Мой драгоценный свет погас

Сквозь неуверенное пламя проглядывали горы. Расплывались в серой дымке. Всмотришься — и они покажутся еще более грубыми и неприветливыми, напоминающими зубцы на туловище спящего гиганта. Пожалуй, идеальное место для злодейского логова. Уиллоу подбросила еще немного окаменевших веточек в костер, длинной палкой поворошила угли. «Огонь совсем не страшен. Совсем. Видишь же! Он помогает в бою. Он дает тепло. А тепло спасает от всех морозов. Драгоценный свет оберегает в ночи», — думала она, все крепче обнимая выстраданную детскую игрушку — медвежонка Берни. Кажется, все наконец-то успокоилось. Обошлось. Пускай и очень ненадолго. Уиллоу стыдливо смотрела на Уилсона: молчаливого в последнее время, излишне задумчивого. А перед глазами одна и та же сцена: силы тьмы отступают, и она долго прижимается к груди обессилевшего ученого. Пытается расслышать стук сердца, нащупать пульс. Она рвет рукава блузы, лишь бы хоть чем-то остановить кровотечение. Она поит его зельем из осоки и натирает поврежденную спину остатками чудесной мази. Лишь бы Уилсон жил. Она так раскаивается... За свою минутную слабость. За обмен с этой Чарли. Подумать только... Обменяла игрушку на глаз! Как хорошо, что тогда удалось поднять на ноги Наф-Нафа, напоив его теми же отварами. Он смог ходить! Даже Уилсона взвалил на плечи. И никакие раны ему нипочем — все как на собаке зажило. А дальше была дорога — долгая, изнуряющая. Это только издалека казалось, что горы близко. Обман зрения! Путь до них — две недели, ровно лунный цикл. Две голодные недели в снежном плену. И сколько теперь к ним идти? Кажется, уже немного. Но что если проклятая Константа обманет? Что если горы — это просто фон, нарисованная декорация? — Эй, Уиллоу, — с простуженным хрипом подал голос Уилсон, — знаешь, а ведь мне так даже идет. Он скованно указал на наглазную повязку, поправил ее, жмурясь. Стиснул зубы от болезненного укола, а затем рассмеялся. Зачем-то… Так громко, безрадостно, словно плача. А потом стал кутаться в массивную шкуру бифало, как в одеяло, пряча лицо. — Идет, правда, — попыталась она его подбодрить, — ты теперь как отважный моряк из сказки о Синдбаде. И знаешь, все могло быть гораздо хуже. Ты ранен, у нас нет деталей, все сгорело дотла. Но мы же выжили! А это главное. Там, на шахматном поле, тени наверняка считали, что ты вот-вот погибнешь. И Наф-Наф так считал. Мы шли, а он все твердил одно и то же. А я верила, что все обязательно обойдется, сторожила тебя каждую ночь. А потом выпало еще больше снега. И ты начал кашлять. Пришлось даже убить огромную корову ради теплой шерсти. — Погоди, — наконец собрался с мыслями Уилсон, — ты в одиночку одолела бифало? — Ну, не совсем… Уиллоу хорошо помнила тот день. Они с Наф-Нафом наконец стали замечать хоть какую-то растительность в округе: голые березы и бесплодные кусты. Очень хотелось есть. Невообразимо. Словно желудок переваривал сам себя, отдавая горькой желчью. Ноги проваливались в сугробы, а воспаленное воображение рисовало одно: будто три исхудавших трупика разлагаются на снегу. Под пристальным взглядом Максвелла. Под едкую ухмылку этой… Чарли? Или как ее там? Неважно. Не дождутся! В тот день удача впервые за долгое время улыбнулась путникам: скованное льдом озеро пересекало семейство больших, обильно покрытых шерстью коров. Снег захрустел вдали, полился гулкий лай, и из засады выскочило несколько огромных черных собак. Сверкнули их бледные глаза без зрачков. Сперва собаки обездвижили вожака: налетели всей стаей, впились в глотку истошно замычавшему животному. Бычок отчаянно сопротивлялся, пытался бодаться и скидывать с себя хищников… А потом не выдержал боли и рухнул, едва не проломив лед. Должно быть, это и были те самые гончие, о которых говорил Уилсон. Не медля они переключились на остальных животных. Догнали и покромсали точно так же: безжалостно, невероятно быстро, чавкая пастями. Гончие ушли к сумеркам, насытившись и утащив в зубах лакомые куски. Стало темнее, и Уиллоу с Наф-Нафом осторожно подкрались, неумело срезая попорченные шкуры, набивая сумку объедками… …а потом Уиллоу поймала умоляющий взгляд. Вожак бифало все еще дышал: грузно, хрипя от сочащейся крови. Сколько ему еще умирать? Сколько мучиться? Уиллоу хорошо запомнила, как впервые убила живое существо. Это вышло не так сложно, как могло показаться. Она просто отняла тесак у Наф-Нафа, просто закрыла глаза и вонзила лезвие в трепещущую плоть… Решительно, не издав ни звука. Только беспокойство засело меж ребер крохотной иглой. Наверное, раньше она бы растрогалась. Но в те минуты на жалость попросту не оставалось сил. Только щемило все на душе: что если убийства потом войдут в привычку? Жестокость станет обыденностью и Уиллоу будет такой, как гончие, такой, как тени — одержимой лишь животными инстинктами. Помешанной на неукротимом желании есть. — Знаешь, — из мыслей ее опять выдернул хриплый голос Уилсона, — все это время я только засыпал и просыпался. Целая жизнь перед глазами прошла! И ничего толкового или выдающегося в ней не было… А потом появился этот Максвелл и жестоко обманул. Обрек на вечное выживание в Константе. — Уилсон опять осторожно поправил повязку. — Как жаль… У нас не получилось добыть детали для машины. У нас нет нормального лагеря. Метели могут усилиться. Видимо, остается одно — опять повиноваться голосу из радио. Мы ведь сейчас к нему идем? К Максвеллу? Уиллоу виновато кивнула. Узкий подбородок джентльмена-ученого поник, густые всклоченные волосы сползли на лоб. Он долго готовился к следующей фразе, потирал мерзнущие руки, тянулся к костру, а потом, наконец, проговорил: — Не верю я этому демону. И никогда больше не поверю. Не выпустит он нас просто так. Жаль, выбора теперь не остается… — Уилсон тяжело вздохнул, а потом, глядя Уиллоу в глаза, добавил: — Если тебе удастся вернуться домой, я буду счастлив. Все-таки ты стала мне очень дорога. А теперь еще и вытащила из могилы. Уиллоу слушала и ощущала, что пальцам стало немножечко теплее, что жар костра отзывается в груди. Неожиданно приятно участилось сердцебиение. — Спасибо, и ты мне… — робко откликнулась она, — а что до спасения, так мы теперь квиты вроде как. Уиллоу помнила, как джентльмен-ученый пришел в себя. Назло всем вьюгам, назло теням и тьме, вопреки самому Максвеллу. Помнила, как он словно заново родился: сперва едва заговорил, потом встал на ноги и сделал нетвердые шаги, но уже скоро уверенно последовал за ними с Наф-Нафом. Массивная шкура бифало сковывала его в движениях и все равно… Он стойко добрался до привала. Назло слабости, назло самой гибели. Взгляд Уиллоу опустился на Берни — плюшевого друга, из-за которого пострадал Уилсон. Знала бы она тогда, ни слова не выдавила этой Чарли… Берни смотрел в ответ умилительными глазами-пуговками, точно просил о чем-то. И… — Кстати, а откуда это у тебя? — как раз заметил находку Уилсон. — Королевский подарок. И тут Уиллоу поняла, как странно это прозвучало. Придвинувшись ближе к джентльмену-ученому, она принялась объяснять: — Это не просто игрушка. Медвежонок у меня с самого первого дня рождения. Единственная вещь от родителей. Настоящих родителей, — с нажимом уточнила она. — Берни сражался с моими кошмарами, утешал по утрам. Был единственным другом там, в нашем мире. Это вроде талисмана, понимаешь? — Вроде… — тихо ответил Уилсон, хотя