ОАЗИС. АКТ II. СИМФОНИЯ ПЕЧАЛЬНЫХ ПЕСЕН

ПАДАЛЬЩИК

Параз выполнил мой приказ. Пианино прибыло в Шлангенхёле и заняло своё место в кабинете, но его время ещё не пришло. После завтрака, когда кухня готовилась к обеду, я зашёл в столовую: — Я забираю её у тебя, — сказал Ингрид, подойдя к прилавку. — Её место займёт Мартин, он тебе поможет. — А я уже тут, герр Бруно, — из-под стола появился сержант. — Что ты там вечно под столом делаешь для Ингрид? — Ничего плохого, только хорошее, — Мартин улыбнулся и облизал губы. — Лаура! К тебе пришли! — крикнул помощник в сторону мойки. Коротышка вышла с мокрыми руками и удивилась моему появлению. — Пойдём, — сказал я ей. — Куда? — На наше место. Лаура повесила полотенце на вешалку и выбежала в подсобное помещение. — Вы её уже поздравили? — спросил Мартин. — Нет ещё. Я не хочу делать это в лагере. — А мы с Мартином уже поздравили Коротышку, — похвасталась Ингрид, — всё-таки сорок пять лет не каждый год исполняется. — Да, она радовалась, как ребёнок, — подхватил Мартин. — Я уже давно не видел такого искреннего счастья в глазах женщины. Я посмотрел на кухарку и сержанта. Всё-таки я рад, что они знали про нас, потому что не осуждали. — Ингрид, дай мне пустое ведро, пожалуйста. Кухарка передала пустое ведро, и рядом со мной появилась Лаура. То, что я собираюсь сейчас сделать, чистое самоубийство, но мне плевать, потому что я — комендант и имею власть в этом кошмаре. Мы направились к перрону вместе с Лаурой: она шла рядом, я нёс ведро. Поезд сегодня не приезжал, прибытие отменено. Сегодня не будет казней. Сегодня день Лауры. Я поставил трость к стенке на перроне и поднял ведро, чтобы его видели на смотровой вышке. — За грибами! — крикнул часовому. — Говорят, в этом году хороший урожай! — Так точно, герр комендант! Говорят, грибы на каждом шагу растут в лесах! Я шагнул на рельсы, Лаура последовала за мной. Мы отправил в лес. Спина чувствовала, как часовые наблюдают за нами с вышек. Пускай они думают, что я увожу узницу в лес для любовных утех. Пускай. Ведь я-то знаю, что это неправда. — Тебе помочь дойти? — спросила идущая рядом Лаура. — Хочешь взять меня за руку? — Если бы не солдаты на вышках, я бы взяла тебя за руку. Почему ты оставил трость? Тебе тяжело идти. — Потому что тогда я был без трости. Мы дошли до леса и ступили на территорию густых деревьев. Теперь нас никто не видел. Я поставил ведро за толстым стволом, чтобы оно нам не мешало. Нет, грибы мы не будем собирать, у Лауры на них аллергия. Коротышка стояла впереди меня и смотрела в даль. Я подобрал с земли сухую ветку, сломал её и бросил далеко-далеко за Лауру. — Что ты делаешь? — спросила она, не поворачиваясь ко мне. Я взял другую ветку и кинула за голову подруги. — Можно к тебе присоединиться? Я продолжал молчать и улыбаться. Она догадалась. С самого начала. Лаура подобрала с земли ветку и подошла ко мне. Я сделал вид, что не замечаю её. — Такая пойдёт? — она показала сучок и бросила в ту сторону леса, куда до этого кидал и я. — А я кинула дальше! — Лаура запрыгала возле меня. Я изо всех сил пытался не засмеяться в полную силу. — Почему ты такой красивый и грустный? — она помнила. Каждое слово. Каждую свою фразу. — Меня зовут Коротышка, а тебя? — Лаура стояла слева и смотрела прямо мне в глаз. — Тебя так не зовут. Я знаю, как тебя зовут. — Я маленькая и проворная. Я могу залезть куда угодно и спрятаться от кого угодно. — Хорошо. Ты меня убедила, — я кивнул. — А тебя как зовут? — Меня зовут