Когда растает Антарктида

Дни понеслись галопом. Сначала Уэнсдей предприняла попытку поговорить с Уимс — рассказывать директрисе про Галпина она не стала, зато подозрения касательно Кинботт изложила красочно и максимально подробно. Объяснила, как строится связь у монстра с его хозяином и где-то на середине своего монолога внезапно поняла, что Лариса все знала и так. И про то, что их монстр — хайд. И про то, что информация про него все это время была в дневнике Фолкнера прямо у них под боком. Но репутация ей была дороже правды. Аддамс убедилась в этом снова, неожиданно для себя самой почувствовав острое разочарование, горечью отдававшееся во рту. Уимс была умной и сильной женщиной, такой союзник мог бы стать неплохим подспорьем в борьбе с монстром и как-то связанным со всей этой историей пилигримом. Жаль только взгляды у них с директрисой в корне расходились — мыслить так, как мыслила Лариса, у Уэнсдей просто-напросто не получалось физически. К лучшему это или к худшему — на этот вопрос она пока что ответить затруднялась. — Что ты планируешь делать дальше? — спросил ее Ксавьер, когда она тем же вечером пришла к нему в мастерскую, претерпевшую разительные изменения с тех пор, как Аддамс заходила в нее последний раз. Художественный беспорядок, конечно, никуда не исчез. Зато добавился матрас в углу комнаты и несколько портативных обогревателей. Ну и еще с десяток новых картин. — Я об этом думаю, — произнеси она «я не знаю» и Торп не поверил бы, что говорит с Уэнсдей. Аддамс, нахмурившись, села на табуретку. Подтянув одно колено к подбородку, нетерпеливо сказала: — Рисуй. Я не буду тебя отвлекать. — Ты пришла сюда посмотреть, как я рисую? Она ему не ответила. Врать не хотелось, признаваться, что она пришла сюда, чтобы на него полюбоваться — тоже. Ксавьер пожал плечами и отвернулся к холсту, принявшись писать фон размашистыми мазками. Уэнсдей смотрела на него, задумчиво покусывая губу. На следующий день она пришла снова. А он рассказал ей, что был у директрисы сам и тоже пытался говорить с ней касательно новых подозреваемых в расследовании. Аддамс эта новость не понравилась. Еще больше она не понравилась ей, стоило Торпу сказать, что при их с Уимс разговоре присутствовала еще и Торнхилл. Конечно, они обе не поверили ему ни на грош. Уэнсдей это не удивило. — Зачем тебе здесь матрас? — она подошла к нему, когда он закончил рисовать очередной мрачный пейзаж, — Ты ведь все равно всегда возвращаешься в общежитие. — Я возвращаюсь в общежитие, потому что провожаю тебя, — Ксавьер невесело усмехнулся, и Уэнсдей вдруг осознала, что за последние пару недель он действительно еще больше похудел и осунулся. Она скользнула взглядом по залегшим теням под его глазами. Торп кивнул, подтверждая ее мысли, — Я ночевал здесь не раз, засыпая на полу. Когда это начало входить в привычку, притащил сюда этот старый матрас. А потом и их, — он махнул рукой на обогреватели, — Ближе к рассвету здесь, знаешь ли, уже прямо-таки заморозки. — Оно мучает тебя каждую ночь? — За последний месяц я спал без кошмаров один-единственный раз, — сделав шаг в сторону, он сдернул покрывало со стоявшего возле стены холста. На практически полностью черном полотне вырисовывался круг с разноцветными узнаваемыми узорами. Этот витраж она знала слишком хорошо. — Моя комната. — Дело не в комнате. Но это они оба знали и так.

