Позор

Hold on, I still want you Come back, I still need you Let me take your hand, I'll make it right I swear to love you all my life Hold on, I still need you Chord Overstreet — Hold On

«Подожди, я всё ещё хочу тебя,

Вернись, ты всё ещё мне нужен,

Разреши мне взять тебя за руку, и я смогу всё исправить.

Клянусь любить тебя всю свою жизнь.

Подожди, ты всё ещё мне нужен»

      Время текло своим чередом, и несколько совпадений из раза в раз складывались в единый пазл, нагоняя туман на будущее, из прошлого вычленяя мораль. Они вязали крепкий ум в узел, лишая твёрдой уверенности в том, что было пятиминутным сном, а что оказалось совершенно реальным. И этим вечером ярко горел софитами клуб, где бойкая толпа стремилась раз и навсегда запомнить этот день отличным от других. Она не была отёсана границами дозволенного, не нуждалась в критике. Шумно. Да так, что в ушах пищало под нескончаемый грохот всевозможных звуков. Темно и лучше мрака домашней пустоты, а общество людей чрезмерно лишнее. Однако не для неё.       Запыхавшаяся девушка слонялась меж ряда столов и диванов, засматривалась на танцпол, словно ища средь толпы кого-то конкретного, но, вместе с тем, уже заученно оценивала ситуацию. Карин привыкать не приходилось, эта работа стискивала её изо дня в день. Сейчас диджей планировал уйти на заслуженный отдых и всё никак не мог дождаться положенного времени, а потому трудно было не заметить музыкальную дыру, и как всё чаще тот ловил глазами её силуэт, поглядывая на часы, что будто клейкая сгущёнка замедляли свой ход. Тяжко, душно, местный ритм изматывал; здесь люди отдыхали душой, обрывали связи с потусторонним, внешним Я, где каждому так или иначе приходилось строить из себя человека серьёзного. Всем, кроме работников, отвыкших от гармонии и тишины. И всё же Карин чувствовала себя в нужной стихии.       А вот вдали у помещений персонала ажиотажа всеобщей возбуждённости не было даже слышно. Здесь в томном одиночестве топорщились непослушные волосы, подрагивали локти рук, и изредка порхали уставшие веки. Как-то уж слишком тихо, когда спокойствия в округе не сыщешь.       Наруто бездумно перелистывал партитуры в надежде если не вспомнить, так хотя бы не забыть то, что уже сотни раз отпечаталось на коре головного мозга. Движения его были резкими.       — Расслабься, — услышал он чётко, совсем негромко.       Карин заглянула в комнатушку, стойко держа лицо, и Узумаки на мгновение показалось, что до момента её появления он и был совершенно спокоен.       — Для чего мы припёрлись в этот город? Я не вижу разницы с тем, что было у нас, — безразлично поделился парень, скорее всего и не требуя ответа вовсе.       Голос стал чуть хриплым, отчего образ молодого человека в чужих глазах постарел на пару-тройку лет.       — День просто замечательный, — с сарказмом усмехнулся Наруто, не зная точно, день ли виноват в его превосходстве, или замечательным могло быть что угодно, только ни этот день.       — Что ты такое несёшь?       — Я? Не знаю, — Узумаки смотрел, как Карин снова хмурится и прислоняется спиной к двери, сам же внутри ощущая лёгкое огорчение. — Наверное, та изначальная уверенность в действиях больше не имеет надо мной власти. Я не понимаю, правда.       — Ты аудиторию набираешь, бестолочь. По-твоему, многие поспешат на концерты неизвестного исполнителя? Люди опасаются платить за пробу нового, Наруто. Так ещё эти концерты организуй. У тебя есть деньги? — в ответ молчали, охотно предпочтя даже не смотреть. — Вот и ответ.       — Мне надоело это, — подумав, пожал плечами Узумаки.       — А я уже жалею, что связалась с тобой. От чего ты мучаешься? С головой проблемы? Так пиши песни о ней.       Щёки девушки покраснели. В целом она нередко отличалась рассерженным видом, вот только Наруто это вовсе не умиляло.       — Нихера ты не понимаешь, — с сожалением высказал он, будто было в этом нечто удивительное.       — Не понимаю.       Наруто помолчал, собираясь с мыслями, однако говорить он ничего не собирался. Знала бы Карин, сколько раз он уже переступил через себя, ища силы на этот многословный беспредел.       — В девять входи, — смехотворно бросили ему в спину, и, отвлекаясь на телефон, девушка покинула помещение. Говорить она ожидаемо не возжелала.       Передразнить бы этот вечно строгий поставленный тон, да язык не повернулся. Он ведь знал об этом. Знал ещё до того, как купил билет на поезд, унёсший прочь от родного города. Теперь Узумаки только пытался найти оправдание, доказать себе, что его признание — не его порок. Жизнь делает всё больше новых витков, пасмурные грозы пугают тех, кто не способен оставаться бесчувственным к окружающему миру, а Наруто собрал волю в кулак и посмотрел на часы. Десять минут ещё есть на бесполезные размышления, восемь на то, чтобы спокойно посидеть у стены на стуле. Он может прыгнуть выше головы, способен сделать что-то новое, так почему же с каждым разом энтузиазма оставалось всё меньше?       И, как ни странно, ответ всегда висел перед носом, ведь нельзя посвящать душу тому, о чём неустанно пытаешься забыть. Не долго думая, Наруто оттолкнулся от стола и поспешил за дверь, догоняя Карин.       — Почему ты так радикальна? — первое, что пришло ему в голову.       — Ты несёшь ахинею, что, по-твоему, я должна говорить? — девушка затормозила на полпути, убирая от уха телефон. — Напомнить, что это наша работа? Это наша работа, Наруто.       — Да знаю, знаю. Я не это имею в виду…       Сейчас глаза его не отражали серьёзности. На Карин взирал раздосадованный чудак, уверивший в причуды бытия, а после о них же ударившийся.       — А что имеешь? С неба на тебя ничего не рухнет, и уповать на волю удачи глупо, ты же не думал? — в этот момент губы тронула косая улыбка, словно она и не верила, что её поймут, тогда же попробовала по-другому. — Мы в дерьме. И останемся в нём, пока ты не возьмёшь себя в руки. Ты делаешь недостаточно. Работать нужно в разы больше, при этом не просто стараться, но и думать головой. Головой, понимаешь, да? Только тогда есть шанс на маломальский успех. А у тебя… У тебя и желания то нет.       Девушка отвернулась, сама для себя решив, что разговор всё-таки окончен и не было смысла в догонялках, как и в его продолжении, а Узумаки позади беспомощно развёл руки, сейчас горестно осознавая, как вновь кого-то подвёл.       — Я просто не могу сосредоточиться, почему ты не видишь? — обиженно произнёс он.       — Вижу конечно, но я не врач, помни об этом.       Пауза в их дискуссии настала слишком поспешно, и Карин вот-вот собиралась сказать что-то ещё, заметить, как неуместны эти проблемы в активной, непрерывной жизни, куда Наруто попал, прежде горя настоящим азартом. Возможно, она собиралась отправить парня к психологу, возможно, не в первый раз, но передумала говорить об этом. Каждый должен знать свою работу и получать оплату соразмерно тому, сколько выполнил.       — У тебя полно свободного времени, займись собой.       — Есть причины, поверь, — слова от стен отскочили чёрство, почти бесшумно. Девушка не понимала, что это значит.       — Верю, но тебе уже пора, почти девять.       Карин посмотрела на время и, переведя вместе с новой минутой дух, вдруг ощутила прилив свежих сил.       — Чего ты ждёшь? — сурово посмотрела она в усатое лицо, прищуривая глаза за яркой оправой.       — Ничего.       Взмахом руки Узумаки напомнил себе о необходимости не отступать от ранее намеченной черты. Мысли остались за шаг от точки кипения, а голова пустой, но всё такой же тяжёлой.       Наруто перебирал ногами, двигаясь к закулисью небольшой сцены всё ближе, тогда как девушка позади, ни сколько не отставая, всё думала и думала о своём. Ведь в каждом заведении народ непозволительно раскрепощённый, а лица сотрудников не более, чем раздражающий фактор. Наруто пора понять, чью роль он исполняет.

