Багряные листья кружат над ликорисом

            Дожди, которые шли рука об руку с первым месяцем лета, наконец закончились. Лето достигало своего апогея — температура неуклонно росла, жители Наруками искали своё спасение у берегов моря и в тени деревьев, мечтая спрятаться подальше от удушливого жара. Одним из таких людей был молодой глава семьи Каэдехара, что сейчас восседал на соломенном татами с подложенной для мягкости сверху подушкой, делая маленькие глотки холодного зелёного чая. В одной руке он держал кисть, которую изредка окунал в глиняную плошку для чернил, в другой же покрытый предварительными записями лист бумаги, с которого он и переносил свои маленькие сочинения на тандзаку. Здесь, в тёмной комнате, куда даже лучи солнца не могли протиснуться через их тонкие сёдзе, его не мучал летний зной и он мог быстрее продолжать работу над украшениями, которые ему только вчера вечером поручила сделать едва переводившая дыхание Ёимия. Однако он не был против помочь ей с подготовкой к фестивалю, ведь меньшее, что он мог сделать — это написать на паре тонких листов свои хайку, что потом развесили бы на бамбуковых ветках вдоль улиц вместе с бумажными фонарями.       Этим он и занимался с момента пробуждения. На этот день у него не было никаких планов, причиной тому был фестиваль звёзд, к которому и готовился весь остров и не посетить который было трудно, ведь праздник коснулся всех районов и улиц. Особенно хорошо это ощущал сам Кадзуха, принимающий в подготовке к нему непосредственное участие. После того, как он ушёл в отпуск после ухода от бывшего хозяина, времени для себя и других людей у него было достаточно. Он помогал матушке с ремонтом трухлявой энгавы и принимался за любую работу на острове, за которую предлагали достаточное количество денег на проживание. Уже почти год его не беспокоила главная семья, при воспоминании о которой он каждый раз скрипел зубами. Первое время они настаивали на его возвращении, пока не сдались, очевидно смирившись с тем, что тот не намерен больше быть самураем. И это не могло не радовать юношу, поскольку последнее, чего бы он хотел, это видеть императорский дом снова.       Он делает глубокий вдох, откидывая голову назад. Последний иероглиф, последняя чёрточка... Работа была готова. Осталось только доставить её в «Фейерверки Наганохары» и лично отдать Ёимие, взяв что-нибудь ещё в качестве помощи к подготовке. Танабата никогда не был для него особенным праздником, он никогда не влюблялся, как несчастные возлюбленные Орихимэ и Хикобоси, никогда не испытывал тоску расставаний и не ощущал трепет в груди. Всё это была далеко и непонятно ему, пока ещё достаточно юному, чтобы всё это не звучало зазорно. У него не было невесты, даже претенденток на роль жены главы обнищавшего рода не наблюдалось подле Каэдехары, что, впрочем, беспокоило только его матушку, но никак не его самого. Иногда, конечно, он думал над сватовством к какой-нибудь юной леди, да только понимал, что не будет к этому готов. Жизнь, такая короткая, как вспышка падающей звезды в ночном небе, закончится для него с браком и пришедшими за ним обязанностями. Он давно решил, что возьмёт в жёны только ту, что полюбит всем сердцем и ради которой будет готов ко всем трудностям семейной жизни. Однако образ возлюбленной до сих пор не вырисовывался на горизонте и не нависал над ним тёмным силуэтом неизбежного брака, а значит, что пока его ждала только свобода.       Собрав листы в стопку и бережно спрятав те, уже свёрнутыми в рулон, в пёстрый красно-рыжий кинтяку, парень направился к выходу из комнаты, захватив по пути тёмное хаори. Привычка таскать его всюду и потом штопать осталась у парня с подросткового возраста, оно играло для него ключевое роль и носилось им в любую погоду, даже когда жара была невыносимой. Оно стало его тенью и преданным другом и отказываться от него парень не намеревался даже сейчас, в самый разгар лета.       В выходе из комнаты он столкнулся со своей мамой — маленькой и робкой на первый взгляд женщиной, в которой уважал силу и непоколебимость. Даже после смерти своего мужа, его, Кадзухи, отца, она занималась делами клана и умела непреклонно стоять на своём. Её единственной слабостью был единственный сын, которому она с детства прощала редкие шалости и позволяла делать то, что угодно душе. Как помнил парень, ни мать, ни отец никогда не ставили перед ним запретов. Они воспитывали в нём самые лучшие черты — добро, понимание и спокойный нрав, и всё это Кадзуха вобрал, сохранил в сердце и жил вот уж почти двадцать лет. Однако сейчас, спустя годы после того, как он и его мама остались на этом свете одни, матушка начала всерьёз беспокоиться о судьбе чада и волноваться, а не допустила ли она ошибку, давая сыну когда-то такую свободу. — Кадзуха, а куда ты? — бегло оглядев одеяния сына, она сразу поняла, что тот собирается уходить, — Я же только пришла тебя будить на завтрак... Неужели не поешь даже? — растерянно спрашивала женщина, стоя на пороге чужой комнаты с подносом, на котором лежали недавно приготовленные онигири и зелёный чай. — Здравствуй, мама, — мягко поприветствовал родительницу юноша, учтиво кивая и кланяясь, — Прости, что не смогу разделить с тобой трапезу. Я направляюсь к Ёимие, она просила о помощи в подготовке к Танабате. Я писал хайку на листах тандзаку...       