Позор

Апатия, брошенность, сменяется радостью, Уверен я в жизни, но потом всё ломается, И снова желание обнять тебя крепко - Как жаль, что тебя со мной рядом нет. Меня отпускает, Но я по тебе ещё так скучаю, Тебя забываю, Но я о тебе так мечтаю Несогласие - Меня отпускает       Микото пропустила пепельный луч утреннего света, позволив тому залететь в щель приоткрытой двери, и вставила ключ в замочную скважину, закрывая единственный выход из дома. В этот момент позади что-то зашипело и женщина вздрогнула, тут же оборачиваясь в сторону нехорошего звука. На краю деревянного настила дугой выгибалась чёрная кошка. Она скалила зубы, показывая маленькие острые клыки, и нервно помахивала длинным хвостом, словно готовясь к атаке.       — Брысь! — шикнула на ту Микото.       Тогда плохая примета ловко оторвалась от пола и спрыгнула с крыльца, убегая прочь в тернистые заросли, а гуляющий по двору ветер так же быстро унёс все доказательства её недавнего присутствия.       Машина уже ждала у тротуара, припаркованная серой мышью, и с тихой работой двигателя пускала облака выхлопных газов. Учиха потянула за ручку, и львиная доля тепла тут же вылетела из салона, впрочем, как и запах чужой туалетной воды, затаившийся в отделке мягким пластиком и кожаных чехлах.       Конан продолжала молчать, а севшая на пассажирское сидение Микото не решалась начать первой, оттого в неуютной тишине узкого пространства, наверное, рассчитанного на все случаи жизни, в том числе и на духовные тяготы, повис кристаллический мелкий шум, едва нарушаемый дрожью автомобиля и воем непривычно оживлённой улицы. Концентрированное тепло понемногу убаюкивало, наливая расслабившиеся мышцы непривычной тяжестью. Однако тревога не проходила. Разве можно вот так спокойно сидеть рядом с тем, кого презирал и ненавидел? А была ли на то причина? Многие мысли паразитировали в голове, опутывая липкими нитями прочной паутины, не давали связкам окрепнуть и воспроизвести звук. Вдруг пробудилась жалость, бессознательная и робкая, не стремящаяся оказаться вне черепной коробки, но читаемая по глазам в виде сиротливого блеска и тонких морщинках в уголках.       — Подвезёшь меня до работы? Я по пути всё скажу, — переведя слабый дух, с натяжкой выговорила Микото. Стало легче.       Конан промолчала, мягко повернула руль влево и тронулась с места. Она не спешила, чтобы испытывать по этому поводу несогласие, и не отказывалась, иначе, зачем приехала?       Машина плыла вперёд тихо, грациозно, спокойно. Девушка управляла ей незатейливо, не задумываясь о выполняемых действиях, лишь уверенно смотрела на дорогу, по привычке следя за окружающей обстановкой и светофорами. Микото не могла видеть разницы, а потому не замечала, что та давила на педаль газа немного сильнее, а руль поворачивала моментами реще. Итачи просил быть нежнее и осторожнее. Машина тоже любит ласку. И всякий раз, садясь вместе с ней, подначивал следить за плавностью езды. А теперь Конан не чувствовала его присутствия. Знала, что, разбившись по неосторожности, не вызовет разочарования или осуждения — некому будет переживать. И это знание дало безграничную свободу. Право выбора. Распоряжаться своей жизнью так, как того потребует сердце.       — Как ты узнала обо всём? — отвернувшись к окну, поинтересовалась Микото.       — О смерти? — Конан переспросила только ради формальности. Всё ведь понятно и без глупых вопросов. Будто женщина могла просить встречи по другой причине.       Привычка, выработанная частыми разговорами с посторонними. Люди опасаются проницательных и чересчур прямолинейных.       — Да.       — Яхико позвонил и попросил приехать по левому адресу, — негромко отозвалась она. — Я… Нутром, наверное, чувствовала, что что-то не так, потому что он обычно не говорит тихо и напугано. Это дар какой-то у людей: уметь чувствовать тревогу за то, о чём ещё ничего не знаешь. Предчувствие такое, эмпатия. Я забеспокоилась об Итачи. Словно… Вдруг перестала ощущать его где-то рядом… Жаль, что тогда не придала особого значения этому, хотя вряд ли это бы что-то исправило, скорее всего, только бы накрутила себя. Но когда приехала в ту квартиру и сама всё увидела, мелочи встали на свои места. Яхико не сказал ничего, наверное, не смог или хотел, чтобы я сама всё поняла.       — Когда ты приехала, он был уже мёртв? — рука у Микото сама собой зашевелилась и стиснула ладонью край сумки. Итачи хотелось запомнить живым, но от собственно сказанных слов мозг непроизвольно дорисовал изображение страшного тела, которого, к счастью, так и не увидела. Не мог он вот так. Точно не так, как это кажется в голове.       Конан издала странный звук, немного свистящий шумный выдох, будто нос забило чем-то мягким.       — Там маленькая заброшенная квартира. Одна комната и кухня, если я не ошиблась. Он сидел на диване, не знаю, посадили его на него или так сложилось изначально… — речь её свелась к бессвязному бормотанию, и, хотя девушка продолжала говорить, Микото больше не понимала. В какой-то момент Конан встрепенулась, как будто приходя в себя, и продолжила, связывая слова в твёрдо звучащие предложения: — Извини, я тогда не контролировала себя и запомнила только то, что бросалось в глаза. С ним были Обито и Яхико, вроде бы что-то отмечали, а Итачи ввёл себе не тот препарат.       — И тебя ничего не смутило?       — Сложно сказать. Поначалу я не понимала, не до этого было. Но бесконечно витать в неверии ведь нельзя, и я поняла, что Итачи не мог перепутать препарат, да и вводить что-то неизвестное он бы не стал. Когда его забрала скорая и сделали анализ крови, вещество определилось. Вколоть по глупости его мог только идиот. Не Итачи.       — Ты задавала вопросы? Спрашивала у брата или у Обито о том, как всё произошло?       — Да.       — И что? Они должны были дать внятные объяснения, — Микото ощутила отвратно подступающую к горлу тошноту. Злоба разрослась язвой на уровне сердца, потопила глотку в соляной кислоте, и женщина замолчала.       — Взяли из запасов наркотин, один из опиатов. Они как раз были в области работы Итачи. Каждому по дозе, расслабиться и отдохнуть. Не знаю подробностей, но они так сказали.       Девушка нервозно закачала головой, вопреки стандартному пути, сворачивая из города в сторону трассы, где путь короче. Внутренность желала оборвать разговор как можно скорее. Подробности разбавляли спокойствие, причиняли новую, непроработанную боль.       — Господи, ничего не знаю… Яхико мало что говорил. Он был напуган и шокирован, и я понимаю его. Вряд ли был смысл в этих разговорах, у меня едва мозги на место встали, а тогда ничего не воспринималось, — протараторила Конан, крепче сжимая руль и стремительно ускоряясь.       — Службы? Что сказали? — осторожно произнесла Микото, начиная переживать в связи с резко сменившимся тоном.       — Криминалисты опрашивали всех, кто был. Стандартная процедура, там всего несколько вопросов. Меня долго не держали, — сглотнув вязкую слюну, поделилась она. — Скорая забрала тело, установив только время смерти, причину озвучили уже в морге.       — И всё? — удивилась Микото.       — К чему ты клонишь?       Конан бросила угрюмый взгляд на женщину, с задумчивостью поглядывая на дорогу. История не чиста, однако сути разговора она понять не могла. То ли усталость сказывалась на восприятии, то ли вершина горя не давала мыслить здраво, использовать привычную проницательность.       — Я правильно понимаю, что ничего внятного эти службы делать не стали?       — Ну… Сделали всё, о чём я сказала. Опять же, я не знаю, что происходило в момент, когда меня опрашивали.       — Вряд ли за это время могло что-то измениться, — покачала головой женщина.       Она не могла прямо высказать то, что происходило на самом деле, ровно так же как не могла быть в этом на сто процентов уверенной. Однако подвести Конан к главному, дать почву для собственных размышлений было необходимо, ибо два мнения имеют чуть бóльший вес.       — Почему никто не осматривал место происшествия по чёткому протоколу? Как можно обойтись парой вопросов, когда человек умер по непонятной причине, уколовшись чёрт знает чем, так ещё и в компании третьих лиц? Почему Обито и Яхико не отвезли на экспертизу?       — Потому что они остались живы? — не отдавая отчёта прозвучавшей ереси, риторически вопросила девушка.       — Чушь какая. В таких случаях они должны были пойти как подозреваемые в убийстве, возможно, непреднамеренном. Да и тебя, по-хорошему, должны были взять. Не ощущаешь во всей этой истории запаха гари?       Как только Микото стихла, казалось, даже шум колёс стал гораздо глуше прежнего. Вероятно, Учиха не замечала, как тон её голоса мерно менялся, переходя с осторожного и достаточно мягкого на более грубый, крикливый, с надрывными нотками. Женщина злилась. Она всегда была зла, по крайней мере, так говорил Саске.       — Указали на самоубийство? — со вздохом пришла к пониманию Микото.       — Двое свидетелей указали на это. Менты вроде бы записали, но скорее для отчётности, причиной смерти всё равно указали передозировку.       — Ты с этим согласна?       — Не знаю. Это слишком мутно. Я не думаю, что Итачи мог преднамеренно распрощаться с жизнью, он… Не такой человек. Всегда боролся до последнего, — печально протянула Конан, тормозя на светофоре и обхватывая себя руками.       — Но и ошибиться он не мог. Ты сама так сказала.       Микото не знала, как намекнуть ещё более точно. Девушка явно понимала, уже давно пришла к верному выводу, чего старалась не показать, однако это нежелание признать очевидный факт напрягало. Учиха чувствовала внутреннее противодействие, стремление встряхнуть ту, чтобы, наконец, открыла глаза и посмотрела в лицо правде, какой бы та не была. Но вместо этого женщина встряхнула головой и ненадолго отвернулась к окну, ловя в стекле соседнего автомобиля счастливое лицо ребёнка.       — Это убийство, Конан. Преднамеренное и давно спланированное. Ты в упор не хочешь признавать, хотя всё сама понимаешь. Не могу я больше ходить вокруг да около, мы почти приехали.       Речь оборвалась чуточку грубо, хотя и прежде звучала не мягче, с тоскливым безразличием и стальным предубеждением. Микото вложила ровно столько эмоций, сколько стоит подавать неподготовленному к очередной порции боли человеку. Она не любила Конан, но даже её в какой-то момент стало жаль.       — Я знаю, как крепко привязан к тебе брат, и твою личную подсознательную зависимость от его слов тоже прекрасно видела и вижу. Но если брак с моим сыном был по любви, если всё это не было фиктивной игрой, ты должна понимать, что близкие люди тоже бывают жестоки. И далеко не всегда те готовы мириться с помехами, даже ради тех, кого любят.       — Да с чего ты взяла, что Итачи был для кого-то помехой? Они ладили с Яхико… И с Обито. Он же его дядя, — взволнованно выпалила Конан, впервые за несколько дней проявив острую эмоцию. Но огненная смесь скепсиса и возмущения тут же потухла, стоило девушке тронуться с места и получить лишнюю секунду на раздумья.       Она верила Яхико и всегда полагалась на слово старшего брата. Да, у него было много странностей, и характер далеко не всегда вызывал чувство лёгкости и приязни, однако он всю свою жизнь оставался человеком чести в мире, где таковой уже не осталось. Грубый, властный и жестокий, но ответственный и серьёзный. Яхико любил её.       И Конан уже думала обо всём, что успела услышать от Микото. Думала и глубоко в душе понимала, что именно в этом раскладе, должно быть, кроется бóльшая часть грязной правды. Но не верила. Не могла принять факт виновности близких, людей, которые всегда были рядом и вместе с ней строили будущее, осуществляли мечты и добивались целей. А теперь… Что-то грузно рухнуло вниз, в один миг раскрывая границы узкого горизонта, словно истина обрушилась с неба, прибив собой к полу останки наполовину иссохшего тела.       — Докажи мне, — твёрдо произнесла Конан. — Обвини их так, чтобы не осталось иного варианта, кроме как поверить.       Смахнув с щеки выбившийся из ежедневной укладки волос, Микото дёрнула уголками губ. Подпольно возрастившие отраву общества ублюдки должны нести наказание в любом виде. Возможно, дело и не в Итачи, но такой расклад ей нравился гораздо больше.       — Хорошо. Два месяца назад я встретилась с Обито…

***

      Нота продолжала звучать в голове, и, прикусив кончик карандаша, Узумаки проиграл мелодию с самого начала. Это было лучше изначального варианта, живее, мелодичнее, но чего-то по-прежнему не хватало. Полученный же результат он поспешил записать.       На полу рядом с инструментом валялась куча распечаток, изрисованных закорючками и линиями, лишь отдалённо напоминающими стандартные очертания нот. Наруто не заморачивался, не спешил изобразить записанную мелодию в идеале, оставляя процесс чистки и оформления на потом, ведь куда важнее записать правильно, нежели красиво. Карандаш лёг в губы и быстро нагрелся от тепла человеческой кожи. Узумаки, наконец, подобрал аккомпанемент.       Идея песни пришла внезапно, быстро, залетела в голову парой строчек красивых слов уже вместе со звуком. Казалось, всё просто. Но, проснувшись под утро от переживаний и внутренней спешки, Наруто понял, что растерял весь запал, томившийся в ожидании с вечера. Собираться с мыслями оказалось тяжело, те разрозненно окучивали мозг терпким напряжением, доводя тело до единственного желания — продолжить неспокойный сон. Не хотелось ни о чём вспоминать, никуда подниматься, браться за плёвое дело, однако события вечера не торопились покидать скромные отделения памяти, мутно воспроизводя всё по новой. Неприятная, тянущая боль в пояснице, доселе незнакомое ощущение ненужности и использованности били по незащищённым участкам тела. Одиночество помогало переварить бурду из странных дум и последствий, напоминало, что забота не всегда приносит пользу и делает людей счастливее.       Узумаки не видел Саске с вечера, так и просидев в ванной до поздней ночи, а после без зазрения совести провалившись в пьяный, накатывающий дурманом сон. С утра же в окна квартиры постучал мрак и холод пустого пространства повеял из-под дверных щелей, несясь по полу с шуршащим нагнетающим звуком. Учиха ушёл слишком рано, вероятно, поспешив наверстать упущенное время на парах. Оно и лучше. Неуверенность сковывала и по сей момент, отчего-то Наруто знал, что посмотреть в глаза человеку, вновь поскользнувшемуся на неровной дорожке, будет непросто.       — Да что такое…       Грифель карандаша хрустнул и мелким осколком рухнул вниз, заваливаясь в щёлку подставки. Слишком сильно надавил.       Балаган в голове расшумелся до той степени, что принято называть крайней. Настрой слетел к чёртовой матери.       — Я не участвую в этом банкете, — сам для себя решил он, обозначив чёткие границы дозволенного, но хруст свежего снега в ушах не пропал.       Умственной чистоты и свободы от этого не прибавилось, всё понеслось по накатанной, являя неприятные взору воспоминания, болезненные и тошнотворные. Стены низко загудели в унисон с резонансной декой фортепиано, обязанной в этот момент молчать, как убитая. Казалось, он не трогал клавиши, но звук был таким чётким и громким, проходящим сквозь ткани мяса насквозь и эхом возвращающийся в них обратно. Наруто широко распахнул глаза, чувствуя, как вид и форма окружающего пространства не соответствуют привычной реальности. Голова лежала на инструменте, уперевшись лбом в чёрные пластинки первой октавы. Стены молчали. Он чувствовал, как инстинкт самосохранения усиленно тянул наверх, просил сердце биться спокойнее. Дыхание выравнивалось, хотя Наруто и не замечал, чтобы то успело сбиться. Эмоция неверная, полная неоднозначности, заставляла не верить. Потерялся.       Возможно, Учиха не захочет вспоминать пройденное, решит огородиться от склизких воспоминаний непрошибаемым блоком отрицания и ненависти. Так проще, удобнее, не нужно переваривать свои поступки, искать им оправдание, копаться в мотивах. Гораздо легче выбросить из головы неугодное, мозолящее совесть и гордость; забыть и никогда не возвращаться к теме ошибок, ведь иначе снова становится больно. И, пожалуй, в этом Саске будет прав. Такие мелочи не напугают, не удивят, видавшие и худшее глаза не потревожат тот орган, что отвечает за мучительные спазмы. Их ведь не будет. Нет. Потому что сделанное остаётся в прошлом, сказанное не пропадает, а таинственная натура Учихи терпит жалкий и стремительный крах.       