***

      — Давно не виделись, — Саске не улыбался, и всё же в голосе его присутствовало веселье.       Конан повременила с ответом, осматривая проход, где полупрозрачная завеса дыма разбрызгивала терпкий жжёный запах. Заговори мальчишка с ней минутой раньше, она восприняла бы слова равно приветствию, но факт, что прозвучали они не в прихожей, не с удивлённым замешательством во взгляде, её переубедил.       — Давно, извини. Я, правда, была занята.       — Не говори, что соскучилась, иначе пойдёшь вон.       Теперь напускной радостью уже не тянуло.       — Не стоит. Откуда эта вонь? — Конан зацепилась за то единственное, что сейчас не на шутку её беспокоило. Она заглянула в коридор настойчивее, всё пытаясь определить источник задымления, и потерпела крах, вновь смотря на Саске уже без прежней уверенности. — Что-то горит?       — Пока нет.       Сдержанный, дружелюбный, несмотря на синяки под глазами и в целом бледный вид, Учиха вёл себя как нельзя учтиво. Он смотрел то туда, то сюда, виртуозно пересекая тёмными глазами-бусинками просторы планировки.       — Бекон жарю, — будто пребывал в лёгкой рассеянности, заговорил Саске и тотчас направился в пучину дыма, что, как теперь поняла Конан, шёл прямиком из кухни.       Отвлечься удалось мимолётно. Несколько квадратных метров слегка взволнованной обстановки, и снова мысли поглотила эротика реальности, подтянувшая следом за ускользающей возможностью всё оборвать. А девушка до сих пор не хотела обрывать, не была способна на это.       — Микото постоянно намекает на что-то, — шмыгнул носом Учиха, переложив со сковороды мясные сухари на тарелку. — Говорит о тебе.       — Раз уж сам начал, послушай меня, пожалуйста…       — М? Тут вдруг Саске почудилось, что он надавил туда, куда не следовало. Раскрыл чужой грязный секрет. Довольно странным казалось выражение лица Конан, нацеленное к невзрачному полу. Та зашла следом на кухню и одной рукой придерживала себя за бок.       — О чём она говорит? — настороженно произнёс Учиха, смотря на искажённый в лучах полуденного солнца профиль. — О чём мне стоит знать?       — Твоя мать давно этого хочет.       — А чего я не знаю?       — Мне кажется… — Конан кивнула на магнит, заставив чужие глаза метнуться в сторону квадратной фотографии на нём. — Я до сих пор думаю, что ему там не место.       — От судьбы не уйдёшь.       Учиха вглядывался в неоднозначные улыбки, застывшие моментом этого фото, но не чувствовал явной горечи. Там словно осталась другая жизнь, с их образами, их лицами и воспоминаниями, только теперь Саске совсем с натяжкой мог заново представить себя на месте юного паренька, оставшегося рядом с таким же несерьёзным Итачи. Он даже не помнил, какой тогда был по счёту день, что за особенное событие заставило улыбнуться именно так, по-особому. То было простое мгновение, а теперь не более чем позабытое воспоминание.       — Итачи нет. Отпусти, — на вздохе проговорил Саске, возвращаясь к домашней работе.       Ему и правда становилось до тусклого жаль, но ворошить кадры прошлого совсем ни к чему.       — Тебе никогда не хотелось причинить вред кому-то из близких? Мне, например, или… — неожиданно поинтересовалась Конан.       — Причинять и хотеть этого — иногда разные вещи, — Учиха не задумывался, насколько хорошо знает то, о чём говорит. — Ты в чём-то виновата перед ним?       Спустя какое-то время девушка поёжилась. Она немногим не это имела в виду, вдобавок вовсе не понимала желаний собеседника.       — Может быть. Я и подумать не могла, что с ним такое может случиться. Плохо следила за теми, кому доверяла, — последние слова Конан выдавила через силу, неуверенно и отчасти невнятно. Возможно, именно это заставило Саске допустить сомнительные образы в голову и быстро те рассмотреть. Теперь же закрались сомнения, и, веря им, Учиха почти не оставил подозрений, почему Конан вдруг начала говорить на эту тему.       — Кто? — губы его сжались, а руки неестественно повисли вдоль тела.       — Мне не хотелось этого. Какая-никакая семья всё-таки …       — Какая-никакая, говоришь?       Тут же вспомнились неприятные рожи, сидевшие по обе стороны от брата. Учиха всегда игнорировал свою мелкую неприязнь, всегда старался влиться по-взрослому; казаться тем, кем по итогу никогда не удавалось стать, а сейчас уже не старался и не хотел.       — Его траванули? — тихо сам для себя предположил Саске, а после громче обратился к незваной гостье, да с таким злом, что та невольно приоткрыла блеклые губы. — Кто-то из ваших дружков? Кто?       Конан смотрела волком, забитые глаза её словно постепенно окрашивались розоватым, в то время как эмоции на лице, просачиваясь всё чаще, начинали выдавать дискомфорт.       — Какаши бы не стал, — снова тихо поделился Учиха. — Обито? Или, может быть, твой брат?       А девушка всё так же молчала, нелепо держа хронически стойкое лицо и наблюдая за тем, как тёмная ненависть всё больше поглощает сущность напротив. Не ожидала она сверхчуткого проявления понимания.       — Ёбаный ад… — во всём убедившись в ответ на пристыженное молчание, Саске немощно отвернулся в бок.       — Обито уехал. Он получил, что хотел. Они с Яхико, — поправила себя Конан.       Стало нормальным считать, что каждый из них привык к своему новому положению, Конан же и вовсе не мыслила о том, как сильно приставучие щупальца держали её до сих пор. А сейчас поняла. Саске с трудом кивнул, опустив глаза вниз, а после, так и не проглотив тяжёлый ком, прошёл мимо. Девушка ничего не предприняла, она лишь присела на край стула и опустила голову с руками на стол.       Правильно ведь, что просто не могло было быть иначе. Правильно, что Микото настаивала. В этом и есть сущность узкой семейной правды. Вот только что теперь, когда слова легли в ровные предложения, а сердце разожгло ощутимым стуком?       Конан потрясла невесомую ладонь и приподняла лицо от столешницы. На фоне синего чайника рука казалась ей до невозможного серой, а дрожь, что больше походила на старческий тремор, теперь пробилась выше в грудь, забив тупой колотящей стужей. В то время в коридоре тихо закрылась входная дверь.       Учиха бегом спустился на первый этаж, оттягивая кольцо брелка на ключах так, чтобы чувствовать хотя бы указательный палец. С каждым новым шагом по лестнице вниз конечности холодели, однако ярость раздувала пожар в складках тонкой одежды, заставляя кожу покрываться липкой испариной, что так не к месту застыла на спине с первым дуновением летнего воздуха. Ветер слепил его.       Адреса Саске не помнил, знал лишь как нужно ехать, отчётливо видел в воспоминаниях дом, куда однажды занесло то ли с братом, то ли с кем-то ещё. Как же так вышло, что, проводя остатки жизни над путеводителем по железным дорогам, Учиха не добрался до сути. Жестокость таилась не там. Теперь два колеса рассекали дорожную пыль, проносясь гораздо быстрее положенного, но не давая Саске той скорости, которая могла успокоить. Неужели он так и остался бы слеп, не надави впервые мать туда, куда нужно?       Панике Учиху пронять не удалось, лицо его оставалось спокойным, и лишь слезящиеся от ветра глаза немного щурились, прося помиловать хотя бы на этот раз. Солнце напекало на голову, возвышаясь в на редкость безоблачном небе, жар на улице стоял приличный, оттого дорога перед глазами будто плавилась, отражая своей поверхностью хромовые разводы и путая взор. Саске оставалось немного, да он прекрасно знал, что, вероятно, спешка была напрасной. И всё же внутренность не покидала уверенность, что едет он по нужному адресу и именно в этот момент, этим днём застанет ублюдка в его же доме.       Припарковался Учиха неподалёку, всё следуя новой привычке, поставил мотоцикл в тени дерева. Девятиэтажный дом возвышался над тусклым двором с прилегающей к нему дорогой, и на фоне неба махина сейчас смотрелась громадной и жуткой. Но Саске не боялся построек, ровно как и живущих в них. Ночами напролёт, в те давние времена, когда мирная жизнь вдруг обернулась кошмаром, Учиха размышлял над тем, сколь ирреально существование бок о бок таких незамысловатых вещей. Итачи знал Конан, знал Яхико, всю систему их скромного дела он знал, так почему же теперь живы все, кроме него самого?       