Она вздохнула, чуть покачав головой. В этом глубоком выдохе не слышалось огорчения, казалось, она догадывалась о таком исходе, зная о дружбе своего сына с двумя главными организаторами праздников на Наруками — дочерью пиротехника и наследницей клана Камисато, в народе прозванной принцессой белой цапли. Старшая Каэдехара улыбнулась, нежно смотря на сына. — Ну и что же мне с тобой делать? — спросила она, пригладив чужие волосы, что были вовсю растрёпаны, выбивались из короткого низкого хвоста и рождали ощущение, что с утра нынешний глава семьи даже не притрагивался к расчёске. От части, это было правдой, он сразу после пробуждения сел за работу и не думал о своём внешнем виде. Нежные и тёплые руки приглаживали светлые волосы, гладили чужие скулы и поправляли ворот кимоно, — К девушкам в таком виде ходить... Не в поле ведь живёшь, Кадзуха... Хорошо проведи время на фестивале, хорошо?       Его тонкие бледные губы накрыло трогательной улыбкой при ощущении на своём лице материнских ладоней. Осторожно беря одну из рук, он оставил на тыльной стороне поцелуй. Он не сомневался в понимании своей матери, что та обязательно позволит ему провести Танабату в окружении друзей. Однако его лицо неожиданно переменилось, когда он вдруг понял, что та не составит ему компании вечером. Кадзуха удивлённо оглядел родительницу, на мгновение растерявшись для ответа. — Подожди... А что насчёт тебя? — обеспокоенно прошептал он, сжимая чужую ладонь своей, — Ты не пойдёшь даже смотреть на фейерверки?       Осторожно выбравшись из чужой хватки, женщина так же мягко улыбнулась, после чего направилась в противоположную от комнаты сына сторону, напоследок бросив через плечо: — А зачем? Я прекрасно проведу время с Кагэхару. А ты ступай. И пожалуйста, присмотрись к девушкам... Сегодня прекрасный день для встречи двух одиноких сердец.       Кадзуха не сдержал улыбки. Его мама вела себя абсолютно естественно для себя. Однако его одинокое сердце было абсолютно уверено, что в этот день он не встретит свою судьбу, кому будет готов подарить все звёзды с неба и чью руку будет сжимать в своей в самые тяжёлые дни.

Он ещё не знал, что ошибался.

***

      Ханамидзака ревела от детских воплей и смеха. В этой части пригорода сейчас было как никогда шумно, точно не в каких-то двухсот метрах от этого района сейчас шла полным ходом подготовка к летнему фестивалю, а именно здесь и сейчас начиналось всё веселье. Именно здесь, в самом эпицентре шума, и заражала всех в округе ликованием и восторгом юная Наганохара, ловко перепрыгивая с одного островка на другой, чтобы поймать очередную «лягушку», что пыталась от ускользнуть от цепкого аиста. Смех и плеск воды от огромного колеса, что усердно гребло её, сливались вместе с далёким фырканьем лисиц в типичную для равнины Бякко симфонию, в которой и проводил своё детство Кадзуха.       Длинные и тонкие девичьи руки крепко обхватили детское тело, без должных усилий приподнимая то над землёй, пока пойманный мальчишка визжал от восторга и кипящей в крови энергии, появившейся от игры. Обладательница рук, тем временем, обратила свои большие выразительные глаза к другу, что с каждой минутой приближался к играющим. Её лицо, красное от догонялок, тут ж засияло с новой силой, девушка радостно улыбнулась и, осторожно поставив мальчика, подбежала к Кадзухе, цепляясь тонкими мозолистыми пальцами в его рукав, практически выкрикивая его имя: — Кадзуха-а! А вот и ты! Ты так рано закончил, я думала, что у меня ещё будет время поиграть с ребятами. О, а ты случайно не хочешь с нами? — тараторила девушка, забывая отдышаться. Её волосы были растрёпаны, многочисленные канзаши-заколки так и норовились упасть, но лицо по-прежнему сияло радостью несмотря ни на что. Она была немногим младше самого Кадзухи, но отличалась особенной ребячливостью, которые многие бы сочли слишком поздней для её возраста. Да только те, кто знал Ёимию достаточно близко, уверяли, что именно эту черту и любят в ней.       Умелые пальцы Каэдехары почти по-родительски принялись поправлять чужое хаппи, что без верёвки-держателя так и желало упасть с плеча девушки. Со стороны той, тем временем, слышался лишь смех и попытки выскользнуть из чужих рук, что лишь продолжали крепко удерживать подругу детства на месте и поправлять её беспорядочный вид, придавая ему хотя бы нечто отдалённо напоминающее одеяние девушки в культурном обществе. Однако заставить ту надеть на плечо второй рукав так и не получилось: Ёимия бабочкой выпорхнула из рук парня. — Ну хватит, хватит! Растрепалась немного, что такого? Ещё десять раз такой же буду, пока готовимся к фестивалю, — отмахнулась Наганохара, после чего сдула со лба мельтешащую прядь, что приколоть заколкой у товарища так и не удалось. Поставив руки в бока, она беззлобно хмыкнула, — Так ты принёс пожелания? Бамбуковые ветви только их и ждали!       