по выражению лица читалось: ничего он не понимает. — Оказавшись в Константе, я только и мечтала вновь засыпать с ним. Думала, что больше никогда не увижу. Там, на шахматном поле, появилась женщина — вся в черном с большими жуткими глазами — и протянула мне эту игрушку, издеваясь… Она похитила лик матушки на балу. Она являлась ко мне раз за разом после этого. Говорила что-то о сострадании, — после затяжной паузы, Уиллоу немного нервно добавила: — А помнишь, как голос из радио говорил не злить Чарли? Знаешь, а ведь тень называла ее королевой… — Нелепица какая-то, — только и развел руками Уилсон, — у этого мира уже есть правитель. Мне не доводилось слышать ни о какой Чарли. Может, если мы все-таки найдем Максвелла, он что-нибудь прояснит нам? Если, конечно, не спустит своих слуг сразу. — Я не знаю, но, что бы ни случилось, давай и дальше держаться вместе, хорошо? Что бы ни произошло. Уиллоу почти вплотную приблизилась к джентльмену-ученому. Мороз все кусал кожу, щеки и кончик носа. Ее руки осторожно легли ему на плечи, затем спустились на талию, крепко сжимая. И она решительно добавила: — Мы обязательно выберемся отсюда, Уилсон. Что нам этот демон? Он попытается взять верх, а мы возьмем и перехитрим его! Венди же как-то смогла выбраться. Значит, и мы сможем! — Ах, Венди, — снова прохрипел он, на этот раз особенно неохотно, — я все давно хотел тебе сказать… Тот теневой разлом открылся совершенно неожиданно, непредсказуемо. Просто на ровном месте. Я до последнего думал, что это аномалия или еще хуже, портал в какое-то более жуткое, чем Константа, измерение. Новая игрушка Максвелла. Венди говорила обратное. Она верила, что это наш шанс выбраться. А я отказался пойти с ней. — Уилсон, ежась от холода, снова спрятал лицо за шкурой и с большим трудом договорил: — Потому что если бы действительно в тот день проснулся в своей лачуге, то… Не знаю, что делал бы. Ждал вышибал? Снова пил в одиночестве, пытаясь забыть все то, что здесь видел? Я струсил, Уиллоу. И много раз потом пожалел об этом. Особенно, когда ты сказала мне, что у Венди все хорошо. А теперь… Она ведь ищет меня, да? Она ведь даже не знает, откуда я родом. Впрочем, надеюсь, она хотя бы прижилась в Непостоянстве. Надеюсь, и я смогу когда-то, если спасусь. — Сможешь, Уилсон, — попыталась подбодрить его Уиллоу. Голова все рвалась от мыслей. Она чувствовала вину: и за когда-то сожженный лагерь, и за обмен с королевой. И за Венди. Отчего-то не выходило прямо сказать, что та теперь юная девушка, завсегдатая балов и вечеринок, что наверняка хочет забыться, уже не верит, что отыщет его — для всех погибшего Уилсона Персиваля Хиггсбери. Конечно, еще хотелось расспросить, даже возмутиться поступком джентльмена-ученого. Еще бы! Отпустить Венди совсем одну. Променять на мнимую, временную безопасность. Но что-то подсказывало — сейчас не время. Сейчас нужно вновь собраться с силами, эмоции сжать в кулак, оставить до лучших времен. Внезапно Уиллоу почувствовала холодную, заледеневшую руку джентльмена-ученого у себя на запястье. Потом ниже, на ладони. — Больше я такого не допущу. Обещаю. Пусть все будет, как ты сказала. Будем держаться вместе. Даже если Константа, Максвелл или эта неведомая Чарли попробуют нас разлучить. А знаешь, — впервые за разговор Уилсон воспрянул духом, пытаясь выдавить из себя улыбку, — давай, если когда-нибудь встретимся в Непостоянстве… — Уи-и! — не вовремя перебил его звонкий поросячий визг. Похоже, это Наф-Наф возвращался с разведки. — Человеки, человеки! Хр! Моя принес! Моя принес! Из-за снежного холма поросенок появился облаченным в две шкуры: уставшим, но довольным. Держащим на плече горсть хвороста, а в копытцах пару кроличьих тушек. — Принес! Принес! Моя — герой! Моя покушать принес! Уиллоу подбросила еще немного веточек в костер, окинула Уилсона добрым взглядом и тоже улыбнулась, как бы отвечая без слов. Рыжие языки пламени триумфально взвились на ветру, потянулись к хворосту, желая разрастись в настоящее кострище. В кои-то веки ночь обещала быть сытой и теплой.

***

Горячая, только с костра крольчатина обжигала язык, согревала горло, приятно насыщала урчащий, изголодавшийся желудок. Наконец вышло просто поесть. Без боев со смертельно опасными машинами, без борьбы за жизнь напарника. Просто спокойно расслабиться у костра. Еды было мало. Еды всегда было мало. Уиллоу тщательно пережевывала каждый кусочек, тоскливо вспоминая, как когда-то могла просто перейти дорогу и купить в магазине все что вздумается: от помидоров и яиц до сочных свиных вырезок и бекона… И почему опять пошли мысли о свиньях? Насколько бы голодной Уиллоу ни была, в ее голове опять появился образ того самого свина. Того, который мог оказаться братом Уолтера. Огромного, страшного. И все же… Интересно, каково это, будучи заколдованным человеком, пойти на ужин этим же людям, лежать кусками мяса в их тарелках из листьев… В тарелке самой Уиллоу! Переборов секундное отвращение, она вновь надкусила кроличью ножку. Не хотелось думать, что тот отвратительный свин — один из братьев, однако выбросить это из головы никак не получалось. Не получалось и в день встречи с Наф-Нафом, и на протяжении всей дороги в горы. Что бы там ни говорил Уилсон про поросят и их размеры, как бы ни успокаивал, жуткая мысль продолжала всплывать в голове. Особенно сейчас, когда джентльмен-ученый наверняка и забыл про тот разговор. И Уиллоу часто смотрела в глаза Наф-Нафа: чуть влажные, с широкими черными зрачками. Встречала взгляд, явно не обремененный интеллектом. И все же… Он был очень добрым, наивным. Как ни крути, этот поросенок так много сделал для них с Уилсоном. Пожалуй, даже больше, чем следовало бы. Как ни крути, проклятый мальчик Уолтер наверняка ненавидел свою уродливую поросячью оболочку. А что если… Когда-то и его самого придется съесть? Интересно, сколько дней в голодном безумии нужно провести, чтобы не сомневаясь пустить друга на мясо? Что-то в душе, не то надломившееся, не то кровожадное, тут же намекнуло — не очень много. Луна вальяжно выплывала из-за горных вершин, бликуя зловещим светом. Огромная, бледно-желтая с белесыми оттенками. И где-то очень далеко, то там то тут доносился пронзительный многоголосый вой. Очевидно, это гончие рыскали в поисках пищи. Их эхо разлеталось на многие и многие мили. Они тоже голодали, сбивались в стаи на охоту. Будто славили ночное светило. — Голова кружится… О, Максвелл… — все бормотал джентльмен-ученый, массируя виски, — никак не привыкну! С неба снова сыпали крупные хлопья снега. Холод становился все ощутимее. И ни костер, ни теплые шкуры не спасали от насморка, от противных мурашек по всему телу. — Тебе нужно еще отдохнуть, — сказала Уиллоу, глядя, как нездорово побледнело лицо Уилсона. — Выспишься как следует, а завтра выдвинемся. Горы совсем рядом. Там мы будем в безопасности… Надеюсь… — Верно, — поддержал джентльмен-ученый, — и ты должна выспаться. Сколько вы с Наф-Нафом уже так в пути? Завтра стоит пораньше встать и ускориться. В горных пещерах хотя бы не гаснет пламя, не валит этот мерзкий снег, будь он неладен! Тяжелые всхлипы доносились рядом. Наф-Наф, не смотря на массивное, упитанное тело, тоже ежился на морозе. Доедая мякоть, чавкал и безрадостно бормотал: — Человеки не находить братов… Не находить братов! Моя старайся. Моя помогай. А братов не находить… — Брось