Saints

тогда.

— Чтоб вы все сгорели, — вытирая краем рукава текущую влагу из носа, бормочет Сону. — Чтоб все вы превратились в куски разрубленного мяса под нашей ногою… Ким Сону подыхать на этой проклятой земле не собирается. Он не какой-то там слуга, а Старший слуга — доверенный Светлой госпожи и молочный брат единственного сына владыки. Не зря он набросил на себя чужую шкурку, поднялся так высоко и носил статус лучшего друга наследника родного государства. Иронично, что госпожа была права. Если бы в той повозке находился Сону-тёзка, Умина либо схватили бы, либо смертельно ранили бы. После этого Сону сам полез бы смело в петлю, потому что каков иначе был бы смысл его существования? Слуге должно защищать господина любой ценой, быть ступенью на пути к его величию или, по крайней мере, статься мягкой подушкой на его жёстком ложе. Пак Сонхун едет в соседней повозке. Ему не впервой отправляться в Старый дворец с минимальным количеством охраны, с малым комфортом и впроголодь. Его в длинной дороге (не во время остановки и ночлега), будет развлекать евнух, а напротив Сону сидит каменное изваяние. Ни дать, ни взять — молчит невольный сосед вот уж полдня да практически не шевелится. Высокий и крепкий, но с замотанным тканями лицом — от него видна лишь линия глаз. Очи карие-карие, пытливые и вместе с тем пустые. — Почему ты не показываешься мне целиком? Я хочу видеть того, кто бдит за мной денно и нощно, — надменно вопрошает Сону, зная, что всё равно выглядит очень, очень-очень жалко зарёванным. Но хватит, довольно — надо отвлечься. Унизительная минута слабости прошла. Госпожа, будучи когда-то нежной неопытной девушкой, сумела противостоять невзгодам и возродиться подобно Фениксу. Больше никто не смел называть её слабой, пресмыкаться ею из-за происхождения и наличия у неё всего одного ребёнка. Чем Ким Сону, взращенный под её крылом, хуже? — Ты меня не слышал? Или не понял? — пуще прежнего раздражается, подаваясь вперёд и сурово глядя на Прячущегося человека. — Раз тебя отправили сопровождающим, ты обязан знать: кто я и что из себя представлял. Пока не пытаюсь бежать или вредить твоим хозяевам, ты обязан меня слушаться! Не обязан. Понимает Сону ведь прекрасно, что ни черта ему никто не обязан. Вероломное нападение было спланировано — дурное по отношению к Умину повелитель Хешбонского государства задумал давно. Поэтому хоть и являясь «роднёй» противника, Сону не стоило слепо верить в соблюдение традиционных правил содержания важных пленных. Правил, которых старались придерживаться люди чести и слова, а не похотливые и кровожадные ублюдки, не умеющие любить даже собственных детей. Однако Сону не являлся бы собой, если бы выказал слабость. Либо стражник таки подчиняется из-за положения охраняемого им господина, либо из-за страха быть наказанным. Он медленно заводит руки за голову, постепенно разматывает слои так называемых бинтов. Как завороженный Сону наблюдает за действиями мужчины: наперво настороженно, чуть позже — с недоверчивым любопытством. А потом… Замирает если не в испуге, то близко. От загривка и копчику расползаются мурашки; наперекрест лицо молодого парня (да, он едва ли намного старше Сону) рассекают рваные глубокие шрамы. Более мелкие на скулах, возле уголка губ и прочие — ничто по сравнению с этими. Нет было никаких сомнений, что пара чудовищных отметин сталью являлась знаком поражения, позорным клеймом. Горло будто обхватывает ледяная рука, мешая дышать и позволяя разве что с трудом волочить языком: — Ты отомстил тому, кто это сделал? Безымянный стражник склоняется в удивлении: — Что? Ким наперво думает, что ему мерещится вопрос. После стольких часов в молчании, когда не слышал ни звука из чужого рта, закрались подозрения в духе «стражник был немым» (он ожидал кивка на свой вопрос или отрицания). Учитывая, насколько жестокими слыли здешние люди, за проступок или по прихоти стражнику могли отрезать язык, или могли специально взять на службу такого — чтоб молчал всегда. Но хриплый голос не был вымыслом, галлюцинацией. Сону смотрит на то, как пальцы стражника крепко сжимают край деревянного сидения, видит его напряжение. Чувствует боль кожей. Парень отворачивается. — Ты совершил возмездие, скажи, — с паузой, внимательно вслушиваясь в дыхание меченного шрамами, Сону продолжает, — отомстил ли ты? Те, кто сделали это с тобой, остались в живых? Потому что если да — несправедливо. Эти земли ничто и никто не спасёт, кроме победной поступи конницы и пехоты Аията. Кроме властвования Умина. Нехотя, но не поворачиваясь, чтобы смотреть в глаза, искалеченный на выдохе признаётся: — Живой. Он живее всех живых. — Я знаю этого человека? Царь приказал это с тобой сделать? Очевидно, желание его объясняться неумолимо скатывается в бездну. Сону осознает, что ведёт себя нетактично, пусть большинству господ чувство такта к слугам или просто находящимся ниже них, увы, несвойственно. Однако Ким Сону был рождён подчиняющимся добровольно, увидел этот мир впервые глазами слуги. И ни капли не стыдился. Верно поэтому понял чужую отчуждённость и зажатость, принял как нечто само собой разумеющееся — и тотчас взял себя в руки. Ни жалость, ни отвращение, ни равнодушие изувеченному человеку не нужны, зато искреннее сострадание — да. По мнению Сону, сострадание находится вне рамок. Если бы не уродливые шрамы, его можно было бы назвать красивым молодым мужчиной. — Как тебя зовут? — Ли Хисын, — представляется коротко, сухо. — Но больше нет у меня имени. …Чтобы вновь облачиться в жалкое подобие бинтов и умолкнуть.

