Позор

И всё тянется нить суеты и земных проблем, Образуя собой клубок под названием «путь» Я иду в новый день, утешаясь только лишь тем, Что осталось мне ещё чуть-чуть А потом всё воспрянет, и всё возгорится пламенем, Всё, что было ничем, упадёт навзничь и ничком И всё то, что иссохло, всё то, что было каменным, Обернётся журчащим ручьём Пустота в груди, И перепутаны пути, И закрыты все двери Сердце воет пусть, Но если завтра я проснусь, Значит, Бог в меня верит Дарья Виардо — Бог в меня верит       Наверное, каждый знает, но мало кто обращает внимание на эту закономерность. Чаще всего живые существа сбиваются в стаи. Так проще найти пищу, так легче сохранить свою жизнь, так теплее. Биологически социальное существо под названием «человек» не обошло предписание стороной. Нуждаясь в сородичах, оно образовало группы. Так и зародилось общество.       Именно в нём немногим позже одни установили законы, а другие научились их соблюдать. Правила изменялись с древних времён, настраивая одних против других, заставляя ненавидеть и уважать, вызывая в падких на похвалу душах желание следовать. Так продолжается тысячи лет. Цинично и прагматично, но, как бы не изливали своё недовольство выступившие против, иной реальности человеку не дали и по сей день. Другие же оказались слепы.       Орать всегда нужно вместе с толпой. Только так возможно остаться в безопасности, сохранить лицо и кости, даже если честь втоптали в грязь собственные ноги. Люди склонны доверять большинству, говорить так, как приказано свыше, ведь им куда проще слиться с галдящей массой, чем молчать, стоя с руками, поднятыми наверх. Нельзя зажимать в них что-то, что представляет опасность для правящего. Это глупо, бесполезно и даже забавно. Так сличают многие. И пока люди бредут по земле, властители этой системы царят наверху. Их возглас далёк и пугающ, внушающий ужас, он отбивает всякое желание сопротивляться, обрубает метод на корню, ведь именно ему подчиняется толпа, а потому и другие бездумно следуют чужому приказу. Зачем так? Чтобы общество не распалось в огне новой войны. Маленькие, заляпанные душевными переживаниями о собственном благополучии саркофаги продолжают блестеть, да только мало кто обращает внимание на затхлую вонь, идущую изнутри, просачивающуюся через щели неплотно опущенных крышек. Творцы чужих судеб гниют. Разлагаются.       Саске прошмыгнул за винтажную дверь, сам не зная, отчего так усердно крадётся. Голоса. Всюду окружали смешанные в непонятную белиберду голоса разных тембров и скоростей, незнакомые, но, как ни странно, такие привычные, как воспоминания о шумной жизнедеятельности окружающего мира. Раньше было плевать. Искал себя, бродил в поисках тёплого места. Но в какой-то момент вдруг осознал, что нет рая на Земле и всякое благо человек обязан выгрызать зубами. Теперь его тошнило от них. От жужжащего стона громадного организма, сплетённого из тысяч тел, лиц и красивых личностей.       В лицо пахнуло лёгким ароматом дерева, декоративные панели встречали теплом и янтарным отливом небольших бочек, по-уютному втиснутых в стены. Паб отделали на манер Великобритании, только вот атмосфера не та. Не выкинь его с грязной улицы сразу сюда, возможно, Саске и почувствовал бы что-то согревающее душу, но, не успев забыть сырость и ещё ранние сумерки, он, по обыкновению любой домашней скотины, был рад лишь теплу.       Здесь много тех, кто разлагается заживо. Не пугало. Хотелось домой. Больших желаний в голову не приходило, но, увидев стоящую за скромным уголком девушку, Учиха, не раздумывая, направился к ней. — Добрый вечер, у Вас резерв? — с приветливым уважением поинтересовалась та.       Саске переступил с ноги на ногу, и задней мыслью вдруг проскользнуло сожаление. Нет у него никакого резерва, и денег нет, давно просадил последние запасы. Наверное, он слабо вписывается в стандартный круг лиц, посещающих этот паб.       — Нет ничего. Слышал, у вас сегодня мероприятие, — невозмутимо произнёс он.       — Верно. У нас есть свободные столики, но в основной зал сегодня вход платный, — девушка улыбалась, однако Учиха видел, как той осточертела эта работа. Уж слишком лениво по гостю блуждал её усталый взгляд. — Вы можете выбрать другой зал, меню и барная карта не отличаются от основного.       — Нет, — Саске махнул рукой так, будто лёгкая болтовня уже успела наскучить. — Мне… В основной.       Учиха неотрывно смотрел за спину девушки, словно там мог увидеть подсказку, дальнейшие действия, в последствиях которых его не осудят. Будущее, где, нарушив данное Узумаки слово, он не утратит доверие и собственное лицо. Администратор кивнула и как ни в чём не бывало пододвинула терминал ближе к краю невысокой стойки. Она не знала, сколько личного смысла таилось в улетевшей с чужого банковского счёта сотне. Она не понимала.       — Вам показать свободные столы? — улыбчиво предложила девушка.       До Саске слова донеслись кучей бессмысленности, и он запоздало мотнул головой. Сам найдёт. Ему не нужно красивое место. Нужно особое.       — Хорошего вечера.       Словно зловонные помои, пьяный сброд растекался по залу, занимая всевозможные места в отдалении подиума и ширм из крафтовой бумаги. Саске обогнул несколько мест, наконец выцепив горящими глазами в ряду забитых под завязку столов крохотный диванчик. Все эти люди смотрелись серым пятном. Незапоминающиеся лица, как на подбор — совершенно одинаковые. Наляпистая, но по-прежнему вычурная одежда, сверкающая глянцевыми вставками и безвкусными цепями. Кому-то разве есть дело до этих образов? Какая, к чёрту, разница, какой из многочисленных тряпок человек обтянул своё тело, если от того он не стал отличаться? Если затхлой вонью прёт от каждого встречного.       Они одинаковы. Девушки и мужчины. Нет никакой разницы в их внешнем многообразии. Не узнаешь сути, пока не копнёшь глубже, в вязкие болота духовности, которыми те упорно не хотят называть свои души и сердца.       Учиха расположился рядом с ними одиноким дополнением. Однажды нужно выйти из нежного возраста, когда переживаешь о том, что скажут окружающие. Саске казалось, что он никогда в нём и не был. Всему виной Узумаки. Он перенял слишком много привычек, отчего даже собственные мысли стали до неприличного тошнотворными. Не было у него ни осуждения, ни ненависти ко всем вокруг, а теперь…       В глубине души билась тонкая жила, пульсировала, обливалась густой тёмной кровью сочувствия. Всё из жалости к этим людям, из солидарного уважения к тем, кто не смотрел на него облезлыми глазами простодушно, скрупулёзно ища то, за что принято хаять неугодных кому-то. Кому-то… Тем остальным, что, натыкаясь взглядом случайно, отворачивались. Нелицеприятные маски сковывали улыбчивые лица. Наруто не врал. Их и впрямь много, но все однотипны.       Отчего-то стало жаль. Они ведь и не знали, как сыро, как тревожно на душе человека, нарушившего запрет и пришедшего в безымянный бар смотреть на того, кто справился, сумел чего-то добиться. Наверное, не знали. Хотя и казалось, что даже равнодушный бармен за стойкой смотрел и забавлялся его неумелым попыткам обойти очередную ошибку. Саске эти взгляды не беспокоили. Есть ли смысл переживать о таких мелочах, когда сердце сжимается по душу другого человека? Колоссальную ответственность несут руки Наруто, и этот шаг ему только предстоит совершить.       