***

Следующее продвижение в расследовании случилось неожиданно. Так, как не могла предположить даже сама Аддамс, которая, вообще-то, была склонна просчитывать если не все, то, как минимум, большую часть всех возможных вариантов того, что могло с ней произойти. Но допустить мысль, что все с ног на голову перевернут слова Бьянки Барклай, не догадалась ни она, ни Вещь, ни Фестер. — Уэнсдей! — сирена окликнула ее во дворе школы, и, когда девушка обернулась, заговорщицки ухмыльнулась, — Идем со мной. Кое-кто хочет с тобой поговорить. «Кое-кем» оказался никто иной, как Лукас Уокер. Тот самый юный пилигрим, дважды проигравший Уэнсдей в драке и подстроивший кровавый дождь на Вороньем балу, испортив всем праздник да еще и едва ли не напав на Энид после всего этого. И он — этот, очевидно, не слишком зарекомендовавший себя в глазах неверморцев сынок мэра, теперь «хотел что-то ей сказать». — Выслушай меня. — Говори. — Перед своей смертью отец начал собирать информацию на Лорел Гейтс. Она жива. И она в Джерико. Именно из-за нее его и убили, я уверен в этом. Последняя деталь паззла с оглушительным щелчком встала на место. Перед глазами Аддамс пронеслась обнаруженная ими в особняке Гейтсов свежеприбранная женская спальня. Та самая, в которой она нашла шкатулку со своими фотографиями. Та самая, в которой Синклер не дала ей времени подумать, почему ее внимание так сильно привлекли к себе стоящие на прикроватной тумбочке цветы. Персиковые розы, кто-то их уже куда-то приносил. И ставил в вазу, прямо на глазах Уэнсдей. Ну конечно же. — Я ЗНАЮ, КТО ВЫ! — между их разговором с Лукасом и её вторжением в кабинет Кинботт прошло меньше часа, — Думаю, вам будет интересно узнать, как вас с потрохами выдали ваши любимые розы, не так ли, Лорел? Она сыпала обвинениями, кричала, и в тот момент ей казалось, что никаких звуков, кроме ее голоса, больше не существовало вовсе. Психолог слушала ее, и с каждой секундой удивление на ее лице все больше начинало походить на панический страх. Или нескрываемый ужас. Их диалог, если эту сцену можно было назвать диалогом, закончился взаимными выпадами. К тому моменту нервы начали сдавать уже даже у «психолога»: — ВЫ ПРОИГРАЛИ, ЛОРЕЛ ГЕЙТС! — ТЕБЕ НУЖЕН ПСИХИАТР, АДДАМС! Что произошло дальше, Уэнсдей помнила как в тумане. Она выбежала из кабинета Кинботт, бросившись на остановку, чтобы как можно скорее вернуться в Невермор. Ждала автобус. Пять минут. Десять. Пятнадцать. А потом возле нее остановилась машина шерифа Галпина: — Садись. — С какой стати? — С той стати, что доктор Кинботт мертва. Аддамс моргнула. Шериф буквально втолкнул ее на заднее сиденье. Привез в городскую больницу, так хорошо ей знакомую по посещениям Оттингера. Они шли по коридору, следуя указателям, которые вели их в реанимацию, а потом из ниоткуда на них выпрыгнула едва ли не бьющаяся в истерике директриса. Их разговор не успел даже начаться — к ним вышел, печально качая головой, пытавшийся спасти пострадавшую врач. Очевидно, безрезультатно. Для одного крохотного городка смертей за последний месяц становилось уже прямо-таки катастрофически много. С этим нужно было заканчивать. И как можно скорее. — Иди в свою комнату и никуда из нее сегодня не выходи, ты поняла меня? — Уимс метнула на Уэнсдей взгляд, полный практически звериного бешенства. На слова директрисы Аддамс, конечно, кивнула. И, как только стемнело, без тени сомнения сбежала в мастерскую в лесу. — Уэнсдей! — Ксавьер обернулся на скрип двери и, побросав кисти, в несколько шагов оказался рядом, — Я видел Уимс, она сказала, что ты даешь показания в участке и… — Наглая ложь, — она устало покачала головой. Обняла его, уткнувшись носом в