Кадзуха снял с бумаги ткань, после чего протянул бумаги без единого изъяна и пятна от чернил в руки подруги, что сразу же с жадностью вцепилась в текст, читая чужие стихотворения и при этом слегка раскачиваясь на месте, кивая самой себе. С ослепительной усмешкой она вернула строки автору: — Как всегда удивительно! Всё в толк не возьму, как у тебя так получается, каждый раз разные ведь! Ты и сам постоянно своими хайку будто говоришь... Поэтично, что ли? — она ещё раз заглянула в текст уже из чужих рук, добродушно вздыхая, — Здорово, что у тебя есть то, чем нравится заниматься, вот что я хочу сказать. Я рада, что мой друг такой талантливый. — Спасибо, Ёимия, — учтиво кивнул юноша, — Хм... Мы вывесим это на главной улице? — поинтересовался Кадзуха, направляя взгляд вдаль, где торговые ларьки уже вовсю готовились к большим продажам, а сами торговцы украшали свои магазинчики, выставляя особенный, эксклюзивный товар на витрины. Даже оттуда ощущался сладкий запах данго и других десертов и пряность карри. Ёимия взглянула в том же направлении, после чего без лишних раздумий взяла Каэдехару за руку и побежала вместе с ним в направлении к городу. — Именно! И нам бы лучше сделать это поскорее, чтобы успеть выбрать лучшие фейерверки и встретить Аяку! — она, не останавливаясь, помахала на прощание детям, — Не забудьте придти на фестиваль, там будет много развлечений!       Они занимались украшением главной улицы около двух часов, чередуя украшения в виде листов с пожеланиями-тандзаку и бумажными фонарями во всех возможных расцветках и узорах, а так же приветствиями уже таких знакомых торговцев, что здоровались с ними в ответ, простодушно кивая. Праздничная атмосфера пропитала всё собой вместе с июльским жаром, от которых спасаться совсем не хотелось, особенно когда они в совокупности производили прекрасный эффект на жителей Инадзумы, одаривая их ощущением лёгкости и мечтательности.       В один момент девушка, что взобралась повыше для развешивания пожеланий, роняет лист бумаги, который поймал её друг с непревзойдённой реакцией. В это мгновение Кадзуха обращает взгляд к улице, замечая среди многочисленных людей, что собрались в столице и её пригородах, представителя комиссии Тэнре, что мгновенно заставило юношу напрячься. Эта комиссия была известна своей особой верностью императорской семье, за что в народе называлась их глазами, ушами и руками, ведь именно через них в руки нынешней правительнице поступала вся возможная информация и слухи. И судя по сосредоточенному лицу представителя, направлялся он точно не в ближайший ларёк за данго для Её превосходительства.       Странно, — думает Кадзуха, какое-то время стоя на месте без возможности пошевелиться, — Что тут делает комиссия Тэнре? Даже в праздник не дремлют...       Впрочем, об этом человеке он забывает вместе с голосом Наганохары, что поинтересовалась у него тем, что так привлекло его внимание, на что он поспешил отмахнуться, подавая наконец подруге тандзаку. У них впереди ещё достаточно работы, чтобы решиться прекратить думать о подобном. Ведь все собрались не для размышлений, а ради удовольствия, не так ли?       Дорога через равнину Бякко выдалась на удивление быстрой. На пути к дому семьи Камисато их не останавливали случайные жители близ лежащей деревни Кондо, что спешили пламенно поприветствовать лучшего пиротехника всея острова в сопровождении её друга, ушедшего со службы самурая, что сейчас был известен за свои заслуги в поэзии, а не за немногочисленные военные подвиги. Нет, всё было спокойно. Возможно, причиной тому было, что сейчас все слишком заняты подготовкой к празднику, а не незапланированным сбором фиалковых дыней. Однако что-то внутри подсказывало Каэдехаре, что и в таком случае Ёимия нашла бы минутку поболтать с этими людьми.       Девушка скрывает нижнюю часть лица взмахом веера, смотря почти смущённо, однако держит спину ровно, стоит, больше похожая на фарфоровую статуэтку, а не на настоящего человека. Как всегда идеальная Сирасаги Химэгими. В хлопковой юкате нежно-голубого цвета вместо платья из шёлка она выглядит удивительно, пусть и непривычно. Под толстым поясом оби рассыпаются цветки сакуры, отчего на мгновение кажется, что на дворе прохладный апрель, а не жаркий июль. Аяка появилась на выходе из резиденции своей семьи спасительной прохладой и чарующим изяществом, мгновенно приковав к себе взгляд. — Доброго времени суток, друзья, — веер исчезает в её руках словно по волшебству, утонув в складках внутренней стороны пояса, — Надеюсь, вы не сильно заждались меня?       