Бруно, — Лаура взяла левую руку и крепко сжала её. — Это мой подарок тебе. Сегодня мы во второй раз познакомились. Я дарю тебе свободу на несколько часов, — я поднял наши переплетённые кисти и поцеловал женские пальцы. — Беги! Зрачки Лауры расширились, и она рванула вперёд, в глубь леса. Низенькие деревца пошатнулись от пробежавшего мимо человека. Я знал, что не догоню её, невозможно догнать женщину, что обрела свободу, но мне так хотелось видеть Коротышку счастливой. — Здесь есть озеро или речка? — спросила Лаура, оглядываясь на меня. — Не знаю, может, и есть. Нам главное не заблудиться, я ни разу не был в этом лесу. Из уважения ко мне Лаура перестала бежать. Она взяла меня за руку, и мы пошли вперёд на шум воды. Деревья такие высокие, что доставали до самого неба. Помимо шуршания листьев под ногами, я слышал пение птиц. Мы остановились перед широким рвом. Такие рвы обычно рыли для сожжения трупов возле Шлангенхёле, но этот был пуст — в нём никого не сожгли. Я не хотел, чтобы Лаура перепрыгивала через него, поэтому сделал шаг на другую сторону, оставив здоровую ногу неподвижной, а деревянная нога осталась возле Лауры. Ещё немного, и у меня порвутся брюки. Я протянул Коротышке левую руку: — Хватайся. Я перенесу тебя на ту сторону. — Ты не выдержишь меня одной рукой. Я сама перепрыгну. — Зачем прыгать, если я могу тебя перенести? Просто дай мне руку. Она схватила мою руку и обхватила шею. Я потянул её к себе, придерживая за спину больной кистью. Тело Лауры замерло надо рвом. Её ноги смешно болтались на высоте. Наши лица были так близко. — От тебя пахнет клубникой. — Ингрид с Мартином накормили меня целой тарелкой ягод. Это был их подарок. Всё самое простое, на самом деле, самое желанное и ценное. Лаура держала меня за шею обеими руками, а я обеими руками держал её за талию. — С днём рождения, Коротышка. Лаура поцеловала меня, и это был самый сладкий поцелуй в моей жизни. Озера в лесу нет, но маленький пруд мы всё-таки нашли. Я снял мундир с фуражкой и повесил их на ветку. — Как обычно? — спросила Лаура, снимая ботинки. — Нет, на этот раз я в воду не полезу. — В прошлый раз ты также говорил. Давай хотя бы по пояс, Бруно! — У меня деревянная нога, Лаура. — Она не испортится, если ты пару минут постоишь в воде. — Пойми, я очень трепетно отношусь к протезу. Я бы рад залезть в воду по пояс, более того, я окунулся бы полностью, но, увы, не могу. — А если я тебя уговорю? — Лаура подошла и посмотрела на меня снизу вверх. — Интересно, как? Силой толкнёшь в пруд? — Зачем силой? У меня свои методы, — она хитро смотрела. — Твои женские штучки не прокатят. — Я знаю к тебе подход, Бруно, — Лаура достала из кармана штанов шоколадную конфету в яркой упаковке, открыла её и засунула половину в рот. — Это так не работает, — посмеялся я. — Я люблю сладкое, но не до такой степени. Коротышка сняла куртку и закатала штанины. Она отходила от меня всё дальше и дальше, приближаясь к воде с конфетой во рту. — Там могут быть камни на дне или стекло. Смотри под ноги, а не на меня. — Здесь ничего нет, — сквозь конфету сказала Лаура, чьи колени уже скрыла вода. — Я не дам тебе упасть на протезе и, уж тем более, не позволю утонуть. Я снял галстук и повесил его к фуражке: — Подождёшь? Мне придётся долго снимать брюки. — Конфета уже тает у меня во рту, так что немного поторопись. Я расстегнул пуговицы на брюках, сел на траву и снял штаны, оставшись в трусах и рубашке. Вода не испортит протез. Обещаю, Массимо, что не