толстовку, и жадно вдохнула успокаивающий запах красок вперемешку с древесным парфюмом, — Ты уже знаешь, что произошло? — Слухи быстро расходятся, — его ладонь ласково коснулась растрепавшихся косичек, — Тебе ведь нельзя здесь быть? — Нельзя. — Конечно, — он улыбнулся. Почувствовав, как она сильнее сжала пальцами его кофту, рассмеялся в голос, — Думаешь, я прогоняю тебя? Черные глаза недоверчиво покосились на него из-под челки. — У меня есть чай в термосе, давай я тебе налью. Она пришла в себя где-то спустя час. Рассказала ему о том, что произошло, но подробно обсуждать это не захотела. Согревшись и, наконец, вновь почувствовав себя в безопасности, Уэнсдей устроилась на матрасе. Одолжив у парня блокнот и карандаш, принялась что-то неразборчиво писать. Заметив, что он наблюдает, заговорила: — Ты не закончил картину. — Закончу в другой раз. — Рисуй, Ксавьер, — она улыбнулась ему, и он снова не нашел в себе силы ей противостоять, — Все в порядке. Тебе ведь это нужно. Это была правда. Непреодолимое желание рисовать нападало на него внезапно и не отпускало до тех пор, пока застрявший в голове образ не был бы перенесен на холст или просто бумагу. Ксавьеру казалось, что похожие чувства испытывают наркоманы во время ломки. Желание писать картины буквально разрывало его изнутри, не давало вздохнуть полной грудью, вызывало головную боль, головокружение, даже ломоту в суставах. Казалось, что если ты не делаешь того, что этот чертов внутренний зов велит, он все равно заставит тебя слушаться, пусть даже и ценою парочки твоих же костей. Уэнсдей быстро закончила делать заметки и теперь смотрела на него, не отрываясь. С того ракурса, где она сидела, Торп был виден в профиль, и она впервые задумалась о том, как ей жаль, что свои собственные автопортреты он не писал вовсе. Такую картину она бы к себе повесила. Испытанный ею днем всплеск адреналина сейчас медленно, но верно уступал место совсем иному чувству. В голове Уэнсдей мелькнула мысль, что крышу оно сносит не хуже азарта от погони или бегства от монстра. Быть может, отдайся она этому чувству полностью, оно заслужило бы куда более интересные сравнения… Или стало бы для нее несравненным вовсе. — О боже, прости меня, — Ксавьер обернулся, только сейчас заметив девушку, стоявшую совсем рядом. Не видя ее, он махнул рукой, и теперь на щеке Аддамс красовалась ровная полоса краски красивого, темно-синего цвета. Он протянул ей салфетку, — Держи. Я не слышал, как ты подошла. — Картина готова? — наспех вытерев лицо, она мельком скользнула взглядом по темному лесу на холсте и загадочно улыбнулась. — Да, одну секунду, — Торп убрал все лишнее в ящик стола и отодвинул мольберт к стене. Посмотрев на него издалека, добавил пару штрихов и только после этого выдохнул, — Все. Теперь точно закончена. Странно, этот лес… Он не договорил. Уэнсдей, встав на цыпочки, бесцеремонно заткнула его поцелуем. Обняла за шею, прижалась всем телом. А затем уверенно подтолкнула к матрасу, несильно прикусив его губу. Торп ответил ей тем же. Охотно поддался на провокацию, сделав вид, что его самого она не застала врасплох вовсе, и быстро вжился в роль, подыграв тому, чего Аддамс от него хотела. В его голове снова всплыло сравнение Уэнсдей с цунами. На этот раз гигантская волна из чувств накрыла их обоих, внезапно и стремительно. Торп никогда бы не подумал, что сможет сравнить стихийное бедствие с порывом страсти. Но с ней иначе и быть не могло. Когда руки Ксавьера скользнули с ее спины — ниже, Аддамс лишь довольно ухмыльнулась. Устроившись поудобнее, практически оседлала парня, послушно опустившегося на матрас, и притянула к себе за шею. Ближе, еще ближе. Его прикосновений