Лифт завыл скрипящими дверьми, а Саске вдумчиво уставился на панель с кнопками этажей. Конечно, он помнил. Помнил ведь? Да, это был шестой этаж, такой же как у Итачи и Конан.       Вряд ли Яхико изменил образ жизни, не по его это натуре запираться в клетке Фарадея с одной единственной целью — сохраниться до лучших времен. У него ведь, как и у всякого, должны быть какие-то надежды. Так или иначе Учиха был уверен, что кто-то принесёт им конец. Ни лучших времён, ни светлого будущего лживый мерзавец уже не получит, и пусть кара придёт ни его рукой, она обязательно должна нести справедливость.       Сначала Саске обратил внимание на отсутствующий звонок. Никаких опознавательных знаков, ни номера на двери квартиры не оказалось, а в тамбуре давно разорили всю солидность, ободрав последние куски облупленной штукатурки и оборвав висящие провода. Справедливости ради Учиха был даже рад, что этому человеку пришлось оказаться именно тут. Не всякая тварь роет нору заслуженно своему размеру.       Долго Саске не думал. Постучав в дверь, он замер, уйдя на полшага в сторону, и затаил неразборчивое дыхание, как вскоре услышал щелчок замка.       — Ты от Конан? — Яхико глядел с недоверием, сканируя неприятно тяжёлым взглядом.       — Нет.       — Не до тебя сейчас.       Мужчина незамедлительно потянул ручку на себя, но неожиданно ребро двери сдавила мертвенная хватка пальцев.       — Потерпишь, — скрипнул зубами Учиха, буквально вваливаясь в квартиру вслед за хозяином.       На долю секунды Яхико растерялся. Он не был настроен анализировать причины подобного поведения, и, тогда как Саске уже сделал уверенный шаг навстречу, мужчина разогнулся и упёр раскрытую ладонь в его грудь.       — Чего ты хочешь? — сурово поинтересовался он.       — Отправить тебя за Итачи. Ублюдок.       Не долго взгляд мужчины был полон удивления. Кто-то рассказал, и не столь важно, как кто, сколько тот факт, что эта информация ушла гораздо дальше трёх человек. Впрочем, не впечатлило.       — Твой брат мне мешал, — скривив уголки рта, произнёс он. — Жаль, что ты до сих пор ребёнок, которому это нельзя объяснить, но помочь тебе свалить я могу… Лучше благодари меня за великодушие, иначе скоро окажешься далеко отсюда, потому что сейчас ты делаешь ровно то же самое, что делал он, — под конец, сам того не замечая, Яхико перешёл на открытую угрозу.       — Да ну? Угрожаешь мне за то же самое? Это за что?       — Тебя не убили. Пальцы твои не отрезали, — глаза безразлично окинули оголённые руки Учихи, будто мужчина представлял это снова, а после проговорил: — Думаешь, мы всех бегунков отпускаем? Нет, Саске… Ты тел без голов не видел. Так мы избавляем от обязательств.       — Потрясающий юмор, — глядя, как тот посмеивается, Учиха никак не мог примириться с отвращением. — Тебе давно не хватает подобной свободы.       — Не знаешь, как я жил? В нашем доме батарей не было. Конан в свои тринадцать затягивала окна плёнкой и приносила тряпки с коврами на пол, чтобы мы от холода не подохли. Думаешь, схавал дерьма с моё?       — Меня не волнуют твои детские травмы.       — Нет, конечно.       Середина дня миновала несколько часов назад, но по квартире раздался низкий звон настенных часов. Учиха словно остыл, теперь он внезапно забыл, с какой целью приехал. Забыл о плане отмщения.       — Итачи не говорил, о чём умолял меня незадолго до дня своей смерти?       — До дня убийства, — перебили его, но мужчина проигнорировал заданный тон.       — Он умолял отпустить тебя, — злорадствующая улыбка растянулась на губах Яхико, и в это время снисходительный взгляд его снова куда-то исчез. — Мы много лет шли к тому, что обрели только сейчас, и, знаешь, что он сделал? Отдал свою часть мне взамен на свободу какого-то курьера.       — А ты отравил его в благодарность.       — Иначе не обменяться.       Почудилось, что последнее изречение Яхико произнёс с тихой жалостью, однако Саске ему не поверил. Ложь та была пуста, как корзина с разбитыми яйцами.       — Мне твоё прощение не нужно, — плюнул мужчина. — Убирайся.       Слова и подтвердили предчувствие Учихи, разорив последние закрома здравомыслия. Он вдруг почувствовал ненормальное желание раздробить здешние стены чужой головой, и, пускай руки у него сломаются, чёрт с ними, если тварь вскоре захлебнётся собственной кровью и задохнётся, бурля густой чёрной жижей. Маргиналом Яхико оказался по собственной воле, Саске сам ступал по этой тропе, прекрасно понимая, из-за чего людей тянет в такую глушь. Вот только оправдания убийцам не сыскать, и небесный суд едва ли примет справедливое решение, отправив Яхико в колонии подземелья.       — Тебя предупреждали, — аки зверь зарычал мужчина, а Учиха сиюминутно поперхнулся разбавленной кровью, брызнувшей в рот из разбитой щеки, что впору оказалась прижата к кулаку негодяя.       Мужчина с силой навалился вперёд, возможно, с непривычки, а может, необдуманно перехватывая руку, потянувшуюся к лицу, немного выше необходимого, и Саске воспользовался ситуацией, выворачивая ту из неправильного залома. Здесь и сейчас он чувствовал, как далеко на самом деле успел забежать вперёд. Брат остался где-то там, в прошлом, на дороге, давно занесённой горячим песком, а люди, что когда-то прибывали рядом, те люди, что могли направить по верному пути, уже никогда не пойдут с ним рядом одним шагом.       — Тебе говорили не лезть, сука, не в своё дело, — чеканя слова по одному, Яхико бил по лицу. — Говорили. Братец говорил. Предупреждал, что мы последняя мразь из возможных.       А Саске держался, стоял что было сил на ногах, стараясь не терять с ним зрительного контакта. Чудным образом желание отвечать тем же пропало. От судьбы не уйдёшь. Значит, и его Фортуна окончила сроки действия в сегодняшний день. Разве может быть что-то ущербнее, чем пасть от рук человека, которого и проклясть толком не успел?       Секунда за секундой Учиха трезвел всё быстрее, перенимал привычки тяжёлых ударов, подставляясь под них сам и ничего не давая в ответ, как в следующий момент, когда он явственно почувствовал, что следующий удар окончит неурядицу перед глазами, новые вспышки боли исчезли, а на старых местах зародилось что-то щекочущее и горящее. Стало темнее, кто-то заслонил его податливое тело от ярости сумасшедшего.       — Сколько же в тебе дерьма, — прошипела Конан, смотря в блестящие безумием глаза брата.       Яхико наскоро обтёр костяшки пальцев, будто и впрямь успел испачкаться, и, не отдавая отчёта о том, как сильно повело выражение его морды в сторону, болезненно улыбнулся. Мужчина вновь видел причину своих проб и ошибок, смотрел на человека, давно лишившего права выбора.       — Ради тебя… — гнусаво начал он.       — Идём.       Слушать девушка не собиралась. Подтолкнув Саске к выходу, она мимолётом обратила внимание на красноватые припухлости средь блика светлой кожи и захлопнула дверь. Несколько секунд спустя переживание всё-таки пробилось наружу.       — Прости меня…       Учиха прислонился к стене и прикрыл глаза. Он тяжело дышал, и Конан видела, как что-то разрывает остывший мозг, не давая собраться с мыслями. Она и сама сейчас вряд ли смогла бы выглядеть лучше.       — Саске, пойдём.       — Не хочу.       — Я виновата, — с сочувствием признала Конан. — Не должна была.       — Что? Говорить мне? Или знать, но ничего не делать? — казалось, даже на ключевые вопросы у Саске банально не осталось сил. Он злился, а показать это не получалось.       — И это не полный список. Я во многом ошибалась насчёт него.       — Да по нему тюряга плачет! Не знаю, есть ли там уроды хуже этого. Может, пожизненное даже слишком милосердно.       — Не выйдет, ты знаешь.       — А ты и не пробовала.       Тогда же девушка покачала головой, стыдливо поджимая губы. Она не пробовала, нет, вот только вряд ли ей удалось бы объяснить Учихе, почему.       — Давай уйдём отсюда. Поедем ко мне и там поговорим.       У сердца запас прочности не резиновый, Саске хоть и плевал на это, валяться здесь теперь, когда позорище его отвернулось, а встревоженная Конан смотрела покалеченными глазами, он не желал. Учиха сделал шаг от стены, едва заметно морщась от тупой боли, вспыхнувшей в районе живота, и молча указал головой на выход. Снова всевышний глумился и пакостил тем, кому и без его участия жизнь давно ограничила поле боя.       