ты, здоровяк, — махнул Уилсон, — найдутся скоро твои братья. — И мы попросим Максвелла вас расколдовать! — поддержала Уиллоу. — Скоро, Наф-Наф. Только дай нам поспать, дай перевести силы. Мы же почти у цели. — Человеки спать… — сердито вздохнул поросенок. — А моя? Моя не спи? — Ты будешь охранять. А ближе к утру спать, а мы охранять. Идет? Его мордочка так и осталась недовольной, скуксившейся. В глазах мерцал какой-то не то испуг, не то недоверие. Уиллоу понимала, что они поступают нечестно по отношению к поросенку. Далеко не впервые. Вот только в этот раз правда стоило отдохнуть. А уж если что случится ночью, Наф-Наф и предупредит громче всех, и отпор даст любому неприятелю. — Моя устал. Моя страшна… — вдруг признался Наф-Наф, указывая копытцем в сторону перелеска. — Там волк… Много… Моя страшна! Руки Уиллоу еще грел плюшевый медвежонок, она посмотрела на него и тут же сообразила: — А ну не вешать нос! Никого там нет. А если и есть, то очень далеко и нас они не найдут. Давай-ка, возьми это, здоровяк. Под дальнее эхо Берни оказался в лапах удивленного, резко поднявшего ушки Наф-Нафа. — Твоя давай дохлый зверь? — Нет, он не дохлый. Он просто игрушечный. Это Берни, познакомься, — представила игрушку Уиллоу, нервно и глупо улыбаясь. — Наф-Наф, это Берни. Берни — это Наф-Наф. Поросенок неосторожно провел по ворсу игрушки, покрутил ее. Потом приблизил к себе, принялся внимательно рассматривать, приговаривая: — Берни — малой. Берни не защищать… От волк не спасать… — Так это он сейчас такой крохотный! — снова принялась ободрять его Уиллоу. — А если какая тварюга выйдет, так он сразу станет большим и сильным. Таких тумаков отвесит! Вот увидишь. Ты только обнимай его покрепче ночью, ладно? Я вот всегда обнимала. Ему ведь тоже страшно. Поросенок промолчал. Повернул мордочку к перелеску, а потом опять подозрительно посмотрел на Уиллоу. Наверняка ведь не верил. Даже с его скудным интеллектом несложно догадаться, что таких чудес не бывает. И что уж там? Уиллоу сама себе не верила и боялась. Просто умело и стойко скрывала страхи, унимала дрожь. Знала ведь — дай слабину, и придут тени. Никакой Берни не спасет. Конечно! Уж какие бы странные вещи не происходили в Константе, ожившая игрушка — перебор. Что-то возможное в ночных кошмарах самой Уиллоу. — И это возьми, здоровяк, — неловко добавила она и протянула остатки крольчатины, — проголодаешься еще ночью. Дежурить голодным — не дело. — О-о! А вот это моя понимать! — сразу обрадовался Наф-Наф, взявшись за копье и всем своим видом показывая готовность сторожить привал. — Но человеки меня поменять… Обязательно поменять. — Поменяем, здоровяк, — сказали они с Уилсоном в унисон. Одной проблемой стало меньше, хоть Уиллоу до сих пор переполняли самые гадостные чувства. Все же прошло уже две недели, близилось полнолуние, и вот интересно… А что будет после очередного перевоплощения поросенка в мальчика? Каково будет смотреть в глаза Уолтеру? Каково сказать правду о братьях? Было интересно и другое: а помнит ли мальчик все то, что творилось с ним в поросячьем обличье? Ответы лишь предстояло узнать. — Эй, Уиллоу, поможешь? — окликнул ее джентльмен-ученый. Он с усилием взгромоздил на плечи целых три шкуры и, морщась, перетащил их к костру. Затем лицо Уилсона расслабилось, и он, перебирая ветки, принялся мастерить подобие спальных мест. Без лишних слов Уиллоу помогла принести найденную по дороге солому, стала плести небольшие подушки. Уже чуть позже они вместе взялись за остальные шкуры и… Все плохие мысли стали утекать. Чувствовалась только приятная боль в мышцах, легкое покалывание мороза на разгоряченных щеках. Предвкушение как всегда прерывистого, недолгого сна. Хотелось поскорее скрыться от холода, дать согреться окоченевшим пяткам. Единственное — спать, по-видимому, придется бок о бок с джентльменом-ученым. Смущалась ли Уиллоу? Самую малость, перебирая какие-то очень далекие, неприятные, в общем-то никак не связанные с Уилсоном воспоминания. И все же в ком в ком, а в нем она была уверена. Уилсон целиком и полностью оправдывал свой джентльменский титул. Он бы не стал приставать в ночи, не перетянул бы на себя последнюю шкуру, оставив замерзать. Конечно, матушка учила не доверять людям, даже самым хорошим, но все ее наставления канули в прошлое. Остались в цивилизованном рафинированном Непостоянстве. Луна, наконец, перевалила за горные вершины и замерла на небосводе. Так ярко озарила окрестности, что чуть слепило в глазах. Как днем. Осмотришься — и вся равнина словно на ладони. Любую опасность можно увидеть. Теней отпугнуть. Постепенно вечно тревожное сердцебиение Уиллоу стало выравниваться, звучать в четком размеренном ритме. — Добрых снов, — устало пожелал джентльмен-ученый, подкладывая солому, кутаясь в шкуры, забиваясь на самый край и крепко обхватывая себя руками. — Отдыхай, Уилсон, — ответила она, добавляя веток в огонь, раздувая его, даже любуясь. Мгновение спустя Уиллоу чуть затаила дыхание и скользнула под шкуры. Сделала это так осторожно, как только возможно, лишь бы не потревожить напарника. Легла и отвернулась, немного тоскливо бормоча: — Добрых снов… Хотя сны все равно мне не снятся. Одни кошмары. И вскоре воцарилась такая непередаваемо чуткая тишина… Даже гончие затихли, запрятались или убежали куда-то далеко прочь. Вдруг стало так спокойно. Умиротворенно. Особенно приятно было осознавать, что рядом целых два надежных защитника. Только ветер и незвучное пение Наф-Нафа время от времени слышались то там, то тут. «Не бояться серый волк, Серый волк! Серый волк! Где твой бродит, глупый волк, Старый, страшный волк?» Прошло сколько-то времени, а сон так и не приходил. Уиллоу упорно старалась не шевелиться, не открывать глаза, считать овец, но… Часто спиной ощущала, как ворочается джентльмен-ученый. То на один бок, то на другой, то ложится на живот. Постанывает, задевая ее рукой, хватаясь за выколотый глаз. Хрипло, болезненно вдыхает ледяной воздух. Словно ощущает холод сильнее, чем кто-либо. Вдруг Уилсон опять повернулся и замер — его дыхание защекотало ухо. Лицо оказалось всего в нескольких дюймах. — Как холодно, М-макс-свел… — стуча зумами, повторял он. — Есть ли вообще предел этим заморозкам? Он выдавливал еще что-то уже в полудреме. Как будто бредил: о научной машине, о друзьях, о самой Уиллоу… А она все слушала, проникалась жалостью, уже не стесняясь касалась его плеч, нашептывая, как все будет хорошо. Вот буквально завтра. В крайнем случае еще через пару дней. Нужно только потерпеть. Нужно… — Холодно… Звери… По телу вдруг пронеслась липкая волна мурашек. Как змея, проползла и цапнула где-то под ключицей. Вспотели ладони. И тогда она стыдливо, едва слышно, вслушиваясь в болезненные стоны, предложила: — Уилсон… Если хочешь… Можешь прижаться ближе. Я раньше так Берни обнимала… Только смотри у меня! Без лишних касаний! Пожалуйста… Поджилки предательски дрожали, и эта дрожь стала только сильнее и неприятнее, когда тот так же смущенно, неуверенно спросил: — А ты не обидишься?.. Их взгляды внезапно пересеклись. На пару мгновений. Щеки Уилсона — ярко красные. Не то от переохлаждения, не то от неловкости, нерешительности. Зрачок в правом глазу расширился и… Они оба отвернулись. Не смогли так долго. Повисла напряженная, такая тягучая пауза. И только песенка поросенка все неуместно витала в разреженном воздухе.