***

      «мой венценосный брат,       мой дорогой умин…       этот недостойный слуга не сумеет вырваться из логова, именуемого родиной вашей матушки и моей драгоценной госпожи. однако я могу попытаться устранить угрозы для вас. во имя вас.       однажды, признаюсь, мне приснился прекрасный сон, в котором ты — брат мой — правил обширными землями. север и юг подчинялись тебе безропотно. и пусть, что сон тот мог не быть пророческим, а частью моих самых смелых мечтаний. я не отступлюсь от задуманного.       я знаю тебя, брат. не руби сгоряча, не собирай армию и не уподобляйся нашим играм в войны, что мы любили в детстве. видят боги, мы снова свидимся по одну сторону. ты будешь править, а я же буду рядом. обещанье своё я не нарушу.

      навечно твой брат — сону».

Сону аккуратно сворачивает послание, понимая, что от верности Управляющего зависит чересчур много. Если мужчина обманет — не сносить ему головы. Но риск стоит того, особенно после закинутой уловки: власть, деньги и покровительство от Его Величества. По управляющему Старым дворцом было видно, что он устал скрести монеты помалу и заботиться о полузабытом наследнике, коего непременно прихлопнули бы другие жёны отца в скором времени. А так появлялся шанс. Отблеск свечи за дверью вынуждает в испуге замереть. Старый дворец действительно настолько убог, что некоторые деревянные двери просели, а некоторые «сжались», отчего внизу оставалось пространство шириной с полмизинца. То и хорошо, и плохо — двояко. (кто рыскает в ночи?) — Входи или пожалеешь, что топчешься на пороге, — громогласно заявляет Сону, не поднимаясь из-за стола. Ли Сону таков и был — высокомерный, но ленивый и ужасно болезный. Заточение тяготило фальшивого родственника правителя Аията не столь сильно, чтобы начинать устраивать показательные истерики, даже скрываясь под чужой личиной, но что-то от характера теперь уже покойника стоило бы проявлять. Высокомерие — итог. Два слабых стука (и зачем после всего?), а после в покоях тихонечко показывается Пак Сонхун. Вот он — надежда на процветающее будущее Аията, ослабление Хешбонского государства и великие перемены. Затюканный, нежеланный ребёнок здешнего государя, кто рискует стать ключом ко всему. И пусть мальчик ничего худого не сделал, а Сону ему зла никак не желал, отступаться не намеревался ни в коем случае. Всегда можно заключить выгодный союз, ослабив врага до нужной поры, а оставить страну эту на идеальную марионетку — того, кого не свергнут свои же. Политические игры — не стезя Сону, однако он научился многому во дворце, будучи слугой; глядел с восхищением на мудрую госпожу. Кто, как не Ли Суран, умел ждать? Кано — первый союзник. Да, весьма шаткий по отношению к самому Сону, зато до смерти верный наследнику. Для евнуха Пак Сонхун стал чуть ли не младшим братом, ради него евнух мочал о многом, правила нарушал или виртуозно обходил. Управляющий Старым дворцом — второй, но всё ещё исключительно потенциальный помощник. Его руками получится изжить из Ароира предателей и доносчиков, набрать верных людей, готовых глядеть в будущее — то будущее, где золотой обруч украшает чело Пак Сонхуна. А доказательства расположения Управляющего появятся в течение недели-двух. — Т-ты не спишь, Сону-хён?.. Брови Сону поднимаются в удивлении. — Почему ты не спишь? — Я хотел бы кое-что спросить, — наследник до сих пор стоит в проходе, неловко покачиваясь на пятках с накинутым поверх ночных одеяний то ли крохотным пледом, то ли подобием шали. Если последнее — вероятно, одна из старух выдала. — Сперва присядь, а потом вопрошай. Сону указывает на собственную кровать. Негоже сажать будущего Его Величество на, признаться, дряхлую постельку. Вдобавок на постельку человека значительно ниже него статусом, не говоря о нормах приличия. Но не до того сейчас. Главное — наскрести по сусекам в душе мужество, встать на выбранный путь и с него не сворачивать. Мальчик послушно присаживается. — Ты хочешь вернуться домой? — Пак первым нарушает молчание. — Мне попросить Кано или тётушку Йе что-нибудь сделать для тебя? Я могу. Ох, эта детская наивность! Забитая истина, что однобоко прорывается в Ароир — какая она помощница, когда надо бороться? Сонхун знает, что его не величают в Есевоне, что