Каэдехара не поворачивая головы ощущает, как округляет в удивлении свои глаза Ёимия, делая глубокий вдох. Сам же он дружелюбно улыбается, чуть приподнимая перебинтованную кисть в приветственном жесте. Он тоже не ожидал увидеть на своей подруге нечто простое (он не мог отрицать, что несмотря на это, девушке очень шла юката), но реакцию Наганохары хотелось запечатлеть в стихах, украсить лёгким рисунком удивлённой золотой рыбки и выделить место на главной стене в доме. — Аяка! — громко выдыхает наконец блондинка, нервно сглатывая и в один широкий шаг оказываясь вблизи даже не дрогнувшей Камисато-младшей, беря её за белоснежную кисть, — Никогда не видела тебя в юкате! И... Ох, это что, заколка в виде цапли? — пальцами второй руки она тянется к чужим волосам, но вдруг одёргивает руку, словно боясь испортить причёску, — Выглядишь непривычно, никогда не видела тебя в такой простой одежде. Но это... очень здорово! Вот представляю лица инадзумцев!       Разговаривает девушка быстро, проглатывая часть звуков. Однако и Кадзуха, и Аяка её прекрасно понимают — опыт дружбы говорит сам за себя. — Верно, цапля, — кивает девушка, сдержанно, но искренне улыбаясь, — При подготовке наряда я думала о тебе и твоих заколках. Приняла решение сделать себе хотя бы одну, — объясняется принцесса клана Камисато, даже не предполагая, что от этих слов у её подруги детства внутри всё перевернётся, а лицо засияет всеми фейерверками Инадзумы, — Ёимия?       Кадзуха смотрит на эту идиллию с ощущением, что этот день определённо заслуживает право стать особенным. Если не для него, то для кого-то другого точно. Вся страна знает этот день как день всех влюблённых. Для любящих друг друга сегодня все звёзды желают удачи, они готовы подсказать нужную дорогу по ночному небу бьющимся от любви сердцам, чтобы привести их друг к другу. Он помнит легенду о двух простых людях, ткачихе и пастухе, ещё из детства. Они встретились в один день, такой же как и любой другой, после чего полюбили друг друга. Но им не суждено было быть вместе, отец Орихимэ разделил их по две стороны реки, позволяя встречаться лишь раз в год. И по преданию именно сегодня день, когда эти двое, обратившись в звёзды, находят друг друга и пересекаются на небосводе. Эта история простая. В ней нет ужасающих монстров и хитрых кицунэ, нет волшебства. Но именно этим она и цепляет. Это обычная история о двух обычных людях, что не могли быть вместе. Эта история существовала ещё во времена его прадедов и те верили ей. И он верит ей тоже, пусть никогда не ощущал любовных тягости, огня в груди и желания видеть этого человека каждое мгновение.

Быть может, когда он влюбится, то обязательно поймёт?

      Путь обратно к Ханамидзаке и непосредственно к самой столицы занял у них более долгий путь, чем к резиденции комиссии Ясиро. Ёимия о чём-то усердно рассказывала молчаливо идущей и внимательно слушающей Аяке, пока Кадзуха тоже слушал, но в пол уха, по пути разглядывая тёмные силуэты деревьев, сияющие в полумраке ярко-синим цветы и каменные статуи с тануки, выложенные так, словно те указывали заблудшим в лесу людям на дорогу. В любое время суток, несмотря на погоду и время года, здесь всегда было темно и освежающе-прохладно. Ступая на эти земли, ты каждый раз ощущаешь себя в начале весны или осени... Твоя душа находится в состоянии благоговения перед этим удивительным местом, что готово вцепиться и никогда не отпускать тебя. По правде, Каэдехара и без того хотел бы побывать здесь подольше. Он обожал это место всегда, но сердце его каждой раз сжималось от печали после того, как...       Он вздрагивает от резкого хруста веток вдалеке и последующего за ним визга. Его старая работа научила его всегда быть начеку, что он и делает сейчас, машинально кладя ладонь на свой пояс. Да только клинка с собой нет. — Кадзуха? — спрашивает заметившая беспокойство на его лице Аяка, — Ты в порядке? У тебя лицо неожиданно переменилось... — Да, — хрипло отвечает юноша, кивнув головой в подтверждение своим словам. Его голос звучит неуверенно, что он понимает раньше, чем это заметит Камисато, и он вынужден растерянно улыбнуться, ещё раз похлопав себя по поясу, — Кажется, потерял мешочек с деньгами.       Наганохара резко выдыхает, сложив светлые брови домиком: — Потерял?! Вот незадача, где же ты их обронил? Может вернёмся поищем? — Я могу дать тебе часть суммы, если это было для фестиваля, — обеспокоенно добавляет вторая девушка, дотрагиваясь до плеча Каэдехары своей тонкой рукой, — Возвращать не нужно. — Нет-нет... — он осторожно берёт Аяку за руку, пару секунд держа её за кисть, прежде чем развернуться на обуви в обратном направлении, предварительно отпуская ту, — Это был особенный кошелёк. Подарок. Лучше бы мне действительно пойти и поискать. А вы, пока не очень стемнело, доберитесь до города. Я подойду сразу же, как найду.       