поврежу твой шедевр. Я зашёл в пруд. Вода доходила почти до колен. Железные крепления деревянной ноги заскрипели. Лаура подошла и стала расстёгивать на мне рубашку. — Я не против, конечно. В таком месте у меня ещё с тобой не было, но ты же знаешь, что я предпочитаю только кровать. Она ничего не сказала. Я почувствовала пальцы её ноги на своей здоровой стопе. Лаура встала на носочки, и я откусил торчащую из её рта половинку конфеты, а она за это меня поцеловала. — Ты права. Ты знаешь особый подход ко мне. — Так же, как и ты ко мне. Спасибо за чудесный подарок. Это самый лучший день рождения, потому что ты рядом со мной, — Лаура отошла и спросила: — сколько нам было лет, когда мы прогуляли школу? — Когда именно? Мы часто её прогуливали. — Когда я назвала тебя красивым мальчиком. — Мне было тринадцать, тебе — девять. — А теперь мне сорок пять, а тебе — сорок девять. — Считаешь себя старой? — Хочу быть вечным ребёнком. Я нагнулся и начал плескаться водой в Лауру. — Бруно! Что ты делаешь? Несносный мальчишка! — Так будь ребёнком, Коротышка! — я засмеялся. — Будь той девчонкой, которая не давала мне покоя! Она бегала вокруг меня, укрываясь от воды. В 1942-м году мы вернули наш 1906-й год, когда гуляли по лесу и купались в озере вместо того, чтобы сидеть за партами на уроках. Мы были вдвоём, и никто нас не видел. Лаура зачерпнула воду руками и облила мне грудь под рубашкой. — Ты не хочешь уходить отсюда? — Если мы ещё хоть немного простоим в воде, твой протез точно испортится. Нам нужно идти. — Я не про это. — Я хочу верить, что это станет реальностью и не на несколько часов, а навсегда, — она обняла меня за шею. — Больше никогда не надену полосатую одежду. — А я серо-зелёную. Обратно по лесу мы шли, держась за руки. У дерева я подобрал пустое ведро, а когда мы оказались на открытой местности, Лаура отпустила мою руку. Впереди железная дорога и перрон. — Спасибо за подарок, — шепнула Коротышка. — Спасибо, что сегодня родилась. На перроне я демонстративно поднял ведро и сказал: — Видимо, обошли нас стороной. За всё время ни одного гриба не нашли. — Бывает, герр комендант, — ответил солдат на вышке. — После дождя новые вырастут. — Значит, будем ждать дождь, — я посмотрел на Лауру и взял трость. Мы встречались полгода. Мы не занимались любовью каждый день. Возраст всё-таки давал о себе знать, да и мои физические особенности не позволяли. Лаура называла меня спокойным, но страстным, нежным, но чувственным, замкнутым, но внимательным. Однако каждый раз, когда в конце я целовал её в живот, после этого она отворачивалась от меня и несколько минут лежала в тишине. — Я делаю тебе больно? — Если бы ты делал мне больно, я бы тебе сказала. — Но ты молчишь. Складывается впечатление, что и приятно я тебе не делаю, — Лаура не ответила. Я отвернулся от неё и потянулся выключить лампу на тумбочке. Наступил мрак. — Спокойной ночи. — Я не чувствую тебя, — в полной темноте и тишине слова Коротышки прозвучали словно выстрел в голову. — Каждый раз пустота, Бруно. — Почему ты только сейчас мне это говоришь? Почему мы не разговариваем на эту тему? Понимаю, что неидеальный любовник, но я стараюсь. Без твоей помощи у меня ничего не получится. Пожалуйста, Лаура, говори со мной. — Ты прекрасный любовник. Ты идеальный мужчина в моей жизни. Мне нравится, когда мы целуемся. Мне нравится, когда я лежу, а ты обнимаешь меня обеими руками сзади. Нравится чувствовать твою кожу у себя на спине, но больше я ничего не