Узкая площадка сцены зажглась мягким, не отвлекающим светом, словно крохотных светлячков наловили в чужом саду и высыпали под стеклянные колбы, обрекая на долгую гибель во имя красоты, едва уловимой человеческим глазом. Учиха мотнул головой, вновь отвлекаясь. Он устал уже ловить себя на безрадостных мыслях. Музыка Узумаки — его дар. Красивый и, бесспорно, великолепный подарок природы. Не стоит превращаться в негодяя и осквернять чёрной ересью его упорство и труд. На это тут и так полно разномастных шаек. Люди всегда найдут за что осудить. Это в крови.       Голова закружилась в ассиметричной путанице, давя холодной сталью на виски и скуловые кости. Как не старался собраться, Учиха пропустил момент, что ждал, сгорая в мелкой дрожи. Время будто замедлилось до предельного. Он больше не видел вращения стрелок на циферблате. Пространство застыло, а Наруто неуверенными движениями уже настраивал что-то из рабочей аппаратуры. В какой-то момент звон посуды и шум ничего не значащих бесед перекрыл гул собственной крови, пульсацией и ударами отдававшей в ставших чуткими ушах.       — Всё нормально, — бесшумно успокоил Учиха.       Неправдоподобно для того, кому упорно не удавалось осознать реальность происходящего. Что-то разжигало огнём. Душило на уровне инстинктов. Он видел софиты, столы и людей, слышал их болтовню, смещённый гогот со всех сторон, но не понимал, что происходит на самом деле.       Вскоре пытка закончилась, и в неприветливую реальность неожиданно бросило мощным толчком. Вернул его голос. Несмелый, поначалу слишком тихий с хрипотцой. Голос, который на деле Учиха слышал впервые. Первые звуки дунули в лицо сумасшедшим порывом, не щадя ни слуха, ни совести. Учиха оробел.       Прямо сейчас под тонкой рубашкой Узумаки его новый шедевр, работа, высосавшая столько сил всего за пару часов. Её не видно. Никто не знает о саднящем на пару с болезненностью ощущении в районе руки, но оно есть. И Саске знал, сколько ещё кожа будет бороться, пытаясь регенерировать повреждённые клетки. Был единственным, кто знал об этом. Разве что Наруто поделился ей с кем-то другим? Вопиющая глупость. Он подарил эту боль просто так, как признак чего-то, что было дорого им обоим; рассёк свои идеалы, сменив другими, понятными и ему, Саске, чтобы валентность не прогорела впустую. Теперь же оказалось, что тот даже не знал его. Не знал по-настоящему, всецело.       На таком уровне Учиха понимал слова звучащей песни, пока низкий тембр отражался мурашками в каждой клетке усыпленного тела. Никакой концентрации на излишках, чужие лица стремительно растворились в густом полумраке.       — Да что же ты… Повеселей можно, а?       В глазах сверкнуло, отвлекая Саске стремительным воплем. Он не сразу обратил внимание на красную морду недовольно выкрикнувшего мужика, однако сейчас всё заметил. Судя по сплошной опухоли вместо глаз и пористого носа, тот выпил достаточно, дабы решить, что настало время дурости и фривольных речей. Голос Наруто на миг смолк, отчего Учиха напрягся, не усвоив рваную дыру в печальной мелодии. Без слов, даже музыка звучала уже не так. Неполноценно. Видимо, в этот миг заложило уши, иначе Саске не мог объяснить тот факт, что рот Узумаки вновь открылся, а звуков он до сих пор не услышал. Впрочем, ни черта казус в насущном не менял. Наруто запнулся. Из-за пьяного идиота.       Учиха вновь узрел бедность человеческой натуры. Во всей красе люди демонстрировали скудность своих сердец. Их безразличность и робость дразнили. Никто не вмешался, не успокоил наглого слушателя, а ведь мужик теперь гнусно смеялся, бесчеловечно злорадствуя чужой осечке. Нет. Скорее, это слишком по-человечески.       — Я сюда выпить пришёл, а не сопли подтирать. Ещё было бы от чего им течь. Эй, парень, ты сам эту бредятину сочинил? Ты что, баба? Да под такое только вешаться, ё-моё, — мерзким скрипучим голосом возмущался тот, ища дешёвого одобрения у ближайших сидящих. Саске выслушал достаточно, потому и не выдержал, вдруг очнувшись от глубокого сна, куда лицом макнули без заминки, нисколечко не задумавшись.       Даже грязи иногда стоит подключать способность к мышлению. Он умел держать рот на замке, потому что знал Узумаки. Потому что знал сущность людей. Но этот гадёныш ничего не ведал. Почувствовав в себе небывалую ловкость, не пытаясь сдержать разгоревшееся пламя, Учиха выскочил из-за стола, единственно видя лишь конкретику — ублюдок перегнул палку.       — Так иди, — с ненавистью выплюнул он, остановившись позади широкой спины.       Мужик, не ожидавший чужого появления, дёрнулся и заторможенно обернулся.       — Что сказал?       — Так иди, — презренно повторил Саске. — Вешайся, никто не против, — зло оскалившись, он мимолётом обвёл взглядом близсидящих людей и понял, что те возразить не решатся.       — С кем говоришь, хоть знаешь, пиздюк? — усмехнулась лиловая морда.       Учиха смотрел в остекленевшие глаза с осознанием, с угрюмой печалью наблюдал там отсутствие мыслей. Нет никакой совести. На что только рассчитывал? Выгоревшая серая радужка блестела гордыней. Отвратительным самолюбием.       — С бухим быдлом, у которого…       Саске не успел договорить, как получил смачный апперкот. Мужик промахнулся, съездив скорее по скуле, нежели по примеченной лёгкой линии челюсти. На языке ожидаемо проявился вкус крови. Дядька остановился. Руки его тряслись, от чего — Учиха не знал. Заморачиваться над проблемами каждого встречного алкоголика было бы лишним.       — У которого слуха нет, — разогнувшись и малым морщась от болезненно саднящего кости и кожу чувства, договорил Саске.       Определённо неприятные слова из уст мальца, едва ли заимевшего собственное имя. Впрочем, мужчина его не знал, а потому, ненавистно огрызнувшись, приготовился на этот раз бить точнее. Но ошалелый взгляд тёмных глаз, сверкнувших на ненормально покрасневших белках, заставил помедлить. В нём были издевательство, насмешка и что-то ещё. Неприятное, пробивающее до самых костей.       Пару мгновений Саске не отрывал глаз от пола, давясь приторным металлическим вкусом собственной крови, но стоило тому посмотреть на агрессора прямо, с жестокостью, присущей лишь чокнутым психопатам, как пьяная сила, прежде движущая чужими руками, забилась под плинтус. Мужчина опешил, так и не ударив во второй раз. Сплоховал.       Почему этот парень смотрел так? Может быть, именно этого он и добивался? Может, хотел поразвлечься таким изощрённым образом, не известно зачем подставив себя или, напротив, его самого, вдруг замеревшего на одном месте, продолжавшего нелепо сжимать толстый стакан? А может быть, и вовсе нет никакой причины, и всё лишь потому, что у него крыша съехала.       — Иди отсюда, — понизив голос едва ли не до шёпота, попросил он. Не смог приказать, угрозы иссякли.       К себе Учиха не чувствовал жалости, тем более не испытывал подобного к мерзкому гаду, решившему позабавиться над попыткой Узумаки вырваться в люди. Он раздражал столь сильно, что Саске уже не был уверен, действительно ли лишился прежних чувств или, вопреки новой привычке, лишь пробуждался. В любом случае Учиха не замечал, как продолжал зло улыбаться. Мужчина оказался без причиндалов. Выходит, и не мужчина вовсе. Чудной отброс, разогнавшийся граммами водки.       Тот собирался отвернуться, но непонятно откуда взявшийся страх не давал просто бросить вопрос и уйти. Забавно, как скоро смелость отступала назад, стоило лишь осознать, что перегнул палку. Мужик смотрел волчонком, без прежней оскорблённости и запала.       — Говна кусок, — прошептал Саске и отошёл от того первым.       