Будь мы богами...

      ༄༄༄              Я не помню, как добирался до своих апартаментов. Как, даже не забрав вещи, нёсся в одном полотенце по чернеющим улицам и безлюдным ночным коридорам… Но когда входная дверь захлопывается и я всецело остаюсь в одиночестве, пульс до сих пор стучит у меня в висках, как молоток. Ни следа теперь от недавней безмятежности не осталось.       Хочется кричать. А может, плакать.       Лоретто…       Мы?..       «Нет».       Нет, я всё выдумал! Так нельзя. Вино, горячие ванны, люди — много людей — да ещё и эти разговоры по душам под луной? Это явно слишком для моего впечатлительного разума. Он не выдержал, что-то сломалось, реальность поплавилась…       Однако сколько бы я ни убеждал себя в том, что всё вот-вот придёт в норму, сколько бы ни жался голой спиной к двери, ни ждал, сердце не слушается. Гонит кровь по телу огнём. Отдаёт дрожью в коленях. Замирает на подушечках сжатых в кулаки пальцев.       И перед глазами по-прежнему Лореттово лицо: невозмутимое, досягаемое, на всё согласное. С отголосками Лореттова дыхания, пронизанного дурманящим терпким вином, на губах…       «Нет!»       Сорвав полотенце с бёдер и швырнув его в сторону, я отправляюсь в ванную. Не включая свет, на ощупь открываю вентиль и стою под ледяным душем невесть сколько — пока зубы не застучат. Пытаюсь успокоиться, медитивно считаю вдохи. Вскинув голову, позволяю несущимся струям воды хлестать меня по щекам и губам, но, несмотря на весь дискомфорт, блаженные мысли всё равно приносят меня обратно к куратору.       «Сучьи боги, ну разве можно было так поступать? — Спасает от непрошенных образов в голове теперь лишь моя любимая злоба. — Это вообще учитель? Или змей-искуситель? Неужели не понимает, что даже в шутках должны быть границы! Нет ничего вне зоны моего комфорта, бла-бла… А что насчёт моей зоны комфорта, а? Как мне теперь от горячего кома в горле избавиться? Знает же, что я реагирую на всё взбалмошно, так зачем подстрекает? Ещё и глазёнками своими так невинно на меня потом вздумалось вылупиться… а я теперь собирай себя по кусочкам…»       Ещё разок изматерив тишину, чувствую себя чуточку лучше.       Выдыхаю.       Иду спать.       Однако моя злая панацея оказывается самообманом. Я едва ли успеваю дойти до спальни, едва забираюсь под одеяло, убаюкивая себя мягкостью сатиновой простыни, как новое осознание бьёт мне в голову: «А ведь мои апартаменты находятся этажом ниже, точно под Тэйеновыми. Моя спальня под спальней Лоретто. Моя кровать под…»       Глаза устремляются к потолку.       Тэйен однозначно уже тоже в своей постели. Под таким же одеялом, как у меня, на подушке, как у меня. Мы буквально в соседних комнатах, а учитывая, что комнаты у нас идентичны, несложно представить, будто она и вовсе одна.       Снова в животе собирается узел жара, разбегаясь мурашками по рукам и ногам. Я скольжу ладонью по свободной, стылой половине кровати рядом. И зачем шаманам кровати двухместные, если почти все они живут поодиночке?.. Если задуматься, лежать одному на такой огромной постели во тьме очень уныло. Неудивительно, что у Лоретто там ворох вещей в углу — хоть как-то компенсирует пустоту.       «А я мог бы сейчас и не быть один, если бы не сбежал, — понимаю с разочарованием. — Мог бы лежать под звёздами бок и бок с Лоретто всю ночь. Мы бы так и уснули вдвоём».       До сих пор даже сам себе объяснить не могу, почему так резко отреагировал. Я, конечно, мало с кем целовался за свою жизнь, но чтоб пугаться? Точно нет. Это было даже забавно, когда классе во втором мы с одноклассником поцеловались на спор. Я выиграл тогда горсть конфет. Шоколадных, дорогих, сладких. А целоваться с Рори было всегда приятно, губы у неё такие… требовательно-тёплые. «Интересно, а у Лоретто какие?»       