Гений, отвергнутый обществом

Каспарян остаётся на месте, не зная, как реагировать. Он умер? Спит? Или, может, просто перепил? Какое дать объяснение увиденному? Перед ним смирно сидит с гитарой на коленке погибший друг, немного потрепанный, какой-то несвойственный, но очень знакомый, родной. Виктор встаёт, очень аккуратно и как можно тише откладывает музыкальный инструмент на прибранный чистый стол, где успела разместиться кружка с чаем и новенькая упаковка сигарет «Marlboro Red». В точности такая же, которую известный исполнитель покупал до той роковой рыбалки пять лет назад. — Я буду готов, если ты меня ударишь, — тотчас его прерывают, за мгновение почти что отрывая от пола и до хруста сжимая кости; Юрий дрожит, и отяжелевшие ноги тянут его вниз, но Виктор делает полшага назад, медленно опускаясь на табуретку. Друг сползает следом, цепляясь за край серой кофты, и, в конечном счете, почти обнимая чужие колени. В таком состоянии, кажется, невозможно было принять и осознать факт того, что все происходящее — явь, а не сон. — Витя… — бормочет Каспарян, содрогаясь от подступившей волны слез. Собеседник не отвечает, но очень аккуратно запускает пальцы в чужие волосы. Они уже не такие длинные, как раньше, но все такие же мягкие и узнаваемые из тысячи. — Выслушай меня, — спустя пару минут сокрушительной тишины просит Виктор с комом в горле. Георгий поднимает на него глаза, и словно брошенный котенок, в котором через край плещется боль разлуки, мнимо соглашается. Как можно более кратко Цой начинает излагать настоящую сторону медали. Объяснения ему давались с большим трудом, ведь не каждый день приходиться пересказывать всю свою жизнь за минувшие пять лет, полные заключения и страха. Юра слушает его внимательно, улавливая каждую новую вибрацию чужого голоса, и ни на секунду не разжимает кусочек ткани в сжатом кулаке. Он смотрит в глаза друга и поджимает губы, немного сводя темные брови к переносице, анализирует каждое сказанное слово. Этот злополучный пазл постепенно складывается. — А Марьянка что? — Ничего не знает. — И Наташа? Виктор, словно на него сейчас повесили десятитонную гирю, мнется. — Они бы не поняли, — говорит он. Взгляд тотчас оббегает скромную кухню и её атрибуты, и в конце концов останавливается на сиротливых глазах напротив. — Юр, ты единственный, кому я смог бы сейчас довериться. Пожалуйста, не торопись с оглашением, мы вместе что-нибудь придумаем, ладно? Каспарян опускает голову, шумно втягивая воздух. Его лёгкий кивок олицетворяет согласие.

…

Время этим странным утром опережает стрелки на часах. Проснувшись на одном диване, донельзя вымотанные эмоциональной ночью молодые люди собираются на кухне, и каждый занимается чем-то своим: Юрий пьёт Анальгин и активированный уголь, Виктор ставит чайник с водой на плиту. В какой-то момент они оба по наитию оказываются сидящими за столом и курящими в приоткрытую форточку. Тишина, подрываемая звуками проезжей части, длится недолго, ведь повод для разговора находится сам по себе: — Хочешь на Сашку посмотреть? Парни пересекаются многозначным взглядом, и здесь уже без слов становится понятно, каким будет ответ. Каспарян зажимает сигарету губами, а сам поднимается с места и уходит в комнату. Виктор тихонько перебирает пальцами по поверхности деревянного стола, слыша только ритм собственного сердца. Сейчас его сыну уже десять. Де-ся-ть… Юра возвращается достаточно быстро, но какие-то две минуты его отсутствия воспринимаются как вечность. Он протягивает цветную фотографию с прошедшего Нового года, на которой Сашка сидит в модных очках с оправой из звездной формы у него на коленке и солнечно улыбается. Сын заметно подрос, и у него стали явственнее проявляться материнские черты. Виктор безотрывно рассматривает фотографию, и на его лице расцветает скромная, но самая искренняя улыбка. — Не успел вставить ее в альбом. Может, чувствовал, что пригодится, — говорит Юрий, придвигая табуретку ближе, и тоже заглядываясь на кусок печатной бумаги. — На этот Новый год Марьяша решила позвать всех вместе отмечать. Вот, решили каждый по снимку сделать на память. Игорь Сашке тогда откопал конструктор датский. Глаза светились, как два маяка. Не прогадал… — он выдерживает паузу, затем делает затяжку и отворачивается. Дым, спустя какое-то время, медленно выходит через сухую трубочку губ, и вместе с тем щеки окрапляются слезами. Виктор, глядя на него, бросает сигарету в пепельницу, кладёт фотографию на стол и прижимает друга к себе. Он тоже, кажется, что плачет, но так тихо, что слышится только шмыганье носа. Каждый по-своему разрывается от боли и облегчения, и не может до конца поверить, что этому беспробудному кошмару пришёл конец.