ей все еще было катастрофически мало. Ее пальцы взъерошили его волосы. Ладони Торпа очертили спрятанный под одеждой силуэт. Он впервые осознал, что Уэнсдей была миниатюрна настолько, что его пальцы смыкались, когда он держал ее за талию. Сейчас это только усиливало его желание ей обладать. — Уэнсдей, — стащив с нее свитер, он прикоснулся губами к ее плечу. Та нежность, с которой он это сделал, обезоружили ее, разом переменив весь настрой, — Ты прекрасна. Взметнувшееся до потолка пламя страсти вдруг резко потухло, уступив место чему-то большему. Аддамс попыталась смущенно отстраниться, но Ксавьер не позволил. Он целовал ее белоснежную кожу, поднимаясь от изящных ключиц — выше, к шее и заветным губам, и Уэнсдей вскоре сдалась. Окончательно капитулировала перед натиском любви, которую она чувствовала в каждом его прикосновении. Она прижалась к нему ближе, прогнувшись в спине, и тут же получила ощутимый укус в шею. Не успела на него отреагировать, как услышала тихий щелчок бюстгальтера, быстро расстегнутого ловкими пальцами художника. Почувствовав, как стремительно краснеет, попыталась было быстро отвернуться, но Торп успел поймать ее лицо за подбородок: — Не смей, — он коротко поцеловал ее и отстранился, заглянув в глаза. Черные, с расширившимся зрачком, они смотрели на него с нежностью, но одновременно с этим — с толикой неуверенности. Он улыбнулся. Так, как она любила, — Тебе нечего стесняться. Ты — самое красивое, что я когда-либо видел. Она потянулась к нему за поцелуем. Подставила шею, когда он снова скользнул по ней губами, и тихо застонала, стоило ему жарко выдохнуть, опалив нежную кожу горячим дыханием. Он и представить не мог, что увидит ее такой. Когда его ладони накрыли ее грудь, Аддамс вздрогнула. Ее руки легли на его плечи, готовясь отстранить. Но тут он коснулся ее языком, и она, шумно вздохнув, притянула его к себе еще ближе. Сумеет обуздать — и он получит ее сердце навечно. — Иди сюда. Он уронил ее на подушки и навис сверху. Скользнул губами по небольшой, но упругой груди, и несильно сжал пальцами темно-розовый затвердевший сосок. С губ Уэнсдей слетел первый стон. Следом за ним — то ли комментарий, то ли претензия: — На тебе слишком много одежды, так нечестно. Ксавьер улыбнулся ей. Поцеловал. И стащил с себя толстовку, а затем и футболку. Аддамс привстала на локте: — Какой ты… — ее холодные пальцы пробежались по его спине. Она повторила его движения, поцеловав в плечо и в шею. Прикусила мочку уха, тихо прошептав, — Хотела бы я уметь рисовать. Уэнсдей коснулась его рук, очертив выступающие на них вены. Поцеловала в губы, едва ощутимо дотронулась до пряжки ремня на его джинсах. На этом его терпение лопнуло. Торп несдержанно прижал ее к матрасу, рывком стащив брюки и оставшееся нижнее белье. Она покраснела до кончиков ушей, отпрянув, когда он спустился поцелуями к ее животу: — Не бойся, — он провел языком вдоль розовой полоски шрама, — Верь мне, Уэнсдей, я не сделаю тебе больно. Он аккуратно гладит ее по ноге и покрывает поцелуями внутреннюю часть бедер. Она мелко дрожит, а, когда его губы касаются ее там, протяжно стонет и царапает матрас. Ксавьер с трудом сдержался, чтобы не застонать самому. Он ласкал ее, мягко прижав к постели рукой, которую положил на плоский живот. Чувствовал, что она подается ему навстречу, зарывается пальцами в его волосах, и думал, что сердце наружу все-таки вот-вот выпрыгнет. — Ксавьер, — он приподнимается и вопросительно смотрит в ее глаза. Пальцем стирает со скулы размазавшуюся тушь и отвечает на поцелуй, когда она его просит. Она чувствует, как он улыбается. Кусает ее губы в кровь. И мягко вводит палец внутрь, медленно