чувствую, Бруно, и мне противно от этого, потому что мы не заслуживаем такую участь. Я ненавижу себя. — Что мне сделать для того, чтобы ты поменяла мнение о себе? Что мне сделать для того, чтобы ты себя полюбила? — Уже ничего не поможет, Бруно. Меня изуродовали, как женщину. Точнее, я больше не женщина. Я не мог находиться в темноте, протянул руку и включил лампу. Лаура лежала на боку, показывая стыд на лице. Я повернул её на спину и стянул с тела одеяло. Живот. Шрамы. Я положил ладонь на располосованную плоть. — Ему не нравилось, что я молчу. Все женщины до меня кричали, а я молчала. Специально. Прости, я воспользовалась твоим методом — замкнулась в себе. Всегда отводила взгляд от его рожи, даже в тот момент, когда он жёстко брал меня за подбородок и заставлял смотреть ему в глаза. Я фокусировалась на чём-то другом — покидала его комнату. Ты не делаешь мне больно, Бруно, а он делал, и я продолжала молчать. Он решил сломать меня напоследок, — Лаура накрыла мою ладонь своей и ещё сильнее прижала к животу. — По его приказу Надель меня стерилизовал. Без наркоза. Доктор, конечно, вколол мне какие-то препараты, но я видела, как Надель резал мой живот. Офицер был в операционной: стоял там, смотрел и улыбался. Он ждал, что я закричу, но я продолжала молчать. Рубцы быстро зажили, побелели шрамы. Я помогла себе с помощью дара, но вернуть потерянный орган — невозможно. Ты сказал, что хочешь, чтобы я родила тебе ребёнка, Бруно, — глаза Лауры резко намокли, и градом полились слёзы, — но я никогда не стану матерью. Надель вырезал все женские внутренние органы. — Успокойся… не плачь, — я приподнял её с подушки и усадил к себе на колени. — Я с тобой. — Я бракованная… я — испорченный кусок мяса. — Никогда не говори такое. Слышишь меня? Не хочу слышать от тебя подобные слова. Это ничего не меняет. Моё отношение к тебе не изменилось. Как я любил, так и буду тебя любить. В этот момент я ужасно захотел иметь ребёнка от Лауры. В момент, когда понял, что у меня никогда не будет ребёнка от Лауры. — Зачем я тебе такая, Бруно? Зачем тебе жена, которая не станет матерью твоего ребёнка? — Скажи, все люди живут ради детей? На этом строится жизнь? На детях? Я хочу быть с тобой. Точка. Если ты не чувствуешь меня в постели, как женщина, значит я буду давать тебе другие эмоции. Мы справимся, — я обнял её за плечи. — Вместе до конца. — Я даже родителям не сказала. Не хотела их разочаровывать. Отец ведь его убьёт. Я прижал к себе Лауру и обнял, чтобы скрыть своё лицо. Я знал, кто отдал приказ. Догадался. Даже понял, когда это произошло. У меня на глазах и в то же время за спиной. — Кто он? — Макс. Он умрёт. По моему приказу лейтенант собрал всё Змеиное Логово на перроне: каждого заключённого, каждого солдата и работника лазарета и кухни. Утренний поезд давно уехал, но запах топлива до сих пор стоял в воздухе. Надель давно уже провёл селекцию прибывших, третья группа медленно умирала в подвале с циклоном Б. — Герр комендант, Шлангенхёле в полном составе собрано на перроне. Я стоял с лейтенантом на возвышенности, как когда-то больше года назад. Ту речь до сих пор помнили те, кто выжил, но сегодняшние мои слова запомнят надолго. И не только слова. — Останься здесь. Мой заместитель должен стоять возле коменданта. — Слушаюсь, — Паразит мерзко заулыбался, ему впервые удостоена такая честь. — Форму поправь. Я хотел, чтобы он выглядел опрятно в последний раз. — Так точно, — лейтенант отряхнул снежинки с погон и поправил воротничок