Его подруги переглядываются, после чего поочерёдно вздыхают. Аяка говорит об осторожности в лесу и упоминает, что в случае опасности ему стоит обратиться в комиссию Ясиро, где его в любое время суток примут, в то время как Ёимия желает ему удачи в поисках и того, чтобы он не опоздал на начало Танабаты. Он уверяет их, что всё будет в порядке, скрываясь в лесу сразу после того, как девушки оказываются за ближайшим поворотом дерева. Даже если у него нет с собой меча, это совсем не значит, что он не может помочь оказавшемуся в беде человеку. И даже если придётся немного соврать, чтобы о нём не волновались, он тоже сделает это.       Он направляется в сторону, откуда и услышал шум, внимательно вслушиваясь в каждый звук. Здесь не пели птицы, только ручей лениво журчал вместе с жужжащими где-то в траве насекомыми. И в такой безмятежной тишине юноша и чувствовал, что его сердце готово выпрыгнуть из грудной клетки. Быть может, человек, которому так нужна была его помощь, уже был ранен или убит? И он ничего не смог сделать? Его грудь сковало страхом, граничащим с онемением всего тела. Он почувствовал промокшую мгновенно спину и виски, к которым прилипли волосы, ощущая облегчение лишь после того, как в стороне берега послышался очередной крик. Но ощущение лёгкости исчезло так же быстро, как и пришло: он сорвался с места, ловко лавируя между деревьев и кустарников, чтобы скорее добраться до поприща раздора.       Его кяхан к моменту прибытия на берег оказываются покрыты мелкими иголками и пыльцой растений — оно и понятно, бежать проходилось через лес не по тропе, — отчего похожими становятся на тёмное небо с крапинами маленьких звёзд и комет. Впереди, среди песка и кальки, он видит белоснежный силуэт и полу-прозрачную лиловую вуаль, которой покрывается голова незнакомого Каэдехаре человека. На его груди золотое перо-благословение почившего ныне сёгуна, рядом лежит пустая плетённая корзина, а в глазах его отражается нечто похожее на испуг.       Вся жизнь останавливается. Он остаётся наедине с этим человеком во всём мире. Про себя признаётся — человеком невероятно красивым. Таких красивых он ещё никогда не видел. Аристократически белый фарфор кожи, тёмные волосы, что ещё сильнее белят лицо получше всякой рисовой муки и пудры, огромные синие глаза с длинными мокрыми ресницами. Мокрыми. Взгляд опускается ниже и алые глаза наконец замечают возможную причину недавних криков: сквозь белый лоскут на чужой лодыжке расцветала кровоцветом рана, оплетающая ногу вокруг как лоза. Кадзуха делает решительные шаги на встречу к пострадавшему, что от чужих действий заметно напрягся, сводя брови к переносице. — Чего тебе нужно? — бормочет юноша, поёжившись и дёрнув тонкими плечами, стараясь укутаться в свои одеяния, очевидно слишком большие, ещё сильнее. Эта одежда напоминает отдалённо форму жриц в Великом храме Наруками, да только Кадзуха прекрасно понимает, что перед ним явно мальчик, пусть молодой и тонкий, как начинающий расти бамбук. — Мне? Мне ничего. Ветер донёс до меня чьи-то крики во время прогулки в Тиндзю... Я решил проверить, нашёл тебя, — объясняет Каэдехара, аккуратно ступая на песок одной ногой. Ему достаточно сделать ещё два шага, прежде чем опуститься с незнакомым ему мальчишкой на корточки, — Ты ранен, позволишь помочь? — Мне не требуется ничья помощь, — фырчит дикой лисицей равнины Бякко паренёк, после чего весь сжимается, обнимая себя за предплечья с глубоким, почти надрывным выдохом. В глазах его снова засияла влага. Повреждённая нога скользит к солёной воде, но её осторожно останавливает кисть Каэдехары, — Эй, ты что творишь?! Руки прочь. — Открытую рану не следует опускать в солёную воду. Неужели не знаешь? — Каэдехара ловит чужой на мгновение растерянный взгляд, что придаёт ему уверенности, ведь в таком случае у него оказывается больше шансов помочь, — Больнее только будет. Можно посмотреть?       Со стороны слышится неуверенное хмыканье и тонкие мальчишеские пальцы стягивают с ноги лоскут. Его рану тут же обдувает ещё прохладным морским ветром, заставляя вздрогнуть при контакте с воздухом: он жмурится, делая жадный вдох. В чужой ещё кровоточащей царапине обнаруживаются частички земли и песка, которые очевидно и хотел её обладатель вымыть оттуда. Каэдехара задумчиво похмыкивал, держа пальцы на аккуратном расстоянии от раны вокруг лодыжки. Забирая из чужих рук лоскут, он быстро возвращает его на прежнее место как можно осторожнее. — Нужно промыть. Но лучше сделать это в пресной воде. К выходу от леса Тиндзю есть небольшая речка... С водопадом. Живописное место. Уверен, ты знаешь о нём. Что ты скажешь на то, что отправиться туда? — спрашивает он, заглядывая в чужие недоверчивые глаза, видя как собеседник метается, — Я понесу тебя. Там и перебинтует твою рану. — И как я могу тебе верить? Вдруг ты какой-то нобуси, что решит меня ограбить, — бледные пальцы прячут за ворот перо, пожалуй, единственный выбивающийся из образа предмет на мальчишке.       