Его идея едина, по логике вещей — абстрактна и бессодержательна. Она закрыта от стороннего вмешательства, оплетена грубым коконом, свитым второпях, неаккуратно, в попытке защититься, лишь бы не успели заметить. И Наруто вновь наступил на те же грабли, отчего-то забыв природу их происхождения. Саске сидел в темноте и, несмотря на иллюзию изменений, в ней и остался. Они срослись воедино, стали целым, неотрывным. А сердце всё же вышло за пределы затёртого саркофага и умудрилось сплестись с чужим, с сердцем странника, блуждающего по просторам непроглядной тьмы. И Узумаки определённо знал, что разорвать эту связь возможно только с вырванными частями плоти. Несложно догадаться, что лучшего для одиночного путешествия он и не мог найти.       Отсутствие близких никогда не играло особенной роли, лучше уж так, чем зависеть и быть уязвимым, однако план провалился в тот день, когда чужой мрак коснулся любопытного взгляда. Вместе познавать этот мир, всецело верить лишь в абсурдность существования и не делиться, срастаясь в общий механизм. Учиха зацепил чем-то, не способным сложиться в слова. Это бездна глубочайшего понимания на уровне подсознания, величайшая истина, не требующая присутствия других, чужих для малой реальности лиц. Маски крошатся, когда кому-то удаётся прикоснуться к сердцу и поселиться там кем-то важным. Это закономерно. И, наверное, это правильно.       Всё происходит в области вседозволенности, намеренно запечатанной морем предрассудков. Там обнажаются страхи, мечты, идеалы. Там сотни ходов и расщелин, образующих страшный прикрытый лабиринт. И в нём вполне реально отыскать истину, да только стоит не потерять самого себя. Саске потерял.       Голова забилась изуродованными картинами жизни, отчасти кривыми и фальшивыми. Он мерзко поступал сотни раз, но только в этот момент Узумаки вдруг понял — не из вредности. Просто тело рассохлось под гнётом юродивых мыслей. До безумия всегда лишь пару шагов. Оно висит где-то рядом, порхает на грани, искушая маразмом, что верно и безвозвратно лишает способности мыслить здраво. А Учиха завис возле черты, никак не хотя двинуться с места, ибо тошно там, где день сменяет ночь, где люди продолжают улыбаться, а собственный бред шепчет над ухом о безысходности и морали. Черта тянет его, завлекает. Это отчаяние. Аффект. Попытка вынырнуть из-подо льда, вдохнуть заветного воздуха.       Спустя мгновение, так и не достав оборванный осколок грифеля, Наруто опустил крышку пианино и вынужденно вздохнул. Плохо не от Саске, и действия его физически не имеют значения. Учиха разучился бить кулаками, а может, сам Узумаки просто привык блокировать удары, не обращая внимания на боль от пропущенных. Куда важнее то чувство, горький осадок, прислушивающийся каждый раз, как мысль приближается к пониманию. Саске сломался, поддался дряни, что полностью меняет восприятие, и не стал бороться. Это новый шаг в сторону грани безумия. Наркотики не помогают вырваться из водяной толщи, они опьяняют и временно успокаивают, да только действие их заканчивается, и рано или поздно начинаешь понимать, что всё ещё тонешь, а воздуха почти не осталось. Поздно. Лёд над головой окреп, и руки уже не способны пробить прочную корку.       Он столько раз наблюдал, как люди гибнут, задыхаются, не имея возможности плыть, и на лицах у них всегда неосознанные улыбки. До тех пор, пока реальность не врывается в сознание резким ударом о дно. Всё. Дальше нет ничего. Нет смысла.       Узумаки вздрогнул, и момент тёмной мысли оборвался, когда Саске вернулся домой. Негромкие шаги едва потревожили застывшую тишину мерным шуршанием ткани о пол. Учиха любил ходить тихо, стремясь к абсолютной бесшумности, будто выработал привычку быть незаметным, не привлекать внимания и оставаться в тени. Наруто старался не смотреть ему в след, рука на ощупь обнаружила под боком тоненькую стопку листов и отвела те в сторону, стараясь не шуметь, уже заученно откладывая на инструмент. Саске молчал. Он поверхностно перебрал содержимое рабочего столика, а после вытащил из рюкзака пару коробок с картриджами. Помнилось, что тех оставалось немного, и раз купил, значит, ещё не забыл о себе и работе.       — Саске, — позвал Узумаки, как только тот отвернулся, намереваясь покинуть комнату.       Учиха остановился, зависнув напряжённой фигурой, но голову не повернул. Его апатия здесь неуместна. Убедился прошлым вечером. Но избавиться от неё по одному только желанию не удалось. Саске прикрыл глаза, желая поскорее избавиться от чужого присутствия, уйти туда, где привык закрываться каждый день, будто это могло защитить от сочувствующего взгляда вездесущих голубых глаз.       — Не смотришь на меня, — грустно усмехнулся Наруто. — Стыдно?       — У меня тоже есть совесть, — глухо отозвался Учиха.       — Такие вещи нужно обсуждать.       Узумаки до сих пор не был уверен, что это хорошая идея, но фразу высказал на автомате. Значит, так и должно было быть.       — О том, какой я мудак? Может, и не заметно, но я и сам об этом прекрасно знаю.       — Да… Это верно… — опустив голову, Наруто прикусил щеку. Неприятно говорить. Мерзко слышать. Но возможность решения всё же маячила на горизонте, потому он потупил взгляд в пол и уверенно поинтересовался: — Исправиться не хочешь?       — Отмолить? Ты, видимо, не понимаешь, что некоторые вещи невозможно исправить.       Наконец Учиха развернулся, уныло кривя губы и морща нос. Таким он был редко — настолько, что Наруто и не запомнил бы это странное выражение лица. Однако многое изменилось, и куче вещей лишь предстояло случиться впервые.       — Думаешь, понимаешь меня? Конечно. Ты ведь наблюдательный. Любишь поразмыслить, философ, — не выдержав притупленного взгляда, выпалил Саске. — Ну, так давай. Высказывай всё, что дошло.       Резко сменившийся тон спровоцировал внутри нечто жгучее, неприятно кольнувшее под самые рёбра. Наруто слез со своей банкетки и медленным шагом направился в сторону Учихи, сопровождая собой взволнованный воздух, окислившийся запахом плесени, что лезла из каждого слова, произнесённого бледными губами.       — Ждёшь, что я тебя пожалею?       — Не знал, что ты умеешь, — без тени улыбки ответил Саске. — Но мне оно нахуй не надо.       — Зачем, по-твоему, я сижу здесь целыми днями? — с ледяным спокойствием поинтересовался Узумаки. — Почему не свалил даже после того, что ты сделал?       — Потому что мазохист. И валить тебе некуда. Я не идиот, вижу, какую радость тебе доставляет всё это.       — Радость? — грубость застыла поперёк горла. — Нет. Ты идиот, если правда считаешь так. Конченый, ополоумевший мудила, потому что только они не умеют разговаривать.       — Да ну? И о чём же я должен был говорить? — Саске чуть дёрнулся навстречу, не прерывая настойчивый зрительный контакт. — О том, что не могу принять смерть близкого человека? Смысл от этих слов? Как ты поможешь, если никогда никого не терял?       Учиха замер на расстоянии полушага, дыша надрывно и коротко. Губа заныла от безжалостно впившихся в неё зубов, но Саске не отступал, чувствуя срочную потребность высказать, доказать.       — Я могу рассказать. Хочешь? Почему слил последние деньги на кокс и зачем заставил тебя пить, несмотря на лекарства. О, я же тебя ещё успел изнасиловать. Правда, ахуенно? Рассказать, Наруто? — продолжил он тихо, но Узумаки слышал только махровую беспомощность и сожаление. — Если бы ты знал, что такое близкие люди… Ты никого не терял. Тебе просто некого.       — Тогда кто для тебя я? Седеющий на бесконечной карусели издевательств? Думаешь, легко быть козлом отпущения? Думаешь, мне этого хочется? Нет, Саске! Нет! Мне ни черта не хотелось быть изнасилованным, словесно избитым и обвинённым в том, к чему не имею никакого отношения. Ты последняя тварь, отыгрывающаяся на тех, кто не желает причинять тебе зла. Ты жестокий ублюдок, замкнувшийся на Итачи и в упор не желающий видеть того, что сделал для тебя я!       Дрожь, что пробежала по телу, его доконала. Глаза выцепили лежащий на столе канцелярский нож, вдруг так захотелось схватить тот и всадить по самую рукоять куда-нибудь в шею или в глаз. Себе ли или этому идиоту? Лишь бы прекратился абсурд, заполонивший сознание терпкой патокой. Наруто стиснул зубы, смотря, как по алебастровой коже напротив скользят синеватые тени. В момент рука сжалась на тонком запястье, и Узумаки поднял то вверх, намеренно задирая рукав и демонстрируя Учихе его же конечность.       — Итачи не было рядом, когда мы подыхали на руинах твоего вранья. Итачи не прощал тебя столько раз, что впору было откинуться от собственного дебилизма. Итачи был твоим братом, и, я не сомневаюсь, он сделал для тебя многое и жертвовал тем, что было необходимо оставить. Но не он положил на кон свою жизнь ради тебя. А ведь именно ты стал причиной переворота других людей, заставил терпеть самого себя и мучаться от того, что жизнь раскладывает на запчасти. Я пережил всё это, перенёс тебя, смирился и принял. Не он. Я.       — И что? — безразлично произнёс Саске. — Хочешь убедить, что в его жизни не было никакой ценности? Решил потянуть одеяло на себя? Должно быть, обидно, что в гробу оказался он, а не ты? — усмехнулся Учиха. Однако кривая улыбка быстро пропала с лица, вновь выдавая растерянность и потускнение. — Ты прав, он мой брат и тот, кто жертвовал многим, прикрывая чужую глупость. Но ты, наверное, не знаешь кое-чего, раз говоришь свой бред с такой лёгкостью. Сколько в тебе запала возвышать себя любимого над чужими достижениями. Ну так знай, что Итачи единственный, кто всегда был рядом. Во времена расцвета дурости моей семьи. Во времена бессмысленного помешательства на том, чего и в мире то не существует. Он. Был. Рядом. Не уходил. Не предавал. Не отворачивался. Ни разу, Наруто. Ни единого разу.       Узумаки ещё раз взглянул в матовые тёмные радужки и медленно потряс поднятой рукой Учихи перед носом.       — Тогда режь. А я подержу тазик. Может, хоть это станет для тебя чем-то важным.       — Идиотина…       Вырвав руку из цепкой хватки, Саске мягко обхватил плечи Наруто и прижал напряжённое тело к себе.       — Я каюсь, — тихо произнёс он, обнимая чуть крепче, пока чужие руки неловко прикоснулись к его собственным. — Ты делаешь многое. И мне не всё равно.       — Поэтому не говоришь со мной ни о чём, что происходит в голове? — уткнувшись носом в складки ткани у шеи, устало вопросил Узумаки. — Всё можно пережить, Саске… Даже это.       — Ты мне важен. Но не говори об Итачи так, словно, умерев, его жизнь перестала иметь смысл. Тогда я справлюсь, обещаю.       Выдохнув с задавленным облегчением, Учиха оставил целомудренный поцелуй на виске, пряча угнетённые чувства за тяжёлым взглядом. Было непросто, и за предельной внимательностью к собственным внутренностям он даже не заметил, как трудно стало другому. Человеку эгоистичному, зависшему в подвешенном состоянии. Узумаки. Который, на самом-то деле, действительно был рядом, может, и не как Итачи, но по-своему ценно.       Наруто поборол приступ слабости и отошёл в сторону, смахивая залезшие в глаза волосы неаккуратным движением вбок. Он вовсе не прятался от слов, звучавших слишком жалостливо и оттого чрезмерно правдоподобно. Но в сторону Саске смотреть почему-то не мог. Нужно время. Принять, свыкнуться с новой ролью, осмыслить всё, что было сказано сгоряча и вовсе не имело смысла. Однако это ложь. Ведь каждый звук, слетевший с губ, имел прямое отношение к вещам, неразрывно связанным с их малыми душами. Не нужно много смелости для понимания, что ничего криминального так и не произошло. Даже странно, когда они успели научиться говорить так? Словами, спокойно, без разбитых лиц и стёртых в кровь костяшек рук. Давно. Наверное, даже слишком, раз уж никто не обратил внимание на слишком острую тему и бесконтрольно открывающиеся рты, может, и не желающие, но приносящие душевный дисбаланс в сердце каждого.       Понятно и просто. Именно поэтому Наруто ухватился за тёплую одежду, неряшливо брошенную на спинку дивана и, натянув ту под молчаливым взглядом, точно и твёрдо направился в коридор.       — Я за таблетками схожу, — произнёс он, словно поставив Учиху в известность, автоматически снял с себя ответственность за побег от проблемы.       Но, в то же время, они закончили, и Саске сказал то, чего не ждали, но так надеялись от него услышать. Он выберется. Пообещал.       — Купи что-нибудь попить на ужин, — уже в коридоре глухо донеслось до Узумаки, и, осторожно взглянув в зеркало, он обернулся к вешалке, преднамеренно снимая с той чёрное пальто, на этот раз накидывая поверх водолазки отнюдь не случайно.       Забыв о рецептах, Узумаки переступил порог дважды и, лишь вытащив необходимые бумаги из кармана, в который предусмотрительно сложил те ещё при смене зимней куртки, наконец оказался в подъезде. Разговор уже не казался столь страшным, не забивал пустые ячейки мозга и не окучивал мысли дурным послевкусием. Свежий воздух куда полезнее неприятных воспоминаний и неуместных размышлений. Он быстро спустился вниз, пока набатом бьющееся сердце не успокоилось от неожиданно пробившего стресса. Похоже, поход до аптеки растянется на более долгий срок, чем того требует расстояние.       А Саске долго стоял на одном месте, будто ноги вросли в пол, а дверной проём гостиной обесточил циркуляцию кислородной массы в лёгких, разгородивший невидимой стеной, не давая возможности выйти. Он скупо провёл руками по лицу, надавливая на глазные яблоки, словно это могло помочь затушить новую вспышку ярости на самого себя. Учиха не мог сосредоточиться на главном, на том, что кормит его и даёт право на приличное существование. Не мог подумать о работе, о тех трёх с половиной клиентах, безрезультатно разрывающих все имеющиеся контакты с просьбами о срочных сеансах. Ничего не мог. Итачи закопали вчера, а через сутки его обвинили в скорби, в боли и памяти о человеке, что самоотверженно спасал чужую жизнь ценой собственных интересов.       Оказывается, Узумаки всегда был тем прожжёным эгоистом, и Учиха сглупил, не придавая этому значения. Зря. По бóльшей части именно таким людям требуется поддержка и внимание, понимание и эмоции. У Наруто полно детских травм, огромных заблуждений и твёрдой уверенности в правдоподобности истинной лжи. Он не способен к чуткой заботе, не в силах разделить ту самую боль, что принято переживать вместе. Потому что ему не больно. Не плохо. Не тошно. Из-за того, что сидит на препаратах, блокирующих подступающую болезнь и не проработанные проблемы. Из-за того, что не умеет чувствовать такие вещи. Из-за того, что растение по воле близких и далёких. Но можно ли винить человека за это? Разве правильно — обвинять в чужих ошибках, в действиях людей, что были обязаны дарить ласку, любовь и внимание? Верно… Ведь они оба не видели того, чему должны были научить родители ещё в детстве. Винить некого. Просто не повезло.       Саске подошёл к пианино, с измученным спокойствием осматривая стопку бумаг, неосторожно притаившихся на краю крышки. Он не понимал смысла символов, написанных на тонких линеечках по пять в ряд, у многих отходящие от нот палочки различались, а кое-где вместо чёрточек стояли замысловатые закорючки, и только символ в начале каждой первой строки Учиха мог охарактеризовать как «скрипичный ключ». Ещё одна проблема их странных и в корне неверных отношений. Узумаки интересовался его хобби, учился и запоминал тонкости работы, пускай и не подозревал, насколько весь процесс сложен в целом. Наруто помогал, старался узнать больше, вникал в суть каждого, доверенного ему действия. А Саске — нет. Учиха вдруг понял, что кроме подсознательной поддержки чужого увлечения не делал ничего, что могло поспособствовать развитию интереса и мотивации. Выходит, он такой же эгоист, предпочитающий только слушать, требовать и забирать, ничего не давая взамен. Музыка Наруто — его душа. И оказалась она потёмками, в которых Саске едва ли занял своё место. Беспорядком, куда зайдя, не тронул ни пылинки.       Поправив кучку из листов, Учиха обнаружил сломанный карандаш и, взяв его в руки, едва не обжёгся. Неожиданно былое тепло Узумаки прострелило тонкие пальцы и отпечаталось на прохладных подушечках пылающим клеймом. Всё это время рядом с ним был другой человек. Не тот, кто существовал до и остался вблизи после. Иной. У Наруто другая история, совсем не такой же путь, своя жизнь, свои цели, другое воспитание или напрочь отсутствующие манеры. Узумаки другой. Но он семья. Стал ей, когда-то доказав, что достоин. Убедив в том, что достаточно силен, чтобы вынести чужой ад и пережить повадки злобных демонов. Самоотверженный. И по-прежнему эгоист.       Учиха печально улыбнулся.