рубашки. Начинало холодать. Приближалась зима 1942-о года. Уже через пару недель все накинут на плечи шинели. Все, кроме одного. — Я — комендант Шлангенхёле штандартенфюрер СС Мориц! — обратился к стоящим на перроне. — И с сегодняшнего дня только Я отдаю приказы в Змеином Логове! Каждый стоящий на перроне отныне выполняет только МОЙ приказ! Я не позволю ни одному человеку взять МОЮ власть в свои руки! Каждый уничтоженный узник будет записан на МОЁ имя! Вы все запомните лишь МОЁ имя! Даже на пороге смерти вы будете видеть МОЁ лицо! — я перевёл дыхание и спокойно продолжил: — я прошу подойти ко мне заключённого под номером I930160. Одного, без сопровождения солдат. К железнодорожным путям направился Калисто Бассо. Отец Лауры шёл с опущенной головой. — Герр комендант, заключённый под номером I930160 прибыл по Вашему приказу, — Калисто встал напротив нас с лейтенантом. — Благодарю, — сказал я итальянцу. — Параз, встань боком к заключённому, — Паразит недоумённо посмотрел на меня, но выполнил приказ. — Калисто, сделай шаг влево. Получился треугольник. Мы втроём встали так, чтобы перрон видел всех. — Ты знаешь, кто этот человек? — спросил я у Калисто, кивнув на Паразита. — Герр лейтенант. Ваш заместитель. — Верно. А теперь встань на колени, — Калисто начал нагибаться. — Нет, не ты, — я повернул голову на Параза: блестящая кожа на лбу натянулась, а щёки побелели от холода. — Герр лейтенант, на колени. Суженные глаза говорили о злобе и презрении к заключённому. В самом деле, для чего заместителя коменданта ставят на колени перед заключённым, перед лагерем? Параз повернул голову на Калисто, но взгляд его смотрел на перрон. Он знал: его видят все, а лейтенант не имел права не выполнить мой приказ. Это позор для офицера. Паразит встал на колени и надменно взирал то на меня, то на итальянца. — Ты знаешь его, как лейтенанта, Калисто, но я хочу, чтобы ты запомнил его, как другого человека. Этот человек, — я ткнул тростью в плечо Параза, — изуродовал твою дочь. Он отдал приказ её стерилизовать. Зелёные глаза Калисто вспыхнули яростью. Будь у него воля, он бы набросился на Паразита. Ярость потухла, когда Бассо старший посмотрел за мою спину на лес, его глаза побелели от понимания случившегося. В один миг и без того старый итальянец постарел ещё на десяток лет. Он провёл рукой по седому ёжику на голове, и вдоль носа потекли слёзы. Параз же в свою очередь закрыл глаза и принялся выпускать холодный пар изо рта. Он понял, к чему весь этот спектакль. — Лейтенант, открой глаза и смотри на заключённого! Заместитель посмотрел на Калисто абсолютно пустым взглядом. Он не понимал свою вину. — Я не могу… — губы Бассо задрожали, — не могу смотреть на него. — Ты говорил, что только я способен причинить вред Лауре. Оказалось, что нет. Как бы ты меня ненавидел, Калисто, ты всё-таки получил своё. Твоя дочь никогда не родит мне ребёнка. Твоя дочь никогда не станет мамой. Паразит повернул голову налево. Он понял. Он всё правильно расслышал. — Ты и еврейка, комендант? — лейтенант засмеялся. — В самом деле?! А я думал, что ниже пояса у тебя ничего нет! Или всё-таки я прав? Как давно ты с этой недобабой? Нравится тебе? Ты чувствуешь пустоту, когда входишь в неё? Вот она — сущность Паразита. Стоять на своём до последнего. Даже на пороге смерти быть вонючим паразитом, который только и умеет, что вредить. — Будь я на твоём месте, Калисто, и будь у меня дочь, я бы оторвал этому ублюдку голову, — передал итальянцу свою