Когда растает Антарктида

— Я голубь. — А я тогда кто? — Ты — ворон. День начался с того, что Уэнсдей прогуляла занятие по ботанике. Она и так поставила рекорд — началась уже четвертая неделя ее жизни в Неверморе, а количество пропущенных занятий все еще можно было пересчитать по пальцам одной руки. Вещи, например. Тот как раз с любопытством наблюдал за ритуалом, который пыталась провести его подопечная, но пока что не был заинтересован им настолько, чтобы вылезти из-под теплого плюшевого пледа Синклер. Середина ноября на дворе все ж таки, а вы чего хотели. — Гуди Аддамс, Гуди Аддамс, Гуди Аддамс, — бормотала себе под нос девушка, сидевшая в круге из черных свечей и тщетно пытавшаяся достучаться до своего не слишком-то разговорчивого предка, — Нет, не выходит. — Что не выходит? Уэнсдей и Вещь одновременно поворачиваются к Энид. Вещь приветливо машет. Уэнсдей не слишком приветливо молчит. Осознав, что при соседке ее ритуалу точно не суждено будет свершиться, Аддамс поднимается с пола, нехотя объясняя: — Я пыталась вызвать дух одной моей очень дальней родственницы. Во взгляде Синклер читалось плохо скрываемое отвращение. Она аккуратно обошла все еще горящие на углах начерченной на полу пентаграммы свечи, и села на кровать, многозначительно поболтав ногами в воздухе. Ее монологу об очередных невероятно важных школьных сплетнях не суждено было начаться. На едва слышный шелест, раздавшийся со стороны входной головы, соседки обернулись синхронно. — Что там? — поинтересовалась блондинка, заметив, как расширились глаза Аддамс, когда та подняла с пола листок. — «Если тебе нужны ответы, приходи сегодня в полночь в склеп Крэгстоуна», — она недовольно поморщилась, — Слова склеены из журнальных вырезок. Этот прием настолько стар, что пахнет нафталином. Загадочное приглашение, однако, было слишком заманчивым, чтобы не принять его из-за одной лишь банальности его оформления. — Господи, жуть какая! Энид выпустила когти, испугавшись хруста ветки, на которую сама же и наступила. Уэнсдей на это лишь молча покачала головой — Синклер не переставала пугаться всего подряд с того самого момента, как они вошли в лес. Аддамс не понимала, зачем та вообще за ней увязалась, но блондинка выдала ей такую длинную и нудную речь про то, что они подруги и должны держаться вместе, что было проще согласиться, чем пытаться оспорить этот поток нескончаемого бреда. И вот, с горем пополам, они, наконец, дошли до злополучного склепа. И даже зашли внутрь. — Ты хотя бы фонарик с собой взяла? — не оборачиваясь, спросила Уэнсдей, которая, конечно, шла первой. Ответа не последовало. Только что-то негромко зашуршало, а дальше — снова зловещая тишина. Желтый луч света скользнул по коридору, полу, покрытому мхом потолку. Ничего. — Энид? Как вдруг… — С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, УЭНСДЕЙ!!! Из-за саркофага выскочили неверморцы, человек десять, и все — счастливо улыбающиеся. Кто-то взорвал хлопушку с конфетти. Кто-то сфотографировал их, осветив вспышкой все помещение гробницы. Ксавьер поймал на себе тяжелый взгляд темных глаз. Улыбнулся. Развел руками. И кивком головы указал ей куда-то назад. Аддамс обернулась. — Поздравляем, соседка! — Энид прокричала это практически ей в лицо и вытянула вперед руки с двухъярусным черном тортом. Он был украшен готически, так, словно кто-то готовил его для Хэллоуина. За спиной соседки Уэнсдей заметила Вещь, скромно поправляющего на себе праздничный колпак. Вот ведь предатель. — С шестнадцатилетием. — Ну, загадывай желание и задувай свечи! — Чего бы ты хотела, Уэнсдей? Ее взгляд непроизвольно скользнул по высокой фигуре в темно-сером пальто. Голоса звучали со всех сторон, и она уже практически собралась с духом, чтобы действительно хоть как-то на все эти возгласы отреагировать, но вдруг заметила надпись на одной из стен склепа. Ее совершенно случайно подсветил принесенный кем-то фонарик, но Аддамс в совпадения не верила. — Это латынь, — она аккуратно обошла Синклер и протолкнулась вперед, — Я никогда раньше не замечала здесь эти слова. — Мы что, так и не попробуем торт? — Что там написано? — одновременно спросили Ксавьер и Энид, отмахнувшись от остальных. — «Когда я восстану из мертвых — с неба польется огонь». Уэнсдей провела пальцами по потрескавшемуся от времени камню. Дотронулась до надписи, а дальше уже по привычному сценарию. Закатившиеся глаза. Дернувшееся как от удара током тело. И обморок.

