Будь мы богами...

      ༄༄༄             «Всё и ничего»       «Ничего…»       С Лоретто мы бредём по извилистой, пустынной улочке Кабракана, освещённой лишь обманчивым светом звёзд. Бредём в сторону моего дома. Наверное, нужно было не терять время и телепортировать, но для этого надо что-то сказать — озвучить идею, — а у меня пересохло во рту.       И мы идём.       Лоретто тоже ничего не говорит, шагает, прижав к груди коробку с тортом, не меня, и не упоминает мою провальную попытку выклянчить поцелуй. То ли, как я, не знает, как её обсуждать, то ли не считает достойной внимания… Но я по-прежнему не понимаю, что за этим молчанием скрыто! Его можно прерывать?       Если я заговорю, получу пощёчину?       Сгорю от стыда?       Разозлюсь?       «А может, мне не ответили взаимностью, просто потому что у меня изо рта плохо пахнет? — вдруг думаю с ужасом. — Хотя нет, я ж его даже раскрыть не успел, только губы вытянул. И жвачку тогда надо было мне всучить, не в карман прятать…»       Если же Лоретто не ждёт от меня ничего кроме дружбы, почему было не сказать прямо? А если ждёт, то тем более — к чему эта рвущая моё сердце в клочки тишина? Тэйен ведь не боится неудобных разговоров; значит, это немая просьба подождать? Дать время свыкнуться с новыми чувствами?       «Однако я не увидел в глазах у Лоретто никаких чувств».       Ничего.       Тогда что, куратору на меня плевать? Та ночь у Горячих Источников была и впрямь в шутку, и акулы в аквариумах растут, не ведая страстей, в холодной воде?..       Но раз на меня плевать, раз я не стою любви и мороки, для чего напрашиваться в гости в мой дом, ещё и с гостинцем? Там ведь нас непременно встретит мой брат Кайл — шаманофоб, чьё одно имя Лоретто на дух не переносит. Терпеть меня все последние два месяца день и ночь, чтоб что, и правда лишь выведать планы семьи Монтехо? Выдать Совету? Обыграть Мариселу, отомстить, выжить и… всё?       Не верю.       Поёжившись от подмораживающего ближе к полуночи ветра, я засовываю руки в карманы. Украдкой кошусь на Лоретто, но Тэйен как ни в чём не бывало смотрит на дорогу перед собой. Ни презрения на лице, ни смущения от воспоминаний о без спроса соприкоснувшихся моих губах со своими. Будто вспоминать всё это попросту неинтересно.       «Бездомный был прав, раньше было лучше», — понимаю, уныло распинывая камешки, попадающиеся под ногами. Только лучше было не потому, что раньше мир был другой. Нет, мир всегда был странным. А вот я… я был другой. Наивный, узкомыслящий и совсем не влюблённый. Ничего не знал и не ждал, а оттого ребячливо радовался всему. «И счастье тогда заключается не в том, чтобы заработать желаемое, а в том, чтобы желать заработанное». Уметь наслаждаться тем, что есть — и пока оно есть.       Что ж, ладно.       Пусть так.       В конце концов, Гвен тоже не ошибалась, когда сказала, что есть ещё немало интересных занятий помимо возможности друг друга потрогать. Тело — это же всего лишь деталь и совсем необязательная, если тебе открыто кое-что куда более драгоценное, душа. Можно слушать Лореттов мелодичный голос. Смотреть во всезнающие и бездонные, как звёздная ночь, глаза. Вместе перебирать книги в библиотеке, гулять под луной, ужинать при свечах… Я ведь желаю Лоретто счастья, верно? И если для Лоретто счастье — это когда не прикасаются и об этом не говорят, пускай. Могу и дальше трогать по ночам себя сам. Главное, что Тэйен рядом, а хуже, если ничего не изменится, не будет. «Просто друзья, так просто друзья».       Всё равно в груди всё гложет от разочарования…              ༄༄༄             Требуется больше часа, чтобы в заунывном молчании обойти разбитые улицы Кабракана и очутиться перед с детства знакомым мне старым трёхэтажным домом, каменные стены которого выкрашены облупившейся жёлтой краской.       Почти весь первый этаж у нас занимает мамин магазинчик, который уже закрыт. Ставни на окнах сложены, свет не горит, и парадная дверь с натёртыми воском до блеска буквами «Одежда и ткани» наглухо заперта.       