не любят совсем. Считает себя никем (по сути, ему это вдалбливают давно — с рождения), но не знает важнейшего: бесхитростные погибают первыми. Посадить Пак Сонхуна на трон и сразу отправиться восвояси, когда этот день настанет, не получится. Характер можно закалить, бесспорно. Но сколько времени упущено? Сону оценивает свои силы трезво, понимает прекрасно: не выйдет сменить фигурки на доске, да свою поставить во главе. Обязательно найдётся такой же умник, который придёт и сбросит твои, заменив новыми. — У меня есть идея получше. Сонхун хлопает огромными карими глазищами: — Какая? — Хочешь защитить тех, кто с тобой честен? Хочешь забрать, что принадлежит тебе по праву? Не отнять, Сонхун, а забрать своё? То, что у тебя отнимают несправедливо, забрать навсегда? Наивен, но не тотально глуп. — Я не хочу, чтобы… Чтобы проливалась кровь, чтобы кому-то было плохо. Я не хочу, чтобы кто-то мучился. Чуть поколебавшись, Сону решает: пора. Сокращает расстояние между собой и наследником, присаживается перед мальчиком на корточки и, складывая руки на чужих острых коленках, упирается в свои же ладони подбородком. Немудрено, что от подобного сирота при живом-то отце пугается, дышать перестаёт на пару секунд. Однако сидит смирно — а это знак. Желания невинного ребёнка понятны — зла в нём не было вопреки. Но нельзя забывать, что враги — зло, и враги безжалостны ко всем. Сону собирается разрушить нескончаемый поток правителей, вставляющих палки в колёса повозки его родины. Те, кто чуть ли плюют бессовестно на блаженную землю Аията. — Ответь мне. С той поры, как мы познакомились, я тебя обидел чем-то? — Нет, — уверенно молвит Сонхун. Наконец-то мальчик немного расслабляется. — Что ты слышал о Ли Сону? Обо мне что ты слышал? Не стесняйся, говори честно. О-о, холёного господинчика Сону — кровного далёкого брата Умина — взаправду поминали добрым словом. Жалели его и сокрушались, мол, какая жестокая судьба выпала на долю юноши, лишившегося родителей и мучившегося от болезней всю жизнь. Но считали ли его кем-нибудь важным по-настоящему? Разумеется, никогда. Радовались только, что имелся в запасе некто «удобный». Ежели что — безупречная разменная монета, незначительная фигурка на проклятой политической доске. — Ты оказался совсем не таким, — видно, Сонхун старается речами не обидеть. — Ты хотел бы иметь такого брата, как я? — Конечно! Лишённому тепла, лишённому настоящих братских иль обыкновенных родственных связей многого не надо. Мудрая госпожа однажды приоткрыла завесу тайны: отчего сумела полюбить того, за кого замуж не жаждала выходить. Почему сперва ей смерть казалось милее. «Добротой и лаской куётся привязанность. Ласка сеет семена доверия — яд для предвзятости. Доверие — испытание привязанности, зародыш любви. Любовь бывает разной, но любовью вовек остаётся». Семейство сонхуново виновато само — на их плечах ответственность за падение Есевона. «Что посеешь — то и пожнёшь», — и они выбрали самую подлую дорогу. Упеки они мальчика в достойный дворец или поместье, обложи его золотом и дай ему занятие, он бы никогда не привязался к чужаку. Ему было бы что ставить на чашу весов: риск довериться незнакомцу или крепкие узы родни? — Тогда не сомневайся во мне ни на секунду, если веришь. Первостепенно: тебе необходимо учиться, учиться усердно. И всегда слушаться меня. — Но… Нет, никаких отрицаний. Сону не собирается прозябать тут, пасть от верёвки или меча палача. Не собирается навредить Умину шантажом собственной же шкуры. Клятвы держат до смерти; а умирают не на чужбине. …Что, если попробовать с тем безликими стражником поговорить? Как бездомного пса его приручить лаской, ибо хозяину плевать на то, каковы внешние изъяны его собаки. Собака обязана быть здоровой, послушной и сильной, готовой рвать глотки ради хозяина — остальное пустота. — Мы лишь будем защищаться, Сонхун, если нас вынудят применять силу. А что до прочего… — Сону выпрямляется, натягивая на лицо улыбку, — давай не будем уподобляться неучам? Когда мы играли, ты назвался глупым. Так почему бы не исправить это досадное упущение, м-м? Мальчик долго-долго размышляет над услышанным, но улыбка постепенно трогает его пухлые губы. Слабый кивок перерастает в отчаянный: — Конечно, Сону-хён!