Ветровка Конан ритмично колыхалась от быстрого шага, а Саске просто брёл следом, практически не отставая и лишь на несколько метров давая той фору в негласной беготне. Они всё быстрей приближались к машине, куда Учиха сел молча, не отрывая взора от точки в пустоте. Почему-то его вдруг перестало волновать рыщущее изнутри беспокойство, будто утихшее, сменившись безвкусным принятием. Но Саске ошибался, реальность онемела ненадолго, лишь для того чтобы дать возможность перевести дух, и вскоре вырвется гулом на волю. Учиха чувствовал это и твёрдо считал, что впредь уже никогда не заблестит. Он окончательно сдох.       А Конан, напротив, дрожала как осиновый лист, пытаясь побороть ни то панику, закономерно вставшую на путь дня, ни то её последствия. Ей было много этой беды, излишне для того, чтобы прочувствовать всё с самого начала, и слишком долго она тянула за нервы, чтобы впредь стало реальным ощущать себя в нужной стезе.       — У тебя… — девушка неловко указала на область своего лица.       Саске неразборчиво провёл пальцем под носом, тут же почувствовав металлический привкус чего-то влажного между губ.       — На, промокни. Нос не сломан?       — Нет.       — Ладно, поехали. Куплю сейчас что-то холодное.       — Успокойся, — раздражённо попросил Учиха, смотря исподлобья немного мимо.       Саске вытирал кровь, что всё лилась бегущей дорожкой, не собираясь напрягать Конан новыми подробностями. Ей откровений хватит, пускай расправится с тем, во что уже они вляпались по самый пояс. На деле же таковы последствия его образа жизни. Носоглотку солью Учиха сжёг давно. Вдохи давались с трудом, зато лёгкая боль позволяла отвлечься. Ему точно не нравились эти методы, не нравилось с каждым днём всё больше походить на персону нон-грата. Это совсем не то, к чему дóлжно стремиться оплоту современного общества, но, кажется, у него не было вариантов.       Слабость. Зависимости уязвляют.       — Куда ты едешь?       Не успел Учиха внятно понять происходящее, как Конан тронулась с места, выруливая с подобия парковки на узкую дворовую дорогу.       — Я не хочу к тебе, не хочу ни о чём говорить, — взялся за старое Саске, с отвращением опуская кровавую салфетку.       — Помолчи, пожалуйста.       Учиха стиснул зубы, наклоняясь вперёд, чтобы успеть заглянуть в боковое зеркало. Мотоцикл, невзрачно укрывшийся под деревом, с каждой секундой уменьшался, пока и вовсе не ушёл из поля зрения.       — Потом заберёшь, — заметив его активность, разрешила ситуацию девушка, как тот обернулся к ней, пугая тёмным немыслимым взглядом.       — Как ты узнала?       Конан не было смысла лукавить, она понимала, о чём идёт речь.       — Поверила предположению твоей матери и решила проверить. Как ни странно, Яхико и не пытался меня переубедить.       — А кто сказал ей?       — Не знаю, — призналась Конан. — Наверное, Обито. Микото упоминала, что он заходил незадолго до этого.       — Да. Да, точно…       Ответ не утолил всех потребностей, но Саске заметно успокоился. Даже сны не бывали настолько паршивыми, тогда хотя бы его реальность жила размеренным темпом, а теперь и она пошла по накатанной.       — У Яхико привычка контролировать, такая же, как у тебя курить, — немного погодя, произнесла Конан, а Учиха всё смотрел и смотрел в окно, не думая, что завтрашний день уже удивит чем-то новым.       — Ты снова оправдываешь, — в тон её мягкости прозвучало абсолютно серо.       — Нет, просто пытаюсь понять, что… В этом был хоть какой-то смысл.       — Пытайся.       Все следующие несколько минут Саске сидел с немигающим взглядом. Гул двигателя убаюкал то острое лезвие внутри грудины, и теперь рёбра окрепли, а мышцы расслабились. Он задышал глубже, никак не разбирая, что за облезшая кошка послужила материалом воротника, в который его старенькое сердце укрылось от летних морозов. Неужели и правда сгорел, потеряв самого себя. Разве мог он прежний возжелать смерти от рук убийцы? Нет, конечно… Прежний Саске и не думал о том, что дальше за солнечным кругом, который ровно в семь вечера сегодня упадёт за горизонт, ничего нет. Но сейчас так и впрямь ничего нет. Раньше было.       Конан щёлкала отросшими ногтями, стоя перед стоп-линией на красном. Никакого соблазна ломать их не было, и всё равно она гнула тонкие пластины, потому что нужен был хоть какой-то живой звук. Она всё обдумала, теперь же пыталась забыть хотя бы на время. Плохой номер выйдет, если музыкой нарушить эту тишину, а сказать им всё так же нечего. Беззвучие Саске съело, он так и сидел, не двигаясь, что девушка даже дыхания его не слышала, пока в кармане штанов не пропищал телефон. Тогда же Учиха зашевелился.       Он не ждал потрясений, не следовал падшим надеждам, но стоило ему заглянуть на экран, как органы накатом медленно скользнули вниз, а свет из окна уже спустя мгновение вдруг показался на чуточку ярче. Просто удивительно, сколько оттенков хранит в себе человеческая способность чувствовать.       Во вкладке с отправленным сообщением висела папка со множеством аудиофайлов, однако недоверие к реальности даровал отправитель. Учиха с минуту глядел на негаснущий экран, подсознательно высчитывая сутки и недели, спустя которые просто так, по велению манны небесной к нему скользнуло это скромное нечто, и видел одно. В папке хранились песни. Около десятка на первый взгляд, все со странным названием: «Откровение». Единственной разницей между ними были лишь цифры — по одной на каждую запись.       «О ком они?», — не постеснялся задать вопрос Саске.       Будто дата последнего сообщения указывала на вчерашний день, пальцы двигались быстро и с лёгкостью.       «Напиши, если не понравится», — коротко попросил Наруто, а веки Учихи чуть опустились, потому как уже сейчас он знал, что не напишет.       Судьба во многом ему благоволила, все прежние годы жизнь подкидывала что-то то там, то здесь, не давая возможности рухнуть на землю и в ней же увязть. Пожалуй, самым большим её подарком были связи. Те самые, ради которых Саске карабкался в гору, не отдавая себе отчёта, насколько родны для него некоторые из окружающих людей. Однако всё начало рушиться ещё тогда, когда, сопротивляясь собственному рассудку, позволил чувствам одержать верх и нарушил их стойкий контроль. Обвал начался с Узумаки, медленно и, разумеется, незаметно. Саске не хотел, но теперь пришёл момент, когда он ничего не мог сделать с гулким слепым сожалением. Ведь не справился, не уследил. Вывернув суставы наизнанку, держал изо всех сил и наблюдал, как последнее горькое рушится, валится по кускам, с грохотом разбиваясь на щебень и крошку где-то далеко на глубине разлома. Он не знал, что процесс неизбежен; не думал, что тот необратим, оттого и боль резала до сих пор, с каждым разом всё глубже. Однако острота её стачивалась и становилась едва заметной, будто и вовсе по нервам скользило перо, а прикосновения его напоминали шуточную щекотку. Каждый знал, что обратно уже не пришить и не собрать песок воедино, не заживить погибшую плоть. Но вряд ли Наруто знал, насколько уязвимо до сих пор у Саске место, что связано с ним.       И в то же время приятно грела мысль, что Учиху не забыли. Не смогли или не пожелали, чёрт его знает. Для покоя этого должно быть вполне достаточно.       — Я ненавижу его, — тихо произнёс Саске, говоря скорее лишь самому себе. Складочки на его губах слегка разгладились.       — Это моя вина.       Конан утишающе положила ладонь на неподвижное колено Учихи, слишком легкомысленно принимая всё на свой счёт. Впрочем, Саске не собирался уточнять, кого именно имел в виду.       — Позвоню Мадаре, надо было сделать это раньше, — вспомнила о старом родственнике девушка. — Может, он сможет хотя бы поддержать, ты его знаешь.       — Я сам.       Учиха прислонился щекой к прохладному окну, и вмиг боль до приличного унялась. Есть две границы дозволенного: ничего и всё сразу. Может, и не сдох он, может, сегодняшний день, напротив, является началом чего-то большего и великого, куда прежде не смел задирать границы своего узкого кругозора. Неправильно было признавать, что думать о Яхико уже не получалось. Тем не менее вкладка сообщений снова всплыла перед глазами. Эти секунды так мимолётны, а ему хотелось ещё и ещё.