На втором, жилом, этаже брезжит свет, но за шторами, и неясно, кто ещё не спит. «Надеюсь, мало кто». Понимаю внезапно, что не готов сейчас видеть всю свою семью разом, не готов к их вниманию, вопросам, эмоциям… Я привык уже, что могу ходить по шаманским храмам как никому ненужный, свободный мираж, что приспешники императрицы, если и смотрят на меня, то тайком, и никто не разговаривает со мной всей толпой хором. А дома толпа, и каждый мой шаг комментируют и оценивают, будто ищут ошибки… Ни минуты покоя. Я даже радости от предвкушения встречи не ощущаю.       В Тик’але грандиозные, просторные холлы, при виде которых отдыхают глаза, а дома — тесные, тусклые коридоры, забитые хламом и пылью. В Тик’але у меня свои апартаменты, где можно скрыться хоть на сутки и спать в тишине, дома в комнату ко мне вечно шастают братья с сёстрами. Сердятся, если я запрусь. «Тебе жалко, что ли, если я у тебя за столом порисую? Чего закрылся, лордом себя возомнил?» И где же мне тогда прятаться, если я опять перед Лоретто от стыда, как уникум, раскраснеюсь?       Чем дольше теперь я мешкаю перед входом, сравнивая, тем абсурднее становится момент в моей голове. Все те дни, что я провёл среди шаманов, родной дом был для меня недосягаемой грёзой. А сейчас смотрю на стоптанные ступеньки веранды, по которым шагал тысячу раз, и они будто не мои вовсе.       Елисей, который жил и спал здесь каждую ночь, не представлял для себя иной участи. Тут был его рай. Тот Елисей, наоборот, боялся тишины и шаманских прикосновений. Он любил крохотные коридоры и мелкие улочки, а на широких площадях чувствовал себя некомфортно, без укрытия, в опасности. Он всюду таскал с собой аурное кольцо, однако магии страшился как кары небесной.       Прежний Елисей не дружил с колдунами — он мечтал их уничтожить! Снести их храмы и сровнять их фонтаны с землёй. «И он скорее бы покончил с собой, бросившись в пропасть, чем поверил, что нынешний Елисей будет счастлив влюбиться в своего шамана-куратора по имени Лоретто…»       — Хм, мне твой дом представлялся синим, — подаёт голос мой шаман-куратор по имени Лоретто, впервые за последний час соизволив заговорить.       — Он был синим. Когда его прадед построил. Бабушка потом перекрасила всё, кроме дверей и крыши.       Собравшись с духом, выдохнув и мысленно притворившись прежним собой, я отправляюсь мимо веранды во двор. К чёрному входу, ведущему в обход магазина и прямиком в кухню. Только заношу было ногу на пожухлый газон, как Лоретто кладёт руку мне на плечо.       Я замираю.       На кратный удару сердца миг мои пылающие надежды разгораются вновь, но когда я оборачиваюсь, Тэйен говорит лишь:       — Ты на цветы наступишь.       Поникнув, я опускаю глаза на три заросших сорняками красные альстромерии, которые мама давным-давно пыталась превратить в клумбу, но потом бросила это занятие, потому что все всё равно ходили по ним. С ухоженными шаманскими газонами они, как и всё в простокровном захолустье, не сравнятся.       — Им всё равно тут не выжить.       — Но не значит же, что убивать их надо тебе, — возражает Лоретто.       «Оставайся стоять тут и всем это говори. — Хочется нахохлиться в ответ. Почему чувства цветов для Лоретто ближе и понятнее, чем мои? — Учи всех магии и манерам. Может, тогда и кабраканцы однажды начнут убирать тарелки в кафетериях за собой, обходить клумбы и уважать чистоту, как тик’альцы. А может, однажды даже и подружатся все!»       Промолчав, перешагнув горе-клумбу, иду во двор.              ༄༄༄             Постучав в дверь заднего входа, я жду, но мне никто не открывает. Долго. Где-то в глубине души я даже начинаю уповать на то, что и не откроют. Тогда не придётся метаться меж двух огней, притворяться и своим, и чужим, теряться и нервничать.       Хотя, конечно, я понимаю, что если мне не откроют, если я не уговорю сегодня Кайла отложить восстание и дать решиться конфликту конструктивным путём, Марисела с нас всех живьём кожу через пару дней сдерёт… А значит, надо стучать.       Стучу.       