***

Линия-линия-линия. И еще одна. Карандаш яростно летал над листком бумаги, но Уэнсдей даже не видела, что рисует. Она изо всех сил стараясь удержать перед глазами картинку из своего видения — огромный заброшенный дом, деревья, туман, и, самое главное, — массивные кованные ворота. Их-то она и пыталась детальнее всего зарисовать. «Бушующую реку невозможно контролировать», — сказала ей Гуди, смерив взглядом, полным то ли презрения, то ли разочарования. Уэнсдей не сразу поняла, чем заслужила такое очевидное недовольство дальней родственницы. А когда поняла, впервые за все это время захотела как можно скорее сбежать из собственного видения. Вернуться. Не чувствовать больше этих разрывающих ее надвое эмоций. У ворона не может быть друзей. Ворон не может доверять другим. — Да черт бы побрал, — она выругалась и отбросила в сторону сломавшийся пополам карандаш. Вещь щелчком пальцев отправил его в мусорку, — А ты не подлизывайся, предатель. Прозвучало на удивление беззлобно. Вещь даже сначала не поверил. — Уэнсдей! — в комнату ворвался розовый вихрь, удушающе пахнущий клубникой, — Время открывать подарки! Аддамс не пошевелилась, продолжив молча сидеть на стуле. Казалось, что продолжения речи Энид она ждала, будто казни. На самом деле, практически так и было. Протянутый ей черный сверток девушка, вздохнув, все же приняла. И даже развернула, подгоняемая непрекращающимися возгласами подруги и — снова — тысяча и одним ее поздравлением. — Что это? — Ты что! — Синклер взорвалась новой порцией воплей, — Это же снуд! Я сама связала, нам с тобой, в наших фирменных цветах! Давай я покажу тебе, как… — Не надо, — Уэнсдей отшатнулась от нее, как от огня. Внезапно подал голос Вещь, — Ну, тебе-то чего от меня надо? Он указал ей на черную коробку, занимающую почти все пространство под кроватью. Аддамс достала ее, как можно незаметнее постаравшись закинуть снуд куда-нибудь подальше в шкаф. На таинственной коробке лежала открытка, насквозь пропитавшаяся ароматом тяжелых восточных духов Мортиши. Внутри — набор по таксидермии. Из самой новой коллекции. Ну хотя бы ее вкусы за эти шестнадцать лет родители соблаговолили выучить. — Кстати, почему тебя не было сегодня на фехтовании? — напомнила о себе Энид, которой с трудом удавалось сидеть молча дольше пятнадцати минут. — Я помогала мисс Квинти поставить новые ульи, — это, на удивление, даже было правдой. Занятия по пчеловодству все еще оставались единственным предметом, который Аддамс посещала исправно и с искренним на то желанием, — Я отпрашивалась, мистер… — Ты пропустила таки-и-и-ие сплетни про Бьянку, — Синклер даже с кровати подскочила, явно распираемая желанием поделиться очередной супер-мега-новостью, — Даже ты бы оценила. Черная бровь вопросительно изогнулась. Не то чтобы вверх заинтересованности, но, в случае с Уэнсдей, уже что-то. — Оливия говорит, что видела, как та упрашивала Торпа к ней вернуться, представляешь? — голубые глаза сощурились. Стоило Аддамс сделать шаг ей навстречу, как в них зажглись торжествующие огоньки, — Корона-то у нашей королевы, видимо, пошатнулась после бала. А, учитывая, что бывшего ей вернуть так и не удалось, то это прямо-таки фиаско года! — Кстати говоря, — взгляд Уэнсдей снова стал колючим, — Энид, ты же была в курсе нашей с ним размолвки. Так зачем ты вообще… его сюда притащила. — Зачем ты позвала его в склеп? — Я не звала! Он сам как-то об этом узнал и в последний момент напросился, а я… — Синклер поморщила нос, боязливо посмотрев на напряженную, как натянутая тетива лука, соседку, — Он так хотел… Он… — Если бы всех всегда волновало, кто и чего хочет… Уэнсдей развернулась и, схватив с вешалки свое пальто, вышла из комнаты. Выпытывать у Энид подробности их с Ксавьером диалога она не собиралась. В конце концов, ну был он в склепе и был. Все равно вечеринка пошла не по плану, а думать об этом еще целый день было бы просто непозволительной роскошью. Дел и без того было невпроворот. Для начала нужно было навестить Юджина. Долгое время на это не решаясь, она, в конце концов, все-таки стала к нему регулярно наведываться, и даже познакомилась с его матерями. Те были искренне рады, что у Оттингера, наконец, появилась настоящая подруга, и Аддамс не решилась