***

      Шорох замучил Наруто, уши от него свернулись в трубочку, пока руки несдержанно перебирали стопки хлама. Он и сам не знал, куда торопился, до какого момента пытался успеть и что намеревался спрятать. Узумаки рылся в рюкзаке минут пять, но, как ни странно, даже выложив оттуда половину содержимого, никак не мог найти искомую коробку. Казалось, таблетки могли завалиться куда угодно, хоть между стопок бумаг, хоть в складки старой одежды, но ни в одном из этих мест их всё ещё не оказалось. Кто бы мог подумать, что даже в столь маленьком рюкзаке может существовать такой объём свободного места.       Возможно, головой ему стоило думать на чуточку больше, иначе и не подметить некоторые незначительные моменты. Так сказали бы люди, невольно окружившие своим обществом неготового к нему человека, вот только Наруто точно помнил, как клал новую коробку сюда, заведомо учитывая подходящие к концу сроки годности рецептов. Теперь же ему самому казалось, что всё это время он несколько бредил, запутался и забыл.       — Ты таблетки не видела? — Узумаки взволнованно обернулся к вышедшей из душа Карин.       Девушка промолчала, пройдя мимо в сторону чужого дивана. И это почти не смутило, может, отчасти обезнадёжило, потому что Карин не любила водить разговоры. По крайней мере, с ним.       — На тумбочке у тебя, — произнесла она, остановившись у маленького столика, отданного в распоряжение Наруто. Тот же мотнул головой, сглатывая вяжущую слюну.       — Нет. Не те. У меня была коробка новых, она белая с розовой полоской.       — Не видела, чтобы ты когда-то её доставал, — пожала плечами девушка.       — Она была в рюкзаке… Точно была.       Наруто снова смотрел на тканевый мешок, порываясь найти там что-то, что ещё не заметил, однако большего внутри не осталось, и под воздействием света виднелось только тёмное помятое дно. Перед глазами на миг появилась пелена, смывшая окрестности предметов и деталей, будто после этого столь важный объект по-волшебству появится на свободном участке.       — Что это за таблетки? — Карин посмотрела на тумбочку ещё раз, словно могла что-то упустить.       — У меня астма.       — Серьёзно? В жизни бы не подумала.       — Почему? — вопреки жизнерадостному тону, Наруто совсем не увлекал этот разговор.       Девушка задумалась, а после пожала плечами.       — Ты куришь, — высказала она. — Обычно так не делают.       — Да брось, будто и алкаши все поголовно лечатся, — отмахнулся Узумаки, а сам убедился, что выбрал болезнь не по роли.       — Посмотри в других вещах, я, правда, понятия не имею.       Наруто поднялся с пола, потянув выпотрошенный рюкзак за лямку. Он собирался проверить ещё одно место, только сначала вновь наклонился, подбирая разбросанную одежду. Надо же, столько лет удавалось жить без таблеток, выносить прихоти организма и даже не знать, как тот всё ближе и ближе подходил к сумасшествию, не обращать на это внимания. А сейчас вдруг оказалось, что без медикаментов с головой творится что-то не то. Это привыкание. И ни то к таблеткам, ни то к факту, что жизнь с ними стала на порядок проще. Узумаки поспешил в коридор, к небольшому шкафу для верхней одежды, задумчиво открывая тот настежь, как вдруг вспомнил, что вещь, о которой он неустанно думал, осталась в квартире матери. Как раз в тот вечер по воле судьбы Наруто смотрел на неё, думая о чём-то другом. Так неужели забыл?       — Ты не помнишь, в чём я сюда приехал? — крикнул он, отворачиваясь от полупустых вешалок.       Спустя некоторое время Карин сама вышла в прихожую, оценивающе глядя на раскрытый шкаф.       — В этой куртке, — она указала пальцем на тоненькую ветровку, а после прижала палец к губам, собираясь осмыслить тот мутный образ стариной в несколько месяцев. — Остальное не помню, я туда не смотрела.       Узумаки кивнул, задумчиво приподнимая брови. План медленно, но верно, летел в тартары. Ежедневный приём этих лекарств давно пришлось растянуть на период нескольких дней, возможно, так они и работали хуже, но всё же не давали времени на то, чтобы с головой погружаться в бред. Теперь же Наруто не знал, какой Дьявол стащит его с кровати завтрашним утром. Вспомнил он поздно, когда последняя пластинка уже подходила к концу, и нервы постепенно накалялись. Сейчас происходящее вокруг периодически уже приобретало оттенки красного, словно кровь выступала на роговицу глаз и там же сворачивалась. Он всё ещё прекрасно помнил ломку, и это была не она. Скорее, истинная сущность его натуры осторожно процарапывала себе путь наружу.       — Тут не найдёшь, я стирала все куртки, — опередив потянувшиеся к карманам руки, произнесла Карин.       Какое-то время Узумаки просто смотрел перед собой, словно её не слышал. Вот только, чуть погодя, шепнул что-то под нос и закрыл дверцы шкафа.       — Ясно, — буркнул он и как ни в чём не бывало пошёл прочь. Только девушка видела определённые сложности с произнесением этого слова.       — Сходи в аптеку, в чём проблема? Если к врачу надо, запишись, это большой город, тут их полно.       — Так и сделаю, — откликнулись из ванной комнаты.       Но в этот момент Наруто с трудом переводил дыхание, смотрясь в небольшое зеркало над раковиной, пока тоненькая струйка тёплой воды осторожно омывала его похолодевшие руки. Кажется, он сам никогда не раздавал советы, а потому и слышать их от других всегда было до бесконечного удивительно.       — Завтра мы свободны, сходи куда нужно, пока время есть, — озабоченность Карин встала на понятие привычного ребром, а девушка снова заглянула в комнату, остановившись в проёме. — Всё нормально?       — Не знаю, — признался Узумаки.       — Не моё это, конечно, дело, но если тебе нужно время заняться собой, я могу освободить несколько дней.       — Было бы славно.       — Не нравится мне твоя рожа, — поделилась она, и Наруто кривенько усмехнулся, наконец отрываясь от лицезрения собственной физиономии.       Ему она тоже не нравилась, как и многие другие вещи, пришедшие с новой жизнью, в которой поначалу наивно видел сплошные плюсы.       — Я уеду на ночь, не вздумай разводить здесь срач, квартира не наша.       — А ты в меня веришь, — съязвил Узумаки, только и думая, как вовремя Карин решила закрыть наболевшую тему.       Он найдёт таблетки, либо придумает, где их взять, а сейчас Наруто почувствовал другую потребность. Неплохо было бы прогуляться, найти себе временное увлечение в потоке улиц. Представив Карин средь жизни ночного города, Узумаки и сам возжелал оказаться где-нибудь подальше от душной квартиры. Желания его вновь стали мимолётны, такими они были и далеко в прошлом. Если бы человек тянулся за каждым аппетитным плодом, он бы давно сломал себе шею, навернувшись со случайного замысловатого дерева, а Наруто был бескостным, изворотливым, потому и желаниям следовал по воле случая и мере возможности. Вот только нет никакой гарантии, что к исполнению желаемого он приблизится раньше, чем то накроет безразличием.       — Схожу за кофе.       Наруто лукаво улыбнулся застоявшейся в дверях девушке и выключил воду. Никто не пострадает, если умопомешательство сейчас же покинет его мысли.