Кадзуха слабо улыбается, после чего протягивает ему перебинтованную кисть, поднимаясь на ноги. Его голос звучит глубоко и успокаивающе: — Просто доверься мне. Даже бандиты не имеют права на преступления в Танабату. Я доставлю тебя в целости и сохранности.       Пару секунд на него смотрят, раздумывая над ответом. Юноша поджимает и прикусывает губы, думая о дальнейших действиях. Решение было непростым, что мог понять Каэдехара, видя, как метается чужой взгляд к вечернему небу, что начинало из огненно-рыжего переходить в насыщенный лиловый. Наконец со стороны слышится громкий выдох полной грудью. Взгляд становится мягче, ровно как и тихий голос. — Ладно. Сам всё равно не дойду, даже если сильно захочу, — мальчишка цепляется за протянутую ему руку, становясь на дрожащие ноги и в ту же секунду издавая тихий, едва сдерживаемый стон от жуткой боли. Каэдехара придерживает его за плечи, после чего разворачивается спиной, присаживаясь на корточки, чем вызывает со стороны стоящего позади недоумение, проявившееся в недосказанном вопросе о том, что тот творит. — На спине будет удобнее, полезай.       И тот слушается, продолжая что-то недовольно бубнить в чужое ухо, однако за шею держится крепко-крепко, обвивая тонкими ногами чужую поясницу. Кадзуха привык к нагрузкам, поэтому мальчишка на спине кажется по сравнению со всеми трудностями, с которыми он успел столкнуться, маленькой, едва ощутимой ношей. Он взбирается на небольшой склон, ведущий к лесу, даже несмотря на то, что для удержания равновесия не хватает рук — те крепко придерживают за бёдра юношу за спиной для пущей уверенности последнего в том, что с ним точно ничего не случится. Ухо Каэдехары опаляют просьбой, нет, требованием убрать их, на что тот лишь беззвучно рассмеялся, уверяя, что это точно не закончится хорошо. Ронять попутчика совсем не хочется. В ответ этот самый попутчик что-то бормочет, но вдруг неожиданно замолкает. И поэт понимает, почему.       Лес Тиндзю был особенным местом. Настолько особенным, что даже родной Ханамидзаки не вызывал в нём такого количества эмоций. Здесь он искал уединения в трудные дни, протаптывая эти дорожки так часто, что даже его гэта сумели бы запомнить все пути. Отсюда шла своя, исключительная аура, которую нельзя было объяснить простыми и обывательскими словами — наружу, прямо из души, рвались строки очередного хайку, записать которые не хватило бы и всех листов бумаги в их огромной стране. Настолько это место было уникальным.       Только здесь так журчал ручей и ложилась на землю непроглядными тенями деревьев темнота, только здесь круглые сутки царили печальные сумерки. Только здесь вместо ветра и птиц пели свои песни цикады и плясали в тумане огоньки свеч подле каменных статуй. На это всё хотелось любоваться часами и даже днями напролёт, что иногда и делал Каэдехара, прячась в густоте тумана от всех невзгод, каждый раз роняя голову в острые колени и совсем немного, самую малость позволить себе освободить душу от камня бремени. Тогда он был ребёнком, несмышлёным, не знающим, как бороться с невзгодами, что преследовали его на протяжении долгого времени. Но это было давно. Сейчас он вырос, став тем, кто он есть. И это вызывало внутри гордость за самого себя. — Где ты живёшь? Может, я мог бы доставить тебя туда? — спрашивает спустя несколько минут тишины старший, чуть развернув голову к тому, кто обвивал его всеми конечностями, в предвкушении замерев. В районе плеча ощущается толчок, а после — глубокий выдох, которым опаляется сквозь ткань хаори и кимоно кожа спины. Новый знакомый тычется лбом в спину, что-то невнятно мыча. — Сам дойду. Просто донеси до реки... — он не знает, откуда в чужом голосе такая усталость, однако соотносит это с ранением. Интересно, что мальчик вообще забыл возле леса с корзиной? Корзиной... Кажется, они её забыли. Однако мысли о соломенном предмете исчезают вместе с нежно ложащейся на его плечи вместе с чужими руками вуалью. Кадзуха дарит ему вопросительно-насмешливый взгляд, на что тот лишь фыркает (в который уже раз?), — Хей, что не так? Просто тут холодно. Грейся и ты тоже. — Ох, нет-нет... Ничего. Спасибо.       Да, тут действительно было холодно. Только горячее дыхание куда-то в шею напоминало о том, что из леса Тиндзю всё-таки есть выход. И что оттуда его ждёт что-то большее. Он обещал вернуться в Ханамидзаки к началу Танабаты и найти подруг, но до этого ему стоит выполнить новое обещание, данному пока ещё не близкому человеку — мальчишке за спиной. — К слову, как ты повредил ногу? — подаёт голос Кадзуха, разрушив короткую тишину. — Неважно. — отрезает парень, после чего будто по рефлексу вздрагивает раненой конечностью, что пяткой ткнулась в низ чужого живота, выдыхая от боли совсем тихо, точно не желая волновать этим своего спасителя.       