Голос Узумаки простирался на всё помещение, только теперь он смешивался с воем в голове, и от перебора многоголосий вдруг стало тоскливо и пусто. Слишком промозгло, что впору заставило ныть даже колени. Это было закономерно. Не стоило лезть в перепалку, не стоило отвлекаться, не стоило слышать слова, оскорбившие не столько человека на сцене, сколько его самого. Ведь Саске поддерживал всё, что выходило из трепетных дум Узумаки. Любил и хранил, оберегая от каждого, кто имел несуразные сомнения.       Учиха не пожелал возвращаться на прежнее место, фривольно расположившись у стойки. Он едва нашёл в себе силы вновь посмотреть туда, откуда шла эта скорбная музыка, и взгляд устало, с трудом потянулся от подсвеченной платформы вверх. Казалось, двигался он настолько долго, что песня уже закончилась, и, если так, Наруто наверняка начал новую. Не делая передышки, не давая отойти от слепого отчаяния, которым с головой захлестнуло того, кто действительно слушал. Но Саске ошибся. Мотив печали в звучащих нотах не изменился, мелодия оставалась той же, и лишь разочарованные голубые глаза, теперь смотрящие строго на него, пожалуй, изменили свой оттенок.       Ни радости. Ни печали. Словно ему было совершенно плевать.       Саске задержал дыхание, болезненно прикусив повреждённую изнутри щеку. Тогда же пришли они. Извинения. Единственное, что захотелось бормотать в такт незнакомой песне, ведь вроде бы ещё никто не умер от того, что попросил прощения, но Учиха был уверен, что, стоит его рту открыться, и произойдёт с ним именно это. Нет, Наруто не услышит и не остановится. Не бросит свою затею лишь потому, что Саске вновь нарушил данное собой слово. Ничего не произойдёт просто потому, что ему плевать на эти слова. Он им не верит. Однако Учиха умрёт, если скажет. А Узумаки прочитает их по губам.       Он приказал себе перестать, только вот жуткие мысли уже засели плотной плесенью в мозгу. Саске не выдержал. Остатки из нервных запасов подводили в последнее время всё чаще и чаще, и, разорив их окончательно, он вырвался из толпы, как можно быстрее стараясь убежать прочь. Нельзя было сюда приходить. А теперь, как бы не тянуло погибнуть под образовавшейся тяжестью, нельзя было здесь оставаться. Он заморочился о мелочах, о глупых обещаниях и неуместной честности, но то, что промелькнуло на спокойном лице Узумаки, не воспринималось ущербным сознанием.       Пятна света играли раздражающими бликами на периферии зрения. Звуки музыки, вдруг ставшей невыносимой, забили уши густым смрадом. Саске распихал застоявшихся у входа ослов, что верно забыли о наличии столов и диванов, едва не уронил ключи от мотоцикла, но продолжил бежать. Потому что перед лицом стояли тёмно-голубые глаза, безразличные, как у трупа. А в голове одним и тем же ритмом всё отбивали последние слова, что донеслись до Учихи из песни.       Я обещал, что буду играть. А я всегда выполняю свои обещания.

***

      Чайник вскипел давно, кружка же с пакетиком трав до сих пор оставалась пустой. На фоне гудел телевизор, вновь говоря о чём-то интересном, да совершенно неважном для женщины, что с безудержным рвением строчила ручкой по бумаге. Третий лист сдался под напором безжалостной руки, в то время как прежние уже валялись обескровленной ношей поблизости, испещрённые множеством ошибок и зачёркиваний.       В поднебесной ни дня не проходит без разочарований, преследующих любого человека; ни часа без желания доказать свою значимость, свою правду, ведь именно так приобретают имена; и ни минуты без боли, присущей каждому живому существу. Ибо необходимый вдох воздуха убивает его же клетки. Ручка скрипела, добавляя монотонности привычному шуршанию бумаги. Микото цепляла листы локтём, но всё никак не убирала те в сторону. Забывала, а вспомнив, всё не решалась оторваться, боясь забыть и потерять уязвимую красную нить.       — Так и не принесла, — пробурчал зашедший на кухню мужчина.       Учиха непонимающе вскинула голову, тут же возвращая внимание рукописям.       — Ещё не заварила, — отмахнулась она.       — Как ни странно.       Фугаку не составило труда вновь сделать всё самому. Люди невнимательны. Они не любят придавать значение тем мелочам, которые их не касаются. Это привычка — выбрасывать из головы всё, что загружает и без того напряжённый мозг. Безусловный рефлекс, спасающий их от лишних нервов, дум и переживаний. Однако польза в этом сомнительная, потому что в любой момент небольшая внимательность к проблемам всемирным, личным и чужеродным, возможно, спасёт чью-то жизнь. Пускай это чашка чая. Сейчас его хотелось как никогда, а супруга не придала значения.       — Что ты делаешь? — устало поинтересовался мужчина, оставив кружку на добрые пару минут. Снова ждать. Иначе цвет не тот, и вкус паршивый.       — Пишу, — нехотя отозвалась Микото.       Дело само собой разумеющееся, и у дурака глаза есть, да только те продолжают задавать вопросы.       — Я вижу. Пишешь что? — твёрдо произнёс он. — Что за письма?       Ручка, не останавливаясь, бежала всё дальше и дальше. Чистое полотно бумаги сократилось уже на несколько строк.       — Саске, — не задумываясь бросили в скудный ответ.       — Что «Саске»?       — Боже. Письмо для Саске! — обозлилась Учиха. — Можно оставить меня в покое хотя бы на десять минут?       — Телефоны вышли из оборота?       — Не прикидывайся идиотом.       Микото всё-таки остановилась. Рука сама зависла на месте, а мысль вылетела из головы со звонким хлопком, как от взрыва пистона. На мгновение показалось, что в воздухе даже запахло порохом.       — Не донимай его. Сам узнает, когда время придёт, — прозвучало строгим наказом, но женщина не смогла подчиниться.       — Как у тебя всё просто однако, — нервозно заулыбалась она. — Сколько раз ты принимал участие в жизни семьи, Фугаку? А сколько раз приложил руку к воспитанию наших детей? Не тебе судить меня и мои действия.        — Нет. Не мне.       Учиха всё вертел в руке чайную ложку, ловя собственное отражение то в обыкновенном, то в перевёрнутом виде. Он думал о своём, но ожидаемо продолжал возвращаться к бредовой затее женщины. Наконец, игра наскучила, и столовый прибор с приглушённым звоном ударился о дно ещё горячей кружки, а человек отстранился от тумбы, бесчувственным взором кидаясь в странствия бытия.       — Ты никогда не задумывалась, почему бóльшую часть цветов в своей жизни мужчины получают только после смерти? — вкрадчиво произнёс он.       — Потому что мужчинам не принято их дарить.       — Да… Так же и матерями не принято разрушать жизни детей… Кровных детей, Микото, — уверенно уточнил Учиха. — Оставь его в покое. Выброси свои письма.       — Да что ты? Он не станет слушать по-другому. Он такой же зазнавшийся, неблагодарный мальчишка, как и все вы!       — По этой причине тебе не нужно его трогать.       Микото склонила голову и панически сжала виски пальцами. Окончание одного из предложений смазалось от случайного касания к незастывшим гелевый чернилам. Вновь испорчено.       — Как ты понять то не можешь… Как его мать я имею право…       — Дать ему время, — по-своему закончил за неё Фугаку.       Крепкая мужская рука осторожно прикоснулись к груди, указывая на место, где под слоями кожи, мяса и рёбер тихонько бьётся распухшее сердце.       — Итачи останется здесь, и он не уйдёт, пока каждый из нас его не отпустит, — негромко объяснил Учиха. Сквозь растопыренные пальцы Фугаку видел её глаза. Они вдруг стали мелочно воспалённо-красными. — Можешь не слушать, но я всё равно буду требовать. Не забивай его туда насильно. Помни. Саске всего девятнадцать.

