгляд, но зрелище все равно впечатляло. Горшки стояли на полке под зеркалом, на самодельной переборке между раковиной и бачком, на стиральной машине, в кашпо прямо на кафельной стене. Еще какой-то странный мох пристроился в небольшом горшочке на бортике ванны, рядом с гелем 3 в 1. Арсений оглядывал это зеленое великолепие и недоумевал, как растения могут хорошо себя чувствовать в таких условиях? Но сочная зелень явно не собиралась гнить или чахнуть. Интересно, это все сам Шастун или все же его соседи? И есть ли они у него вообще? Если вспомнить, кто его отец, он вполне может позволить себе снимать двушку. И странно, что это оказалась хрущевка с атмосферным и уютным, но все же совковым ремонтом.       Покинув внезапный оазис, Арсений отправился на поиски Шастуна. Как он вообще мог не заметить его ухода? Или заметил, но, погруженный в свои мысли, выбросил из головы? Теперь, когда он задумался об этом, начало казаться, что Антон что-то сказал ему, поднимаясь со стула, и он даже что-то ответил… Что, черт подери, происходит с его памятью? Почему она то подбрасывает подробности из прошлого, которое кажется чужим, а то оказывается неспособной сохранять недавние события?       Первой комнатой по коридору оказалось что-то вроде гостиной. И да, Арсений был прав — розовый свет фитоламп подсвечивал окно именно этой квартиры. Под лампой на подоконнике выстроились два ряда одинаковых черных стаканчиков, в которых зеленели какие-то побеги, похожие на экзотические елки.       Арсений медленно покачал головой. Не то чтобы он всерьез был уверен, что найдет здесь плантацию конопли, однако… неожиданно. Помимо садоводства душа Шастуна (а возможно, его соседа) явно лежала к разноцветной подсветке. Замеченная в прихожей и коридоре иллюминация не шла ни в какое сравнение с сервантом, заполненным настоящим бабушкиным хрусталем и оклеенным по периметру светодиодной лентой. Играющий на прозрачных гранях цветной свет оказался неожиданно завораживающим зрелищем и поселил в груди светлую тоску. Да и в целом обстановка этой квартиры с ее полумраком, советской мебелью и разноцветными огоньками бередила душу. В этих стенах хотелось разглядывать каждую мелочь и витать в облаках, пить чай, обнимать кошек, вести тихие разговоры по душам, быть хорошим человеком и верить в лучшее.       Арсений усмехнулся этим мыслям. Кто бы ни поработал над обстановкой, у него был интересный вкус. И, несомненно, талант. Ему самому, к примеру, за полтора года так и не удалось придать своей квартире даже минимально жилой вид.       Яркая, но не давящая на мозг подсветка отражалась в экране выключенного ноутбука, окруженного несколькими исписанными от руки листами и парой стоящих прямо поверх них кружек. Еще там неожиданным образом обнаружились паяльник и канифоль, моток изоленты, банка акриловой краски, катушка медной проволоки и тонкая узкая доска длиной около полуметра. Мусорка под столом была заполнена какими-то бумажными обрезками. На диване валялась подушка в пестром чехле, на платяном шкафу громоздилось несколько картонных коробок. Арсений ничего не трогал, но все же не смог быстро справиться с любопытством и вернуться в коридор.       В следующей комнате было темно. Плотные шторы были задернуты только наполовину, и когда глаза привыкли к полумраку, в свете уличного фонаря Арсений рассмотрел долговязую фигуру Шастуна. Тот спал на кровати в дальнем конце комнаты, обхватив руками вторую подушку и согнув ногу, и не проснулся от скрипа старого деревянного пола. Видимо, в какой-то момент продиктованная рецептурными препаратами сонливость стала сильнее зубной боли и тот забил на присутствие постороннего в доме. Или просто не захотел тревожить кошку, удобно устроившуюся у того на руках?       Так или иначе, пора было выбираться из этой уютной, будто сказочной, квартиры в неприветливую позднюю осень. Снег за окном почти прекратил, но до этого мел достаточно долго, чтобы машину теперь предстояло избавлять от мокрой каши. Лучше бы уже легкий мороз.       Кровать слабо скрипнула, Шастун пошевелился и что-то невнятно проговорил, не поднимая головы от подушки.       — Что? — на всякий случай переспросил Арсений, не уверенный, спит ли тот.       — Не думал, что вы и правда приедете, — повторил Антон, старательно артикулируя, но не слишком разборчиво.       Он говорил без насмешки, просто очень устало и измученно, но Арсений все равно почувствовал себя идиотом.       — Это не ради вашего отца, — помолчав, проговорил он, медленно проходя глубже в комнату и складывая руки на груди.       — Да без разницы, — пробормотал Антон. — Не усложняйте себе жизнь.       Вот засранец, подумал Арсений. Прекрасно ведь понимает, какое впечатление произвел, когда умирающим голосом называл свой адрес. А он, как дурак, повелся на эту проверку. Не мог не повестись. Разумеется, Антону тоже не много радости быть объектом подобной опеки со стороны отца, но раз они оба оказались в таких обстоятельствах, можно попытаться договориться. Арсений был уверен, что Шастун это умеет.       — И не собираюсь, — согласился мужчина. — Ни себе, ни вам. Просто позвоните, если понадобится помощь.       Почему-то это предложение насмешило Шастуна, по крайней мере, именно так Арсений идентифицировал сдавленное хмыканье. Хотя с какой-то стороны его готовность навесить на себя чужие проблемы действительно была смешной.       — Считайте, что я возвращаю долг.       — За чай? — искренне изумился Антон.       Тут рассмеялся уже Арсений.       — Чай был отличный, но не настолько. Просто, — он решил, что капля откровенности не помешает, — мне тоже было двадцать.       И пусть думает, что это значит. Если вообще запомнит этот разговор.       — И мне, — после паузы ответил Шастун. — Не выпустите Тасю, когда будете уходить.       И Арсений ушел. Защелкнул дверь, как минимум свою ровесницу, и спустился по обшарпанной лестнице с покосившимися перилами. Подъезд не видел нормального ремонта десятилетиями, но при этом был довольно чистым. Даже банок с бычками Арсений не заметил — кто-то явно гонял курильщиков.       Во дворе, окруженном такими же хрущевками, выпавший снег уже начал таять, превращаясь в квашню. Пробравшись через нее к машине и усаживаясь за руль, Арсений подумал, что это один из самых странных дней в его жизни. И кто вообще называет кошку Таисией?