***

Тьма касается век и кончика носа, кутает тело. Вальяжно гуляет меж каменных стен, тушит редкие факела. Стук. Еще стук. И сердцу становится больно. Грудь мучительно вздымается, точно поперек легких встали осколки мелко дробленного стекла. Уиллоу смотрит по сторонам — пустота. Ни Уилсона, ни поросенка. Только где-то вдалеке виднеются расписные колонны. Они украшают зал, устремляются вверх, в пустоту, в космос. Но… Разве в таких местах не положено быть богатым убранствам? — Опять мучают кошмары, да, душечка? — раздается до боли знакомый густой альт. Пахнет розами, анисовыми духами и немножечко смертью. Затылок щекочет холодное сбивчивое дыхание. Уиллоу оборачивается и… — Ты бы хотела видеть ее вместо меня, да? Мозг упорно отказывается воспринимать увиденное. Да и услышанное тоже. Перед Уиллоу зловещая молодая женщина в старинном черном платье. Она держит отрубленную голову за слипшиеся волосы. Смотришь — вспоминается, как когда-то они были собраны в тугую прическу, а теперь превратились в зловонную бледную паклю. — Матушка… — надсадно шепчет Уиллоу и больно сдавливает рот ладонями, не давая истерике вырваться. — Огонь всю жизнь калечил тебя, а ты пытаешься его приручить. Забавно. И мысли такие темные-темные. Да-а! Я в тебе ни разу не ошиблась: ты очень жестока, — опять корит ее женщина, делает паузу, всматривается, а потом добивает: — К тому же еще и людоедка! У стен начинают медленно вырисовываться очертания лиц. «Людоедка, людоедка!» — внимают они повелительнице. Уиллоу смотрит под ноги, тяжело сглатывает. Видит, что стоит на дробленых костях. Догадывается: пол выстилали телами жертв Константы. — Ты как язык проглотила! — возмущается женщина. — Нет бы проявить толику любезности! Нет бы сказать: «Я тоже рада тебя видеть, Чарли!» — Привет, Чарли… — сквозь зубы, каким-то совершенно невероятным образом выдавливает Уиллоу. И вот эта самая Чарли швыряет голову в сторону, как баскетбольный мяч. Расхаживает по залу, придерживая подол платья, и продолжает нести откровенный бред: — А лучше так: «Да здравствует Шарлотта Первая! Да здравствует королева Константы, добрая дочь Непостоянства». Уиллоу кривит губы, едва сдерживает эмоции. Она научилась этому, пока лечила Уилсона и разводила костры каждую ночь. Она лишь самую малость боится эту выскочку, словно сотканную из теней. Она хмурит брови и отворачивается. Главное не смотреть на то, что осталось от матушки. Главное побороть подступающую рвоту… — Тебе совсем не весело, душечка? — все вопрошает Чарли. — Так давай устроим бал! Как тогда, в день твоего сожжения! Тебе же тогда было весело? Впрочем, не отвечай. Сейчас, сейчас! Джентльмены, — дает она торжественный клич, — музыку! Музыку! Понурые, вросшие в стены лица покорно кивают, покачиваются в такт ворвавшейся в зал мелодии в стиле рэгтайм. И неохотно, без задора подпевают, кряхтят: «Люблю ее по радио! Через много миль!» Вся эта жуткая какофония постепенно сливается в протяжный стон, Уиллоу вновь смотрит на Чарли, а та начинает терять человеческий облик, сбрасывает одежды, превращаясь в фигуристую тень. Ее янтарные глаза мерцают в ритме безумного танца, и демоническим эхом по залу разносится: — Танцуй, веселись! Ведь ночь коротка. Истинное зло уже совсем рядом. Смотри не поддайся его чарам! А то у нас станет слишком много общего! — Убирайся прочь, — утробно рычит Уиллоу, — не хочу я танцевать. Вот сейчас как щипну… — пальцы застывают в дюйме от собственного же запястья. А потом ногти с такой силой впиваются в кожу, что… Все затихает: и музыка, и голоса, и хруст костей под ногами. Лишь на прощание вполне человеческий голос тихо, словно вырываясь из плена теней, добавляет: — Не растеряй человечность, дитя… Гортань неприятно обжег ледяной воздух и вырвался обратно с сухим кашлем. Уиллоу резко раскрыла глаза, принялась стряхивать налипший снег, испуганно глядеть по сторонам, ища то там, то тут демоницу из сна. — Убирайся! Иначе я сожгу тебя! — хрипло и неосознанно, как по инерции, повторяла Уиллоу. — Отправляйся обратно в ад, Чарли! — Тише-тише! — вдруг зазвучал чей-то голос, сперва даже показалось, что Уилсона. Маленькие, но крепкие руки надавили на плечи. В испуге Уиллоу отпрянула, рисуя образ приближающейся демоницы. А потом ощутила несколько несильных пощечин, и в глазах задвоился знакомый силуэт. — Прекрати! Прекрати, Овечка! Тут нет никакого Чарли! Это я — Уолтер, — испуганно лепетал детский голосок. Обычно после таких кошмаров Уиллоу подолгу спрашивала себя: «Я сплю или уже нет?» Но в этот раз она предельно быстро пришла в себя. Уолтер и впрямь волновался: сперва протянул комок снега, предлагая умыться, а потом вложил медвежонка Берни в дрожащие от испуга руки, шепча: «Вот, теперь тебе нужнее будет». Поразительно и то, что они не разбудили Уилсона. Джентльмен-ученый все спал мертвецким сном, громко сопел, ворочался время от времени. Прислушаешься, а ему тоже страшно и тоже снится что-то нехорошее… Он жал руки к груди, бормотал что-то несвязное, морща усталый лоб. — Не бойся, Овечка, дыши, — снова подал голос Уолтер, — это просто сон. — Нет, нет, все в порядке. Все в порядке, правда. Прости… Стало очень неловко. Стало предельно не по себе. Во-первых, Уиллоу искренне считала: то самое магическое полнолуние наступит лишь через день. Во-вторых, им с мальчиком предстоял долгий разговор: и о братьях, и о дальнейшей судьбе их маленькой, но крепкой команды. И все бы ничего, вот только сама Уиллоу не была готова. Банально не знала, как объяснить Уолтеру, почему вторую неделю кормит обещаниями, в которые сама не верит. Тут не обойтись вкусностью или пустой угрозой. Тут перед тобой человек, а не свин… Они перебрались к костру. Через пару минут или немного больше. Уиллоу не считала. Она