***

      Получить новое сообщение было волнительно, только, посмотрев на имя отправителя, Учиха, держащий телефон в руках, испытал что-то с родни разочарованию. Признаться самому себе, что ожидал увидеть другое имя, было нелегко. В реальности же вполне ожидаемо, что тёплым ясным вечером написать может кто угодно. И всё же Саске стоял недалеко от многоэтажки Конан, рядом с местным магазинчиком, где было хоть сколько-то оживлённо, следил за входящими и ждал. Суйгецу обещал приехать с минуты на минуту, всё жаловался на послерабочие пробки.       Его идеи окутывали нежеланием сидеть на месте, стремлением и жаждой приключений, как правило, граничащих с подростковым безумием, и в этот раз Учиха даже не знал, зачем согласился. Может, голова забита слишком плотно, а может, что-то всерьёз не давало покоя. Странно, что ярость, стихнув ещё в машине, больше не просыпалась и в разговоре с помятой Конан, меняя все традиции на обратные, успокаивать пришлось именно её. Разговоры эти его никуда не привели. Внутри будто всё это время зияла дырка, а теперь совсем стало чисто. Ещё более странно, что, стоя здесь и сейчас, Учихе совсем не хотелось чего-то конкретного. Так может, он и впрямь отпустил брата? Может, именно сегодняшнего дня ему так не хватало для того, чтобы сделать это?       Дел у Саске накопился целый вагон, иногда он задумывался, с каких пор деньги, что раньше водились в избытке, теперь едва ли набирались в небольшие суммы. Учиха не шиковал, а потому предполагал пару моментов, только разобраться с ними всё никак не мог. Возможно, банально не желал, возможно, был бессилен, неизвестно, к чему душа склонялась ближе. Хорошо хотя бы с учёбой пути в этом году наконец разошлись по разные дали, но достойным ли стало это «свободное время»?       Сквозь шум и ветер, постепенно нарастая, на улице заиграла музыка, и с каждой секундой она становилась всё громче и отчётливей, пока не начала толкать барабанные перепонки ударами низких частот. Учиха как раз оторвался от телефона, дабы лицезреть начало дикого кутежа, как вскоре, выехав из-за поворота, в нескольких метрах отсюда гремящая машина остановилась. Дверь приоткрылась, а тонированные стекла не давали возможности оценить происходящее изнутри, зато стихли крики колонок, и Саске удалось разглядеть знакомую пару кроссовок, опустившуюся на асфальт. А дальше Суйгецу встал в полный рост, улыбаясь, и махнул ни то в знак прощания, ни то благодарности, лицам, сидящим внутри, после чего немного прыгучей походкой направился в его сторону.       С половины пути была заметна только лёгкая краснота на худых щеках, потому никто кроме самого Хозуки не обратил внимания на то, как с каждым шагом губы всё больше стягивались в напряжённую линию.       — А я к тебе по делу, — подошёл Суйгецу с лёгкой интригой.       Саске попробовал воодушевиться, но без толку. Интерес внутри не воспылал. Витало лишь сплошное безразличие в примеси почти неощущаемой усталости. Ему казалось странным различие между тем, как Хозуки говорит и как выглядит. Наверное, тот снова во что-то играл.       — Так удиви?       — Вряд ли ты сегодня ещё будешь работать, поэтому идём в кино? Если и завтра не собирался, можем ко мне, на днях прикупил какую-то азиатскую муть к пиву.       — Себя жалеешь? — подгадал Учиха, вспоминая, как однажды пробовал солёные консервы папоротника.       — Ясен пень, дорогой. Хрен его знает, что там намешано.       Улыбкой Суйгецу пытался поддержать образовавшийся настрой, и вроде бы получалось, но Саске было жаль смотреть, как тот старается, пытается не облажаться.       — У меня на сегодня планы, — будучи максимально мягким, поделился Учиха, а Хозуки, вопреки ожидаемому, огорчённее не стал.       Тот смехотворно почесал веко, силясь не вытянуть линзу, мимолётом взглянул на фасад старенького здания, близ которого они оказались, и как ни в чём не бывало повернулся обратно к Саске.       — Давно подсел? — произнесли намного тише прежнего.       Тут глаза Учихи ненароком приоткрылись чуть шире.       — Что?       — Что слышал, — повторил Суйгецу, жеманно оттягивая уголки губ в стороны.       Саске вдруг осознал, что не может смотреть выше линии чужого носа, взгляд его цеплялся за слегка торчащие скулы, а ощущения за то, как собственная голова наклонилась чуть вниз. Тогда и ноги попытались сделать пару шагов назад, однако он отказал им, оставшись на том же месте. Странное это чувство.       — Руки покажешь или не колешься?       — Друга для дрочки присматриваешь?       Единственное, что отчётливо напомнило Учихе мракобесие прошлого — заболевший на предплечье шрам.       — В придурков играть не будем, проблема серьёзная. Так что было на столе? Альфа? Меф? Или ты побогаче?       — Таким, как ты, это нравится, — Саске думал, что знает, о чём говорит, он, верно, и встречал множество похожих людей. Они равно тараканам шуршат в помойных ямах, всё норовя откопать сокровище, что принесёт кайф.       — Такие, как я, от этого убегают, — возразил Хозуки. Больше он не улыбался, тело его напряглось, а сердце забилось чаще, готовое продолжать эту битву. — Я твои причины не оспариваю, но в любой момент эта отрава может убить тебя.       — Что с того?       — Странно, что нос ещё не отвалился. Он же красный весь, посмотри, со всех сторон разъело. Ты себя совсем не видишь, что ли? И разваливаешься, как раком больной, — Саске даже не думал его перебивать, слушал с интересом, потому что Хозуки всё больше открывался с нового ракурса. — А лавандос кончится, что делать будешь? Ломка крышу сорвёт, озвереешь и сдохнешь, дай Бог, хотя бы дома. Это не твоя жизнь, понимаешь ведь это? Скажи, что понимаешь.       Суйгецу всего лишь просил, но смотрел бешено и недозволенно, как кто-то абсолютно «свой», и от одной мысли, что такова забота, доброта чужого, не ставшего для него обоюдно родным человека, пугала.       — Саске, завязывай. Я не из злобы это говорю, уверен, твои близкие хотят того же. Можем вместе сходить к врачу. Могу с деньгами помочь, если совсем херово.       Хозуки не сумел высказаться. Всё, что на языке шкварчало, проглотил, а произнесённое уже оторвало страницы дневника, и Учиха тихо выдохнул.       — Ну, куда ты? — заторопился Суйгецу вслед уходящему по тротуару Саске.       Тому же казалось, что Хозуки сам сменил милость на гнев и нет в этом чьей-то вины.       — Урода во мне видишь? — внезапно остановился Учиха, когда шустрые ноги зазвучали всё громче, совсем уже рядом. — Тогда посмотри на себя и вспомни, чьи руки тебя забили.       — Куда ты уходишь?       — Всё ты знаешь.       Закончил Саске со смешком, правда, по-настоящему весело здесь было, пожалуй, только хмырю, приторно скалящемуся с рекламного плаката по ту сторону дороги. Учиха отвернулся. Хозуки он был благодарен за то, что тот не пошёл следом, но не более. От людей Саске много добра не ждал, не достойны они друг друга, чтобы щедро рассыпаться в благодарностях, а Суйгецу просто дурак, потому что волнуется не за тех и волнуется оттого, что слишком мягкотелый. В то же время знакомы они уже давно, даже удивительно, что в него не верят.       Нескольким оттенкам одного и того же в мирской морали просто не суждено пересечься, потому они идут рядом, но вечно остаются параллельными. Мнений на планете столько же, сколько и человеческих жизней. А может, больше. Учиха решил не вдаваться в подробности и просто уехал.       Мотоцикл никто не тронул, он как стоял у раскидистой ивы, так и остался беспечно дожидаться единственного хозяина. Саске заспешил и, не думая прогревать двигатель, тронулся с места, всё подозрительно косясь в сторону ряда окон. Яхико точно там был, наблюдал, наверняка рассчитывая, как того вдруг раздавит машина, чёрт его знает, из-за какого угла появившись. Учиха же думал, что посредственность их разговора в какой-то момент могла довести до планки обоих, потому мужчина и наблюдал сейчас, прячась за бликом на стекле, а сам он словно вор уносил ноги быстрее и как можно дальше. Куда охотнее получалось верить в это, нежели предполагать, что паранойя начинается незаметно и тайно повторяет его следы.       Воздух скапливался вокруг многоэтажного дома и, нагреваясь от стен, всё кружил по низу, поднимая горячую пыль. Как-то ненормально, ведь ещё днём жара казалась слабее. Всё-таки стоило вернуться к себе и перестать наконец вдаваться в подробности искреннего флегматизма. Однако Саске всё думал о случившемся, пытался найти в себе силы понять и принять. С навалившимися знаниями Итачи будто бы умер заново, только теперь Учиха был настолько привыкшим, что новость казалась непутёвой шуткой и ни коим образом ему не удавалось воспринять её всерьёз. Представить только, сколь беззаботной была рутина ещё в начале нового года, как фанатично мир перевернулся вверх тормашками, укрепившись на новом положении буквально к этому дню. В этом ли проблема? Или же в том, что где-то на фоне Саске всё ещё испытывал чувство вины? Вины за грех другого человека и за выбор, на который не мог повлиять, и за глупость, заставившую шагнуть навстречу собственной кончине.       Вот оно какая масса людей на самом деле оставила отпечаток. Правда совершенно не похожа ни на образы из фантазий, ни на слащавые ожидания, примирившие силу волю Учихи с нечто временно лишним, неуместным в прочих союзах. Но Саске полагал, что нельзя так и совесть его рано или поздно не выдержит. Просто отныне никто не принуждал забывать и мириться, а он всё ещё не мог к этому привыкнуть.       Дома Учиху ждал слабенький дух утренней гари и высохший бекон на тарелке. Вид он имел безвкусный, а консистенцию совершенно резиновую, точно плавленная подошва, оторванная от асфальта, а потому, открывая холодильник, есть Саске уже не хотел. Он думал о своей семье, с лёгким вдохновением черпая из мыслей слова и соединяя те в предложения, как будто готовился к выступлению перед важными слушателями. Бекон с удовольствием уместился под пищевой пленкой и теперь улыбался ему сморщенными краями, благодаря за возможность остаться в ласковом холоде. А размышления всё витали у начала истории, точечно нарушая анализ знамений и признаков, что вроде бы указывали в будущем быть осторожнее, да только никто не заметил их вовремя. Сколько сомнительных вопросов в голову не лезло, Учиха явно выделил для себя только два. Почему мать повела себя именно так, невинно закрывая пред зверем глаза, отчего не попыталась сделать хоть что-то? И почему Конан ни в коем разе не удосужилась ему сказать прямо, а даже решившись, трусливо заклеймила чужой прихотью? Неужели она считала, что жить во лжи ему было бы лучше? Может быть, легче, но никак не лучше. У семьи Учих в этом вопросе мнения всегда расходились, и не удивительно, что Конан стала её частью.       Саске всех их знал, кого-то лучше, кого-то нет. Отец и мать — лица незыблемые, неприкосновенные, не важно, чувствуешь ли к ним любовь или ненависть, не важно, варятся ли те в одном ведре, получить больше уже взятого нельзя. Ровно тот же эффект извлекается из привыкания к чему-то незаменимому. Со временем чувство меры постепенно сходит на нет, досаждая первобытной жаждой, и человеческой уязвимости становится только больше. Наверное, Саске повезло. Те люди не держали его и не цеплялись в ответ.       Другим же в списке места не хватало, все криво-косо стояли на одной несгибаемой прямой. Возможно, последним, кого так и не удалось вставить ни в одну свободную нишу, оказался человек, живущий далеко, под суровой корочкой старческого льда. Возможно, зря Саске никогда о нём и не вспоминал.       Микото любила Мадару, уважала, а потому, с детства отвадившись подражать, Учиха практически не знал его. Мать редко упоминала в доме имя свёкра, и Саске никогда не интересовался, не спрашивал, придавая значение другим моментам, а внимание лишь ему различимым мелочам. Деда у них не было, а сейчас тот вдруг резко пришёл на ум. Наверное, оттого, что Учиха обещал позвонить. И ведь знать не знал, есть ли толк будить древнего мамонта, когда сородичи его вымерли, а ареал обитания уничтожен, но он должен позвонить ему, как и сказал. Порой у поступков нет цели, однако есть осознанный смысл.       Время затянулось под поздний вечер, в раздумьях люди редко следят за стуком часов. Собравшись с идеей возмездия, Саске таки нашёл номер и с минуту продумал, что именно должен сказать, как телефон зазвонил сам. Неясное ощущение прострелило живот, в нём вновь завязалась тёплая нега, не просто горячая, скорее, обжигающая, отчего руки дрогнули, на мгновение теряя чувствительность. Телефон продолжал вибрировать, раздражая, а Учиха не мог поверить ему, однако закрыл глаза и принял входящий.

