Saints

Чонвон отражает удар — и вершину меча сносит лезвие чужого. Даже противник на мгновение замирает, но мгновения хватает, чтобы обрубок этот воткнуть ему в шею. Фонтан крови хлещет в лицо, скрепляет густой смолой ресницы. Чонвон быстро стирает рукою алую жидкость и чудом не лишается жизни. Если бы не подался левее — голова полетела бы с плеч. К счастью, слуга Речного господина тут как тут. Ян оглядывается, не слушая ревущую в диком экстазе толпу, и замечает закономерность. На пропитанном ручьями пота и крови песке его «часть» меча не единственная. В суматохе разбираться некогда, тем более если противники заканчиваются и под трубящий горн вновь поднимается проклятая решётка — за ней иная напасть. С каждым боем всё сложнее и сложнее. Исполин с лезвиями вместо кистей, подобие магов с дымящимися сосудами, которые поджигают и коими бросаются, отчего глаза нестерпимо слезятся и зудят. Дикие твари, что были представлены перед взором впервые… Но что-то упрямо не даёт покоя. Мешает. Вьётся рядом догадкой да не показывается, как разбрасывающаяся брызгами в спину наяда. Чонвон ожидал, что стал бы изгоем. Что его возненавидели бы не за его выбор — так и случилось, но в мягкой форме. Утомлённым и жаждущим окончания Арены людям было плевать, ибо для них справедливость относительно восторжествовала, но снова появился опасный соперник и временный хороший союзник. — В пекло! — рычит сбоку испещрённый шрамами бритоголовый мужчина. С полгода назад он и соратники совершали набеги на группы личных воинов богатых господ, за что и поплатились. — Чтоб их!.. А дальше Чонвон не внимает. Через мельтешение оставшихся, пока ещё дышащих людей, взирает исключительно на Ники — прочие будто становятся размытыми пятнами. Вот она — странность. В армии никогда не делали исключений — не там, откуда родом Чонвон. Берущий что-либо в левую руку ребёнок обязан был переучиваться, перебарывать себя и равняться на собратьев. Не мог обуздать волю — ломали кости, дабы выбора не оставалось. Путём боли и дисциплины оттачивалась привычка, а привычка превращалась в силу. И многие ли мечи (как бы оружие то ни звалось в Есевоне) подстроены под левшей? Разница небольшая, однако же она есть — немного иной изгиб и рукоятка подстроена так, что меньше нагрузки на запястье. Обученному однажды «под всех» особой разницы нет, но не когда борешься насмерть и не знаешь передышки; когда не питаешься по правилам и пребываешь в напряжении. Повезло Ники? Или?.. Толпа ревёт, рукоплещет. Прошёл слух, что незапланированный бой (по крайней мере, для участников Арены), то есть устроенный раньше срока, — исключительно ради дорогих гостей. Стражники между собой говорили что-то о дальних-дальних родственниках десницы из Аията. А кто-то упоминал красавицу, посватанную нескованному браком царю. Великолепное развлечение для власти. Чонвон получает удар в плечо — и отмирает. Слуга Речного господина тоже считался за соперника в будущем, но понятие о чести какое-никакое имел. Иначе с чего бы ему вырывать из раздумий и побуждать глядеть на врагов? — Перестань, — говорит тихо, но властно. — Незачем сейчас. Что «сейчас»? Впрочем, что толку задавать бесцельно вопросы? Для нечаянно везучего, для не имеющего ни крохи паники в зрачках и напряжения в мышцах слуга Хани чересчур… не слуга. Не заискивающий и готовый таскать подносы с едой и развеивать болтовнёй скуку господина своего, не трус. Чонвон бы назвал его таким же, как он сам. Воякой.