трость, — но я никогда не буду на твоём месте. Все оказались правы ещё давно. Удо не собирается иметь детей, а меня судьба отвела иметь ребёнка. Род Морицов прекратился. Больше не будет тех, кого ты проклинаешь и по сей день, — я вытащил из кобуры Люгер, которым ещё не пользовался. — Я стараюсь делать её счастливой каждый день, Калисто. Стараюсь наполнить её голову счастливыми моментами. Ты даже не представляешь, насколько твоя дочь сильная женщина. Она навсегда останется для меня женщиной. — Что это за баба такая без матки? — подал голос Паразит. — Её и свиноматкой не назовёшь. Эта сука даже не вскрикнула, когда Надель копался в сраных кишках. Доктор её не зашивал. Она сама себя зашивала. Эта дура нитку не могла вставить в иголку своими трясущимися пальцами. Обблевала всю операционную, но выжила, тварь такая. Она стала после этого с тобой встречаться, комендант? И как тебе она после меня? Рассказывала, какой я? Ты же понимаешь, что последний мужчина, которого она чувствовала в себе, это я? Твоя потаскуха даже не стонет под тобой, а подо мной всякий раз сквозь зубы проглатывала сладкий стон. Мы с Калисто не смотрели на лейтенанта. Мы смотрели друг на друга. — Калисто, подойти ближе к Паразу и положи руки ему на плечи. — Нет… — Выполняй. Бассо сделал так, как ему приказали. Лейтенант начал вырываться: — Пускай я — паразит, насекомое, но ты, комендант, падальщик, и тебе достались объедки после меня. — Открой рот, — безумие лейтенанта пропало, растаяло, как снег на его погонах. Отныне страх перед смертью. Заместитель открыл рот. — Шире, Параз! — насекомое так раскрыло рот, что порвало себе уголки губ. Я просунул пистолет, намеренно пройдясь стволом по зубам, прямо в глотку. — Положи ему руку на затылок, Калисто, и встань сбоку. Тишину нарушал скрип зубов по железу. Я повернул ствол вверх так, чтобы пуля на вылете не задела Калисто. Один. Два. — Тебе кажется, что ты победил… Но так ли это? Ничего ты не знаешь. Я с тобой, и отныне я всегда буду с тобой. Веришь ли ты в себя? Я теперь буду везде твоим кошмаром. Хайль Гитлер, Параз! — Хайль! Три. Выстрел. Голова лейтенанта дрогнула, и его кровь попала на лицо итальянца. С открытыми глазами Паразит упал на землю. Я вытер слюнявый ствол Люгера о куртку Калисто и забрал у него свою трость. — Встань на место. Бассо, ошеломлённый произошедшим, молча отправился обратно на перрон. — Вот, — я обратился к Шлангенхёле, — что бывает с теми, кто считает себя Богами. Запомните, здесь нет Бога. Здесь каждый смертный. Потихоньку перрон стал пустеть. Уж не знаю, кто отдал приказ, ведь этим занимался обычно мой заместитель, а теперь я один. Два солдата подошли ко мне: — Герр комендант, что делать с трупом лейтенанта? — Бросить в подвал, а потом сжечь вместе с заключёнными в крематории. Параз жил, как нацист, а умер, как свинья. Гореть ему вместе с теми, кого он ненавидел больше всего. Тело лейтенанта унесли, и на перроне остались два человека. Лаура разговаривала с Мартином. Сержант кивнул, и итальянка пошла в мою сторону. Я стоял на возвышенности лицом к железной дороге, оперевшись рукой на трость. Лаура обошла меня сбоку и зашла за спину. Сквозь мундир я почувствовал ладони у себя на позвоночнике. Затем её руки переместились мне на грудь и на живот, а головой она упёрлась в спину. Её ноготь скользнул по сломанному Железному кресту, что висел под карманом. Нас видели часовые, но мне плевать. Теперь мне плевать на всё. Я в лагере Бог. Я — Змей в Змеином Логове.