***

      — Саске? — Наруто смотрел на дисплей какое-то время, боясь поднести трубку к уху, и сколько времени с момента произнесённого уже прошло, он не знал.       — Рад тебя слышать, — прозвучало приветствие, осторожно тыкая Узумаки в различие между представленным и реальным.       Почувствовав в тоне беспечность, он едва заметно прищурился. Ни намёка на тоску, виртуозно кружившую во мнительном воображении Наруто, Учиха не показал. Всё-таки странно было вновь слышать его голос, совсем не изменившийся, но какой-то иной, чужой, что ли, не похожий на выученные фразы из нескольких голосовых сообщений.       — Ага… — а вместе с тем на языке щипало другое, о чём следовало сказать и проявить уважение, ответив искренней взаимностью, но почему-то Узумаки было невмоготу даже подумать об этом. — У меня тупая причина, и если я отвлекаю…       — Разумеется. Сейчас пожинаю плоды безделья, но если бы не ты, одна рука определённо бы освободилась.       — Всё такой же блаженный? Вечно занят или о громкой связи не слышал?       — Тебе ли это чуждо, — Учиха наигранно засмеялся.       — Так всё же занят?       — Нет, просто сегодня… — начал было он с большей серьёзностью, как звук оборвался.       — Наверное, особенный день, — продолжил за него Наруто, испытав недюжинное желание говорить и совсем не подозревая, как вовремя Саске удалось закрыть рот. Он осматривал наконец-то пустую комнату, где слышал зов озарения, уж точно не готовый к взрыву новостей и ковырянию чужой подноготной. — На самом деле, мне давно стоило это сделать.       От кроткого вздоха, что явно изображал хмыканье, приятные мурашки поползли вдоль линии позвоночника. И фантомные прикосновения к коже на запястьях Узумаки напомнили о сладкой истоме. Всего минута, а перестать быть последовательностью истекающих невезением «Я» внезапно оказалось удивительно просто. Это не издевательство — напротив, ведь Саске слушал его, и пускай лица собеседника Наруто видеть не мог, он был уверен, что сейчас то не затянуто мнительностью, не перекошено от нежелания продолжать.       — Что сделать? — всё же поинтересовался Учиха, наевшись бездуховным молчанием.       — Устроить секс по телефону, — только после того, как произнёс это, Узумаки осознал кретинизм озвученного. — Никогда не пробовал.       — Тогда ты не с того начал, — Саске на что-то намекал, однако у каждого имелось своё представление.       — Но это ведь ничего не меняет.        — Смотря что ты имеешь в виду.       — Ты понял, о чём я.       Пытаясь убедить самого себя, Наруто гораздо эффективнее давил на затянутые рубцы. Он правда надеялся, что новыми словами не доставил Учихе боли, хотя их въедливый смысл явно срикошетил в него самого. Но ведь могло что-то из прозвучавшего потерять смысл и пролететь мимо внимания. А Узумаки, идиот, ещё и повторил это шёпотом, наверное, поэтому Саске теперь молчал.       — Мы не зарекались прекращать общение, — подумав, произнёс Наруто. — Просто, если хочешь…       — Ты один? — выскочило с нетерпеливостью.       — Да.       Из динамика телефона послышался подозрительный шорох.       — Странные у тебя желания, — немного заглушённо и с напрягом проговорил Учиха.       — А ты ждал, когда я позвоню проситься обратно?       — Я вообще об этом не думал, — признался он. — Но теперь вижу, что ты никого не нашёл.       — Всё прозаично и уныло. Я не искал.       На удивление Узумаки поделился этим с небывалым простодушием, не видя ни малейшего смысла таить то, насколько прошлый опыт оказался поучительным в своём исполнении.       — Ладно, ты никогда не отличался особой решительностью, — заключил Наруто.       — Я-то? — беззаботный тон Саске пробил его лёгкой вибрацией.       — Я всё ещё пытаюсь начать, — предупреждающе уточнил Узумаки, пощипывая себя за бедро, а сам надеялся услышать Учиху таким ещё раз.       — Твои коллеги точно этого не слышат? На мой взгляд, уже поздно пытаться.       — Мне перезвонить и начать сначала? Ты ведь можешь просто заткнуться. Не стóит…       — Не стои́т, говоришь? Долго так пытаться будешь.       Наруто стыдливо опустился лицом на согнутые в коленях ноги. Саске, словно грязь с дороги, собирал всякий бред, но почему-то Узумаки это нехило будоражило. С непривычки он и понять не мог, зачем всё же позвонил на оставшийся в телефоне номер, чего ожидал, и с чем сравнимы эти новые ощущения. Да лёгкость в общении становилась всё более парящей, а его причины иллюзорными. Только получая это, понимаешь, насколько прежде в подобном нуждался.       — Мог бы и фотку скинуть. Почти не помню твоё смазливое личико.       — Теряешь терпение, Наруто? — судя по звуку, Саске это веселило.       — Уверен, ты не забыл, как стоял передо мной на коленях с колечком в руках, — в тон ему поделился Узумаки. Только в его голове Учиха внезапно предстал совершенно в ином ключе, стоя не там, где нужно, и держа в руке далеко не кольцо.       Будь это снова так, Наруто, наверное, уставился бы на парня сверху вниз, а его сердце странно бы переполнилось при виде хлюпающей влаги вокруг рта Саске. Именно так, ведь тот уже стоит на коленях, держа в одной руке его член.       — Альбом у тебя хороший, — Учиха немного замедлил бурный поток карамельной реки, понизив тон голоса до серьёзного. — В нём очень много работы.       — А тебе это до сих пор интересно?       — Я про старый. Тот, который был самым первым.       — О, этот да… Наверное, хороший.       — Новый я не успел понять. Просто… Не было возможности его прочувствовать, как раньше, — продолжал Саске, в то время как Узумаки выпустил из пальцев ткань домашней футболки и немного остыл.       Глупо он придумал. Учиха верно сделал, что ушёл от начавшейся темы, и был несказанно прав, если в душе подумал о том, что это по-настоящему жестоко. Не стоило начинать с голой пошлости и даже думать о ней являлось чем-то совсем неправильным. В конце концов, они оба оставили массу воспоминаний, а потому незачем кормить инкуба свежей кровью. Всё равно не станет есть.       — Слушай, Саске. А ты… — истратив возможность подумать, Наруто вновь запнулся, будучи не до конца уверенным в необходимости решения этой дилеммы.       — М?       — Ты скучаешь? — вопрос он задал поспешно, сразу прикусив кончик языка.       — Да.       Учиха говорил, не задумываясь, легко, с уверенностью, будто ни капли не колебался. Голос его киянкой точно стукнул по ссохшийся почве тихо и бойко, отчего куски её бесшумно разлетелись пылью по краям ровного кратера. Там, на их месте, Узумаки увидел свои заблуждения. Возможно, всё связано с тем, что Саске больше не боялся быть собой, а Наруто слепо помнил его лжецом и разбитым психопатом.       — Ладно.       Звонок Узумаки сбросил и закусил часть кулака. Даже когда страх и боль скрипуче царапали изнутри, Наруто только и видел, как Учиха молчал и опускался всё ниже. А теперь, засочившись полупрозрачной дымкой, мираж нежданно развеялся.       Саске никогда не молчал. Он долго цеплялся за мелочи, пытаясь привлечь его слепые зрачки. Пускай теперь Учиха не болеет, пускай свои кошмары Саске героически оставил в прошлом, он не был мучеником, не был тираном, просто внутреннее существо Узумаки, видимо, в какой-то момент разминулось с собственными идеалами. И теперь, когда картина окончилась, они оба встретились за театральным занавесом, где Наруто напрасно понадеялся, что хоть один из них сумел отпустить.