Опять дрожь рассыпается по всему телу.       Нет, нельзя даже думать об этом, нельзя. Мы же друзья! Что это тогда за дружба такая похотливая? Друзьям полагается ценить друг друга чистосердечно и бескорыстно, без всяких низменных, низкосортных плотских причин. Помогать друг другу, понимать друг друга, а не использовать; они как семья — только лучше. Только без придирок, ссор и скандалов. «Однако я и с Лоретто уже умудрился поссориться несколько раз… Блин».       Я прячусь под одеяло с головой.       «Нет, всё неважно. Лезут целоваться к тем, в кого влюбляются, а влюбляются от безысходности», — я же всегда это знал! Это мания, наркотик, психоз. Самодостаточные люди не вешаются на шею другим, ища лобызаний и чужих одобрений; влюбляются слабаки, те, у кого жизнь пуста и плешива, те, кто чувствует себя никому не нужным, не знает, куда себя деть.       Вот мои родители придумали, куда себя деть, и развелись. Вот я чувствовал себя никому не нужным и убедил себя, что влюбился в Рори. Все вдруг в старших классах начали с кем-то встречаться, хвастаться, ходить по двое… а я чем хуже? И Рори с такой улыбкой на меня косилась, так хохотала в компаниях, — с ней точно не будет одиноко, думал я.       Не хочется сравнивать, но теперь понимаю, что у Лоретто улыбка куда лучше. Куда более… искренняя? Не идеализированно-театральная, как у многих, не созданная для усыпления публики, а скромно-тихая и осторожная. И появляется редко-редко, точно Лоретто улыбается в первую очередь для себя, а я лишь становлюсь свидетелем этих потаённых душевных порывов, ненароком затронувших уголки губ. Словно мне доверяют самое сокровенное.       «И в любом случае, я не умею влюбляться, — напоминаю себе, переворачиваясь на живот и зарываясь носом между подушек. — По-настоящему не умею». Умею только выдумать всякое в голове, когда жизнь не клеится, а потом только сам себя обламываю, как только оказывается, что люди в реальности совсем не такие прекрасные, какими я их себе представлял.       В конце концов, я в Рори-то влюблён и не был. Просто долго на неё глазел издали и нафантазировал невесть что. Уже даже вспомнить не могу, какого цвета у неё глаза, как звучит голос, есть ли родинки на щеках… И очевидно, она тоже видела во мне кого-то совсем другого, ведь нам обоим оказалось абсолютно плевать, когда неделю спустя мы разошлись в разные углы и забыли друг о друге.       Значит, и влюблён я был в свою фантазию. В ту, которая была добрее, смелее и умнее, чем реальность. В ту, которая с неподдельным интересом меня слушала, верила в мои идеи. Которая считала меня привлекательным и достойным любви.       Фрустрация захлёстывает с новой силой, и даже под одеялом от неё скрыться не получается, когда я догадываюсь, что описание мой собственной же идеальной фантазии пока только больше и больше напоминает Лоретто. «Да как же такое возможно, что это за болезнь…»       Переворачиваюсь на бок.       На другой.       Обратно на живот.       Укутавшее меня одеяло ласкает кожу словно прикосновение, но совсем не такое чуткое, как Лореттов взгляд. «Всё не то». Совсем неудобно, ну почему, почему на голой земле рядом с Тэйен было удобнее?       Я вытаскиваю голову из-под одеяла, начиная под ним задыхаться не то от духоты, не то от эмоций.       «Быть может, дело в том, что раньше я приписывал людям какие-то ожидания, которые те не оправдывали? — размышляю, нервно кусая в темноте губы. — А с Тэйен не было никаких ожиданий — кроме самых гнусных, какими и представлялись мне обычно шаманы. Разумеется, тут несложно удивить».       Но тогда что это? Красота в глазах смотрящего, как говорят? Поэтому мне и кажется сейчас, что в Лоретто всё такое удивительное до самых кончиков аккуратно подстриженных, вечно чистых ногтей, пока всякие Фарис и Ялин мне твердят об обратном?       