начиная им двигать. Уэнсдей стонет, уткнувшись ему в шею. Обнимает, беспорядочно водит пальцами по его спине, пересчитывая выступающие позвонки. Когда добавляется второй палец, она оставляет на его шее ярко-красный след. А когда он вновь спускается вниз, касаясь ее языком, она понимает, что едва ли продержится несколько минут. Секунда — две — три — пять. Аддамс вздрагивает, хрипло вскрикивает. В неразборчивом стоне угадывается мужское имя на французский манер. Она чувствует, как Торп отстраняется. Слышит короткий звон, шелест ткани. И бархатистый голос: — Уэнсдей, — он покрывает поцелуями ее лицо. Она ловит его губы, чувствует, как кончики его пальцев пробегаются по ее телу снизу вверх. Он трется о ее щеку носом: — Ты уверена, Уэнсдей? Она кивает. Моргает. Смотрит на него и счастливо улыбается: — Я верю тебе. Ксавьер шумно выдыхает, пальцами сжимая ее бедра. Плавно толкается и слышит, как она тихо всхлипывает. — Я… — Еще, — он смотрит в ее глаза и окончательно теряет голову. Аддамс целует его, вжимается в него всем телом и жарко шепчет, практически скуля, — Хочу тебя еще. Пожалуйста. Ее «пожалуйста» убивает его наповал. Медлительность и аккуратность были вымещены нестерпимой страстью минуте на второй. Когда Ксавьер отстранился, убрав с шеи ее руки, Уэнсдей недовольно застонала. Предприняла было попытку приподняться следом, но тут же была прижата к матрасу длинными пальцами, схватившими ее за горло. Он вошел в нее снова, начал двигаться, рвано поцеловал. А она только ритмично постанывала, задохнувшись от чувств и полностью отдавшись в руки того, кто сумел подчинить себе шторм. — Убери руку. — Зачем? — Мне нужно тебя касаться. Он улыбается и исполняет ее просьбу. Уэнсдей гладит его по спине, несильно царапает и улыбается в ответ. Ее ноги он закинул себе на плечи. Сменив угол, по всей видимости, дотронулся до самых чувствительных зон. Аддамс вздрогнула. Прогнулась в пояснице и зажмурилась, закусив губу. До разрядки оставалось недолго. Они достигли ее одновременно. Она — дернувшись, заскулив и неосознанно сжав его изнутри сократившимися мышцами. Он — глухо застонав и обессилено упав на нее сверху, смазано коснувшись губами ее ключиц. Уэнсдей чувствовала, как он мелко дрожит, и как бешено бьется его сердце. Когда он приподнялся, опершись на согнутую в локте руку, она ласково коснулась его лица: — Ксавьер, — она улыбается, жмется к нему, как разнежившаяся от ласки кошка. Он обнимает ее за талию и преданно смотрит в глаза: — М? — Я люблю тебя. Его сердцу сегодня все-таки суждено было выпрыгнуть.

***

В ту ночь они остались в мастерской. Уэнсдей, надев одну только футболку Ксавьера, доходившую ей почти до колен, сидела на краю стола, расплетая косички. От прически за последний час едва ли осталось хоть что-то вразумительное, и сейчас она не слишком старательно пыталась это исправить. Торп рисовал. Быстрыми уверенными штрихами — хорошо узнаваемый женский силуэт. Миниатюрный, изящный и любимый им до потери сознания. Ему хотелось запечатлеть Аддамс такой, какой мог видеть только он сам. Какой она открылась только ему одному. И никому больше. — Почему ты не нарисуешь себя? — Запечатлевать на картинах обычно хочется красоту, — он усмехнулся и пальцем растушевал тени, — Если я не одержим какой-то идеей, как в случае с монстром, то я предпочитаю нарисовать захудалый натюрморт, но никак не… это. Кивком головы он указал на свой торс. Уэнсдей спрыгнула со стола и подошла, обняв его за пояс: — Ты просто дурак, — она смеется и смотрит на него снизу вверх. В огромных черных глазах — ничего, кроме бесконечной нежности, — Если бы я умела рисовать, посвятила бы тебе отдельную галерею. Торп