Служить и защищать

День своего рождения Каин никогда не любил, какую бы дату не выставляли на очередных документах. Когда он родился на самом деле — где-то в том месте, которое потом назвали Месопотамией, — была весна и трое суток лил дождь — и это все, что он знает. Календаря тогда не было даже в зародыше, его родителям было не до того. Когда же календарь наконец-то придумали, дни рождения очень долго никого не интересовали, и он как-то привык. А потом культура в очередной раз поменялась — и дни рождения начали праздновать, чествуя именинника будто божка какого, с подношениями и славословиями. Чрезвычайно странный обычай. И все бы ничего — вот только на работе коллеги и подчиненные делают то же самое, и остается только улыбаться, благодарить и терпеть. И все же за сотню с лишним лет докучливого обычая он иррационально привык к ожиданию праздника — и, разумеется, всякий раз реальность ставит его на место. Именно на сегодня пришлись пара пакостных совещаний, — политика все же одно из худших человеческих изобретений, особенно внутренняя политика департамента, — и перестрелка между бандами прямо на границе участков. Подарочек. Нет чтобы войти в положение именинника и перестрелять друг друга на десять метров к югу! Тогда ему не пришлось бы координировать заведомо бессмысленное расследование с не самым договороспособным коллегой. …Ничего, ничего, еще немного подождать и, если не сорвется, то банд на его участке ответственности сильно поубавится. Как и тех, кто их покрывал, — в том числе и из сливок общества. И, возможно, сливки общества на этот раз таки скиснут: педофилию здесь узаконить пока еще не додумались. С работы он уходит последним. Работы, разумеется, еще много, но не настолько срочной, чтобы остаться ночевать. Люцифер не прислал ни одного сообщения, что, на самом деле, не означает ничего, — он мог как вернуться домой вовремя и не счесть нужным об этом сообщить, так и не найти времени на телефон из-за срочной операции, — и всю дорогу Каин гадает: приедет он в пустой темный дом или все же нет? Света в окнах нет, он мысленно вздыхает, паркует мотоцикл, отпирает дверь и входит внутрь. И замирает. В прихожей пахнет… ладаном. И немного дымом. И на самом деле не темно, просто свет не включен, но если присмотреться… В дверях бесшумно появляется Люцифер и на нем нет привычного за последнее столетие костюма-тройки. На нем короткая туника, ноги босы, а в руке — масляная лампа. — Добро пожаловать домой, — говорит он на живой и певучей латыни римского Форума. — Давай, я помогу тебе снять доспех. Каин встряхивает головой, но слова не идут на язык. Люцифер — нет, Аид, Плутон, — усмехается, в темных глазах пляшет пламя. Отставляет лампу на подставку — откуда она тут взялась? — шагает ближе. Быстро, едва коснувшись, целует Каина в губы и стягивает с него мотоциклетную куртку. И уворачивается от попытки прижать его к себе. — Сначала с тебя нужно смыть рабочий пот и запах политики, радость моя. — Сколь чувствительно твое обоняние! — Каин сдирает с себя верхнюю одежду и бросает прямо на пол. И его тянут в ванную под уверения, что уж вонь политики не спутать ни с чем. Во всех их домах ванная — одно из самых современных мест в доме. Всегда облицованная камнем, да, но там хром и зеркала, и современная техника… Которой сейчас не видно вовсе. Каин не понимает, как это сделано, но видит перед собой мраморный бассейн стоящий в подобии грота, окруженный статуями и колоннами, и листами полированной меди, в которых пляшет огонь ламп. Вода горяча и превращает Каина в желе почти мгновенно. Против ожидания, Аид не присоединяется к нему в бассейне, а садится на бортик рядом, подобрав тунику, и моет его, будто ребенка, анахронистическим мылом с запахом оливкового масла и мирры, поворачивая его в воде как угодно. Попытки заговорить прерываются короткими поцелуями, но углубить поцелуй ему не дают и даже не пытаются ласкать его в воде. Ни одно прикосновение не отмечено желанием, и Каин в конце концов расслабляется и прикрывает глаза. И просыпается, только когда его вынимают из ванны, одновременно закутывая в полотенце. — Э! — протестует он и его, тихо смеясь, ставят на ноги, и споро вытирают. А потом умасленные горячие ладони проходят по его спине и плечам, и ему вновь хочется закрыть глаза и раствориться в прикосновениях, которые ничего от него не требуют. Мускулы наконец-то расслабляются, и даже тень головной боли преследовавшей его весь день исчезает бесследно. — Если ты продолжишь, я засну прямо у тебя в руках, — предупреждает Каин. — Нет, нет, это никуда не годится. Только после ужина! — заявляет Аид и надевает на Каина тунику. — Мы совсем раздеты для ужина! — протестует Каин, когда его ведут в гостиную, неведомым образом превращенную в триклиний. Совсем, конечно, маленький, и на столике стоит немного блюд, но… Но полная иллюзия, что стены расписаны алым и белым, что на полу — узорная плитка, и что подушки на ложе только что выкуплены у того мастера, у старой оливы, как же его звали… — Ничего, мы одни, и некому увидеть, как мы раздеты, мой Маркус, — говорит ему Аид и укладывает его на ложе, на место хозяина дома. На столе лепешки, темное мясо в меду, маринованные овощи, разделанная птица, — это фазаны? не может быть, — и блюдо нарезанных сыров. И чаши явно разведенного по правилам вина. — Стол не слишком роскошен, увы, но мне показалось, ты не захочешь сегодня пира. Я не ошибся? — Это пир, — убежденно говорит Каин. Даже если вкус и не совпадет с тем, что он помнит, это… это уже чудо. Волшебство. Но лепешки будто только что привезли из Рима, из его любимой пекарни, а такое мясо он и вовсе ел раз в жизни на пиру у патриция. Сыры, возможно, и другие, но не настолько, чтобы это мешало — и таких он не видел в продаже в нынешнем веке, а уж фазаны… Этих фазанов и императору не зазорно подать. И только вино отличается от того фалернского, да ну и пусть с ним. Неудачный был год для фалернского, что же поделать. Они пробуют кушания, пьют вино и разговаривают о пустяках. О греческих пьесах, Овидии и фривольности, о Геродоте — почему о Геродоте? — и усталость вдруг бьет его в голову сильнее того фалернского. Будто она вся, накопившаяся за столько лет, стекла с плеч сейчас, и он пуст — и счастлив, и внезапно совершенно без сил. — Спи, Маркус, — шепчет ему Люцифер, притянув в объятие. — Спи. С днем рождения. Я так рад, что ты родился, радость моя. Каина хватает только на то, чтобы поцеловать его, прежде чем сон утягивает его в темноту.