***

      Она слегка наклонилась, упираясь кружащейся головой во что-то прохладное, вероятней всего, в дверцу шифоньера, и стянула с узких ног тёплые сапоги. Тишина стояла смертная, да монотонный стук настенных часов бил в унисон с тонкой веной на шее. Такт в такт.       Эта постаревшая квартира никогда не создавала ощущения дома или уюта, Конан не любила бывать здесь и посещала убогую обитель чужого одиночества столь редко, что успевала забыть, насколько мрачно и пусто в убежище родного брата. Однако девушка всегда носила ключи на общей связке, ведь знала, что волей-неволей однажды придётся вернуться сюда, припомнить водоворот скрытых запретов, снова одной ногой в детство. Мозг изнывал пёстрыми воспоминаниями, невольно проскочившими туда без права на выход, в секунды, когда она пыталась осторожно провернуть ключ в личинке замка, и теперь Конан здесь. В очередной раз, где слышала гул, каким кровь в ушах гремела и плескалась, пока внутренний метроном ускорялся и набирал темп, словно она куда-то спешила.       Квартира большая, больная одиноким помешательством. Девушка прошла по короткому коридору и остановилась у спальни, решая, куда пойти дальше. Яхико выбрал спокойное место, оно напоминало их старый дом, где когда-то, давным-давно, они жили с родителями, а позже уже одни, оставаясь единственными, кто был друг у друга. Конан повернула направо и попала в зал. В последний раз они были тут вместе с Итачи, пили пиво и обсуждали нечто грандиозно важное, что позже оказалось обычным расходом бюджетных средств и уймой осечек. Телефон приветливо замерцал мягко-лиловой заставкой, и книга контактов предложила на выбор несколько человек, паре из которых действительно стоило позвонить, но Конан не сделала бы этого даже под дулом пистолета. Не будь вокруг столько лжи и загадок, не знай она правду, в которую упорно отказывалась верить без личного подтверждения человека, которого истина очерняет, смогла бы сделать любой звонок и просто сказать, что соскучилась по чужому голосу. Бредовые мысли, ненормальная тяга к общению и чей-то компании. В последние дни людей стало катастрофически не хватать.       Несколько гудков в тишине донеслись до острого слуха. Вызов сброшен. Значит, Яхико занят чем-то, что слишком важно даже по меркам их малой семьи.       «Я у тебя. Как закончишь, езжай домой», — написала она, пытаясь выразить словами важность сих действий. Вот только сил на прямое заявление причины своего визита, как оказалось, не имела. Если брат действительно в чём-то замешан, он догадается сам.

***

      — Налейте нашему гостю ещё, ну что за бесполезный персонал!       Орочимару отклонился чуть вбок, пододвигая под руку помощника заодно и свою стопку. Настроение порхало где-то на задней террасе, куда, к сожалению, по твёрдому отказу пришедшего на «чай» человека, дойти так и не удалось. Вопреки не сложившимся ожиданиям, мужчина был предельно доволен состоявшейся встречей и сдержанной речью высокопарного бизнесмена Яхико.       — Благодарю, Орочимару-сама, я за рулём, больше не нужно, — покачав раскрытой ладонью, отказался гость.       — Да что же Вы, такая чудесная настойка. На травах, между прочим, — шипяще усмехнулся змей, когда чужую рюмку всё же наполнили новой порцией действительно отменного розоватого напитка. — Это из личных запасов одного моего знакомого, о ком, предполагаю, Вы всё боитесь начать разговор.       — Я здесь не только ради этого. Вам требуются поставки, и мы готовы предложить другого человека на роль потерянного курьера.       Яхико внутренне напрягся, не ожидая поразительной проницательности со стороны хозяина дома. Взгляды неотрывно упёрлись друг в друга. Его — серьёзный и твёрдый против желтоватых глаз Орочимару, смотрящего в ответ легко и насмешливо.       — Мы ведь уже обсудили это, не стоит беспокоиться. Мои люди прекрасно справляются с этой задачей, и курьер больше не требуется, — пояснил мужчина, потерев синевато-бледную кожу лица.       Все уговоры насмарку. Сколько бы вариантов замены не предложил Яхико, тот не принимал ни один. После случившихся ранее инцидентов с Саске, которые проще всего было окрестить «подводными камнями» профессии, парень понимал, что причина слаженной работы с этим человеком состояла именно в Учихе. Юный гадёныш клиенту приглянулся.       — Однако, если Саске-кун надумает вернуться, предупредите меня, — тут же подтвердил основную теорию Яхико Орочимару. — От такого отказываться я не решусь.       — Разумеется.       — До дна, мой дорогой, — расплылся в пугающе широкой улыбке мужчина, подняв руку с рюмкой чуть выше. — За долгую и слаженную работу нашего дуэта.       Стекло стукнулось о стол под шумные выдохи двух проглотивших настойку лиц. Прохладная, сладкая и немного густая жидкость оросила губы, язык и поспешила по гортани вниз, слегка обжигая повышенным градусом нежную слизистую. Приятный малиновый вкус с медовой отдушкой и ароматом спелых ягод. Неприторно, но весьма остро.       — Раз уж Вы обо всём догадались, — начал Яхико, натянуто вежливо улыбаясь. — Я бы попросил об одолжении. Взамен готов предоставить любые услуги, сопутствующие нашей сфере деятельности.       — Да-да. Это чудесна тема. Я помню вашу с сестрой историю и, должен признать, несмотря на то, что такие вещи часто происходят в отрасли наркоторговли, действия моего коллеги были совершенно аморальны. Надеюсь, теперь у вас всё благополучно.              При упоминании сестры Яхико дёрнул губой. Он не забыл, что когда-то сделал с ней этот человек, однако прошлое осталось далеко позади и отныне не должно мешать главной задаче, поэтому же он спокойно приподнял брови, проявляя лживый интерес и понимание к словам Орочимару. Каким бы гнилым на самом деле не был сей персонаж, мужчина единственный, кто имел возможность помочь.       — Исходя из всего, что мне известно, логично предположить, что такой человек, как Вы, захотел бы мести, — слащаво протягивая звуки, произнёс Орочимару и намотал на палец длинную, отливающую кожным жиром прядь волос. — Так что Вы собираетесь делать?       — Для меня это вопрос чести. Чести моей семьи, в первую очередь.       — Детская обида переросла в большую ненависть?       — Не думаю, что подобное происшествие может вызывать обиду. Убийство неповинных людей бесчеловечно. Они оставили детей в доме с трупами их родителей, и вряд ли кто-то из шайки Данзо собирался озаботиться этим вопросом позже. Нет, это не обида, это стремление совершить законное правосудие, — жесткой игрой слов поправил Яхико.       — Убийцы наверняка давным-давно мертвы, — скинув лико насмешливости, в лёгкой задумчивости протянул Орочимару.       — Рыба гниёт с головы.       — Тоже верно. Так что Вы хотите от меня?       — Помощь. Мне нужен посредник, способный свести с Данзо за короткие сроки. Кто-то доверенный, близкий к нему.       Орочимару глубоко задумался, даже отодвинул подальше стопку с недобитым содержимым. Яхико наблюдал, как жёлтые глаза прикрылись и тонкие сухие губы немного сжались. Мужчина напоминал то же старье, каким окружил себя в этой рухляди, по незнанию называемой домом. Парень старался дышать как можно тише, будто это могло поспособствовать скорейшему исходу в благоприятных тонах. Но вдруг Орочимару мотнул головой и вернулся к диалогу, что показалось действительно странным.       Он даже думал не так, как нормальные люди. Уходил в себя, вглубь своих мыслей и замечаний, ища что-то мелкое, незаметное, но необходимое для принятия верного решения, для ответа на все вопросы. Люди так не думают, они принимают решение сразу же и, говоря, что им нужно время, лишь пытаются обмануть себя. Попытка переубедить уже принявший решение мозг.       — Я могу помочь. Однако взамен попрошу нечто большее, чем сфера деятельности ваших услуг.       От прежнего настроя не осталось и следа. Орочимару оказался предельно собран и строг.       — Если я способен это исполнить, пожалуйста, говорите, — Яхико насторожился от прозвучавшего предложения, но чуть замедленно кивнул, принимая поставленные условия.       — Устранение Мадары Учихи, в любом виде, но желательно соразмерно тому, как захотите избавиться от Данзо.       — Это… Непросто. Есть причины?       — Определённо, — неприязненно улыбнулся Орочимару и красоты ради собственному рассказу понемногу припомнил старину: — Вы знаете, кем я был в прошлом. О да, о наших заслугах ходило множество слухов… В те годы, во времена нашего триумфа, Мадара заручился поддержкой некоторых лиц, с потрохами сдавших общий с Шимурой бизнес. Лавочку прикрыли быстро и оперативно, там участвовал его выдрессированный отряд собак, пресекающий любой оборот, всё же Мадара не зря отработал в нём столько лет. Молодец. Хорошо подготовился и руку набил, необходимую информацию набрал у наших выбывших, всё как всегда. По правде говоря, это лишь очередная месть. Когда-то и он хотел бросить работу, присоединиться к нашему делу на правах старого знакомого, наживаться. Но мы ведь идиотами не были и понимали, что человеку из органов делать в этих рядах нечего. Это был жест милосердия, своеобразной заботы. Все блага с нашей стороны! — Орочимару огорчённо всплеснул руками, будто воспоминание действительно огорчало его высохшее и почерневшее сердце. — Да только Мадара его не оценил. И взамен мы потеряли всё то, что строили многие годы. Кощунство в чистом виде. Как грязно он тогда поступил, ума не приложу, как грязно… Единственное, что оставил нам — так это свободу, сделав всё тихо и без лишнего шума. Я считаю — зря. Никто не знает, что стало причиной этого безусловно широкого добросердечия, но на его месте стоило доводить дела до конца.       — Данзо? — Яхико отхлебнул из поеденной стопки.       — С тех пор Данзо ушёл в тень. Он всё ещё зол на ошибки прошлого, и ненависть, разгоревшаяся к Учихе, медленно набирает обороты с каждым прожитым днём, ведь он, хочет — не хочет, но понимает, куда катится его жизнь. Мы стары и больше не имеем той власти, что многие годы помогала держаться на плаву, пожинать плоды трудолюбия, упорства и заслуженной роскоши. А Данзо стал слаб, и с тех пор я много раз предлагал действовать, вернуть себе всё, чего мы были достойны, что, в конце концов, создали сами, но он не согласен. Слаб и немощен, едва ли меньше чем я. Боится показаться из своей норы, выползти на свет Божий и в открытую действовать против. Он жалок и беспомощен. Один вид этого человека вызывает у меня приступы тошноты, и, честно говоря, я был бы рад избавиться от обоих. Поэтому подумайте хорошенько, ведь это отличный шанс совершить задуманное и выиграть дважды.       — Я согласен, — без тени сомнений произнёс Яхико. — На это, разумеется, потребуется время. С Мадарой мы не близки.       — Понимаю. Вопрос не требует скорейшего решения. Всего лишь моя маленькая прихоть, подбитая старым желанием поквитаться.       Орочимару натяжно засмеялся, лживо показывая нечто не относящееся к сложившейся ситуации. В ушах у Яхико зазвенели мерзкие шепотки, слышащиеся в странном, не сильно похожем на человеческий голосе. На момент даже показалось, что всё произнесённое хозяином дома было своеобразным кривым юмором. Верить в то оказалось бы легче.       — Что ж, тогда договорились, — мужчина протянул руку гостю и, ухватившись за предоставленную в ответ, крепко пожал. — Желаю нам храброй удачи. В течение полугода обещаю организовать встречу и подготовить всё для осуществления задуманного.       — Благодарю.       Тяжёлые двери открыли перед ним с почином и уважением. Яхико же направился по длинному лабиринту обратно, к широкоплечему охраннику, который вовремя подаст пальто и пожелает хорошего дня, ведь он натасканная гончая своего хозяина. Парень улыбался, впервые чувствуя себя удовлетворённым от формальной встречи, на этот раз оказавшейся небесполезной.       Телефон затрещал знакомой вибрацией, заставив на время остановиться. Доставая тот из нагрудного кармана рубашки, Яхико случайно сбросил вызов, но, даже не разблокируя экран, он был точно уверен — звонила Конан. Следом пришло небольшое сообщение, удивившее своим содержанием на толику больше, и парень мигом написал кроткий ответ:       «Уже еду»       Мысли переключились. Момент может стать триумфом, огромным шагом на пути к цели, куда, изнурённый холодом и голодом, полз всю свою жизнь. Момент твёрдой уверенности в собственных возможностях, в осуществлении мечты и исполнении обещания, которое когда-то дал близкому человеку, маленькой Конан, оставшейся единственной частью однажды бывшей полноценной счастливой семьи. Она была бы рада узнать, что брат возвратил долг безумным уродам, ведь так же, как он сам, сестра прошла через многое; добилась всего, что имела, путём нескончаемой борьбы, потому что была сильной и ответственной, ангелом, который шёл напролом и вёл за собой убитого горем мальчика. Она заменила всех, ибо смогла дать тепло и заботу, что когда-то дарили любящие родители. Она идеальна.       Путь пролетел незаметно. Яхико не стучал, а просто надавил на ручку и убедился, что дверь открыта. К привычной тишине ставшей новым домом квартиры примешался приятный аромат женских духов, таких же знакомых, как лицо самого человека, излюбленно носившего этот невесомый шлейф.       — Я дома, — тепло произнёс он, натягивая пальто на свободную вешалку в углу прихожей.       Судя по тихому скрипу паркета, Конан находилась в зале, и, выглянув в коридор, она подтвердила своё местонахождение одним нечитаемым взглядом.       — Привет.       Яхико поспешил, отчего-то предчувствуя подавлено-нервозное состояние сестры. Ей давно нелегко, жизнь подбрасывала в полёт, не успевая вовремя подставить мягкий матрас, в последние же дни полноценность психики нарушилась сразу несколькими факторами. Парень считал важным следить за тем, чтобы Конан не приближалась к грани; знал, что следовало сказать, как знал, к чему особенно чувствительна её душа, вот только не мог постоянно быть рядом. Взросление отделило их безвозвратно. Возможно, стоило предложить ей переехать на какое-то время.       — Как самочувствие? — заботливо поинтересовался он, глядя, как девушка отходит к журнальному столу и напряжённо опускается на подлокотник кресла. — Нужна какая-то помощь?       — Это же ты убил его.       Яхико замер. Безрадостная улыбка ничуть не украсила миловидное лицо Конан. Напротив, она сделала её старше, несчастнее. Но чуть позже девушка фанатично растянула губы, и глаза её загорелись, будто всё показалось. В то же время Яхико продолжал молчать, не отпираясь поспешностью лжи, не указывая на причины и следствие. В этом истинное проявление чистейшей любви, так он считал.       Вскоре Конан понятливо скосила взгляд в его сторону. Раньше ведь брат никогда не врал, бывало, не договаривал, теперь казалось, что ничего страшного и не происходило до этого дня. Сочувствие его было искренним, но воспринимал это он только так. Без шелухи понимания и взаимозаменяемой боли, что принято разделять между близкими в такие минуты. Смотрел со стороны, словно и не был причастен, а потому волновался за сестру и скорбел вместе с ней. За компанию.       — Да… Зачем я вообще об этом… Почему делаешь вид, что сочувствуешь… С каких же пор ты стал таким жестоким лжецом, Яхико? — вдохнув побольше воздуха, выговорила она. — Хотя ты лгал не мне, а тем людям, что приходили на место смерти… Без разницы.       — Ситуация не оставила выбора. Знаешь же, мне были важны твои чувства, и до сих пор они остаются небезразличными.       — Потому ты решил, что я не узнаю. Какая ересь, Яхико…       — Я отдал немерено денег только ради того, чтобы ты меньше страдала. Наша семья всех потеряла. Маму, папу помнишь? Нет их. Друзей твоих нет. Близких. Никого. Понимаешь? — под конец голос мужчины сменился едва заметным хрипом, усталым, невидящим.       