Я вижу, что желаю видеть?       Всё жуя губы, зубы в какой-то момент невольно проходятся по уже размятой коже сильнее, чем нужно. От резкой боли изо рта вырывается хриплый стон, но и он не помогает привести меня в хладнокровные чувства. Что ж, ладно. «Тогда ведь всё просто: надо припомнить какой-нибудь Тэйенов дефект, и фантазия потеряет надо мной власть. Всё пройдёт, сердце успокоится». Дефект, как например… нет. Или… ну прям уж. «О!» Лоретто моется постоянно по два часа!       «Боги, чистоплотность, серьёзно? — самому на себя хочется глаза закатить. — Тоже мне недостаток».       Получается, мне и правда в Лоретто всё без исключения нравится.       Опечалившись пуще прежнего, я тянусь к серебряному каффу на ухе — единственной Лореттовой вещи, какая у меня есть при себе. Серёжка сидит так естественно, что я уже начал о ней забывать. Гладкая, тонкая, непритязательная и лёгкая как Лореттова улыбка.       «А ведь когда тебе что-то нравится, ты жаждешь это заполучить. Посмотреть, пощупать, попробовать… Получается, тогда я и неспроста ляпнул и то дурное поцелуй меня».       Я этого хотел.       «Хочу».       Мысль, отзываясь, окатывает меня внезапной, голодной волной, будто подтверждая, что это правда. Жарко. Пульс снова учащается, вены туго пульсируют, будто им тесно в теле. Понимаю неожиданно, что никогда прежде я так сильно не жалел, что кого-то нет рядом, но — никогда ни к кому меня и не тянуло всем сердцем, как к куратору! Все мои прежние поцелуи не имели никакого значения, а Лоретто… с Лоретто всё имеет значение.       А если я хочу Тэйен поцеловать, то конечно, мать твою, я хочу и всё остальное! Я же не картонный. Хочу каждую Лореттову улыбку, каждое дерзкое слово, каждый вдох, — на своём кончике языка. Хочу всё.       Жарко…       Опять по спине несутся мурашки, опять сердце бесится так, будто поперёк глотки встало, и испарина выступает на лбу. Не могу больше лежать на животе, переваливаюсь на спину. Здравый рассудок окончательно теряет контроль над мышцами, когда я вспоминаю, как Лореттовы пальцы сегодня так ненавязчиво, так лукаво, так шёлково касались моего локтя, точно дразня. Как мы смотрели друг другу в глаза за миг до того, как я убежал… Миг, который я был уже буквально у Лоретто в объятиях! «Ну зачем я убежал?» — Рука, не спрашивая разрешения у мозга, лезет вниз.       Безликое, блёклое одиночество ночи теперь только в тягость.       Интересно, а если бы я остался, каково бы всё было? Тэйен хоть что-то чувствует ко мне в ответ или всё действительно только шутка? «Да даже если и шутка…» Внутри всё трепещет от одной лишь возможности.       Всё горит…       Рука сжимается на пожаре.       Какие у Лоретто губы? Томные или решительные? Нетерпеливые, неспешные, властные? Сладкие как шоколад или горькие как кофе и виски? А ладони?.. Прикасайся мы друг к другу сейчас, как бы Лоретто захотелось ко мне прикоснуться? Захотелось бы вообще?       «Хотя это же моя фантазия, так что да, конечно, захотелось бы. Уверенно и крепко, Лореттовы пальцы прошлись бы по мне в своём ритме. Вверх-вниз… Вот так…» — дыхание сбивается в темноте.       Так, чтобы всё горело, чтобы в дрожь бросало, воздуха не хватало. Чтобы в унисон выдыхать среди простыней и прижиматься друг к другу всем телом. Чтобы ощущать каждую натянувшуюся в предвкушении мышцу, каждый дюйм разомлевшей от жадных сближений кожи.       И губы к губам. Бёдра к бёдрам…       Снова… и снова…              ༄༄༄             Когда в полдень я просыпаюсь, то с трудом понимаю, где я и вообще кто я. Солнце беспощадно слепит через окно, во рту сухо, подушки валяются на полу, а на простыне засохшие пятна от…       «Вспомнил».       