лишь набрала веток, принялась подкидывать. Языки пламени охотно пускались в пляс, едва колыхаясь в безветрии. Присмотришься, обласкаешь их взглядом, и кажется, будто в основании костра пылает нерешительность, задыхаются давние страхи. — Ты вроде просил поменять тебя, да? — как будто в пустоту спросила Уиллоу, вороша ветки. — Не-ет, Овечка, — бодро ответил Уолтер, — это тебя Наф-Наф просил, а я могу не спать хоть всю ночь! Терпкий запах тлеющих углей немного успокаивал, напоминал о вкусной пище. Уолтер все суетился, наслаждался своей подлинным обличьем: ходил вокруг да около, радостно рассматривал человеческие ладони, поправлял курчавые темные волосы, и говорил как будто сам с собой, не глядя на Уиллоу: — А здорово мы этих глупых шахмат, а? Вот бы Уоллес с Вилли обзавидовались, если узнали. Как я их! Набросился на того слона и давай! Давай лупить по самому кумполу, пока он искорками не посыпался! Да! Я хорош! Я хорош, Овечка! — На счет Вилли и Уоллеса… — проговорила Уиллоу с такой осторожностью, что слова едва не затерялись в треске веток и поленьев. — Мы их почти нашли? Здорово! На смуглом лице Уолтера все играла самодовольная улыбка, живо двигались тонкие брови. — Да, но… Но нет. Мы идем к Максвеллу. Там, по радио, он сказал, что поможет. «Осталось добавить, что одного из братьев наверняка еще и съели», — противно лязгнуло в мыслях. — Поможет? Максвелл? — Уолтер плавно опустился на корточки и, посмотрев на Уиллоу через огонь, серьезно продолжил: — Нет, Овечка, он не поможет: ни мне, ни вам с… ну, тем господином, — указал он на Уилсона. — Максвелл кто угодно, но не Волшебник из страны Оз. И нас с братьями он ни за что не расколдует, пока не приведем ему девчонку… Венди или как ее? — Да, Венди, — кивнула Уиллоу и, сильнее сжимая Берни за пазухой, откровенно призналась: — Ее тут нет, Уолтер. Венди давно в другом месте… Она в нашем мире. Я должна была сказать тебе об этом. — А… Так вот оно как… Взгляд мальчика опустился. Пальцы крепко сжались в замок. — Но мы скажем Максвеллу об этом, и он расколдует вас с братьями! Зачем ему теперь Венди, зачем ему какие-то дети, подумай? — Действительно, совсем незачем, — безучастно бросил Уолтер и отвернулся, — раз девчонки нет, то и толку от нас никакого. От нас можно… — следующее слово прозвучало словно чьим-то чужим взрослым голосом, — избавиться. Нет, Овечка. Уж лучше навсегда остаться хрюндлем, чем пойти на верную гибель. Отложив Берни, Уиллоу подошла к нему, попробовала заглянуть в глаза, ободрить, а тот опять от нее отвернулся и крепко зажмурился. На щеках так и мерцала выступившая влага. — Быть свином тем хорошо, что меньше думаешь. Утром… — безрадостно шмыгнул он, — утром я опять стану поросенком и соглашусь идти куда угодно за пару отбивных… Но я-то не хочу… И знаешь, в полнолуние я чувствую себя настоящим. Хочу избавиться от поросячий кожи… Но без помощи Максвелла. Он — чудовище. Вот увидишь, Овечка, он сделает только хуже, в нем нет и толики сострадания. Они замолчали, и все пространство вокруг замерло, точно в ожидании ответа. Предвкушая, чем же закончится этот разговор. — У меня же нет другого выбора, да? — еле-еле подал голосок Уолтер. Ответ очевиден. Уиллоу только кивнула и, чтобы вновь разбавить тишину, с усилием и болью в душе подытожила: — Зима в самом разгаре. Мы или договоримся с Создателем, или замерзнем. Мы уже чуть не замерзли. А помнишь, как мы голодали?.. После этих слов Уолтер наконец поднял глаза: темные, с инеем на ресницах. Он посмотрел с каким-то недоверием. Уиллоу даже почудилось, что мальчик увидел в ней предателя. Что-то вызывающие и горькое было в этом взгляде. — Ты просто ничего не знаешь о Максвелле. Лучше поспи еще, Овечка. И она не выдержала, оставила Берни у костра, а сама встала и быстро направилась к Уилсону. Хотелось забиться обратно под шкуры, спрятаться, уткнуться оледеневшим носом в крепкое плечо джентльмена-ученого. И… Думать о чем-то хорошем, о чем-то другом. «Слабачка!» Потом захотелось еще как-то мысленно уколоть себя. Только гораздо больнее. И попробуй теперь усни, зная, что по твоей вине страдает один ни в чем не виноватый мальчик. Горькая правда лучше сладкой лжи. Ну а если он прав? Если Максвелл в обмен на снятие проклятия попросит о чем-либо совсем ужасном… А цена возврата домой? Какова она? С этими мыслями Уиллоу все плотнее куталась обратно в шкуры, безуспешно пыталась задремать, вслушиваясь в сухое сопение Уилсона, его грузные вздохи. Полная луна, казалось, становилась все ярче и ярче. То там, то тут вспархивали какие-то птицы или… Бог его знает кто. А от костра доносились сначала обрывки фраз, а потом строки из какой-то не то сказки, не то песенки. Неужели Уолтер общался сам с собой? Неужели так истосковался по нормальной речи? Хотелось пойти, поддержать, поболтать про что угодно на свете. А было так стыдно и неловко, что… Уиллоу крепко сомкнула веки. Все, о чем она мечтала сейчас, так это о волшебных пилюлях от нервов. Хотя бы о парочке капсул. Чтобы принять и заснуть долгим-долгим сном без кошмаров. Проспать так целые сутки. А потом почувствовать, как ласковый солнечный свет щекочет веки. Как матушка зовет умываться, как заплетает в два хвостика непослушные густые волосы. «Это все сон, все хорошо. Константы не бывает. И никаких ученых тут нет! Свиньи говорят? Каков вздор! Садись и завтракай! Между прочим, твой любимый сэндвич с беконом. Это все тебе приснилось!» — слова как будто впрямь ласково прозвучали над ухом и сладко отозвались в сердце. Тревожная дрема все сильнее накатывала, обволакивала худое замерзшее тело. Никуда не ушедшая усталость напоминала о себе болью в коленях. Уиллоу опять поежилась, крепко-крепко, уже без всякого стыда, обхватила плечи джентльмена-ученого.