с ними спорить. У ворона не может быть друзей. Может, все это — просто глупость четырехсотлетней давности? В конце концов, в те времена и двух матерей быть не могло, а сейчас — вот, пожалуйста, приходят каждый день, в специально отведенные для посещений часы. Очень милые женщины. — Уэнсдей. Она подняла глаза на Тайлера, кивком головы поблагодарив его за очередной кофе за счет заведения, которое он поставил перед ней на стол. После того, как в больнице она столкнулась с Кинботт, настроение у нее было ни к черту, но парень, кажется, не собирался ей ничего предъявлять: — С прошедшим Днем Рождения, — он улыбается, но, замечая осуждающий взгляд, наигранно смеется, взъерошивая свои кучерявые волосы, — Ладно тебе, шестнадцать — это еще не приговор. — Посмотри на это, — она достает из кармана листок, — Узнаешь? Галпин хмурится, тщетно стараясь быть полезным. Выходит скверно. — Это вообще что? Ворота какого-то дома. Неужели я настолько плохо рисую? — Не важно, — Аддамс допивает кофе и поднимается, убирая смятую бумажку обратно в карман пиджака, — Спасибо за кофе. — Постой, я хотел тебя кое о чем спросить! — Тайлер смущенно мнет в руках рабочий фартук. Снова краснеет, кое-как выдавливая из себя, — Может быть, ты согласишься как-нибудь сходить со мной на ужин? Меня не было на вечеринке в честь твоего Дня Рождения, но я хотел бы… — Может быть. Ее взгляд — как будто смотришь в пустоту. Парень собирался добавить к своей тираде что-то еще, но колокольчики на входе в заведение переливчато зазвенели, а невысокий черный силуэт уже затерялся среди людей на улице. Аддамс вернулась в Невермор, умудрившись даже не пропустить ужин. Мельком взглянув на свое завтрашнее расписание, она в очередной раз столкнулась в коридоре с Энид и ее подружками, и, услышав что те собираются устроить в их комнате примерку их совместных шмоточных обновок, развернулась в противоположную сторону и вышла во двор. Скорое наступление зимы уже во всю чувствовалось в воздухе. Кромешная темнота в восемь вечера, холодный ветер, люди в куртках, а некоторые так и вовсе в шапках и варежках. До снега еще было далеко, но по ночам голые деревья уже начали покрываться тонкой белесой корочкой, а лужи нет-нет, да подмерзали в особенно морозные дни. Незаметно для самой себя, она бродила по прилегавшим к школе территориям больше двух с половиной часов. Обошла и сады, и озеро, не так давно приглянувшееся Пагзли. Бродила по ухоженным полям и дальше — по лесу, почти доходя до склепа Крэгстоуна и вновь возвращаясь назад. Ноги вели ее сами, сознание будто бы полностью отключилось, но радость от освежающей мысли прогулки длилась недолго. Если быть точнее, ровно до того момента, пока она не поняла, куда именно привели ее ноги. А, может, всему виной были не они? — Чего ты хочешь? — она посмотрела на Вещь, который дергал ее за воротник. Пальто она оставила в комнате. С ее любимыми кроссовками на огромной подошве оно не сочеталось, — Ну, чего? Ловкие пальцы выудили из ее кармана рисунок ворот. И указали на мастерскую, возле которой она очутилась спустя двадцать минут бесцельного блуждания по лесу. Аддамс отрицательно замотала головой. Сделала шаг назад, но почувствовала, словно кто-то тянет ее обратно, вперед, еще ближе ко входу в обветшалый домишко, в котором, как назло, еще и горел свет. Тук. Тук. И зачем только людям природой придумано сердце? — Привет. — Уэнсдей? Она застыла в дверях. В огромных размеров толстовке она казалась совсем крохотной, на бледном лице выделялись только глаза, черные на белом. Аддамс вообще была воплощением понятия контрастности. И речь сейчас шла далеко не только о внешности. Ее появление застало Ксавьера врасплох. Он кашлянул, дрожащей рукой поставил в стакан кисть, и поднялся, боясь сделать лишнее движение, лишь бы ее не спугнуть. Лишь бы не помешать этому толстому льду начать трескаться. И предательски таять. — Мне нужна твоя помощь, — девушка, наконец, перешагнула порог и огляделась, немигающим взглядом скользнув по изображению монстра, теперь уже смотрящего на нее более чем с нескольких десятков разноразмерных полотен. Вещь спрыгнул с ее плеча и протянул парню листок. — Неплохо, вполне неплохо, — он усмехнулся, и жадный взгляд черных глаз