Стучу и стучу, пялясь на нелепую синюю дверь, неподходящую под цвет дома, раздумывая, как громко бы уже кричал и брюзжал прежний Еля, если бы его сразу же не впустили. Но сейчас мне не хочется ни брюзжать, ни кричать, ведь рядом со мной стоит и терпеливо ждёт Тэйен. С Лоретто рядом в последнее время мне отчего-то хочется лишь уюта и тихого тепла…       Когда спустя десять минут за дверью наконец раздаются приближающиеся шаги и скрежещет щеколда, я и вовсе начинаю чувствовать себя иноземцем.       «Мне откроет мать? Брат? Сестра? Что я скажу? — Ладошки начинают потеть от нервов. При виде советников Её Величества я б и то меньше тушевался ныне. Врут, когда говорят, что для любви нет границ и родные остаются родными даже на расстоянии. Нет, люди меняются постоянно, каждую ночь, каждый день, и мы остаёмся любить их старую версию, если не видимся.       «Да и вообще меня ведь сегодня не ждут. А когда кого-то или чего-то не ждут, этому не бывают рады. Когда ожидания не оправдываются, реагируют агрессивно даже на тех, кого любят». — Чувствую себя и правда чужим. Лишним.       Тем не менее проходит всего секунда сводящего желудок неопределённостью беспокойства, и дверь открывается. Сначала всего лишь дюйма на два.       В проёме появляется уставшее, недовольное лицо, отдалённо напоминающее моё отражение в зеркале — только на семь лет старше, с чертами покрупнее, щеками, обросшими щетиной, которая на моих отказывается расти, и русыми кудрями, стриженными короче моих.       При виде меня глаза Кайла округляются, — будто я мстительный призрак, прибывший всех сожрать, — но в следующий же миг серьёзно мрачнеют. В противовес мне, Кайла все считают человеком здравого смысла и логики. Это я в детстве мог пойти поплакаться ему, старшему брату, а он привык идти, не внимая критике, к своей цели сам.       Как, пожалуй, и Лоретто.       Только вот если Лоретто делает всё бесшумно и незаметно, с прозорливостью вековой мудрости, то Кайл бесцеремонно идёт напролом. Рассудительно, но прямолинейно и, если не терпится, до хамства грубо. Прежде мне это казалось признаком храбрости, но теперь… начинаю подозревать, что брат попросту не умеет действовать тонко.       Ведь если б умел, Марисела бы, может, и не раскрыла его повстанческий план, верно?       Однако Кайл всё же способен свои эмоциональные порывы контролировать, в отличие от меня, и выражать лишь те, что полезны. Это не тонко, но — рационально. «Либо правда, либо ничего», — всегда говорит он. Видимо, так и подкупает: никогда не врёт. Или же верит в свою ложь настолько, что она становится незыблемой истиной в глазах окружающих.       И как я и думал, истина сегодня заключается в том, что Кайл мне не рад. И даже не пытается взять своё недовольство под контроль. «Значит, и грубить будет».       — Еля? — цедит сквозь зубы он, вперив в меня вмиг охладевший взгляд. Ни чуточку, ни на секунду не зардеет при встрече с кровным братом. Да, я не ждал лобызаний, но всё равно одиночество вновь сиротливо ноет в груди. «Мне не рады». — Зачем ты пришёл? Рехнулся? Решил всех нас подставить? Я сказал тебе сидеть в Тик’але. Какого х…       Он резко обрывает сам себя, когда распахивает дверь шире и внезапно для себя обнаруживает рядом со мной ещё одного человека — с тортом.       Встретившись взглядом с Кайлом, Лоретто, однако, не тушуется и не мрачнеет. Никаких подлинных чувств. Наоборот, Тэйен расплывается в обманчиво-вежливой, почти елейной улыбке, умудряясь изобразить её одновременно лукавой и простодушной, такой, на которую способен лишь мой куратор. Что бы ты ни искал — в этой улыбке есть всё. Она твоя. «Тонко».       И всё же Кайла она не соблазняет, он глядит на нас с недоверием, хотя теперь, подавляя своё недовольство, молчит.       — Мы решили заглянуть в гости, — говорю я, сглатывая очередную волну разочарования. Никому я сегодня не нужен. Почему ж мне все нужны? — Перед Испытаниями, — добавляю, многозначительно вильнув бровью.       Не реагируя, Кайл глядит на Лоретто. Затем опять на меня. Может, размышляет, не вынудили ли нас каким бы то ни было образом прийти в дом предводителя революции вражеские шаманы, и ждёт, что из-за кустов следом выпрыгнут вооружённые альгвасилы.       