Каэдехара обращает взгляд к чужой лодыжке, нелепо завязанной уже пропитанным насквозь кровью лоскутом на скорую руку. И думает, что обработать в условиях дикой природы такую рану будет сложно, однако он бы не был самураем в отставке, если бы не был способен на такое. Во времена, когда его ночлегом была голая земля или сырые пещеры он получал порой раны и серьёзнее. Не только он. И всегда получалось справиться.       С этими мыслями он сажает юношу на ещё не похолодевший камень у небольшой речки, после чего развязывает это безобразие на лодыжке, заставляя парня сделать глубокий и жадный вдох. — Сейчас будет немного больно, я буду промывать, — предупреждает он, предварительно следя за выражением чужого лица. И лишь после того, как сверху ему нервно кивают, зажмурив глаза, он зачёрпывает в ладонь воду, огладив ею раненную ногу. Пострадавший в очередной раз вздыхает, в этот раз со стоном, что пытался заглушить путём прикусывания нижней губы. Кадзуха ощущает, как дёрнулась в его пальцах чужая стопа, после чего сжал ту чуть крепче, — Ну-ну, тише, не дрожи так...       Чужая стопа меньше его собственной. Хрупкая и тонкая, лишённая шрамов. Это будет первый, если не дать ране должного ухода. Кровь уже не идёт так сильно, однако конечности следует дать отдых, о чём он про себя обещает напомнить юноше. Всё, что Кадзуха делает с повреждением — убеждается, что кровотечение остановлено, после ставит на своё колено, чтобы перевязать. Осматривается. Бинтов ни у кого из них не было, однако рану нужно было закрыть, не нужно быть гением, чтобы понять это. Занесение инфекции не принесёт пострадавшему ничего хорошего, в чём сомневаться не стоит от слова совсем. — Эй, что там? — тихо хрипит нетерпеливый собеседник, несдержанно вздыхая и вздрагивая, что отдалось в районе чужих пальцев, в которых и дёрнулась болезненно-ноющая конечность.       Каэдехара едва хмурится, прежде чем вздыхает. Не стоит жалеть пустую материю для спасения чужой жизни, ведь нет ничего ценнее той. Он крепко сжимает зубами рукав серого кимоно, после чего с треском разрывает ткань. В конце-концов, рукава можно и укоротить. Звук рвущейся одежды заставляет его нового знакомого замереть на месте, ошарашенно оглядывая чужое невозмутимое лицо, не в силах отвести свой изумлённый взгляд от парня. В ответ Кадзуха лишь едва улыбается ему, продолжая перевязку.       Вокруг лодыжки юноши обвивается вместе прежнего кровавого браслета аккуратная повязка из чужого кимоно. Теперь он становится на землю сам, ступая решительно, но шатко, то и дело тяжёло вздыхая. Чужую руку он пренебрежительно отталкивает, отказываясь от помощи, чтобы в очередной раз сделать шаг самому, вопреки чудовищной боли, что пускает мощный отрезвляющий импульс по всей ноге вверх, вызывая из чужой груди судорожные выдохи, каждый из которых был пойман чувствительным слухом бывшего самурая. — С повязкой бояться нечего, так что убери руки. Не вздумай жалеть меня. — Желание помочь — не жалость, — приглушённым голосом оправдывается тот, ловя на себе очередной недовольной взгляд младшего, что вызывал вместо испуга лишь наслаждение столь непривычной компанией, — Где ты живёшь? Я могу сопроводить тебя до самого дома. Я сожалею, что ты пропустишь фестиваль в этом году, но тебе требуется покой.       В груди что-то неприятно и непривычно щемит при виде чужой улыбки, что кажется неправильной. Это не улыбка, нет, злорадная усмешка, которую его знакомый посвящает не ему, самому себе. Уголки губ приподнялись нервно, с ненадёжностью подрагивая, вот-вот готовые явить истинную эмоцию. — А я никогда на него не попадаю.       Тяжёлый ком поперёк горла не дал сначала сказать и слова, а как только из груди вырвался звук, его собеседник с прежней фальшиво-натянутой улыбкой продолжил: — Ах да, кстати, до дома я дойду тоже сам. Не опоздай уж на фестиваль сам, отважный самурай, — бросает напоследок он, после чего направляется в неизвестную Кадзухе сторону, скрывая лицо лиловой вуалью. И оставшегося одного парня накрывает растерянностью, что граничит с интересом. И откуда только взялся такой гордый юнец, что отказывается от помощи даже после прямого доказательства чужих чистых намерений? Он не видел его лица прежде, однако уже сейчас был с готовностью заявить, что точно запомнит его ещё надолго.       Странное ощущение... Такого ещё не было, что может сказать Кадзуха с непоколебимой уверенностью. Он старался найти оправдание этому чувству в своеобразии самой ситуации: встреча со своенравным юношей, что надменным взором придавал особенность своему светлому образу. То, как он говорил и что, как отталкивал чужие руки... Но как при этом ласково кутал незнакомца в свою вуаль и доверял тем же чужим рукам, позволяя прикасаться к ноющей ране, самому уязвимому сейчас месту. Всё это создавало гамму чувств, и за ними, следствие — любопытство. Кадзуха с детства находил нечто занимательное в разных людях, однако с таким встречался впервые. И что-то подсказывало ему, что это далеко не первая их встреча. Словно сам ветер подсказывал это ему.