Приходя в себя как с похмелья, потягиваясь, понимаю, что чувствую себя так, будто и вовсе не спал. Вымотанным, вымученным, выжатым. Но в то же время — разнеженно-довольным, будто век проспал на Горе Цветов. «Что ж, наверное, так и должно быть». Если несовершенства всюду находят несчастные люди, а я не могу найти в Лоретто ни одного, получается, сегодня я самый счастливый человек на земле. «Какое же воодушевляющее открытие, вот бы рассказать об этом… а-а».       Вчерашнее сожаление возвращается.       Не могу я ничего рассказать Лоретто. Как мы тогда будем в лицо друг другу смотреть? Разговаривать? Вчера же всё было в шутку, и если Тэйен даже не откажется меня и дальше учить после моих вульгарных заявлений, то уж точно не будет чувствовать себя в моём присутствии непринуждённо как прежде. Не обнимет. Даже рядом не сядет. Может, и того хуже: начнёт меня жалеть? Решит, что я, бедняжка, такой же помешанный на физической близости, как и все, — и это не лечится!       А я, похоже, и правда помешался. Всегда был уверен, что лишусь рассудка, если стану шаманом, но оказывается, вот оно какое — безумие.       «Позорище…» — Выудив с пола подушку, я утыкаюсь в неё, чтобы не слышать собственный немощный писк. Кажется, я сейчас со стыда сгорю в горстку пепла. Вот что мне теперь со своим недолюбленным чувством делать, а? Оно пройдёт? Ослабнет? Мне надоест, как всё в жизни рано или поздно надоедало? Мы сможем с Лоретто снова стать для меня просто друзьями?       «Мы вообще когда-либо были для меня просто друзьями?» — укусив подушку, вдруг с ужасом понимаю, что я не знаю! И если всё-таки были, то когда всё свернуло не туда? Мне ведь были безразличны Лореттовы улыбки и бёдра в день нашего знакомства, а потом… что? Чертыхнувшись, понимаю, что встаёт вовсе не солнце, которое уже давно в зените.       О чём я подумал опять?       О Лореттовых… бёдрах?       Плевать.       Добавив свежее пятно к старым, в очередной раз обматерив ни в чём не повинную тишину, я стягиваю простыню с кровати и отправляюсь стирать её в раковине своей ванной.       Сержусь. То ли на себя, то ли на Лоретто, то ли на весь оставшийся мир.       Грущу. Потому что, о боги, мне нравится новое чувство у меня внутри! «Только куда мне его девать?»       Тревожусь. Ведь, оказывается, я до сих пор не только не способен до конца обуздать ни своё тело, ни разум, но и ни то, ни другое не понимаю. Когда я влюбился? Как? Почему? От какой глупости и безысходности? И с какой стати я сам этого не заметил? «Хотя как я в общем-то мог заметить, если никогда в жизни и влюблён до этого не был, похоже. Во что-то эфемерное, надуманное — да, а в реального человека? Никогда прежде всё так не пело в душе, тело так яро и ярко не отзывалось от одной лишь мысли…»       И не потому ли я постоянно такой раздражительный в последнее время как никогда? Неосознанная влюблённость наполняет меня энергией, а я, не понимая, на что её потратить и как выразить, на всех срываюсь? Злюсь, обижаюсь? Хочу тра… Сублимирую?       Весь оставшийся день я сижу в своих апартаментах, боясь выходить. Опасаясь, что Тэйен нагрянет и спросит, почему я прогуливаю наши уроки. Или вообще хоть кто-то нагрянет. «Сколько раз надо постирать простыню, чтобы… больше не хотелось стирать простыню?» — размышляю, в очередной раз отжимаясь в попытке отвлечься.       Поразительно, однако, потому что моё нежное чувство в душе — оно не уходит. Сквозь сердитость, грусть, тревогу — теплится, как огонёк среди ледников. Эдакая лёгкая эйфория глубоко-глубоко внутри, гармоничная, уверенная. Непоколебимая истина, знание которой придаёт сил. Любовь — слово, конечно, громкое, но влюблённость?       Да, без сомнений, она.       Недостающее звено в цепочке эмоций, которое никак не давало покоя, которое ты находишь, и всё вдруг встаёт на свои места. Вселенная обретает смысл.       