впился в него, стараясь запомнить каждый миллиметр перепачканного в краске лица, — Настолько сильно давить на карандаш было не обязательно, линии все равно местами неровные, но… — Мне нужна не оценка. Ее голос раздался совсем рядом с ним. Повернув голову, он посмотрел на ее — даже в обуви на толстенной подошве она едва дотягивалась до его плеча. А сколько упрямства-то во взгляде. — Ты знаешь, что это? — смотрит на него и думает о том, что раны на его шее вполне неплохо успели затянуться. Он молча кивает. Их вымученный диалог напоминал хождение по минному полю. Что не слово, то риск попасться на мину-эмоцию. Взгляд Аддамс проследил за взмахом его руки. Она подошла к картине, которую изначально не заметила вовсе. Не нужно было быть художественным критиком, чтобы понять, что на холсте напротив и на ее помятом листке были изображены одни и те же ворота. Одного и того же, явно существующего где-то дома. — Мне перестал сниться монстр вот уже несколько дней как, — устало пояснил Торп, — Теперь мне снится это. Дом. Ворота. И густой, как молоко, туман. Странно, что именно особняк Гейтсов во всем этом… — Ты знаешь, что это за дом?! — Уэнсдей перебила его, и ее ликование вызвало у него очередную совершенно невыносимую улыбку. — Это заброшенный особняк Гейтсов, он здесь, относительно недалеко, я мимо него иногда бегаю. На требовательный стук пальцев они оба обернулись в недоумении. Вещь поманил к себе девушку, и, когда та подошла, рывком сдернул покрывало со стоявшего в дальнем углу мастерской холста. Разговор как минное поле. Аддамс моргнула. Нарисованная Уэнсдей беззвучно зажала пальцами несколько струн на виолончели. А вот и мина. Ксавьер пошевелил рукой. Изображение задвигалось. Зазвучали первые ноты ее соло. — Я нарисовал это, наивно полагая, что если выплесну все свои чувства на холст, то смогу отпустить, — в его голосе послышалась плохо скрываемая тоска. В грубых угольных штрихах, испещрявших стоявший на мольберте холст, чувствовалась уже никак не скрываемая боль. Уэнсдей снова моргнула, — Думал, что, закончив картину, смогу тебя забыть. Она не выдерживала. Так тщательно возводимые ею стены изо льда и стали рушились, разбивались, оголяя ее чувства, которые упорно твердили ей только одно. — Не смог. Секундный взгляд глаза в глаза. Она выбегает из мастерской, ничего перед собой не видя. Летит вперед, не разбирая дороги и не чувствуя, как ее ноги касаются земли. Лес заканчивается как-то подозрительно быстро. Оглушительно грохочущее в груди сердце ломится сквозь ребра, мешая нормально дышать. На полях перед Невермором она едва не падает, с хрипом выдыхая ледяной воздух, чертовски обжигающий легкие. Делает рывок вперед и чувствует, как ее хватают за руку. Разворачивают. Улыбаются. И жадно целуют. Мортиша ошибалась, когда называла Уэнсдей девятибалльным штормом. Уэнсдей была мощнейшим на свете цунами. И бежать от него уже было слишком поздно. Он ждал от нее чего угодно. Всплеска ярости, негодования, злости, ненависти, да даже того, что она попытается придушить его на месте. Абсолютно. Чего. Угодно. Но только не того, что она сдастся. Что встанет на цыпочки, рьяно отвечая, и что поцелует снова, не позволяя ему отстраниться. Ее руки скользнули по его плечам на шею, ласково взъерошили волосы на его затылке. Он усмехнулся, не отрываясь от ее губ. Сдалась она — но проиграл, кажется, все равно он. — Эй, так нечестно, — он смеется, слизывая кровь с прокушенной губы. Кончиками пальцев обводит линию ее челюсти. Не дав ей времени для ответа, наклоняется и снова — до невозможного нежно — целует. — Из меня плохая девушка, — говорит она ему, наперекор собственным словам аккуратно обнимая за талию, — Я садистка, эгоцентрик, интроверт и ведьма в черт знает каком поколении. — Звучит просто кошмарно, — Ксавьер поднимает ее лицо за подбородок. Несколько секунд всматривается в ее глаза и довольно ухмыляется, — Мне нравится. Уэнсдей смотрит на него долго. Внимательно. Выжидающе. А дальше происходит то, во что он, сначала, даже не поверил. Он внезапно обрел то, ради чего стоило жить. И за что он готов был умереть, воскреснуть, и умереть снова. Уэнсдей ему улыбнулась. А потом снова встала на цыпочки и, притянув к себе за шею, жадно поцеловала.