***

Тьма рассеивается, пугается то там, то тут вспыхивающих факелов. Огромный, но пустой зал еще кажется таинственным и опасным местом, только теперь… Он наполняется искусственным сиянием: из расщелин в каменных стенах бьют холодные дымчато-белые лучи. Щурятся, стонут от недовольства вросшие в стену лица. Уиллоу делает несколько нерешительных шагов. Зачем? Она точно не знает. Просто нужно куда-то идти, нужно любой ценой отыскать выход из ночного кошмара. И лишь кости под ногами хрустят все громче и громче. И лишь призрачные голоса кругом просят о помощи, а как помочь, Уиллоу не знает. Хочется прокричаться, выплеснуть все наболевшее. Послать к черту и голоса, и этот слишком яркий свет, и затхлый запах гибели. Чтобы потом… По второму кругу начать искать выход из зала. — Потерялась, милая? Альт Чарли звучит, как грустная виолончель. Демоница показывается не сразу: прячется за гигантскими колоннами, машет ручкой, словно кокетничая. Кутается в длинную, похожую на паутину шаль. — Я? Потерялась? Вот еще! — дерзит в ответ Уиллоу. А зачем, снова не знает. Просто хочется в кои-то веки утереть нос этой полутени, этой странной женщине, этой ехидной выскочке. Кто она вообще такая и кем себя возомнила? — А, по-моему, потерялась! «Потерялась! Растерялась!» — внемлют Чарли жуткие каменные лица. Уиллоу осознает, что это просто очередной кошмар. Не более. Продолжение прошлого. Нужно только найти выход и проснуться. Правда, теперь она не торопится. Уж очень хочет отомстить за Уилсона… Хотя бы словесно. Уж очень интересно, что дальше будет делать манерная, самопровозглашенная королева. — У тебя здесь нет власти, — цедит Уиллоу, чувствуя себя совсем крохой по сравнению с высокой полутенью. — Больше ты ничего не сделаешь ни мне, ни моим друзьям. Максвелл и тот страшнее тебя во много раз! Чарли раскатисто смеется, гуляет по залу, колдуя, наполняя жизнью увядшие ярко-алые розы. Она заплетает цветы в венок, смотрит на Уиллоу лишь украдкой и говорит так несерьезно, словно играя: — Если Максвелл такой ужасный, зачем же ты ведешь к нему друзей? Вот одноглазый пушистик чем заслужил? А мальчонка? Он же не хочет, и мы обе это знаем. Уиллоу не находит подходящих слов, теряется, и в самый тревожный момент Чарли зачем-то надевает розовый венок ей на голову. Точно колпак круглой дуры. — У меня нет выбора! — Выбор есть всегда, — ехидно парирует Чарли, — пушистику уже ничто не поможет, а вот с мальчонкой все неоднозначно… Мы могли бы направить его. — Направить? Уолтера? — язык предательски заплетается. Уиллоу слишком много думает, боится, что это какая-то ловушка, которая вот-вот может захлопнуться. Пускай даже во сне. И все же… Она смотрит на демоницу, тая слабую надежду. Будто от этого пустого разговора взаправду что-то зависит. — Ну да, направить, — спокойно повторяет Чарли. — Мальчонка потерял братьев и очень жаждет воссоединения. Вот только… Воссоединение — затея сомнительная, мягко скажем. Он же по их вине тут и оказался. Ты же не знаешь всей правды. — И что? Это просто детская шалость! С братьями ему будет лучше. В янтарных глазах Чарли пляшут любопытные огоньки. Ее дыхание чувствуется на расстоянии вытянутой руки. Она немного напряжена, хоть и пытается казаться надменной, невозмутимой. — Все равно ничего не изменить, — жмет плечами Уиллоу, постепенно втягиваясь в казалось бессмысленный разговор, — ты — лишь мой кошмар. А Создателю нет и не будет дела до мальчиков. Будем честны. — Конечно нет, он же бессилен… Слова на какое-то время застывают в сухом пыльном воздухе, а потом эхом разлетаются по залу, повторяются говорящими головами, отскакивают от стен. Отзвуки еще слышны меж перемолотых костей. — Да и Создатель, будем откровенны, это слишком громко для Макси, — добавляет демоница с пренебрежением, — шарлатан и любитель непотребств. Эти его заклинания, фокусы… Такая вульгарщина! Выбеленные пальцы бесцеремонно касаются кончика носа Уиллоу. Она жмурится, но не отходит назад. Только чувствует плавно пришедшее на смену страху отторжение. Она слушает странные речи и все чаще сомневается, думает: а сон ли это или все-таки… Какое-то карманное измерение, о котором знают только они с Чарли. — Вернуть братьев не проблема. Даже если кого-то из них съели. Но ты правда хочешь этого? Может, все просто пойдет своим чередом? И Уиллоу долго молчит. Непроизвольно кивает. И что-то внутри резко сжимается. Она как никогда жаждет сдержать данное Уолтеру обещание. Кровь больно пульсирует, давит в висках. Сердце сбивается с ритма, колотится, как ему угодно. И тут Уиллоу начинает проклинать себя, корить безмозглой дурой… Вот чепуха! Она же правда почти поверила своему кошмару! Кошмару, который, однако, лишил напарника глаза… А теперь дальше сводит с ума: издевка за издевкой. Это же просто сон! Сон ведь?.. Впрочем, когда-то и Константа казалась сном, а теперь она как никогда реальна, осязаема. Похожа на хитроумную ловушку. И все же кто такая эта Чарли на самом деле? И как проникла в ночную дрему? Одно читалось ясно: помогать по доброте душевной она точно не будет. Ярко-белое сияние становится все ощутимее, заполняет зал. Тонкие полоски света стелются по полу, как бы указывая выход. Демоница берет Уиллоу за руку, вальяжно ведет за собой, не оставляя ни малейшего шанса на сопротивление. И сладко говорит: — Что ж, принцесса, я постараюсь помочь тебе. Все-таки мне неловко за пушистика и его глаз… Эти тени. Их темные желания. Бр-р! Иногда даже я не в силах им отказать… Звучит все это предельно неискренне, наигранно. Уиллоу только убеждается в этом, когда Чарли просит… Нет, настаивает об одолжении. — Мальчонка, так уж и быть, получит что заслужил, но взамен я овладею частичкой тебя. Взамен ты выполнишь мою просьбу, покорно скажешь: «Да, моя королева! Да, милая Шарлотта. Да, душечка!» Нет, не сейчас… Когда я снова к тебе приду и скажу. Эти слова она смакует, повторяя из раза в раз. Прибавляет шаг, лавирует меж колоннами и принимает истинную, теневую оболочку, скидывая шаль. Уиллоу пытается вырваться, пытается что-то сказать, а язык, губы упорно не слушаются ее. Из обрывков мыслей, звуков она старается соткать слово «Нет». Делов-то! Это же так просто! Нужно лишь… Зал окончательно тонет в белесом свечении, растворяется и плывет перед глазами. И на прощание Чарли как бы неосторожно роняет: «Ради нашего же блага!» Сначала чьи-то ледяные пальцы коснулись предплечья. Потом они стремительно поднялись выше. Кто-то настойчиво потормошил Уиллоу за плечо, повторяя из раза в раз: — Вставай, вставай скорее! Перед глазами все таял образ таинственной Чарли, гудели каменные лица и зловеще гулял свет. Уиллоу чуть разомкнула веки и постепенно стала понимать, где находится, чувствовать снежники на потрескавшихся губах. Это пограничное состояние между кошмаром и реальностью она терпеть не могла. Уже не просто напряженный, а надрывный голос повторил: — О звезды-атомы, да вставай же ты! И кто-то больно сжал ее ладонь, стремительно потянул на себя. Уиллоу коротко выдохнула, буквально выскочила из-под теплых шкур. В нос ударил ядреный воздух. Спросонок удалось различить узкое лицо джентльмена-ученого, его топорщащиеся волосы и окровавленную повязку. Потом из белой пелены взгляд панически выцепил Уолтера — не менее встревоженного, съежившегося, тараторящего фразу за фразой: — Сэр, поймите… Я и