Об одиночестве

- Так теперь тебе нужна моя помощь? - Ксавье нервно облизнул губы, мотая головой из стороны в сторону, пытаясь хоть как-то унять эту тупую боль, пронзившую всё тело. Эту боль, что всё чаще приходила вместе с той, о ком он старался не думать. С той, о ком думал всё время. Ах, если бы он мог сейчас запустить руки в свои спутанные волосы, чтобы привести мысли в порядок, чтобы закрыться от бесчувственных чёрных глаз. Бесчувственных исключительно по отношению к нему. Но его запястья плотно обхватывали металлические браслеты, приковывая к такому же поясу, цепь от которого уходила глубоко в бетонный пол, лишая свободы действий. И воли. Он больше не человек. Он - собака на привязи. Он - зверь в клетке. И всё из-за неё. Из-за той, которая безмолвно стояла за стальными прутьями, такая же стальная и холодная, в ожидании его ответа. - Нет, - художник еле удержал в себе смех от абсурдности ситуации, потому что успел осознать, насколько безумным получился бы этот звук, и снова затряс головой, - Нет. Я пытался... Я хотел! Помочь тебе... Но ты... Ты всё разрушила сама! И ты... Ты разрушила мою жизнь! Он не хотел кричать, но кричал. От того её тихий дрогнувший голос показался ему ещё тише. И он возненавидел себя за то, что ему до сих пор это было важно. - Я ошиблась. - Да, ошиблась. Уэнсдей отрешённо наблюдала, как невольный пленник мечется по своей камере, справедливо обвиняя её во всех грехах, и испытывала неприятные чувства. Обычно при виде пленных, клеток и цепей её сразу обуревало неподдельное наслаждение такой силы, что не всегда получалось сдерживать улыбку. Но не сейчас. Непрошенная вина тяжело лежала где-то в груди и давила на сердце всё сильнее при взгляде в поблекшие глаза напротив. В памяти всплывала и всплывала его прежняя улыбка, которую она не ценила, которую отчего-то боялась больше не увидеть. Она надеялась, что так тяжело давшееся ей признание собственной ошибки будет приравниваться к извинению, и этот вопрос навсегда останется в прошлом. Но, кажется, он так не думал. Лишь подтвердил её слова и отвернулся без сил и желания продолжать пустой разговор. Она сглотнула от боли, которая тоже на этот раз приятной не была. По какой-то лишь Дьяволу известной причине всё чаще девушка испытывала непривычные ей чувства. И всё чаще рядом с ним. Очередной вдох дался так же нелегко, как и следующие слова. - Я... прошу помощи. И... прощения. - Ну так ты не получишь ни того, ни другого! - утовнувший в слепой ярости, Ксавье снова рванул к прутьям. Как можно ближе к ней. Может хоть так эта упрямая девчонка почувствует, что сделала с ним. На удивление длина его цепей позволила рукам обхватить ледяной металл прямо у её лица и он выдохнул всю свою горечь прямо в неё. И хоть чёрные пряди, небрежно обрамлявшие её лицо затрепетали, сама она не шелохнулась, не сдвинулась ни на сантиметр, коих с трудом можно было насчитать хотя бы пять между их носами. - Моя слепая уверенность не дала тебе ни шанса. Но... если я хоть немного тебе нравилась на самом деле... Дай его мне. Плохо понимая, что делает, но отчаянно желая этого, Уэнсдей мягко обхватила его напряжённые пальцы своими. Он вздрогнул всем телом. Не веря тому, что видел. Что чувствовал. Словам ещё можно было сопротивляться, но эта тактильная просьба была неумолима. Окончательно сдавшись, Ксавье уронил голову на ледяные прутья, охлаждая горящее лицо и пламенеющий разум. Да, больше холода. Холод под ладонями, холод на запястьях и на пальцах, холод в чёрных глазах напротив. И внутри. Возможно, у тлеющей на земле спички за секунду до грозы была похожая судьба. - Ты слишком жестока. Даже для себя. - Мне действительно нужна твоя помощь, Ксавье. Я не справлюсь одна. - Тебе нужна помощь. Вот только... - парень наконец-то немного успокоился, обречённо звякнув цепями, привлекая к ним её внимание, - Кто поможет мне? - Я уж думала, ты не спросишь, - мрачно улыбнулась Уэнсдей, а уже через секунду в её руках опасным металлом блеснула бензопила, которой, в этом он был готов поклясться, и близко не было рядом.