поцеловал ее в лоб. Аддамс встала на носочки и поцеловала его в губы: — Ты красив, Ксавьер, — отстранившись, она улыбнулась, — В конце концов, мой изысканный вкус иного не допустил бы. Он рассмеялся. Поднял ее, усадив обратно на стол, и прижал к себе, руками юрко забравшись под футболку. Что-то где-то скрипнуло. Стукнулось. Со скрипом распахнулось. Входная дверь, кажется. — ПОЛИЦИЯ! НЕ ДВИГАТЬСЯ! РУКИ МЕДЛЕННО ПОДНЯТЬ ВВЕРХ! Хрупкий миг счастья вдруг разбился на миллиард осколков. — Что происходит? На каком основании…? НЕ ТРОГАЙТЕ ЕЕ! Они заставили его надеть толстовку и обувь. Нацепили на него наручники, помахав перед носом невесть откуда взявшимся кулоном ныне покойной Кинботт, и что-то осуждающе закричали. Галпин с довольным видом стоял в центре комнаты. Он раздавал приказы — перевернуть вверх дном всю мастерскую, сделать опись предметов, собрать улики. Выволочь на улицу Уэнсдей Аддамс, чтобы не мешалась. Она, впрочем, им даже не воспротивилась. Внезапное появление полиции оглушило ее настолько, что она не пришла в себя, даже прошлепав босиком по покрытой инеем земле. Не помогло и перечисление шерифом улик, и успокаивающие фразы сердобольной женщины — его помощницы. Уэнсдей смотрела на Ксавьера, отказываясь верить в происходящее. Галпин же смотрел на них двоих с острым ощущением того, что вся эта ситуация ему что-то безумно напоминала. Ночь. Невермор. Аддамс и крики о несправедливом задержании. — Вам придется объяснить мне, что здесь происходит, шериф. И своевременное появление Уимс. Да. Что-то такое уже когда-то было. Он проговорил с Ларисой недолго — против их улик ей нечего было возразить. Она кивнула, позволив вывести задержанного парня из мастерской, и пообещала приехать в полицейский участок утром, чтобы дать свои показания. Когда шериф взмахнул было рукой, давая знак своим подчиненным сажать подозреваемого в машину, она поймала его за рукав куртки. — В чем дело? — Позвольте, — она кивнула в сторону Аддамс, сейчас больше напоминавшей приведение, — Одну минуту, не больше. Галпин что-то пробормотал. Ксавьера подвели к девушке. — Уэнсдей, — он подошел к ней вплотную и коснулся ее ледяных ладоней руками, закованными в наручники. Она не подняла на него глаза. Не моргнула. Ничего не сказала. Торп нежно поцеловал ее в лоб, — Не геройствуй, прошу тебя. Ты нужна мне. Слышишь? Я не прощу себе, если с тобой что-то случится. Он отстранился. Потерся носом о ее щеку, губами стерев одиноко скатившуюся по бледной коже слезу. — Я люблю тебя. — Ну все, достаточно. Пакуйте его и поехали. Тишину леса нарушили шум мотора и оживленные голоса. Торпа грубо втолкнули в машину. Несколько секунд спустя от полицейского конвоя осталось лишь два мутных силуэта да удаляющийся в темноту мигающий сине-красный свет. — Аддамс, что… — Лариса осеклась, только сейчас рассмотрев девушку пристальнее. Затянутая в белоснежную перчатку ладонь непроизвольно коснулась алых губ, — Боже мой… Босые ноги, мужская футболка на голое тело и растрепанные волосы. Цепкий взгляд Уимс заметил ее глаза и истерзанные губы, кровоподтеки на шее. И ладони, застывшие в том же положении, в котором минуту назад их держал в своих руках Ксавьер. — Он не виновен, не виновен! Гомес! Нет! — Я люблю тебя, Тиш! Не трогайте ее! Ларису передернуло. Она не желала этого. Уэнсдей ее раздражала, выводила из себя своими постоянными выходками, доводила до белого каления своей абсолютной и ничем неприкрытой наглостью. Уимс хотела ее проучить, подмять под себя, прогнуть. Но вот так ужасно разбившегося вдребезги сердца она не пожелала бы никому. Даже ей. Она слишком хорошо знала, какого это. — Идем, Уэнсдей. Идем, я отведу тебя в твою комнату.