есть Наф-Наф, мисс Овечка должна была вам рассказать. Я ищу братьев, а потому помогаю вам. А еще мне не с кем пойти больше, а еще… — Да тихо ты! — шикнул Уилсон, словно в мальчике ничего необычного-то и не было. Так… Новый образ хорошо знакомого поросенка. Взгляд недоверчиво опустился ниже: в плотно сжатых руках у Уилсона копье, с ним наготове духовой дротик. И лицо джентльмена-ученого было сосредоточенно настолько, что желваки играли на скулах. Уилсон молчал, вслушивался в нарастающий вой ветра. Молчание продлилось минуту, может, две. Но вскоре он тихо, как разведчик, проговорил: — Там вдали кто-то идет… И не один. — Гончие, да? — подхватил Уолтер, но так и не услышал ответа. Начиналась пурга, и проворные потоки воздуха срывали покровы с сугробов. Уиллоу вглядывалась в темную даль, куда указал джентльмен-ученый, не понимала, что он там увидел и чего испугался. Однако воображение само принялось рисовать жутких, отвратительных существ, что могли обитать в белом саване. Еще свежи были воспоминания о стайке гончих, покромсавших бифало. И как-то сам собой напрашивался вопрос: что, если есть кто-то сильнее, хитрее, в конце концов, устойчивее к морозу, чем адские псы? …А немного позже из снежной пелены прорезались огоньки: крохотные, суматошно гуляющие из стороны в сторону. На ум сразу пришло одно: примерно так к своим жертвам приближается рыба-удильщик. Уиллоу как-то читала о такой в книгах. Она живет на огромной глубине в вечном мраке, приманивает жертв на свет, а потом… Неважно, что делает. Неважно зачем. Надо было гнать прочь подобные мысли. — Если эта тварь сильная, — осторожно пошевелил губами Уилсон, — кидайтесь врассыпную. Я задержу ее. — Не волнуйтесь, сэр, — зашептал Уолтер, –солнце уже начинает проглядывать. Там, за горами. Рассветет, и я снова стану свином, уж тогда-то… Тогда мы им таких тумаков раздадим, сэр! Я раздам! Я сильный. — Ш-ш! Джентльмен-ученый нахмурил брови, словно устыдил Уолтера за лишние разговоры. Тот послушно прикрыл рот рукой и замер. Еще несколько коротких, напряженных мгновений, еще миг, еще полсекунды, и из пелены стали прорезаться звуки. Обрывистые, слегка визгливые. Еще чуть позже они напомнили голоса. Человеческие голоса! Только снег тушил их, не давая разобрать и слова. С ними начинали медленно очерчиваться силуэты, правда, непонятно чьи… То ли действительно людей, то ли двух алебастровых призраков, парящих над землей. Одно ясно — это кто угодно, но не привычные константские твари. Огни медленно и таинственно приближались, колыхаясь на ветру, угасая. Наконец, Уиллоу с трудом различила, как два высоких голоса перебивали, даже перекрикивали друг друга: — Плохая затея… Очень плохая затея, Уоллес! Говорю тебе, нет там никого! Мне страшно… И холодно… Пойдем отсюда, а? — Заткнись! Я видел там костер! А если я что-то видел, значит, там что-то есть. Я никогда не ошибаюсь, цыпленок. Если там есть костер, то есть и припасы. Вернемся без них — рассердим Свинстона. Неделю потом будем дерьмо разгребать. Этого хочешь, а, Вилли? — Не хочу, не хочу… — совсем жалобно отозвался второй голос. Кажется, все потихоньку вставало на свои места. Уоллес и Вилли — те самые братья Уолтера. Но неужели правда? Неужели это действительно они? Они… Взяли и возникли из ниоткуда. Вот так, по щелчку пальцев. Или… По воле Чарли, самопровозглашенной абсурдной королевы. Совпадение или оживший кошмар?.. Пока сложно было судить. Уиллоу аккуратно, краем глаза посмотрела на Уолтера. Тот молчал, но, уже готовясь к встрече, поправлял скаутский значок и галстук. Он все еще с опаской относился к Уилсону и, должно быть, с недоверием к ней самой. Особенно после их последнего разговора. Но в какой-то момент Уолтер дотронулся именно до Уиллоу, подмигнул ей и, сделав несколько решительных шагов вперед, хрустя снегом под ногами, выкрикнул вдаль: — Эге-гей! Ребята! — Ты что творишь?! — рассердился Уилсон, едва не набросившись на мальчика. Еще секунда, и он повалил бы его на землю, крепко зажав рот, если бы не сделал чего хуже. Однако издалека очень вовремя раздалось в ответ: — Люди, это вы? Люди! Уоллес, люди! Не может быть! Люди! — А ну захлопнись, цыпленок! Может это… Какие-нибудь другие разумные свиньи! — прорычал в ответ, похоже, тот самый Уоллес. — Ребята, идите сюда, идите к нам! Это я, Уолтер! — все продолжал голосить мальчишка, прыгая и быстро размахивая руками. Огоньки мерцали все ближе, и вот, уже немного погодя, из темноты вышли двое мальчишек. В тусклом свете факелов едва удалось рассмотреть их смуглые немного напуганные лица. Один из них крепыш: с повисшим внушительным подбородком и невзрачными прищуренными глазенками. Смотрел он ими, однако, вызывающе, свысока. Как, казалось, вообще несвойственно детям. Вроде, это и был тот самый Уоллес — старший братец, надерзивший Создателю. Другой же, Вилли, на его фоне смотрелся куда скромнее. Выцветший бушлатик не по размеру висел на щуплом тельце. Курчавые волосы были нелепо уложены набок, но выбивались из прически, стремясь принять первоначальный вид. Глаза скрывали круглые очки без линз. — Уолтер, чтоб мне провалиться, ты! — воскликнул Уоллес и торжественно хлопнул себя по пузу. — Мы думали, тебя сожрали звери, ха-ха! А оказывается, хр! — издал он уж очень характерный, поросячий звук, — ты нашел себе других человеков в банду. — Уоллес хочет сказать, что очень рад видеть тебя, — неловко пояснил Вилли, пряча взгляд, а потом, собравшись, добавил, — мы идем за вами с самого запада. — Да! С самого запада! — громко поддержал Уоллес. — Цыпленок Вилли круто вынюхивает трюфели! А в этот раз ему попались следы вас — человеков. Ну мы и потопали по ним. Думали, найдем лагерь, отберем припасы и метнемся назад к Свинстону. — Погодите-погодите, — вмешался Уолтер, — я не понимаю… Ребята… Какому Свинстону? — Ах, ты же не знаешь совсем… Потухший голосок Вилли все терялся за напором брата, с каждой фразой все повышающего голос: — К Свинстону — поросячьему королю, самому здоровому хряку в округе! «И сколько же у Константы правителей?» — с усмешкой в сердцах подумала Уиллоу, пытаясь вникнуть в абсурдный диалог. Одно ее радовало во всем этом. Нет, даже не радовало — ободряло. Раз Вилли и Уоллес здесь, значит, никого из них с Уилсоном они не съели. Значит, на ужин отправился самый обыкновенный свин. Почти такой же, как на прилавке в ее мире. И с души как камень сорвался, уступив драгоценному теплому свету — признаку человечности. Уиллоу чувствовала его внутри, ощущала пальцами, как он ютится в груди, греет. Она не представляла, каково будет говорить Уолтеру о съедении братьев, каково смотреть в заплаканные от ужаса и боли глаза. И как же все-таки хорошо, что все решилось само собой! Нет… Чарли решила. Как ни крути, а в такие моменты невольно начинаешь верить в чудеса. Даже демоница могла оказаться правдой. — Господа, господа! — из этих мыслей ее буквально выдернул певучий голос Уилсона. Мальчики все как один повернулись, приготовились слушать джентльмена-ученого. И тот немного несобранно проговорил: — Так вот, господа… Дети. Припасов у нас все равно нет. И этот малый, — указал он на Уолтера, — сейчас вам все объяснит. По правде говоря, мы думали, что это вы поделитесь с нами чем-то. — Рыбьи кишки, хр! — совсем не к месту вставил Уоллес. — Можем накормить вас рыбьими внутренностями. — С гнильцой… — добавил