***

      — Славно-славно! — потирала ладони дерзко улыбающаяся девушка. — Выступление такое же приятное, как Ваш альбом.       Она тут же передала задействованную технику работнику закулисья, а Узумаки продолжил косо смотреть на неё с полубока; следить, как желтоватые блики отчего-то матовым светом отливали на ярко-бордовых волосах.       — Это из нового, — рассеянно пробормотал Наруто. — Спасибо, что пригласили, Карин.       — Вот как? — приятно удивилась организатор. — Мои контакты у Вас есть, если хотите… Я бы с радостью послушала и другие.       — Ага. Может быть, если не забуду, — расторопно протянул он, думая лишь о том, как быстрее уйти, за что внутренний экзаменатор тут же зарычал в ухо, лёгким головокружением наказывая за несоблюдение банальных правил приличия. — Да… Скину в ближайшее время, извините.       Карин тепло сверкнула линзами бутафорных очков и осторожно отошла в сторону, пропуская вечернего гостя вперёд. Наруто торопился. Она читала это по узко стиснутым губам, по резким движениям и порывистым фразам, казалось, необдуманно вылетающим из чужого рта.       — Деньги придут на карту в течение суток, по этому поводу можете не переживать, — поспешила заверить девушка, прежде чем тот сам задал бы подобный вопрос. Исполнителей было не много. Но спрашивали об этом всегда. Так или иначе — работа. Люди переживают, зная, что хобби их не прокормит.       — Ясно.       Карин казалась приятной. И на вид, и на голос, но больше всего Узумаки зацепил её тон. Вежливость в женском голосе была не наигранной, похвала — не лживой. Наруто и не помнил, когда последний раз доводилось иметь с таким дело или, по крайней мере, был точно уверен, что не обращал внимание на подобные мелочи уже очень давно. Наверное, с тех пор как повстречал Саске. На лице вновь всплыло что-то неоднозначное, порядком озадачив энергичную Карин, и, не распинаясь на излишки любезностей, он скоро ушёл.       До слуха донеслось, как администратор за стойкой с кем-то прощалась, но даже смотреть в сторону этих лиц не побуждало ни одним из желаний. Тогда же, сунув руки в карманы, Узумаки бездумно вышел на улицу.       Он старательно не думал о чувствах, что промелькнули внутри в тот самый миг, когда глаза непроизвольно выудили из толпы встревоженное лицо Учихи. Наруто лгал самому себе, ибо не думать не удавалось. Они и впрямь натолкнулись на Саске случайно. Он не ожидал. Как ни странно, в надёжность чужого обещания охотно верилось. Узумаки и думать не мог, что все планы с рассчитанным ожиданием вновь полетят кому-то под яйца. Дали же слово, как-никак. Однако Саске нарушил его, и до пугающей пустоты внутри собственного тела Узумаки понял, что не испытал ничего. Ни противоречий, ни злости, ни радости. Странно, что всё оказалось слишком сложно и в то же время до забавного просто. Он не был разочарован, но, вопреки угодно сложившимся обстоятельствам, не чувствовал себя живым. Сплошной дисбаланс. Стало безразлично. Лишь крохотная усталость с безупречным отчаянием продолжали скулить, по крупинке пропуская в мозг притаившийся ужас.       Узумаки вышел на проспект, щурясь от яркого света дорожных фонарей. Странно, что людей на улице почти не нашлось. Может, всё дело в холоде, от которого он сам сейчас невольно сжимался, стараясь плотнее закутаться в тонкую куртку. Будто это спасёт его от безжалостных цифр на термометре. Несправедливо. Куртка и впрямь способна согреть, удержать тепло, излучаемое телом и кожей, но она бесполезна, когда не чувствуешь собственного тепла. Морозило изнутри.       — Наруто!       Выровнявшееся дыхание недоверия сбилось. Он не хотел оборачиваться, точно узнав в грубоватом визгливом голосе человека из прошлого. Но разве есть выбор, когда ноги уже остановились, а голова повернулась?       — Тебе не холодно? — удивилась Сакура, притащив за собой компанию из двух человек. Наруто вновь поймал себя на смехотворной мысли. — Ну, чего молчишь?       — Я на машине, — не подумав, соврал он.       Узумаки не нравились взгляды людей, что стояли за спиной Сакуры, неумело делая вид, что заинтересованы собственным разговором. Они так и давили исподтишка, нервировали. Наруто понимал, почему те настроены недружелюбно. Нет ничего странного: бывшая девушка умела пудрить мозги, наверняка убедив и этих в своей уникальности. Парни видели в нём соперника, от того нетерпеливо хотелось фыркнуть. И с чего вдруг такие мысли?       Впрочем, старые обиды прошли, забились в тесный угол под устрашающим гнётом новых событий. Винить её не было никакого смысла. Это уже давно перестало быть личным.       — А где она? — Сакура огляделась. Откуда ей знать, как выглядела бы его машина.       — Не здесь.       — Хочешь с нами, м? Ребят, это Наруто, — поспешила представить Харуно, не дав времени ни обдумать, ни следом ответить. По сути, похоже, его и не спрашивали, лишь коротко расценив новым поводом что-то исправить.       Однако Узумаки оно не требовалось. Щекочущая рябь под рёбрами разогналась, толкая по венам кровь прямиком к мозгу, душа переизбытком кислорода, и дрожь пробежала по сильно продрогшему телу.       — Хочу, — прозвучало вдруг с твёрдой уверенностью.       Спутники девушки закурили, непринуждённо игнорируя новое знакомство, зато Сакура расцвела на глазах. Широко улыбнувшись, будто только этого и ждала, девушка вцепилась в рукав чужой куртки и спешно поскакала вперёд. Наруто не отставал, чувствуя, как согревается тело, орошаясь потоками горячей крови. Накрывало быстро. Ирреальным ощущение свободы, прежде забытым. Желанием зажечься и полыхать, пока смерть не застала за первым же поворотом. Он боялся не успеть сверкнуть столь ярко, что даже костлявая ослепла бы, встретившись с этим пламенем взглядом пустых и бездонных провалов.       Жить проще, когда забываешь о боли и создаётся вид, будто той никогда и не было. Проще, потому что не ждёшь её, разучился томить в напряжении усталые чувства. Однако всё равно страшно.       — Слышала, ты всех наших бросил, — непринуждённо заболтала Сакура. — Говорят, по другому пути пошёл с новым другом.       — Не слышал такого, — сам себе попытался солгать Узумаки, прижимая девичью руку ближе. Её болоньевая куртка смехотворно шуршала, отираясь о грубую поверхность джинсы.       — Врёшь же, — Харуно сощурилась. Неприлично раскрепощённая, с пафосным огоньком задора. Она всегда была такой, а Наруто успел забыть, каково это. — Киба рассказывал про этого Саске. Ух, сколько мата мы выслушали, не понравился он ему. Но, я уверена, он не такой плохой, каким ему показался. Ты же с плохими не общаешься, — под конец Сакура насмешливо закатила глаза.       — Пожалуй, Саске плевать на то, каким он показался.       Узумаки понимал, почему так открыто издевалась Харуно. Ревность — самое неуместное, что та могла бы сейчас показать. Но Сакура выбрала именно её.       — Столько разговоров о неизвестном мне человеке, — слащаво протянула она. — Людям свойственно обсуждать того, кто не вписывается в их рамки «понятного». Кто он?       Слепая кривая коснулась губ. Отвечать Наруто не торопился. В этих словах крылась правда, столь несвойственная речам тех, кто не задумывается о чести, верности и чужих чувствах. Не вписывается в рамки «понятного»… Разве есть на свете кто-то, кто удовлетворяет всем критериям этого слова? Может. Наверное, именно безликая толпа всецело попадает под гребёнку понятного, раз уж именно ей судить неугодных. Нет, Учиха точно не часть её, иначе душу не терзали бы сомнения и невзгоды. Серая куча всегда вызывала лишь некоторую степень безразличия и долю презрения, несогласия с её истиной. У Саске истины не было. У него вообще ничего никогда не было. Ни смысла дел, ни смысла жизни. Он клялся, что не понимал полных злобной иронии слов этого общества, а Узумаки не спрашивал, но по одним только взглядам читал бессовестные противоречия, что мучали того изнутри. Учиха не ведал о любви, не знал этого мира, не видел чуда. Так говорили его глаза. Возможно, они никогда и не врали.       — Никто. Простой человек. А люди любят сплетни, — непроницаемо отозвался Наруто.       — Ты бросил всех друзей ради простого человека?       — Я не бросал друзей. У меня таких не было. Сама посуди, какая разница между бухлом и приятелями? Я просто избавился от вредной привычки.       