И через эту разнеженность на душе совсем несложно, оказывается, контролировать ауру. Мне всё твердили, надо принять все до единого свои чувства, довериться им, подружиться с сердцем… но кто бы мог подумать, что чувство, с которым я никак не дружу — та самая нежность из серенад?       «Может, я и себя красивым не считаю, потому что себя не люблю? И мир вокруг мне не мил, потому что я окружающим не доверяю?»       Как только больше не могу ни отжиматься, ни приседать, потому что мышцы болят, а ноги и руки трясутся, но страх столкнуться с Лоретто всё ещё пересиливает пустой желудок, я сажусь медитировать.       И теперь мне внезапно достаточно всего пары минут, чтобы призвать мятное пламя ауры, поймать его и вежливо удержать, хотя ещё пару дней назад и двух часов было мало. Выходит заколдовать ветерок на то, чтобы поднять в воздух одну, две, — три! — книги разом, хотя раньше и один лист бумаги давался с огромным усилием.       Получается, влюблённость не такая уж и бесполезная безысходность?              ༄༄༄             Когда солнце льнёт к горизонту, погружая апартаменты в сумерки, я всё же решаюсь выйти поесть. Организм наконец устаёт реагировать на каждую мысль о Лоретто, а голод начинает нервировать.       Отчасти я всё ещё побаиваюсь столкнуться в кафетерии с куратором, потому что даже не знаю теперь, как вести себя буду, а отчасти, наверное, даже этого хочу… Мне всё равно не удастся прятаться от Лоретто вечно — да и не хочу я прятаться вечно.       В кафетерии в привычное время своего ужина, однако, Лоретто нет.       — Ты не видела моего куратора? — спрашиваю у проходящей мимо Джаи, остановившись у входа и оглядывая столики. Всюду трапезный галдёж и шаманы в мантиях всех цветов радуги, но лазурной ни одной.       — Нет, — отрезав, Джая отпихивает меня в сторону. Больно отпихивает. — Не стой на дороге. Ты здесь не один!       Пожалуй, толкни меня кто-то в любой другой день, я бы тут же вспылил. Однако моя окрылённая душа сегодня не в настроении ругаться.       — Да я всего лишь спросил, — начинаю было, пытаясь сгладить размолвку.       — Всего лишь спросил он, — ворчит Джая, обернувшись и гневно сверкнув глазами. — Тоже мне невзгода, нянечку потерял! У меня вот дедушка заболел, и мне теперь придётся пропускать учёбу перед самыми Испытаниями, которые ещё и перенесли на неделю вперёд, чтобы за ним ухаживать. У меня родители в командировке, в Азиатском анклаве на целый год, и если папа узнает, что этот год я провела на учёбе в Тик’але вместо того, чтобы за его собственным отцом присматривать, как обещала, меня сожрут живьём. И никто ж не поверит, что дедуля меня сам отпустил. О, да он и не вспомнит! — Не дожидаясь ответа, она ещё раз меня отталкивает так, что у меня аж плечо на миг сводит, и уходит прочь.       Поглядев Джае вслед, на её походку, от которой во все стороны, как дымом, веет отчаянным негодованием, я прихожу к выводу, что она сама скорее съест всех живьём.       «И нянечку я не терял, — мысленно бросаю я ей вслед. — Я от неё сбежал».       Тем не менее, встреча с Джаей немного меня отрезвляет. Новые сомнения разгораются в моей груди, пока я усаживаюсь за свободный столик и набиваю желудок куриными крылышками с тотопо и чили кон кесо, в спешке перемазав все пальцы жирным, острым соусом. Еда обычно меня успокаивает, но сегодня и с ней полный провал.       «Где вообще Тэйен? — думаю, встревоженно барабаня пяткой по ножке стула, на котором сижу в углу зала. Теперь я уже и не боюсь встретить Лоретто, а боюсь не встретить. — Если я с утра не пришёл на урок, разве это не должно было уже тогда вызвать у хорошего учителя закономерный вопрос?»       Страшная идея закрадывается в голову следом: а что, если хороший учитель понял всё раньше меня? Понял, что я озабоченный, втрескавшийся по самые гланды болван, и вчерашний вечер был мне проверкой? «Которую я провалил». Что, если Лоретто уже и не ждёт меня к себе на уроки?       