***

      Хорошо всё-таки, что люди не обязаны играть партии по ролям, не вынуждены повторять глупости из раза в раз, тем более если поняли, как те бесполезны. В этот раз ожидания размешались под ярким светом переплетений дня, и получилось что-то абсолютно иное, стеснительно затаившееся в тени, где пара нервных клеток испробовала послевкусие неожиданной встречи голосов. Однако к его медовой сладости она, пожалуй, была не готова.       Когда разговор оборвался, Саске ещё долго думал, перетирал семена прошлогоднего урожая, и шальная улыбка не сползала с его губ. А на сердце легчало и пустело, становилось как никогда завидно, ведь будь в его сутках столько же простоты, как сейчас на небольшом кровянистом органе. Учиха бы давно нашёл причину тайных переживаний и вырвал бы те вместе с их тонкими жилками.       Пролетит ещё месяц, а за ним второй и третий, на смену зелёным просторам вновь низойдёт хмурое небо с холодными ливнями, а после придёт зима, но Саске уже привык к своему положению, мало-помалу стал забывать те красочные подробности, что прежде вызывали внутри бурю эмоций. Он сполна пережил их, перепробовал и соврал бы, сказав, что внезапный звонок Наруто ничуть не затронул за живое, однако если это был первый и последний раз, Учиха не разобьётся, будет жить дальше, как делал это всегда.       Стряхнув флёр наваждения, Саске снова взялся за телефон и пролистал вкладку, не зная точного имени в записной книге. Поиск по названиям толку не дал. Номер, который оказался там много лет назад, он нашёл не сразу, невольно поддавшись фантазиям, упустил тот из виду.       Учихе не хватало чего-то малозначительного, возможно, бдительности. Для слаженной, быстрой работы требовалась усидчивость и самоотдача, а Саске не удавалось сосредоточиться, потому что не понимал, для чего это делает. И всё-таки уже звонил, положив телефон на пол, где сам и сидел, а уши поневоле хватали каждый гудок всё острее и чётче.       — Друг мой, не поздно? — тяжело выдохнули с той стороны разговора, едва время дозвона не дошло до автоответчика. Учиха было подумал, что собеседник уже спит.       — Мы можем поговорить? — вкрадчиво поинтересовался он, внешне с видом отстранённым и больше незаинтересованным.       — О чём угодно. Мне льстит твоё внимание, — послышалось удивительно добродушно, седым махровым голосом Мадара поливал каждое слово.       — Тогда…       Секундой позже речь Учихи прервалась. Тот никак не мог сформулировать десяток мыслей, подравшихся в голове, и казалось, что поделиться нужно каждой подробностью, любой незначительной деталью, но, вместе с тем, Саске одолевали сомнения. Не знай он Мадару как человека, не смог бы предположить хода его причуд, не угадал бы реакции. А он и не знал.       — Ладно… — Учиха подхватил телефон и поднёс тот ближе к лицу. — Я скажу только то, что посчитаю нужным.       — Не возражаю. Но, учти — не сегодня.       — Нет?       — Нет. Голова уже совсем не пригодна, да и время позднее, мне, право, хочется спать.       — Тц, — непредвиденный поворот событий Саске не просчитал, а на душе, надо думать, стало легче.       — Завтра, да и в любой день, я буду рад увидеть тебя в гостях, — протянул старец, с явным наслаждением не скрывая зевок. — Давно мы не болтали по душам.       — Мы никогда по ним не болтали, — шепнул Учиха, первым положив трубку. — Чёрт…       Странно, что местами ему было даже неприятно. Разумеется. Весьма ожидаемо. Порой к чему только не приводят недальновидные замыслы человека, вдохновлённого неизменной идеей. Саске себя не узнавал, будто по прошествии лет укоренившийся в его сосуде росток жизни неожиданно поменял свои планы. Он просил о помощи? И просит её до сих пор. Значит ли это, что сердце его решило довериться всякому? Или сердцу настолько плевать, что даже степени риска отныне оно не видит. На миг появилась мысль снова набрать Наруто, рассказать ему. Правда, зачем — Учиха ещё не знал. Смысл в том, что знаниями должно делиться, а также в том, что кто-то этих знаний достоин, а кто-то нет. Тем не менее время и впрямь подходило к полуночи, силы на исходе кружили голову томительной усталостью, а планы на вечер лишь отдалялись от начала осуществления.       Тогда Саске приоткрыл окно на проветривание, задолго до того, как на самом деле ощутил неприятную липучую духоту и по инерции высыпал на согнутую в запястье поверхность кисти немного химозного порошка, быстро втягивая носом тот вместе с воздухом. Почему-то в этот раз даже боли особой он не почувствовал, и на долю секунды показалось, что от кожи руки несло какой-то землёй.       А после Учиха сел за стол, как прилежный ученик порядочного лицея, включил настольную лампу, немного развеивая бельмо в глазах, и взялся писать. Листок вовсе не был похож на обрывок, его Саске старательно вырвал из длинного блокнота и даже расправил замявшийся край, предварительно осмотрев на наличие несуразных записей с другой стороны. Крайне фанатично рука его придерживала уголок бумаги, пока другая вела тонкие закорючки букв единственно завалявшейся ручкой, а на фоне неловким созвучием заиграла странная музыка.       Страшно было Учихе включить её, и не оттого, что связан плейлист с неизвестным или знакомым. Всё дело в обратном, Саске едва не наизусть знал прежние песни Наруто, подсознательно запоминал строки текста и осмысливал их, вечно видя кривое зеркало. Это было нетрудно, ведь, в отличие от других, Учиха знал смысл написанного, видел собственными глазами. Теперь же музыка звучала по-другому, совсем иным стал её плачь, разбавился он и смехом с тоской, и сумасшествием. А Учиха узнал бы этот мотив даже в минуты задумчивости. Голоса ещё нет, но будущее их уже известно. Хоть Узумаки непредсказуем, размышления его неизбежно стальные. Впрочем, Саске не вслушивался, звуки сами собой наполняли его как пустую чашу.       Так и пошло. Склонившись над заваленным столом, пока лампа горела настолько ровно, что иногда периферии зрения казалось, что та мерцает, Учиха всё писал и писал, безостановочно, втягивая отёк слизистой вместе с вдохами через ноздри; строчил, пока вдруг не замер, наскоро выдвигая тумбу в поисках сложенной пополам бумажки. Песня сменилась следующей, и кровь в ушах загремел громче, разбуженная воцарившейся тишиной. Смотря на содержимое ящика, Учиха вспоминал, как учился, как бесконечное количество часов улетало на плевое дело и всякий выходной проходил в кругу непробиваемой семьи лучших друзей. Парадокс. Жизнь — наивысшая тайна. Так и тратишь её попусту, не пытаясь постичь, как вдруг замечаешь свою слепоту. Непробиваемые испаряются быстрее обыкновенной воды. А Саске вытащил что-то, лежащее наверху стопки, писанину же свернул пополам, со страстью разглаживая места сгиба, и, когда воспоминания окончательно выскочили из ума, Учиха вложил лист в записку, откладывая те подальше, в сторону, чтоб, не дай Бог, минутная слабость не бросилась на глаза. Он продолжит позже, а на сегодня, пожалуй, хватит.