А может, думает, что я мелкий паршивец, которому полагалось сидеть в Великом Храме и послушно ждать, когда мятежники спасут его от имперских поработителей у всех на глазах, — и который вместо этого сам припёрся домой. Как меня теперь героически спасать на публику, которая жаждет зрелищ, верно?       И как тогда поступить: выгнать меня? Или пробираться обратно в Тик’аль опаснее, чем из Тик’аля? «Тогда надо Елю впустить, а то вдруг он и впрямь пришёл сообщить что-то важное. — Буквально вижу, как мысли в зрачках Кайла мечутся, словно формулы в уравнении. — Но что за улыбчивое пугало в мятой футболке рядом с ним?»       — А…       — А это мой друг, — парирую я, не дав Кайлу задать вопрос. Смотрю краем глаза на Лоретто, силясь выкроить лишний миг, чтобы продумать свой многослойный обман. — Мы познакомились в… прачечной. Наволочки шаманам стирали.       — Ты же не любишь заводить друзей, — хмурится брат.       «Я не умею заводить друзей».       — Сложно выжить в одиночестве, когда тебя все бросили среди смертоносных колдунов, Кайл. — Мне хочется, чтобы это прозвучало с намёком на укор, намёком на то, что смертоносные колдуны такими темпами скоро станут мне новой семьёй, но Кайл пропускает мои аллегории мимо ушей.       Кайл думает о своём. Медлит. Я никогда даже мысли не допускал, что мне однажды придётся оправдываться, чтобы войти в собственный дом. Уверен, конечно, брат по-прежнему мне доверяет, но — не доверяет моему взбалмошному разуму, способному окунуть меня в омут проблем. Ищет на ровном месте подвох.       «Хотя я всегда ж знал, что Кайл больший параноик, чем я. Другие, наверное, в войнах и не выживают».       К счастью, Лореттов нелепый наряд вносит свой вклад, и шамана перед собой Кайл не признаёт. Не признаёт он и моего куратора, если ему вообще донесли, что у меня есть куратор. Но даже если какие-то фотографии или портреты и есть в общедоступных аурных архивах, с новой причёской и в нестандартной одежде Тэйен и впрямь не узнать.       Порталы же в Тик’але не открыть, а значит и подсмотреть через мини-портал, как через окошко, как делают у нас вместо видеосвязи, не удастся — тогда и некому из друзей Кайла было бы увидеть Лоретто своими глазами и всё растрепать. Ну, а сфотографировать шамана на обыкновенную фотокамеру вряд ли кто догадается. Аурокровок фотографировать запрещено — дурной тон. Некоторые простокровки так вообще верят, что, сделав снимок колдуна, ты проклянёшь сам себя.       «Только вот имя, что у всех на слуху…»       — Я Том, — говорит вдруг Лоретто, будто почуяв, что мне надо помочь. И пусть и слегка наигранно, но невинно как маленький ребёнок, предлагающий другому дружить, протягивает Кайлу коробку с тортом.       От этого жеста логика Кайла плавится окончательно. Он натаскал себя предусматривать всё и всегда, но ни меня, ни Тома, ни торта он не предвидел и таращится теперь на нас как на пазл, в котором неожиданно появилось много лишних деталей. Не знает, что делать настолько, что даже забывает про наш вымышленный кодовый язык для таких ситуаций, где присутствуют лишние уши. В любой другой день, Кайл бы спросил: «Видел ли ты затмение в том году?»       А я бы сказал: «Нет, не видел», — что означало бы, что всё хорошо, я не в беде, мне не нужна помощь.       Кайл не спрашивает.       Когда минуты идут, но ни альгвасилов, ни подвохов не видно, а из кухни доносится голос мамы, сетующей на то, что ужин остынет, если он не придёт, Кайл сдаётся. Сдержанно, как только может, чтобы скрыть своё смятение, принимает из Лореттовых рук гостинец и делает шаг в сторону, приглашая нас в дом.       Итак, два шамана и их лютый противник под одной крышей. За глаза мы семья, а в тайне — враги. Похоже, из Тик’аля сегодня с собой я принёс не только подробности интриг Мариселы, но и ту самую игру, которой изо всех сил надеялся избежать.       Игру, где манипулируют, убивают и строят заговоры. Где у каждого своя правда и своя цель, способная погубить всех остальных.       «Только бы не забрызгать кровью кухонный стол…»       ༄༄༄