Сакура замедлила шаг, осторожно попытавшись высунуть свою руку из ставшей стальной хватки.       — Говорят, Киба часто ошивается в старой компании. Почему ты сейчас не с ними? — с незатейливым интересом продолжил интересоваться он.       — У меня не одна компания. Ты же знаешь.       Взгляд становился всё ярче, и Наруто до сих пор не понимал, что на деле испытывает, что так сильно жжёт между рёбер. От улыбки Харуно скручивало живот, но в то же время она давала незыблемое чувство эйфории, от которого всё больше хотелось смеяться. Кажется, он чем-то напугал несчастную девушку. Однако это всего лишь иллюзия. Узумаки знал её, успел прочитать ещё тогда, во времена их близкого знакомства друг с другом. Она не боялась. Сейчас Сакуру настораживал его вид, а потому та готовилась нападать.       — Ага, — Наруто невинно пожал плечами и тут же отпустил её руку. — Не переживай, мне плевать.       На мгновение обернувшись, Харуно убедилась, что всё ещё не одна, и почти незаметно вздохнула, видимо, притупив свои чувства на время.       — Киба хороший друг.       — Поэтому ты предпочла трахаться с ним?       — Ты не понимаешь, Наруто, — девушка мотнула головой, отчего пряди нежно-розовых волос причудливо зацепились друг за друга кончиками. — Люди так устроены. Не нужно цепляться за всякого, кто делает тебе хорошо. Это… Эгоистично.       — Я не цеплялся за тебя, — равнодушно поделился Узумаки. — Всего-навсего доверял. Хотя это такая же глупость, наверное.       Достав из кармана пачку сигарет, Узумаки вытащил оттуда одну и предложил девушке, вот только Сакура отказалась, флегматично покачав головой из стороны в сторону.       — Не курю, забыл?       — Забыл, — не стесняясь, признался Наруто, чиркая потрёпанной зажигалкой. Та принадлежала Учихе. Испещрённый множеством мелких царапин пластик уже не блестел, а невзрачно отражал скупые пятнышки уличного освещения. Стало даже интересно, как она оказалась в его кармане и давно ли занимала там своим незначительным размером место.       — Я должна тебе, — вдруг заманчиво протянула Сакура. — Мы могли бы сходить куда-то или посидеть на тусовке. Как раньше.       — Могли бы, — выдохнул после глубокой затяжки Узумаки. Слова сами сорвались с горьких губ, и возвращать их обратно он отнюдь не собирался.       — У меня вечера обычно свободны, можешь написать, как появится время.       — Обязательно.       В мыслях проскользнули кадры из старых снов. Прохладный нож, приятно лежащий в ладони, словно был отлит по её слепку; греющий сердце страх в глазах предателей, что шарами навыкат смотрели строго напротив него. Больные мечты плотным роем зажужжали в мозгу, щекоча шалящие нервы и ставшую совсем слабой память. Куда бы он не шёл, эти маниакальные желания всегда были где-то поблизости. Но им ведь не нужно просыпаться сейчас. Они рождались для Саске, ждали момента, мучали по ночам. Не для Сакуры. И Узумаки ненадолго прикрыл глаза.       Этим мыслям не место в его голове. Им вообще пора бы уже сдохнуть, иссякнуть и вылететь, лишь бы не травмировали навязчивой глупостью слабое в своих проявлениях сознание. Люди жестоки. А потому он сам не причинит вреда. Никому. Иначе есть ли разница между ними?       — Больше тебе скажу, свободны бывают не только вечера. У нас количество часов на занятиях урезали, да и с работой пока что затишье.       Харуно подмигнула, поймав заинтересованный взгляд. Должно быть, ей было приятно вновь окунуться в тёплые воды родной атлантики. Разве она когда-то считала Наруто недостойным себя? Бога ради, когда-то он был интересен, желанен и незаменим. Оба знали об этом и с упоением пользовались до поры до времени.       Беспочвенная радость ударила в голову мягким пинком, Узумаки смотрел на неё и вспоминал всё больше знакомых эмоций. Мимические морщины на гладком лице были узнаваемы, аккуратно подведённые брови и глаза всё так же висели тёмным разводом посреди чистой кожи. Объёмный овал, грамотно распределяющий свет и тень, — совсем как гипсовый шар, только живой и теплокровный. Там обязательно должны были быть нос и губы, но Наруто, пожалуй, разучился смотреть ниже. Он бы с радостью взглянул на её сексуальные мышцы, обтянутые тонкой кожей, если бы вдруг появившееся лёгкое возбуждение не начало закручивать привычный плоский мир в изогнутую дугу.       — Сакура. Ино просит её встретить, — произнёс один из парней, что стояли неподалёку.       Та обернулась, согласно кивая, и вновь уделила внимание затуманенным, чем-то горящим глазам напротив.       — Нам в другую сторону, пойдёшь? — тише прежнего поинтересовалась девушка.       Не думая над вопросом, Узумаки спешно приблизился к её лицу и неловко припал к мягким губам. Сакура оробела. Лишь через длительный миг её язык мазнул по коже привычным движением, и Наруто с готовностью ответил, будто он не забыл; словно и не было того полугода, как мерзким осенним вечером, оборвав все звонки, по глупой случайности врезался в незнакомца на пустой дороге. Харуно достигла в мастерстве поцелуев достойных высот.       У Саске губы другие. Совсем не похожи на эти, слащаво нежные и податливые. Как будто они и не целуются вовсе. Ведь, несмотря на профессионализм, с которым девушка ласково разделяла момент, это походило скорее на скучную прелюдию из дешёвого порно, где Наруто против воли ощущал себя в роли насильника, успешно сломавшего жертву. Такие вещи не возбуждают. Однако он тихо упивался моментом, до мрачного наслаждения понимая, что это не Саске.       Харуно разорвала поцелуй с пошлым чмоком, отточенным движением протирая губы от лишней влаги тканевой манжетой рукава.       — В общем, напишешь, — улыбнулась она, вприпрыжку отходя к двум парням, и по-дурацки махнула рукой. — Давай, Наруто. До встречи!       Почему-то именно в этот момент мозг сменил направление мысли и упорно заработал, открывая все новые горизонты для прежде спящего сознания. Отвечать на вопросы Узумаки готовым не стал, даже если ответы требовались ему самому. В памяти внезапно всплыло разукрашенное лицо матери, явственно и реалистично злорадствующее на благо чужого несчастья. Наруто оно не пугало, впрочем, как и всё произошедшее парой минут ранее. Пугало иное. Гнилые мысли, что копошились в голове в тот момент и до сих пор продолжали разносить грязь по нейронам.       Потонули все совестливые чувства, их захлестнуло мощной волной солёной воды, унесло в открытое море и там засосало на глубину. Так ведь произошло на самом деле? Да. И он бы с радостью себя отругал, преклонил бы колени, будь это хоть на толику значимо. Но Узумаки шёл, нехотя докуривая обмусоленную сигарету, пытался смаковать каждый вдох, потому что губы жгло, но не было понятно: от горечи дыма или от прикосновений Сакуры. Его тошнило до нестерпимого желания вывернуть кишки наизнанку, растопырить пальцы и смотреть, как яркая желчь стекает по рукам, капая на влажный асфальт. В этом смраде и крылась бы его натура. Та, о которой порой заикался Учиха. В грудине жгло.       Говорят, если долго звать человека свиньёй, рано или поздно он захрюкает. Наруто много раз слышал обещания Саске, но разве ж тот выполнял их хоть несколько раз? Пожалуй. Только платил за чужие желания всегда Узумаки. И это надоело.       Ночная реальность окунула в пучину родного страдания, уже непривычного и болезненного. Расковыряла подсохшие корочки ран, окропляя тёмной кровью скелет поржавевших костей. Всю жизнь Учихе предстоит носить на руке жирный шрам, оставленный неизвестно кем в день, когда всё могло получиться иначе. Если бы Узумаки мог забыть тот злосчастный момент. Забыть его рёбра, давным-давно затянувшиеся бледными полосами.       Благодетель исцеляет, но сколько бы дел он не сделал кому-то во благо, ложь ослепит. Догонит, выставит подножку, закует в цепи, а после вытащит блестящий раскладной нож и выколет тем глаза. Выходит, даже истинные чувства зыбки, стоит только последовать за человеком по пути наименьшего сопротивления. По пути вранья, олицетворяющего поверхностные тайны. Саске сильный. Он не проигрывал. Но Узумаки больше не тянуло участвовать в чужих войнах, потому что на собственной коже фантомно горел ровный алый рубец, отразившийся в совершенно таком же месте. Шрам, с которого всё началось.