Губы его побелели в приступе плохо скрываемого негодования. Только девушку это не успокоило, и от поистине глупых, лицемерных слов Конан зашлась в искреннем удивлении, граничащем то ли с отвращением, то ли с косым замешательством.       — Денег? — глухо повторила она. — Да ты сумасшедший.       — Нет, послушай…       Яхико подошёл ближе и попытался обнять её, но успел прикоснуться лишь к рукам, и в тот же момент девушка увернулась, с полным отрицанием происходящего отступая назад.       — Ты болен, Яхико. Ты не осознаёшь того, что натворил? — побледнев, произнесла она одними губами.       Мужчина не был согласен. Он смотрел долго и напряжённо, а ладонь неосознанно накрыла что-то гладкое, прохладное. Небольшой, но тяжёлый предмет, стоящий на высокой тумбочке. Пообещай ему кто-то неслыханные богатства, он даже так не вспомнил бы, что это. Однако и смотреть на предмет не хотелось, он приятным весом уместился в руке и совсем не отвлекал от череды мыслей, пробивших мозг своим бурным потоком.       — И что теперь? Сдашь меня? — невероятно иначе поинтересовался мужчина, всецело и крайне внезапно меняясь в лице. Безумство овладевало им, слабость настигала с тем в очередь. А Конан зажмурилась, обессилено отвернув голову.       — Будто у меня это получится, — прошептала с негромким эхо, зародившемся скорее в ушах, чем в обставленном мебелью пространстве квартиры. — Всё через одно место, блять…       Ногтём Яхико что-то зацепил и, когда расфокусированный взгляд все-таки перешёл на безделушку; массивная, угловатая, но вполне приятная на ощупь статуэтка удобно поместилась в ладонь. Девушка уловила заразный блеск глаз и невесело усмехнулась:       — Что, уже тянет всё закончить мордобоем?       — Да послушай меня, Конан, — мужчина обезоруживающе приподнял руки, выронив вещицу на прежнее место, куда та упала сама собой. — Ты же всё понимаешь и знаешь, что я за человек.       — Нет. Кажется, больше не знаю.       Последнего она возжелала бы вовсе не слышать. Боль в груди вывернула рёбра наизнанку, отражением в битом стекле рассекая по новой, едва затянувшейся плоти. Внимание вдруг зацепилось за цветное пятно. Оно закружилось перед лицом, вынудив претерпеть приступ смешанной тошноты. Марево оказалось старой фотографией, висящей на бледной стенке шкафа. Четверо улыбающихся, довольных жизнью и положением дел людей посреди ярко-зелёной поляны парка.       Конан поджала губы, пристально вглядываясь в счастливые лица. Нет их больше. Не существует. Ни душевных понимающих родителей, ни того жизнерадостного мальчишки с потёртой кепкой набекрень. Совсем никого. Это сплошное мерзкое ощущение привязанности к изображению. Всё — далёкие воспоминания, где она сама лишь призрак себя настоящей.       — Помнишь, как мы тогда вместе победили отца в бадминтон? — заметил замерший на одном месте взгляд Яхико. Конан мотнула головой и, тихо вздохнув, отошла прочь от шкафа.       — Я забыла их. Потому что это больше ничего не значит. А ты наивно веришь, что, убив людей сейчас, однажды сможешь вернуться в тот день.       — Такова цена.       — Нет. Ты всего лишь превратился в подобного тем, кто разрушил нашу семью, — глотая зашипевший ком в горле, горько процедила она.       — Ты простишь меня. Рано или поздно, — без зримого сожаления изрёк свою истину брат. — Потому что вернёшься туда вместе со мной и увидишь, за что мы боролись.       Конан оторопела, ощутимо дёрнувшись на затяжном выдохе. Ноги чуть подогнулись и повели её в сторону, вновь туда, где мятым клочком бумаги висело опьяняющее помешательство брата. Выхода не было. Она резко сорвала фотографию с деревянной поверхности и, смяв ту до хруста, ринулась к двери.       — Ты знаешь причины, поэтому простишь! – мужчина повысил голос ей в след. Лишь на мгновение девушка замедлила шаг.       — Не существует такого знания. Приноси извинения перед Богом. Меня на это больше не хватит, Яхико…       Тот же услышал глухой хлопок из прихожей, а перед тем дверь отчаянно взвизгнула, случайно напомнив о древности этого места, такого же сгнившего, как его цели и средства. Звук растворился в тишине, стены зашептали. Всего на мгновение они ободрились, крича одно единственное «сгинь», а после воздух вновь остановился на месте и свет затопил комнату, разливаясь по каждой частице густым одиночеством.

***

      Очередь медленно гудела звуками недовольства, выдаваемыми разномастными ртами лиц преклонного возраста. Даже забавно, как часто старухи ворчат без повода, вечно забывая простую истину — мир не вертится вокруг них, иногда приходиться ждать и давать время другим людям воспользоваться законным правом на удовлетворение потребностей, иногда потребности и вовсе нереально удовлетворить. Мир не вертится, он живёт сам по себе, совершенно самостоятельно. Однако, Узумаки это совсем не колышило, грудь нервозно содрогалась от безмолвного смеха, покуда интерес не переключался на мысли, угадывая прагматичные фразы безликой толпы.       Аптекарь долго и внимательно всматривалась в чужое лицо, пытаясь найти сходство с именем на листе бумаги, а после вновь опускала глаза и заново пробегалась по размашистым каракулям Тен-Тен, скорее всего, видя там что-то, что не входило в стоимость услуг психиатра. Не верила. Не могли такому клоуну как он выписать что-то подобное. И правильно, ведь болеть могут только серьёзные люди, а у едва выросшего поколения фриков разве что блажь, да и ту способны исцелить чудотворные труд и упорство, призванные вершить благородство на благо общества.       — Что вы обычно пьёте? — как ни в чём не бывало спросила женщина, словно и не было секундой ранее в её глазах осуждения.       Оно не должно было там появиться, не могло быть последствием верования фармацевта в наличие у придурка болезни, но взгляд не врал. Она, как и все в этой очереди, презирала его за что-то своё, личное. Словно виноват в том, что оказался другим.       Под мрачный аккомпанемент всеобщего раздражения Узумаки таблетки всё же получил и, не глядя на перекошенные лица человеческой массы, покинул склеп противоядий со спокойной совестью. По-другому и не могло оказаться. Он не виноват. Ни в том, что старьё сыплется и с каждым мигом звереет всё больше, ни в том, что порицание в глазах смотрящего едва ли пропадёт, стоит оказаться за тяжёлыми дверьми этого места. Людей нужно понимать, этому вполне можно научиться, да только Узумаки не видел в этом ни смысла, ни выгоды. Сплошная растрата времени, ведь они никогда не пожелают понять его.       В подъезде воняло чем-то приторным. Запах горелого сахара вперемешку с цитрусовым оттенком лез в нос назойливее любой мухи. Духи. Чьи-то невыносимо кошмарные духи, свербящие в голове незнакомым дурманом.       В памяти вдруг вспылили строки написанных нот, что остались на крышке в стопке неосторожно сложенных впопыхах партий. Сложная работа, мозг вынесет, пока доберёшься до программы и переведёшь всё составленное в грамотные и приятно звучащие дорожки. Но Наруто замычал, тихонечко напевая уже заученный наизусть мотив утреннего сочинения, несмотря на то, как тот извёл ещё в первую половину дня.       Двери лифта поехали закрываться, как спешившая по холлу подъезда женщина вставила между ними аккуратную руку, и Узумаки протяжно выдохнул, тут же переставая слышать собственный голос. Ноги шагнули за территорию кабины раньше, чем женщина успела нажать кнопку. Делить одиночество с кем-то чужим внезапно стало тошно, и он, с упоением проклиная вездесущую жизнь, поплёлся по ступеням наверх, игнорируя прежде желанный подъём без усилий на металлическом слуге в большой шахте.       На губах ярким осадком продолжала чувствоваться горечь недавно выкуренной сигареты, от неё хотелось избавиться, желательно выпив пару литров воды или соприкоснувшись с оштукатуренной стеной языком. Мысль же переросла в особо ярое желание испытать на себе все прелести кишащей бактериями подъездной грязи, но Наруто дёрнулся ближе к перилам, ещё отдавая отчёт неадекватности всплывшей затеи. Двери лифта раскрылись этажом выше, разнося скудным эхо протяжный звук лёгких шагов. Выходит, убежал от соседки.       — Долго ходишь, — недовольно буркнул Учиха, стоило Узумаки пройти за порог ставшей общей обители.       — Ты тут всё это время ждал, что ли? Под дверью.       Саске ответ не смутил, но неприятная мысль проскользнула ровно в тот момент, когда невольно представил себя преданным домашним животным.       — Нет, — угрюмо мотнул головой тот.       — Ну, ладно. Тогда…       Высоким воплем вдруг раздался звук от нажатия дверного звонка. Перепугавшись внезапного нарушения относительной тишины, Узумаки вздрогнул, в то время как Учиха нахмурился, с недоверием переводя взгляд в сторону выхода.       Не долго думая, так и не успев отойти далеко, Наруто распахнул входную дверь и столкнулся глазами с уже знакомой женщиной, назло забежавшей в почти закрывшийся лифт. Она неловко замерла, никак не опуская поднятую к звонку руку, но смотрела серьёзно, пропитанным умелой решимостью взглядом. Знакомые черты лица, мягкие формы округлых, почти не впалых щёк. Он не заметил этого раньше, но теперь вдруг чётко осознал, что дама, стоящая на пороге, оказалась тут совсем не случайно.       — Саске… — как-то неуверенно произнесла она.       — Блять.       Учиха вмиг оттолкнул Узумаки от входа и от души хлопнул дверью перед носом женщины. Удивлённые глубокие глаза гостьи, так же как и скривившиеся в злобе непонимания губы, остались в подъезде.       — Смотри, кому открываешь! — раздражённо выплюнул Саске, свирепым взглядом простреливая насквозь.       Наруто проморгался, выдавил удивление и отступил на несколько шагов в сторону внутренней части квартиры. Учиха выглядел встревоженно, но показать пытался, напротив, уверенно-злостное настроение души и сердца.       — И кому?       — Никому, блять. Не смей открывать кому попало эту ёбаную, блять, дверь, ясно?       — Нет. Не ясно. Потому что я так и не понял, кто эта женщина, и что она тут забыла, внезапно назвав твоё имя, — в тон ему ядовито прошептал Наруто.       — Мать моя, доволен? Нехуй вопросы задавать. Сказал — нельзя, значит — нельзя.       Огрызаться в планы его совершенно не входило, однако Учиха всё-таки сделал это, а после, глубокомысленно вздохнув, поплёлся по коридору, оставляя недовольно смотрящего в след Узумаки позади.       — Так может, хотя бы поговорить выйдешь, или она так и будет под дверью стоять? — от взгляда в глазок возмущения только прибавилось. — Саске!       — Пусть стоит.       Терпеть это Узумаки не стал. Выдержки не хватило. Может, злости за прошлые грехи уже и не было, но память о них чудным образом наложились на новую неприятность, в заметной прогрессии усилив ощутимую ярость. Шустро догнав того у поворота в гостиную, Наруто развернул Учиху лицом к себе и уставился в подёрнутые пеленой непринятия глаза.       — Тебе самому не надоело? Что у вас здесь происходит? — ощерился он, дёргая за чужие плечи.       — Кабину снести ей мало, вот что.       Саске перехватил вцепившиеся в него руки и смело скинул, мимолётно отряхивая рукава свободной футболки, будто там после невежественного обращения могли остаться частички грязи.       — Не еби мозги. Уйдёт она. Щас постоит минут двадцать и свалит, — спокойно оповестил он, с кривой усмешкой наблюдая за неподвластным самому Узумаки выражением усатого лица.       — Ты так и продолжаешь…       — Ну, что? Что опять?       — Теперь решил забить скорбь по брату камнями и палками.       — Да при чём тут… — Учиха фыркнул отчасти удивлённо. В печёнках сидело упоминание свежей боли. Наруто нагнетал. — Этой суке здесь делать нечего. К Итачи она не имеет никакого отношения. Опять ты заладил.       — Всё имеет, Саске. Ты плохо знаешь психологию и плохо дружишь с фактами.       Слушать противно. Не положено такому, как он, говорить подобные вещи в лицо человеку, что пережил личную катастрофу. Или не пережил. Учиха ещё толком не знал, однако заткнуть Узумаки рот его же словесной грязью потянуло, как никогда, сильно.       — Не пизди о нём так, будто понимаешь причины. Тебе же плевать на его смерть, так, будь добр, придерживаться своего мнения до конца. Не лицемерь.       — До какого ещё «конца»? — раздражённо дёрнул губой Наруто. — Конченный. Свет в конце тоннеля ещё не видишь?       — Кроме твоей вечно недовольной рожи ничего и не видно.       Саске был уверен, что, разойдясь на очередной недо-скандал, Узумаки и думать забыл о чёртовой матери, наверняка и вправду стоящей за толстой входной дверью и по сей момент. Даже смешно вдруг стало от того, насколько много отбитых на голову личностей развелось вокруг. С другой стороны, этого мальчика сам выбирал.       — Рот прикрой и пиздуй переписывать своё творчество в программу, — самоуверенно порекомендовал Учиха. — Таблетки если не пил — не пей. Суйгецу бухать позвал, через час поедем.       — Какого хрена ты лезешь в мою работу? — зацепившись лишь за начало сказанного, разозлился Узумаки. Знать он не знал, отчего так мутило; музыка в голове осточертела болезненным спазмом.       Тёмные волосы, неприкаянно болтавшиеся перед лицом, выбились из крупных прядей и перекрыли нормальный обзор на глаза. Те же сверкали типичным огнём, что всегда возникал в радужках Учихи при малейшем дисбалансе нервной системы. Наруто тихо бесился. Не мог он спокойно смотреть на то, как хладнокровно спокойное лицо Саске насмехается над его злостью, словно утрируя все пролезшие на поверхность эмоции под общим началом «истерии».       — Тот же вопрос могу задать и тебе.       Отвернувшись и шмыгнув носом, Узумаки удалился в гостиную, а после, взяв с инструмента листы с незаконченным мотивом мелодии и аккомпанемента, направился в спальню, оставив за собой лишь шлейф сигаретного аромата и ощущение неразрешенного конфликта с самим собой.       Учиха не переживал. Чужие проблемы в кои-то веки вновь обошли его стороной, робко уйдя на второй план в зазеркалье насущного.       В оставшийся час Саске не нагнетал нестабильное поведение соседа своим присутствием, листая ленту в гостиной на скомканном пледе, что насквозь пропах слишком знакомым запахом Наруто — вездесущим амбре тёплой кожи и мягких пшеничных волос. Запах лёгкий, приятный, но человек, носящий его, вовсе не такой ласковый и манящий. Несовпадение, ошибка. Таких, как Узумаки, природа обязана наделять кислотным зловонием, отпугивающим нежные носы за версту, а лучше за две. И Учиха отложил телефон в сторону, устало опуская веки, ибо знал, что повёлся бы на сумасшедшего придурка, даже рази от того неприятностями за сотню километров. Нос бы заткнул, но поплёлся бы следом и всё равно прикипел бы, ведь по чьей-то глупой шутке прилипли друг к другу они как банные листья.       Наруто не выходил долго, достаточно для того, чтобы негласно выкинутый из собственной комнаты Саске успел перебрать пальцами каждую складку на одеяле, затем ещё раз, а после всё-таки встать и посмотреть в глазок. На всякий случай. Матери за дверью не оказалось. В конечном счете, выбитая из равновесия психика не выдержала и грузным шагом Учиха пришёл к проёму родной спальни. Слов не нашёл, подобранные следовало проглотить.       — Поехали.       Обернулся Узумаки резко, без тени симпатии, однако вместо ожидаемой грубости ответил меланхоличным пожиманием плеч.       — На карте по нулям, — зачем-то предупредил он, но Саске уже давно имел на это определённый ответ.       Всякий раз он находил причину для отказа и, пожалуй, отказался бы на самом деле, не будь это заученной игрой, фикцией. Учиха знал симптомы как собственные пять пальцев, а Наруто никогда не изменял тем, словно был единственным, кто обращал внимание на глупый фарс. Возможно, лишь мотивы этой странности могли сказать о мутном человеке бóльшее, но… Он скопировал жест, пожимая плечами, и ловко обернулся, словно магнитом таща неуравновешенное создание к выходу.       — Суйгецу платит.