Не хочет видеть?       Обида тут же тяжелеет под рёбрами. Ну уж нет. Это мне решать, видеть того, в кого я влюблён всей душой, или не видеть. Мне решать, признаваться или нет, — а пока я не признаюсь, Лоретто в принципе не имеет права делать какие бы там ни было выводы.       Наспех обглодав оставшиеся крылья и незаметно обчистив один из подносов с десертами у входа в кухню, я отправляюсь на поиски куратора, пока порыв решительности и готовность действовать меня не покинули.       «Скажу правду, — убеждаю себя, шагая по коридорам Храма. Вечер неприятно шумный и многолюдный, но от этого уверенности во мне лишь прибавляется. Все эти мелочи не смогут меня остановить, нет. — Возьму и признаюсь, да, а что тут такого?»       В конце концов, в чём моя-то вина? Если кто-то тут вообще и виноват, так это Лоретто. Чего стоило от меня ждать? Тэйен целыми днями слушает мой неугомонный трёп, который даже сам бы я слушать не стал, вечно вторит, вникает, потакает… «Я буду со всеми хладнокровной гадюкой, но ты напомнил мне мёртвого друга, так что с тобой я дружу. Давай плакать вместе?» Ещё и без штанов передо мной ходит, солнцезащитный крем мне таскает, по Горячим Источникам водит. Что я должен был делать? Я же не стена, конечно, повёлся!       «Вот и будь теперь учителем до конца, Тэйен. Учи меня… тебя не хотеть».       В какой-то момент я так увлекаюсь воображаемым спором в своей голове, что, поднявшись на жилой этаж, почти что подпрыгиваю от неожиданности, когда вижу, что дверь Лореттовых апартаментов открыта и на пороге кто-то стоит. Не знаю, идёт ли в комплекте с моим новооткрытым чувством ревность, или это банальное недоверие, научившее меня всюду искать подвох, но тут же напрягаюсь.       «У Лоретто гость? С каких пор мой куратор гостей к себе водит?»       Первая мысль, идиотская: Лоретто не интересуется, почему я не пришёл на урок, потому что втайне занимается дружбой с кем-то другим. «Невозможно, только не мой куратор-отшельник».       Вторая, опасная: гость как-то связан со мной. Я опять где-то облажался помимо очевидного? Или разведчики Мариселы узнали, что я втюрился в своего наставника, и Совет использует это как повод наказать Лоретто и отстранить от Испытаний? «Хотя за что наказывать-то? Никто меня не совращал». Да и я совершеннолетний, даже по шаманским меркам имею полное право спать с кем хочу. «Даже с другим шаманом».       Только прошагав длиннющие полкоридора-лоджии и подойдя поближе, я узнаю под золотистым мерцанием вечерних фонариков силуэт Фариса. Его в моменты неприкаянности пугливую, как у воробья, позу и привычку поправлять очки через слово ни с кем не спутать. Загвоздка в том, что теперь и Фарис замечает меня. Покосившись в мою сторону, поджав губы и бросив ещё пару негромких слов моему куратору, стоящему в дверном проёме, Фарис поворачивается и уходит, демонстративно и молча проходя мимо меня.       Пока я приближаюсь к двери, Лоретто тоже молчит. Смотрит на меня с неспешным любопытством, но молчит.       — У Фариса девушка есть, — вырывается у меня то, что крутится в голове на протяжении всей последней минуты.       — Сегодня вторник.       — Что?       — Что? — Когда я хмурюсь, Тэйен усмехается. Точь-в-точь как в моих ночных мечтах, скромно-тихо и немножко лукаво. «А может, я опять вижу желаемое». Но сердце всё равно опять взволнованно ёкает. — Прости, мне показалось, мы играем в игру, смысл которой в том, чтобы обменяться очевидными фактами. Какое мне дело до девушек Фариса, Еля?       — Девушка у него только одна. Зачем он приходил? Откуда вы вообще знакомы? Что сказал?       — Сколько вопросов. С утра их копил? — Едва я подхожу к порогу, Лоретто тут же возвращается в свои апартаменты и как ни в чём не бывало начинает собирать раскрытые на столе книги, словно между прочим продолжая: — Кстати, что ты делал весь день? Почему не разбудил меня к нашему утреннему уроку? Из-за вчерашних ночных посиделок у меня весь режим сбился. А когда я просыпаюсь в обед, у меня потом целый день голова как свинцовая, даже думать не хочется. Ничего не успеваю, ещё и духота такая сегодня…       «Я тебя не разбудил, потому что в это время в моём собственном сне мы вовсе не спали».       Плохая, плохая мысль. Ещё переминаясь с ноги на ногу на пороге, наблюдая, как Лореттовы пальцы ловко и лихо перебирают страницы и книжные корешки, я понимаю, что моё подлое тело вновь меня вот-вот предаст.       «Да что ж это за проклятие… — Спрятав свободную от спёртой из кафетерия еды руку за спину, я сжимаю кулак что есть мочи в надежде, что кровь отхлынет от всех остальных напрягшихся в штанах мышц и устремится к ладони. — Или пусть лучше уж щёки краснеют, как и всегда».       Наверное, это забавно, но щёки, как назло, не краснеют. Ну не стыдно мне больше, не совестно. Разве можно тратить время на стыд, когда передо мной самый чудесный человек на свете? Даже когда Тэйен собирает высоченную стопку, пытаясь передвинуть с десяток книг разом и одна падает с края стола, у куратора выходит с такой изысканной рассудительностью нагнуться за ней, что остаётся лишь любоваться. Как Лореттовы глаза метко устремляются к полу, как мантия струится от талии по длинным ногам…       И кому из нас двоих должно быть стыдно вообще? Разве можно так издеваться над своим наивным учеником, так грациозно при мне нагибаться?       «Вот бы тебе отомстить, Тэйен. Заставить тебя извиняться, стонать, умолять меня — умолять тебя не отпускать. Схватил бы тебя за ягодицы прям тут, да так, чтобы красные следы от моих пальцев остались, а потом прильнул сзади и…       — …войдёшь?       — А?! — «Я забыл слушать».       Прочистив пересохшее горло, я поспешно перевожу взгляд с Лореттовых бёдер на дверной косяк, отгоняя мстительную мысль, пытаясь выглядеть невинным, когда Лоретто оборачивается на меня.       Поразительно, как Тэйен может вести себя сегодня, будто вчера ничего необычного и не произошло? Или для Лоретто и правда не произошло?       Я бы почти поверил, что книга сорвалась со стола неслучайно, что Тэйен тоже нервничает сейчас в моём присутствии, если б не знал, что в Тэйеновой всеобъемлющей зоне комфорта не предусмотрена такая функция, как нервозность. Вчерашнее для Лоретто забыто, как любой другой прожитый день. Нет, не смогу я ни в чём признаться. Не вынесу равнодушия в ответ. «В неопределённости хотя бы остаётся надежда».       — Ч-что говоришь?       — Говорю, ты войдёшь или так и будешь в дверях стоять? — повторяет Лоретто. Внимательно глядит на меня, точно пытаясь разгадать причину моей растерянности, пока я киваю и, расторопно войдя, закрываю за собой дверь.       — Это т-тебе, — голос подводит, хрипя, когда я протягиваю Лоретто завёрнутую в салфетку арепу. — На подносе было написано, они с апельсиновым конфитюром.       «Ну скажи мне уже какую-нибудь гадость, — думаю про себя в то же время. — Скажи, что ненавидишь конфитюр и я зря стараюсь. Скажи, голова у тебя болит из-за меня. Скажи, что руки у меня до брезгливости волосатые, как сказала однажды Рори! Тогда у меня точно на тебя ничего никогда больше не встанет».       Конечно, никакой гадости Лоретто не говорит.       — О, спасибо, — только и отвечает и, без тени брезгливости приняв из моих рук арепу, тут же берётся её с аппетитом есть. — Мои мысли читаешь, Еля. — Садится у стола и запивает размазавшийся в уголках губ конфитюр своим кофе, предварительно подогревая его в кружке до кипятка взмахом руки. — Когда я ничего не успеваю, порой забываю поесть.       — А я только и делаю, что ем.       — М-м. — Заглатывая очередной жевок, Лоретто всё так же непринуждённо продолжает, глядя, как я волоку ноги к дивану: — Насчёт твоих вопросов, Еля. Я не знаю Фариса, но очевидно, он знает меня, как в общем-то и многие в Тик’але. Нравится мне это или нет, но будучи в тройке сильнейших шаманов Кабракана, я вроде как известная личность. А приходил он, потому что тебя не нашёл и решил спросить у меня, поговорил ли ты с братом, как ему обещал. И он так тараторил, бедный, будто я укушу… Он что, боится меня? Пришлось сказать правду, а то бы он совсем струсил и в обморок грохнулся, начни я язвить.       — Какую правду? — «О чём?» С холодком по хребту я вспоминаю, что обещал Арьане с Фарисом обсудить с Кайлом его провальный план революции. Что вообще-то в городе назревает война, а я ничего не делаю, чтобы это исправить, лишь простыню стираю весь день.       Вспыхнувший в эту же секунду внутри ледяной испуг вытесняет все мои горячие фантазии, но не без досады. «Видимо, из-за таких вот одержимых, как я, на протяжении всей истории и гибнут империи». Вот, значит, как просто эта ловушка работает? Я был уверен, что не такой падкий на красивые задницы, как Кофи, но похоже, я не только такой же падкий, но ещё и кретин, которому потребовалось два с лишним месяца, чтобы это понять. Везде важен баланс, а когда ты отрицаешь свои чувства, получается… «Получаюсь я».       — Правду о том, что я не слежу за тобой и не знаю каждого, с кем ты разговариваешь, — отвечает Лоретто. — А что надо было сказать?       «Что ты считаешь моего брата шаманофобом, нарциссом и задирой и слышать о нём не желаешь? Что я опять веду себя как жалкий лентяй, сам того не замечая, ищу предлоги, чтобы ничего не делать, лишь сидеть с тобой рядом? Что скорее случится конец света, чем меня начнёт волновать то, что аурокровки и простокровки могут вот-вот пролить кровь — потому что Фарис, сука, был прав! Мои гормоны основательно охренели, раз мне чихать на всё, и я думаю только о том, что боюсь признаться в чувствах человеку, в которого влюблён, но перестать об этом думать тоже не могу?»       — Не знаю, Лоретто, — тихо вру, отвернувшись. — Наверное, дома по мне соскучились. Завтра им напишу.       Воцаряется пауза.       Лоретто ничего больше не говорит и в тишине доедает арепу, пока я немощно тереблю торчащую из подлокотника дивана нитку. Ощущаю себя разбитым надвое. В одном осколке колотится в истерике сердце, а во втором здравый рассудок, захлёбываясь от нелепо возвышенных мечтаний души, всё ещё пытается меня образумить. «А я тереблю нитку! Интересно, если её оторвать, из подлокотника вылезет поролон?..»       Разделавшись с апельсиновой арепой и какое-то время ещё наблюдая, как я пытаюсь выпотрошить диван, Лоретто наконец подаёт голос:       — Нам стоит как-то восполнить пропущенный с утра урок, не думаешь? Ты не выглядишь сонным, да и я, провалявшись в кровати до обеда, всё равно теперь не усну. А книги дальше перебирать у меня уже нет настроения. Чем хочешь заняться?       «Чем угодно, лишь бы с тобой».       — Когда у меня нет настроения, я обычно с кем-то случайно дерусь. — Догадываюсь, что ляпнул что-то не то, когда новая, вдохновлённая искра вспыхивает в Лореттовом взгляде. — Я не буду драться с тобой.       — Почему? То есть, — Лоретто ведёт плечами, — я и не предлагаю драться. Дружеский спарринг? Физическая нагрузка отлично утомляет, а это как раз то, что нам сейчас надо. И у меня есть кинжалы. Йен упоминал твои умения с ними управляться.       — Шаманам запрещено в Тик’але иметь оружие. Как тебе удалось его вообще сюда протащить?       — Легко, но это секрет. Выдашь меня?       — Нет.       Один уголок Лореттовых губ заговорщицки взмывает вверх.       — Тогда чего мы сидим?       ༄༄༄