Вилли. — Да, с гнильцой! Но вполне нормальные такие кишочки. С хрючевом самый жир! — Нет-нет-нет, вы не поняли, — замахал руками джентльмен-ученый, — нам бы, знаете, пригодились палки, веревки… Вот если бы вы нам еще помогли немножко… — Помогать вам? Вот еще! Мы теперь служим королю этих мест — Свинстону. И никакие людишки нам не указ. То, что мы сейчас так странно выглядим, недоразумение, хр! По-по… — Побочное действие, Уоллес, — шепнул на ухо Вилли. — Ага! Оно самое. К тому же вы двое мне не нравитесь. От вас воняет Максвеллом. Последняя фраза прозвучала уж очень многозначительно. Удивляло, что Уолтер никак не реагировал на все это. Просто слушал, отдаляясь от Уилсона, сближаясь с братьями. И вот в какой-то момент он негромко, но четко сказал: — Господин, простите, не помню, как вас… Овечка. Кажется, нам с братьями нужно очень многое обсудить. Вы только не поймите неправильно… Уиллоу и Уилсон синхронно кивнули. И все поняли друг друга без лишних слов. — Ничего не поделать, идем греться, — пожала плечами Уиллоу, провожая джентльмена-ученого к костру. Она оборачивалась, глядя на братьев, вслушивалась в отголоски их разговора, различая что-то там про деревню свиней и сытую жизнь. Что-то про страшного Максвелла и нехороших человеков… Хотела ли она и теперь оставить Уолтера с этими ребятами? Скорее да, чем нет. Все-таки у них куда больше общего. И если этот Свинстон с его деревней правда существуют, то с ним хотя бы в теле Наф-Нафа мальчик будет в безопасности. А уж потом-то, когда-нибудь обязательно получится помочь им выбраться домой. Уиллоу верила в это. Они с Уилсоном расположились у тлеющего костра, в очередной подкинули немного веток. Словно накормили огонь. Он привычно, нестрашно заурчал от насыщения, взвился яркими языками назло снегопаду. Огонь стал если и не надежным, то хотя бы понятным союзником. И вот, всматриваясь в пламя, Уиллоу опять задумалась о грядущим: какой он этот Максвелл? Могли бы братья отправиться к нему вновь? Или же они все-таки уйдут к своему королю. Что решит Уолтер? — Ты знаешь… — усмехнулся Уилсон, — я недавно открыл глаза и изумился. Подхожу к этому же костру, а тут мальчик сидит. Мальчик, понимаешь? — с нажимом выделил он. — Выживший! Поверить сложно. На нашем привале еще один живой разумный человек. Знаешь, какое-то время я нарадоваться не мог. Пока… — он опять усмехнулся, только грустно, — пока мальчишка не рассказал всю правду. И о проклятье Максвелла и про то, что уже давно терпит вонючее свиное тело. Фу! И про… Хорошо, наверное, что эти юноши отыскали его. Я прямо вижу, как они сейчас заберут его с собой, к этому их… Свинстону. А мы что? А вот мы… Я все думаю про эти горы, и мне не по себе. Где-то на горизонте начинало медленно выползать и подсвечивать верхушки гор алое утреннее солнце. Свет обласкал сугробы, заблестел на них, пугливо коснулся носа и щек. — Уилсон. Я как раз хотела тебе что-то сказать… — Уиллоу тяжело вздохнула. Вот уже собралась рассказать и про Чарли, и про совершенно новые кошмары, терзающие ее. И про… Внезапно кто-то очень громко рявкнул. Кажется, Уоллес: — Так! Намылился опять к нему? Хочешь из поросенка стать жабой? Слизнем? Опарышем? Тебе нравятся опарыши? Забыл, на что способен этот черт в костюмчике с выпускного бала?! С человеками хочешь, а с братьями не хочешь? Решай давай! Хватит ломаться, как девчонка! Или с нами, или без нас! Все уже давно было понятно. Все решилось в момент воссоединения братьев. И теперь эти разговоры с кем пойти, с кем остаться были скорее формальностью. Понимал ли это Уолтер? Сложно судить. Но к костру он подошел лишь через долгие минуты: немного взъерошенный, дерганный. Сел на корточки и пустым взглядом окинул Уиллоу, пролепетал так тихо, стыдливо, будто напакостничал: — Овечка, я наверное… Я это… Я… — Так ты пойдешь или нет? — опять завопил Уоллес. — Сейчас совсем рассветет, а нам топать и топать! Уолтер отвлекся на мгновение, потом вновь посмотрел ровно: глаза в глаза. И на прощание даже взял Уиллоу за руку, торопясь говорить: — Братья предложили мне пойти к свиньям. В их поселение. Переждать зиму там и не обращаться к этому дурацкому… Ну… Знаешь кому. И если не против… Я это… Пойду с ними. Прости, конечно, что так… Так быстро. Наверное, стоило бы как-то нормально попрощаться. Но я не знаю как…. Поэтому теперь я пообещаю: мы еще обязательно встретимся, Овечка. Я просто… Ну, чувствую это, что ли. Знаю, что нам обязательно нужно пересечься еще. Его скулы живо играли, краснели щеки, не то от мороза, не то и правда от какого-то неуместного стыдливого чувства. Хотя чего тут стыдиться? Все он решил правильно. Желание Уиллоу помочь найти братьев сбылось. И сам мальчик, кажется, доволен, просто стесняется. — Ступай, — сказала Уиллоу и ласково потрепала его по волосам, — а мы пойдем своей дорогой и обязательно попросим снять с вас заклятие. Я тоже обещаю тебе. Грудь наполнялась, болела от нахлынувших сильных чувств. Но эмоции еще удавалось сдерживать. Уиллоу была почти уверена, что со стороны выглядит невозмутимой и сдержанной. Только проклятый ком к горлу зачем-то подкатывал. Так хотелось задержать Уолтера хотя бы еще на несколько минут… Хотелось дать пару напутствий, а каких? Да бог их знает! Поэтому Уиллоу просто молча разглядывала его, старалась запомнить каждую деталь: и курчавые волосы, и смеющиеся наивные глаза, и этот дурацкий скаутский значок, который тот зачем-то все время поправлял. — Э-эй, ну ты идешь, а? У нас там хорошо, между прочим. Хрючево всякое разное, ци… ци… цивилизация, чтоб ее! А с этих простофиль-то и взять нечего, братец. Давай, двинули! — Ох, Уоллес, торопыжка… — процедил Уолтер и тут же улыбнулся Уиллоу и Уилсону на прощание. — Что ж, буду откровенен: вы странные люди. Но с вами было неплохо. Правда, неплохо. Удачи. Правда, удачи… И с этими словами он убежал, ни обняв, ни пожав руки, только махая издалека и вновь без умолку тараторя о чем-то с братьями. Они направились навстречу восходящему солнцу, их силуэты мягко очерчивал первый алый свет. И голоса до поры до времени слышались, витали эхом по долине: — А хотите песенку? — Песенку? — Да, песенку. Из «Железного Генриха». Из той книжки про волшебный поцелуй. Ну, помните же, тот поцелуй, что превратил жабу в принца. — Такое только девчонки читают! — Но песенка-то веселая. — Ну тут не поспоришь. Ладно, твоя взяла! Уиллоу стояла вплотную к Уилсону, держала его за крепкое плечо, буквально прижавшись. Так тоскливо было смотреть, как мальчики уходят все дальше и дальше. Спонтанно ли все это случилось? Еще бы! Но в Константе многие вещи спонтанны. Это Уиллоу поняла в первый же день. И что их ждало дальше с джентльменом-ученым? Еще один день похода в горы, встреча с истинным злом, может, если очень повезет, возвращение домой… Это все было в обозримом будущем, а пока… Уиллоу даже не предполагала, что чувствовал напарник в тот момент, но глядя вдаль, на почти пропавших из виду мальчиков, она желала им одного: счастья. Повторяла вновь и вновь, что их расколдуют. Что все у них будет не так, не по-поросячьи, по-человечески, по-… Звонкая песенка залилась на прощание, украсила это причудливое утро и напомнила о предстоящем трудном дне и долгой дороге: «Неужель забыла, Что вчера сулила, Помнишь, у колодца? Здравствуй, королевна, Дверь скорей открой! Ждет меня король».