Гений, отвергнутый обществом

16 августа 1995 года.

5 лет без Виктора Цоя.

Юрий пьёт. Пьёт много и отчаянно, чтобы заглушить боль и довести и без того поплывшую голову до состояния сырой древесины. С пятнадцатого числа молодой музыкант осушает одну и ту же коньячную рюмку бесчисленное количество раз. И ему безразлична потраченная кругленькая сумма, за которую был приобретен дорогой набор алкоголя, ибо вливать в себя дешёвое пойло по случаю поминок друга не было никакого желания. Небольшая кухня за двое суток до тошноты пропиталась спиртным запашком, но сил на то, чтобы встать и открыть окно, Юрий даже при всем желании найти не смог. Он не мог даже дойти на ватных ногах до кровати, и потому был вынужден отсыпаться прямо за столом в позе «уставшего студента» в окружении полупустых бутылок и тарелок с нарезкой. Вити нет вот уже пять лет. Ровно пять лет его друг лежит в сырой земле, но никогда не оказывается забытым. Юрий не хочет вспоминать, что чувствовал пять лет назад в тот злосчастный день, но мысли, гонимые под напором выпитого, не дают ему покоя. В голове плотно засел образ живого товарища: его улыбка, его голос, его талантливые руки, с таким мастерством перебирающие качественные советские струны. Каспарян по-настоящему ехал крышей от горя, которое с каждым годом все больше и больше разъедало его сердце от осознания необратимого. Его тело, прилегающее на наполовину поверхности стола, потрясывало от волны выступающих слез. — Вить, — бормочет он в сложенные полочкой руки, шмыгая носом. — Витька… Ему кажется, что слышит знакомый баритон, который так привычно спрашивает: «Чего тебе, Юр?», но даже не поднимая головы понимает, что бредит. Игра больного, воспаленного сознания, которое не утешит и не обезболит уже ничего: ни сохранившиеся фотографии, ни песни, ни личные вещи друга, будь то пачка сигарет или раритетная чёрная косуха. Тишина. Фантазия уже не бушует. Молодой человек глотает слезы, крепко зажмуривая глаза. Пяти минут ему хватает для того, чтобы провалиться в сон, будучи вымотанным донельзя затянувшимися поминками в одно горло.

…

Тепло и мягко. Глаза не желают отрываться от успокаивающей темноты, так нежно обнимающей будто бы всего Каспаряна, словно родительская рука свое чадо. Но несмотря на уют и покой, бывалый гитарист оттесняет оковы сна, и мнимо радуясь отсутствию режущей головной боли, принимает положение сидя. На его ногах лежит колючий клетчатый плед, который мгновением ранее заботливо укутывал тело чуть ли не по самые уши.

— «За» голосуют тысячи рук, и высок наш флаг.

Синее небо да солнца круг, все на месте, да что-то не так.

Тонкий музыкальный слух улавливает тихое бреньканье со стороны кухни. В голове целая солянка из мыслей образует резонанс, и Юра уже совсем ничего не понимает. Разве он пускал гостей? Если да, то почему не помнит? И почему не помнит как оказался на диване?

— В небе над нами горит звезда,

Некому кроме нее нам помочь,

В темную, темную, темную ночь.

— Игорь! — зовёт он, скидывая с себя плед, и на затекших переплетающихся ногах отправляется к коридору.

— Ночь пришла, за ней гроза, грустный дождь, да ветер шутник.

Руки в карманы, вниз глаза да за зубы язык.

— Игорь! Оглох или как? Перестань тренькать, и так шарики за ролики… — жёлтый свет кухни неприятно обжигает глаза, и мужчина почти спотыкается, когда не смотрит под ноги, однако перед самым порогом в небольшое помещение в миг оказывается намертво приколоченным к полу.

— Ох, заедает меня тоска, верная подруга моя.

Пей да гуляй, пой да танцуй, я с тобой пока.

Сердце пропускает кульбит, а лёгкие, такое чувство, что замирают со своим обладателем. — Витя? Струны останавливаются в такт бою. Перестрелка взглядами и минута молчания. — Что-то случилось? И тут же боязливо мигает лампочка.

Живой.