***

      Дверь только приоткрылась, как в нос тут же ударил едкий характерный запах гашиша.       — Не заходи. Иди прочь отсюда! — рявкнул Орочимару, не желая ни знать, ни видеть того, кто от бесцельного блуждания решил наведаться ему довеском.       Общество косяка и неслышно работающего телевизора было куда приятнее. В этот вечер, холодный и мокрый, как никогда тянуло на домашний уют. В голове даже мельком проскользнула мысль провести в своём узеньком храме своеобразный ремонт или хотя бы заменить покрытые чёрной плесенью обои на что-то свежее, монотонное, что не цепляло бы глаз, а лишь размазывало внимание по обширным четырём стенам.       Орочимару неловко закинул ногу на ногу, всё больше отклоняясь на спинку просиженного кресла. Не молод. Кости скрипели, пускай их и не было слышно, а суставы болели от резких движений. Неплохо бы вызвать того придурка, что без причины и следствия едва не вломился в истерзанную временем дверь, и поручить ему притащить что-то от боли. Однако Орочимару знал, что нет лекарства от старости, а вот запрещённые вещества до сих пор вполне заменяли банальное обезболивающее.       Вскоре и вечер придёт полноправно. Заморит бесцельно проеденным днём и станет звоночком ко сну. Лениво щёлкая пальцем по кнопкам старенького потёртого телефона, мужчина выбрал один из множества контактов и, поразмыслив над тем порядка пары секунд, нажал на зелёную трубку.       — Да, — хрипло каркнули с другого конца провода.       — А, Данзо! Не спится? — приторно осведомился Орочимару и облизнул сухие губы, вновь поднося к тем кривую крутку. — Вонючая, — не убирая телефон от уха, заключил он.       — Кто?       Глаза затормозили на экране телевизора, где старикан в идиотской девичьей шляпке прыгал с места на место, покручивая резную трость. Символично. Реклама мази от надоедливого хруста в пояснице.       — Ты по делу или попиздеть не с кем?       — О нет, у меня очень интересное предложение, — едва не забыв о диалоге, поспешил заверить Орочимару.       — Дурные новости? — немного искажённый звук из старого динамика не сумел скрыть просочившееся в голос волнение.       — Отнюдь. Нам есть что обсудить.       — Так чего ты ждёшь?       Мужчина отложил в заляпанную пепельницу остаток сладкой дряни и, неторопливо оторвавшись от кресла, остановился у боковины стола.       — Ну? Чего заткнулся? — нетерпеливо проворчал Данзо.       — Знаешь, я сейчас не в состоянии, — с хитрой ухмылкой посетовал Орочимару. — Если бы мы договорились о встрече. Один на один, скажем так. Было бы гораздо удобнее.       — На кой мне тащиться куда-то? Ты позвонил нервы трепать?       Голова и правда подозрительно разболелась. От скуренного она должна была закружиться, но вместо этого к горлу подступила непривычная тошнота.       — Давно не виделись, по твоей старой морде соскучился, — коротко бросил мужчина, будучи уверенным, что этого вполне достаточно. Не пристало людям их возраста раскрывать все карты раньше обещанного. — Поверь, тебе будет интересна моя информация.       — Чёрт с тобой…

***

      Куда бы не уходили совершённые действа, последствия их всегда остаются при нас. Наруто понимал, что ничего в мире не происходит бесследно.       Он апатично провёл ладонью по сыпучей штукатурке, скользя вдоль светлой стены, и пальцы покрылись тоненькой шероховатой пленкой. Так выглядит предательство. Оно пятнает поверхность тела, совесть, и всё то, что способно существовать внутри. Разве что человек способен утаить его, спрятать от ненужных глаз, напялив улыбку и сделав вид, что всё в полном порядке. Узумаки не хотел улыбаться. Уже нет.       Он потёр пальцы друг о друга, но липучая смесь не отстала, оставляя белёсые разводы. Пришлось растереть её второй рукой, что угодно — лишь бы скорее избавиться. Такой вариант помог лучше. Кожа больше не чувствовала инородного вещества на своей поверхности, а ладони на первый взгляд стали совершенно чистыми. Но Наруто им не поверил. Видимые следы ушли, однако грязь никуда не делась. Тысячи микроскопических живых организмов, прежде фривольно разгуливавших по поверхности выбеленной стены, теперь метались на его чужеродной тёплой руке. Сакура была этой грязью. Губы уже забыли её вкус, не помнили прикосновений и вроде бы даже не знали о том, что та всегда способна на большее, но мозг помнил. И совесть визжала, всё чаще и резче дёргая за ниточки нервов, вызывая панический ужас по отношению к самому себе. Кто он? На что ещё способен? Ничтожество, изменившее собственному выбору. Тому, кто был дорог.       Был?       Вина шпионила, прячась за каждым углом, вот только Наруто не ощущал её присутствия. Она смотрела из-за поворотов в спину, потому что боялась броситься в глаза, стать замеченной, иначе в этом не было бы никакой интриги. На сердце накатило лишь одно — парящее удовлетворение. И существо его поганой души вновь метнулось в другую крайность. Откуда-то вылезла нездоровая тяга повторить, утрóить грех, лишь бы наконец понять, что он чувствует. Может, это осознание бесхозности. А может, чистая ярость, излитая в свете солнечных люстр. Возможно, всякий раз, желая придушить самого себя, он втайне сожалел, что не оказался на месте Учихи.       Нет. Было лишь отвращение. К собственному существованию, жалкому и червивому. К Саске, который верил чужим словам.       Узумаки замер, едва оказавшись в квартире, крепко сжимая ручку двери, что так и не успел закрыть. Он и не заметил, как переступил через порог с сигаретой в зубах, и теперь та неспешно тлела, осыпаясь на чистый пол. Музыка лилась по воздуху, исходя из спальни, в которой он никогда не был хозяином. Его музыка. Нелепая для беспечно гудящих мыслей и этого места. Перекусанный же фильтр нагло улетел в освещённый подъезд.       — Ты обещал мне, — прорычал Наруто, шустро зайдя в тёмную комнату, где стены слабо подсвечивал отблеск экрана.       Лёгкий сквозняк плыл из открытого настежь окна. Саске сидел на подоконнике, тихо настукивая пальцем в такт музыке.       — Почему? — голос Узумаки стал мягче.       — Я горжусь тобой.       Когда Учиха обернулся, внимание Наруто первым делом уцепилось за печальный взгляд. Мёртвый, словно перед ним вовсе не тот человек, что несколько часов назад скандалил с кем-то из толпы, призвав запал, который, как казалось, уже давно погиб.       — Не бросай это. Пой так, как было сегодня, ладно? — почти не придавая голосу звука, попросил он.       — Почему ты ушёл, если так хорошо? — Наруто чудилось, что, не ответь Учиха на этот вопрос, совесть спрячет свои когти. Ведь если врёт он, значит, и ему можно. Если Узумаки злится, значит, и Саске должен.       — Просто напомнило о многом. А я… Не хотел вспоминать прошлое.       На толику стало дурнее. Учиха редко о чём-то просил, и вот он снова делал это без вуали гордыни. Только не ясно, чего хотел на этот раз. Узумаки огляделся, будто должен был увидеть на тёмных стенах подсказку. Огляделся, ещё раз, вновь ничего не найдя.       — Но тут вспомнил…       — Иногда нужно слушать то, о чём тебя просят, — с укоризной произнёс Наруто. — Было бы проще нам обоим.       — Я слушал.       Саске поёжился, вновь отвернувшись к скользящему шуму улицы.       — Это был мой выбор. Ничего особенного, — договорил он, не чувствуя от Узумаки прежней внимательности.       — Да. Это просто выступление, и, если повезёт, таких будет много.       — Я видел твои альбомы, — негромко произнёс Саске. — И диалоги.       — Рылся в моих переписках? — безразличная злость взбунтовалась, заставляя брови чуть опуститься, а лицо нахмуриться. Он не ожидал от Учихи подобного. Это было… Неправильно. Словно ковыряться в грязном белье, но ещё более опрометчивым было его желание рассказать о том, что сделал.       Саске спокойно кивнул, зная, что не вызовет этим бóльшего возмущения. Зачем лгать? Он ведь уже научился быть честным.       — Рылся. Тебя позвали сегодня благодаря этому. Ты получил первое признание благодаря этому. И смог показать себя только благодаря этому.       — Непременно.       Многое захотелось сказать в упрямо равнодушное лицо. Узумаки видел лишь немного отвёрнутый от него профиль, но от того Саске раздражал ещё больше. Злоба медленно набирала разгон, однако, едва доходя до точки кипения, она вновь остывала, не давая высказаться и разбить нелепую ситуацию. Это злой юмор. Почему он опять сидит возле окна, из которого когда-то пытался выкинуться сам Наруто? Почему не смотрит в глаза, когда говорит подобные вещи. И какого чёрта Узумаки почти не слышит собственных мыслей за шумом музыки. Отвратной, досаждающей мелодии, которую считал одной из лучших, что удалось воссоздать из вечно говорящих мыслей.       — Выключи её, — потребовал он.       — Не хочу, — ненадолго Учиха вновь повернулся к нему. — Говорю же, я вспомнил. И… Мне нравится.       — Пиздострадать под неё? Давай вот без этого.       Наруто приблизился на пару шагов, но так и не решился сесть ни на кровать, ни на кресло. Ноги будто готовили к чему-то, приговаривая на ухо, что скоро понадобится бежать. От кого и куда — оставалось загадкой, задачей посредственной, непривинченной к важному. Учиха молчал. Тогда Узумаки повторил гораздо настойчивее:       — Саске.       — Ты теперь занятой, дай хоть этим тебя почувствовать, — выдержав паузу, наконец произнёс тот.       — Я не хочу, чтобы меня заменяли этим, — Наруто бросил брезгливый взгляд в сторону компьютера.       Он вдруг испытал неприятное чувство брошенности. Ревность к собственному созданию. Глупое ощущение. На момент даже закралась мысль, что его заменили, потому что он заслужил, потому что и сам ни с того ни с сего почувствовал отвращение к близкому. Говорил бы Саске так и дальше, знай о том, что творилось в бредовой башке у человека напротив? Узумаки скривил губы. Всё равно тот их не видит, пялясь на лучи желтоватых фар за окном.       — Мне противно, — тихо вымолвил Наруто, уже и не зная, к чему оно относится. Однако Учиха сам решит, к чему именно.       В глазах неприятно заискрило от резкого притока крови. Неизвестно, куда та неслась с такой скоростью, но когда в голову стукнуло пульсом, будто резиновой киянкой шандарахнули по сухому бетону, он резко дёрнулся с места, уже не понимая, о чём говорил Саске.       — Это твоё искусство. Нет ничего страшного в том, что оно раздражает тебя, — продолжал рассуждать Учиха. Едва ли его кто-то слушал.       — Всё. Хватит.       Узумаки сам выключил душащую мелодию, просто закрыв вкладку с диалогами и альбомом.       — У тебя крыша едет от этого? Устроил заседание философов. Что опять не так?       Учиха засмеялся. Тихо и ненатурально, но достаточно мягко для того, чтобы не раскалить нервы Наруто окончательно, добела. Он лениво зашевелился, принимая положение поудобнее, меняя точки соприкосновения напряжённой спины с глянцевым стеклопакетом. В этот момент нога его соскользнула чуть вбок, и Узумаки увидел тёмный развод на светлой ткани домашних шорт. В тусклом отсвете улицы тот почему-то казался красным. И сердце сжалось незапланированно бурным толчком.       — Всё нормально, — заметив его взгляд, смело заверил Саске. Лицо его просветлело.       В последнее время делать вид и притворяться приходилось гораздо чаще. Узумаки читал эту ложь, стоя перед зеркалом. Прочитал и сейчас.       — Ты не философ, так что будь добр, — возвратиться к теме разговора считалось умнее.       Холод комнаты окончательно разморил, и продрогшие ступни болезненно закололо. Весна жестока своим началом. Дожди вперемешку с обманчивым солнцем ночами бывают непредсказуемы.       — Тебе не холодно? — невзначай спросил Наруто, опускаясь на кровать и пряча ноги под себя, чтобы стало на долю теплее. Напряжение не уходило из тела, но голос неожиданно не подвёл.       — Немного.       — Закрой окно, дебил, — покачал головой Узумаки, сетуя на отсутствие здравого смысла.       Он видел, как Саске подёргивает правой рукой, что прежде лежала, закрывая то злополучное пятно. Вопросов не было. Он знал, что это.       — Как рука? — поинтересовался Учиха, и Наруто не сразу понял, почему это произнёс не он сам. Почему вообще тот говорит о вещах, которые едва приходят к Узумаки в голову.       Неизвестно зачем он засучил рукав серебристой рубашки и посмотрел на обмотанную вокруг предплечья пелёнку. Сориентировался.       — Немного болит. Хотя скорее покалывает, — признался Наруто не спеша. Всё четко и растерянно, смотря на линии оголённой тканью руки.       — Хорошо.       Спрыгнув с подоконника, Учиха устало прошёл мимо, всколыхнув остатки тёплого воздуха, собравшегося над кроватью. Снова молчал, и Узумаки оставалось лишь гадать, что означает этот ответ. Многозначащий, с исчерпывающим содержанием. Никак иначе, ведь Саске не бросает слова на ветер.       В отличие от него.       Наруто смотрел, как тот испаряется в темноте коридора, а вскоре в ванной зашумела вода. Ветер надоедливо потрепал волосы, мазнул по лицу и вызвал ворох стремительно рассыпающихся мурашек. Колючих и неприятных. Узумаки не перетерпел и, поднявшись с кровати бревном, поспешил запереть створку окна. Особо не верил, что так удастся спастись от холода. Но всё же помогло.       Сакура ушла в забытие, захватив с собой и скулящую совесть, что до сих пор пыталась чего-то добиться. Наруто уже видел людей, готовых броситься под поезд или прыгнуть с моста; он видел и собственные глаза, напуганные кошмарами, грядущими из черноты, не позволяющими отныне верить в существование иного, твёрдого мира. Общества грубых форм и чудотворных технологий. Мира бредущих людей. Плевать, как называют это другие, если на деле всему тому есть простое определение — реальность. И то, что сделал с собой Учиха, не поддавалось принятию этой реальности. Напротив, оно вызывало смещённые, неподвластные перевариванию тонкой природы Узумаки чувства. Показывать кровь, значит, показывать свою слабость. Значит, говорить о том, что такой же, как и все прочие, безвольно варящиеся в бесцветной массе общества. Но ведь Саске не один из них. Нет? Тогда почему он сделал это.       Вырвавшись из плена заблуждений, Узумаки вскочил на пол и что есть силы понёсся по коридору, цепляя стены. Он забежал в ванную в тот момент, когда Учиха промакивал кровоточащую руку туалетной бумагой. Наруто не знал, добавились ли на ней новые повреждения, но вид истерзанной покрасневшей кожи заставил крепче сжать зубы.       А Саске было плевать. Он флегматично размазал выступивший подтёк новой бумажкой и, тупо смотря на него, тихо хмыкнул.       — Ты резал себе руки! Нормально, да?       Это звучало комически, по-дурацки. Учихе так показалось.       — А ты едва не выпилился у меня на полу. И что?       — Ты оправдываешь этим членовредительство? — бешено возмутился Наруто.       — Да.       Узумаки не сдержал порыв взбудораженной злобы и треснул тому по лицу. Девчачья пощёчина, но лучше уж так, чем разбить каждый сантиметр бледной невозмутимой рожи. Подобное Саске к лицу не придётся, да только идиот сей непременно бы одобрил затею.       — Перестань ты, блять, уже! Меня бесит это. Бесит, что ты такой овощ. Вот эта дрянь, — не сумев подобрать слово поприятнее, Наруто пренебрежительно ухватился за чужую руку. — Тупая ты тварь. Что за хуйня с тобой происходит?! Не одно, так другое, да, Саске?!       — Да нет. Всё так же, как было раньше. Просто сейчас ты перестал игнорировать.       — Что игнорировать? — с вызовом бросился Узумаки.       Он не верил, потому что знал, как было раньше. Учиха заврался или спятил, если решил, что обвинение — лучший из предложенных путей.       — Сам реши, — досадливо усмехнулся тот.       — Я не буду ничего решать.       На сердце мерзлотно затянуло прохладой. Вот он, человек, достойный уважения. Вновь смотрит хладнокровно, даже бессовестно. И хотя видеть его не осталось и крохотной доли желания, Узумаки набрался сил и продолжил:       — Ты и понятия не имеешь, как мне надоело это скотство. Блядское отношение. Зачем улыбаешься и говоришь, как гордишься мной, если это дерьмо заставляет тебя резать руки? Ты нарушаешь все границы дозволенного, издеваешься над собой и меня добиваешь этим цинизмом. Почему? Нахуя ты всё это делаешь?! — выкрикнул он, уже и не зная, кто больший болван среди них.       Весь мир вновь развернулся задом, показывая отстающему, куда ведёт это глупое смирение. Наруто давился им. Он смотрел, как потухает свет вокруг чёткого силуэта Учихи, и запоздало осознавал, что то лишь сопливая иллюзия.       Саске же простенько пожал плечами. Знал, что должен, не ведал, как скоро настигнет.       — Не знаю, с чего ты вообще решил, что в этом есть новизна. Сколько ты знаешь меня? Сколько из того, как я живу, ты видел?       — Я видел достаточно! Ты был редкостным ублюдком, лжецом и всецело эгоистичной тварью. Я ненавидел тебя больше всего на свете, потому что не знал, что этот путь будет настолько трудным, и…       — Так чего же ты ноешь? — ядовито улыбнулся он. — Если так, то я здорово изменился за это время. Где же твоя радость?       — Лучше бы ты остался тем мерзким лжецом, чем стал этим… Растением.       В собственных словах Узумаки заслышал одно отвращение. Стыдно и мерзко было говорить эти вещи, но ведь правда всегда глаза колет.       Он отвернулся, нервозно дрогнул в плечах и зажал руками лицо. Тяжёлое дыхание мешало нормально стоять, отчего одеревеневшие ноги снова пробило морозной дрожью. Он говорил о ненависти. А в действительности… Слова несли лишь презрение. Отторжение, что окончательно запутало переутомившийся мозг. Но Наруто не врал самому себе хотя бы на этот раз.       — Почему же? — насмешливо поинтересовался Саске. — Я видел тебя, когда ты был тем самым растением. Неужели это хуже того, каким ты описывал меня раньше?       — Я думал, ты настоящий.       — Да… Как минимум, я не часть твоих психозных видений.       — Но ты сломался, — делая вид, что не слышит, поспешно закончил Узумаки.       — Все люди ломаются. На это и даны неудачи и смерти близких, — остановившись возле бортика ванной, пофилософствовал Учиха. — Это ничего не значит. Бессмысленная ломка личности. С тобой, между прочим, тоже такое бы…       — Да заткнись ты уже! Как заебал… — мучительно щурясь, Наруто заскулил шавкой, от чего даже дверь эхом прошептала его слова.       — Только с тобой это происходит постоянно, — проигнорировал его просьбу Саске. — Ты не ломаешься, потому что родился сломанным. Не сочувствуешь, потому что законченный эгоист. И не понимаешь людей, потому что они тобой не интересуются.       — Ты ничего не знаешь.       — Тебе хочется так думать. Но я много чего знаю. На самом деле. Тебя не любили. Никто и никогда, полагаю. Ты злишься на мир, на меня, потому что сам не знаешь, чего ждёшь от него. Но это тупизм, Наруто.       — Тупизм — это разговаривать с тем, у кого все руки в собственной крови от переизбытка пиздострадания.       Поболтав ногой, свободно висящей вдоль ванной, Саске устало перевёл взгляд на зеркало. Им всегда было тяжело. Наруто ничего не знал о том, что значит иметь близких. Ничего не знал о том, почему людям плохо. Ему всегда было плохо. По воле Божьей. И даже теперь, стоя у тёмной двери, уткнувшись в неё лбом, он вряд ли пытался что-то понять.       — Я видел твои глаза, — спустя долгую паузу заговорил Узумаки. — Ты лжёшь всякий раз, когда обещаешь бросить. И всегда отводишь взгляд.       — Это снотворное, — спокойно поведал Учиха.       — Мне срать, что там на самом деле. Ты слабак. Можешь сколько угодно болтать, что не зависишь, вот только всё будет ложью. Потому что ты тоже не любишь меня и, как и прочие, плевать хотел на мои чувства.       — А ты?       Наруто покачал головой. Он не собирался отходить от двери, не хотел видеть кровь и кучу грязных бумажек, что тот любовно разложил поверх крышки унитаза. Ничего не хотел. Он с упоением написал бы Сакуре, спросив, в какой помойке сейчас та находится, лишь бы оказаться в компании, напиться до беспамятства и сбежать от взгляда двух тё⁶мных глаз, зрачки которых заполнили почти всю его радужку.       — Любишь меня? — с тихим издевательством произнёс Саске, и Наруто знал, что сейчас тот улыбался. Успел выучить эту закономерность.       — Закрой пасть, — прозвучала обессиленная просьба.       — Любишь.       Проглотив вязкий ком в горле, Узумаки медленно повернул голову вбок, чтобы хоть как-то видеть очертания чужого лица. Таблетки не могли перестать действовать, но отчего-то он чувствовал себя раздавленной грудой старого металла. Губы зашевелились сами собой, потому что внимание к мелочам исчезло в момент, когда лба перестала касаться прохладная поверхность двери.       И снова он увидел слабость. Напротив ли — или в зеркале? Уже не важно.       — Что за порочный круг… Да как с тобой разговаривать, — разочарованно выдохнул Узумаки. Саске не улыбался. Всё это время он твёрдо смотрел на опустошённый профиль напротив.       — Ладно… Ты и так много раз говорил, — сдался Саске. — Знаю, что любишь. Извини…       Но Наруто непроизвольно дёрнул голову вниз, едва болезненно улыбаясь. Он оттолкнул от себя дверь и тяжело вдохнул прохладный воздух, что быстро разгулялся по квартире. Сердце болело. Внезапно и остро кололо под самые рёбра оттого, что Учиха говорил с дурацкой надеждой. Ещё одно доказательство, что это не тот Саске. Чужой человек.       Так жаль. Себя, Учиху и всего, что по глупой иронии происходило здесь, пускай даже минутами ранее. От того болело. Жаль, потому что всё сгинуло забытием в прошлое.       И всё же Наруто набрался сил сказать правду. Считал, что верно разобрался в чертогах зависимости. Истина его волновала больше прочих исходников жизни, и когда-то следовало это сделать — произнести её чётко. Хотя бы сейчас.       — Я люблю Саске. Не тебя.