Это любовь

Илья не отличался крепким сном. Привык, что в ночные смены может навалиться работы, могут вызвать к пациенту или того хуже - на срочную операцию. Поэтому он, против своей воли, научился чутко спать. Различать звуки, запахи, движения. Конечно, когда он был особенно заёбанным это не работало, но в остальное время Третьяков недолюбливал эту свою способность. И благодаря этой особенности он без труда распознает активное шевеление на другой стороне кровати. Распознаёт, когда резко садятся, тяжело вздыхают, а после вовсе встают, оставляя половину матраца пустым. Илья прекрасно знал, что Максима мучают кошмары. Один и тот же сон, где Шустов сгорает заживо в лесу, в огромной луже бензина. И Илья прекрасно помнит лицо кудрявого, изувеченное ужасом, когда это случилось впервые. Максим тогда проснулся с глухим криком, холодным потом и совершенно безумными глазами. Долго рассматривал тело, приходил в себя, тяжело дышал куда-то в шею хирурга. А после несколько ночей засыпал с опаской, крепко прижимал к себе Илью, пытаясь хоть как-то держаться за реальность, где он жив, здоров и счастлив. А потом сон повторился. А потом ещё, ещё и ещё. Шустов всё так же резко вскакивал, но больше не кричал, не было пота. Но был безумный страх в глазах. А один раз, когда он опять проснулся с тихим вскриком, то со слезами на глазах смотрел на мужчину и надрывающимся, хрипящим шёпотом выдавил: — Огонь забрал тебя... Третьяков долго обнимал и целовал его, говорил, что никуда не уйдёт. А Макс прижимался ближе, и врач чувствовал, как немного намокает его домашняя футболка. А под футболкой на куски рвётся сердце от вида чужих слёз. Окончательно отогнав сон, Илья медленно садится на кровати, пилит взглядом пустую простынь. Часы на тумбочке показывают 3:17. Он медленно встаёт с кровати и шлепая босыми ногами идёт на кухню. Единственные источники света здесь сейчас - уличный фонарь и слабая лампа на темном кухонном гарнитуре. Макс сидел за столом, сжимая в руках стакан воды и пилил взглядом стену рядом с дверным проёмом, пока тихо кипел чайник, а где-то в зале фыркал ёж. Шустов даже сначала не заметил вошедшего, пока тот не подошёл, не сел рядом и не сжал чужую ладонь. Пожарный слегка вздрагивает, смотрит несколько растеряно, фокусирует взгляд и смотрит ласково, но грустно улыбаясь. Илья смотрит в глаза напротив и видит там страх. Ему не нужно уточнять, что стало причиной резкого пробуждения. Шустов крепче сжимает чужую ладонь, Третьяков убирает прядь со лба и целует в него. Илья предлагал пожарному уйти с работы, или хотя бы перевестись. Каждый раз категорическое "нет", а после и вообще табу на эту тему. Хирург отчаялся спорить, но предложил наведаться к психологу. Макс сказал, что подумает. Снотворное помогало плохо, и как говорил сам Макс: "Лучшее снотворное - твои объятия." Хирург трется носом о щетинистую щёку, чувствуя, как мужчина расслабляется окончательно. Макс кладёт кучерявую голову на чужое плечо, пока тонкие, умелые пальцы нежно перебирают кудри. Поцелуй в висок и тихий шёпот: – Всё хорошо, я рядом. Макс не может выразить словами, как он благодарен Илье. За его заботу, поддержку, за то, что он банально рядом. Как и не может выразить то, насколько он ему дорог. И каждый раз просыпаясь в холодном поту он боится, что сон окажется правдой. Что огонь действительно забрал у него самое дорогое, самое ценное, то, что заставляет жить. Он даже не знает, что страшнее - сгореть самому, или потерять в огне Третьякова. Это усатое чудо на красном мопеде. Но сейчас, на этой маленькой кухне, в чужих объятиях он чувствует себя комфортно, в безопасности, так, как нигде, никогда и ни с кем. –Пей свой травяной чай и пошли дальше спать. — Сонно бубнит Илья куда-то в светлую макушку. Шустов тихо смеётся, чмокает в щеку под недовольное бурчание о колючей щетине на лице. Максим готов поклясться, что сделает всё для того, чтобы сон никогда не стал реальностью. Ни один из финалов.