***

— Что тебе нужно? — Глава Арены? — десница поднимает брови в поддельном удивлении. — О чём вы, позвольте узнать? Это вы настаивали на встрече. И хоть выкроить заветный час я сумел после «представления», менее занятым не стал. Сами понимаете — гости, обязательства… Посланная госпожой дева обязана пообвыкнуться, притереться к местному быту и остаться. Верно, что жарко в Есевоне и донельзя светло; что обычаи другие, а солнце менее щадящее — палит без разбору, мучает бледную нежную кожу румяным. Но оно того стоит. Коль пожелала с низов господних взобраться на вершину, утереть нос многочисленным сёстрам и сделать то, что сотворила Ли Суран, но наоборот — иначе было никак. Юность терпит ошибки, синяки и шрамы, а зрелость и опыт их предотвращают. Задача Сону: помочь теперь уж ей пустить корни на чужбине. Помочь родине. Умину. — Что тебе надо? Почему ты никак не уймёшься, аиятская тварь?! — чуть ли не по слогам выплёвывает Чонсон. Видно, как Глава борется с желание по-варварски на него наброситься — вцепиться в глотку зубами, ногтями и забрать последнее дыхание. И как же сладко для Сону наблюдать за метаниями того, кто ныне не посмеет ничего дурного сотворить — не средь бела дня, не своими руками и не при свидетеле. Это — то, чего Сону и добивался. Привязанность прежде абсолютно неуязвимого человека — клинком меж рёбер. — Если глава передаст свои школы под управление Царского двора, полагаю, такой жест Его Величество оценит. Вы не считаете? Сону не застал день, когда глава Кровавого представления сменился, зато отлично помнил первое впечатление о господине Паке. Как мрачно старший глядел на гроб покойного предыдущего царя Хешбона, как после возвращения из ссылки в Ароире Сону осознал с горечью: «С ним просто не будет. Его не подкупить ничем, не вытравить». Арена — проклятие. Но если проклятие держать в узде, а заодно подрастающее поколение направлять в нужное русло, будет проще. Сонхун ещё юн. У него, не имеющего наследников, всегда будут недруги средь оставшихся немногочисленных родственничков, которых подчистую убирать нежелательно, иначе люди станут негодовать. Заработать на века прозвище братоубийцы или кого похлеще из-за скота? — нет, глупо. Глава тянет за грудки, как щенка. Лин вскрикивает и тотчас пытается оторвать чужие руки от господина, грозится вызвать слуг, но Сону приказывает ему взглядом заткнуться. Если имел бы возможность, Пак давно прибил бы обоих в кабинете, невзирая ни на что. А так… Даже разъярённый Глава о должности своей печётся, точку невозврата не минует. Некогда раб и никто, он выбрался на вершину и слезать не собирался. Вкусивший власть едва ли откажется от неё в дальнейшем по собственной воле. — Сволочь, что ты ему наговорил?! — сокращает расстояние до той степени, что Сону видит в полыхающих зрачках свой лик. — Что заставило Чонвона спокойно уйти с твоими псами?! В грудине зарождается безумное веселье. Почти что висящий над полом и находящийся в невыгодном положении, к всеобщему сожалению, Ким Сону смеётся от души. Заливается неподдельным, искренним хохотом. Вот она — знаменитая пята (так есевонцы молвят?) всех тех, кто забывает о происхождении своём. О том важном, с чего ты начинал и кем ты в итоге закончишь, сколько бы золота вокруг тебя ни было; сколько бы изысканных одежд ты на себя бы ни напялил и скольких бы ни утопил в крови. Никто не может отнять твою свободу, покуда она есть у тебя внутри. Цепи и кандалы заковывают тело, плеть ранит плоть — но свобода, если ты не хочешь сам, не продаётся и не покупается. — Заставило? Ты всерьёз думаешь, что я могу заставить человека хотеть жить по твоему укладу, а не как он хочет? Думаешь, твоё поместье и ты сам заменишь ему мир? Совсем из ума выжил?! — под конец смех обрывается, и Сону переходит на крик. — Ян Чонвон сам захотел участвовать, тупоголовый осёл! Если бы Ким Сону не пожелал стать невольником ради своего брата, его бы здесь не было. Если бы забитого ребёнка, затюканного несправедливой рукой отца, не приласкал и не взрастил из него повелителя, давно бы сбежал хоть куда — обратно или в иную страну. Язык и наблюдательность, хитрость и ум Сону были подарены с рождения, развиты стараниями госпожи и учителей Умина. — Минуту назад ты сам предлагал отказаться мне от всего? Ли Сону, ты воистину изворотливая гадина. Десница удручённо качает головой: — Печальное зрелище: вечно победитель осознаёт, что лишается статуса. Это истина. Глава отталкивает его грубо — достаточно грубо, чтобы от падения на задницу спас подоспевший Лин. Тот как дрессированная породистая гончая, однако всё-таки дрессированная — дстаточно взмахнуть ладонью, чтобы перестал скалиться на Главу и не издал ни звука. Сону плевать на угрозы, на опасность. Независимо от исхода сражения, план претворится в жизнь наполовину, на треть или целиком. Будущая королева уже находилась в Есевоне, и невозможно было не приметить, как доверчиво она жалась к Сонхуну в особенно жестокие моменты. — Я предложил тебе сложить полномочия, господин Пак. Сложить полномочия и отойти прочь — быть может, Чонвон, когда победил бы, выслушал бы тебя и передумал бы уезжать. Сейчас всё, чего он отчаянно желает, — вернуться домой. Домой. Глубоко в душе Ким Сону надеется и верит, что тоже вернётся. Как с пребольшим удовольствием будет приносить брату-королю чай с молоком, рассказывать сплетни слуг и есть засахаренные вишни. От ношения короны у Умина будет болеть голова, поэтому придётся массировать ему виски да расчёсывать волосы щадящим гребнем. Никому было неведомо, как скучал Сону по зиме и осенним праздникам, когда столы ломились от сезонных овощей, дичи и сытных пирогов. Когда люди облачались в плотные ткани, да на плечах у них были меховые накидки. Скучал по тёмному камню, а не по белизне и желтизне; скорее всего, скучал и по целиком поседевшей Наыль. Глава быстрым шагом направляется к двери и вдруг резко замирает. Оборачивается через плечо с безумной улыбкой и клятвенно обещает таким тоном, что по спине невольно пробегают мурашки. Что отчаянная мысль долбит в виски единственным верным решением — ни за что не отступать от намеченного, пусть придётся снова и снова чернить душу: — Ходи и оборачивайся, десница. Потому что ты разиваешь пасть на то, что тебе не по зубам. Пак удаляется — и дверь чуть не слетает с петель. (наконец-то.) Сону глубоко дышит, потирая бедную шею, — останутся синяки. Недовольство слуги поведением десницы пролетает мимо ушей, но попытки Лима помочь принять благопристойный вид не останутся без внимания. Благодарности позже, намного позже. Значит, не Ян Чонвон? Выбирать ему придётся всё равно.

***

— Ну-ну, не переживай ты раньше срока… Подумаешь, вернулся. Разве это что-то значит? Ещё бы. Мягкие поглаживания по спине не дают результата. Речной господин рыдает навзрыд — громко, глотая горячие слёзы и сотрясаясь всем телом. Ин сомневается, что утешения от Аи помогут ему как-нибудь. Да и как? Новость о том, что Чонвона вернули на Арену, всколыхнула умы не только зрителей, но и жителей дворца. Предположения были самыми разными, а общеизвестной версией являлась любовь люда к одному из бойцов. Мол, Его Величество пошёл на уступку, но исключительно из соображений, что в качестве обычного слуги талант Яна оказался бы бесполезно утерян. Ин не понимает: почему? Почему Ая легкомысленно сказала, что Чонвон был не прочь вернуться? Зачем было возвращаться туда, откуда любой бы пожелал сбежать? Или в поместье Кровавого бога его пребывание приравнивалось к пыткам? Горе Хани оправдано, как и последующие резкие слова: — Как я могу?.. — Танака показывает из-за ладоней зарёванное лицо и в отчаянии восклицает. — Его братец всех убьёт! Сакуса погибнет! С возвращением сильного, обученного соперника шансы слуги Хани на победу уменьшались. Но воспоминания о результатах боёв, выдержке и образованной за эти месяцы репутации Сакусы не состыковались с представлениями господина Андуина. Обид Ин не держал, просто… не соглашался с мнением младшего. Почему Чонвон обязан стыдиться того, что он — лучший? Почему не мог победить и также получить свободу? Кто вправе запрещать ему побеждать? Ин обнимает руками колени и проглатывает повторное заверение о том, что они не братья. Звучащие схоже фамилии не были великой редкостью, а Чонвон приплыл издалека. И даже так он имел полное право сражаться за свою правду и, если бы победил, просить свободу, что-то ценное вдобавок. В мире существуют лишь победители и проигравшие. — Я не хочу, чтобы Сакуса погиб. Не хочу, чтобы мы оба подохли здесь… — исступленно шепчет Хани. Неизвестность Ина не пугает; его волнует финал. И что потом — после победы? Если Чонвон выиграет (чего очень хотелось, потому что никто боле не запал в душу, никто боле не старался помочь, не имея на то злого умысла), куда он пойдёт? Ая вскользь упомянула, мол, Чонвон не выглядел расстроенным таким поворотом судьбы. — Не переживай, — глухо отзывается Ин, — тебя вряд ли убьют. Ты благородных кровей. Танака маленький, будто искусная хрупкая кукла, но огрызаться умеет: — А ты — брат Ян Чонвона, который получит вольную и разделит её с тобой. Как думаешь, чья участь менее завидна? Ничья. Ян Ин солгал, причём не одному или двум людям. У него давно не было семьи, а пленение и перспектива умереть на потеху народу стали очередным поводом не бороться. Страшно и странно одновременно было думать, что что-нибудь переменилось бы. — Мы не братья. Чонвону незачем меня забирать. — Уверен? — в разговор вмешивается Ая и смотрит почему-то очень недружелюбно. Словно Ин взаправду жулик, самый гнусный из злодеев. Вопрос её ответа не требует — и не надо. Ин отворачивается, ибо спорить бесполезно. Убеждать напрасно тех, кто не услышит — глупо. Но покой ему, право, лишь снится безлунными ночами. Светловолосая служанка нависает мрачной тучей и, уперев кулаки в бока, продолжает сурово глядеть сверху вниз — из-за того, что Ин сидит, зрелище это наверняка неприглядное для любого мужчины. Только когда Ян-младший собирается спросить, дева фыркает и без объяснений выходит из прачечной. — Извини. — Что? — Извини, — повторяет Хани без искренности, и это тоже оправдано. — Я верю в Сакусу и надеюсь, что он вытащит нас отсюда. Если Боги решат, что андуинцы не достойны вернуться домой в целости и сохранности, так тому и быть. Но я не желаю зла твоему брату — я от всего сердца желаю удачи своему другу и слуге.