***

      Ханамидзака встретил его приветливым светом бумажных фонарей и радостными возгласами народа Инадзумы, что уже вовсю была готова к торжеству. Тандзаку были плотно развешены на улицах, словно стремясь закрыть разноцветными бумажными лентами с пожеланиями ночное небо, желая донести до него свои молитвы упорным стремлением ввысь. Рецепторы обоняния улавливали в воздухе лапшу сомэн, что своим запахом заполонила улицы не меньше пёстрых украшений, радуя вместо глаз нос и подразнивая голодный желудок. Звёздный фестиваль был одним из тех праздников, где чаще всего можно было увидеть влюблённые пары, что было естественно, если знать о значении праздника. В народе Танабата называлась так же днём влюблённых в Инадзуме. Точно герои легенд, люди встречали в этот день своих возлюбленных. По счастливому совпадению когда-то в этот день встретились родители Кадзухи.       Они встретились, когда дела клана ещё не были так плохи, тогда Каэдехаре Кагэхару ещё не перешло управление кланом от своего отца, а он проводил не всё своё свободное время за бумажной волокитой и попытками держать семью на плаву. В те годы он находил себе время для развлечений и посещал фестивали чаще, если верить рассказам матушки. Сам Кадзуха, к сожалению, отца почти не помнил.       В день их встречи пожелания полосами и бумажными фигурками так же желали затмить собой бескрайнее неба и так же пахло уличной едой. В тот день звёзды сияли так же ярко и на лицах тысяч людей сверкали улыбки счастья. На нём было тёмное кимоно с клёном, на ней — украшенная рисунком нежных камелий юката. По рассказам знакомых семьи да и самой матери это была та любовь, о которой в романах местного издательства пишут «любовь с первого взгляда». Они нашли друг друга и больше не отпускали до самой смерти Кагэхару. И даже после того, как он оставил их, его овдовевшая жена по сей день праздновала с ним. Она шутливо объясняла, что тот непременно навещает её в форме духа, на что Кадзуха каждый раз мог лишь снисходительно улыбнуться. Он не знал, виновато ли в этой крепкой связи звёздное небо, однако на родительском примере видел,насколько же сильно можно кого-то любить. — Кадзуха! — послышался бодрый и живой голос Ёимии, которая незаметно оказалась прямо возле задумавшегося друга детства под руку с Аякой. В мгновение ока они оказались совсем рядом, практически хватаясь за истерзанный недавно рукав, — Эй, а что с твоим кимоно?! Рукав разорван совсем... Ты что, наткнулся на дикое животное в лесу?       Скорее на одного диковатого мальчика, который однако по нежности не уступал домашней кошке, — думает Кадзуха, ощущая на губах саму собой расплывшуюся улыбку от воспоминаний об отталкивающих его руках и недовольном фырканье. — Всё в порядке, просто зацепился за ветвь, когда доставал кинтяку, — успокоил подруг юноша, после чего показал им «пропажу», чуть покачав маленьким мешочком со звенящими монетами внутри в воздухе, — Главное, что он нашёлся. Мне жаль, что заставил вас побеспокоиться. Я не сильно опоздал?       Ответом ему сначала послужил облегчённый выдох обладательницы янтарных глаз, после чего — её лучезарная улыбка. На лице стоящей рядом с Наганохарой Аяки так же отразилось наконец спокойствие. Ему совсем не хотелось заставлять их волноваться, точно как и врать, но он не мог в тот момент признаться им в своём желании проверить странный шорох в лесу, чем мог подвергнуть себя безоружного опасности. Его чутьё и внимание притупились во время мирной и спокойной жизни, где не было больше опасности и битв, он это понимал. Его катана больше не использовалась по назначению после того самого дня, когда со скрипящим от боли сердцем он покинул своего хозяина. И с того самого дня решил дать себе перерыв, восстанавливаясь после трагического в свое жизни события. Если бы его подруги узнали об этой выходке, то непременно бы отчитали, он это прекрасно понимал. Он бы и сам себя отчитал, если бы не горящее огнём сердце, что по сей день желало бороться за справедливость и покой мирного народа.       Аяка чуть покачала головой, давая ответ на вопрос: — Нет, совсем нет. Я бы сказала, ты как раз вовремя, — нежная улыбка тронула светлые губы наследницы клана Камисато. — Если фейерверки ещё не начались, то можно сказать, ты успел! А ещё я попросила одного торговца забронировать для тебя лапшу. У нас впереди ещё много развлечений, ты знаешь? Этот вечер будет грандиозным! — воодушевлённо пообещала вторая девушка, после чего взяла обоих друзей за руки, поведя по яркой улице.       Ёимия была права. Вечер действительно был грандиозным. Таким, каким и должен быть фестиваль в Инадзуме: ярким, живым и полным веселья, которого добавляла энергичная Наганохара, что водила своих друзей по торговым лавкам и различным развлечениям. Завершилась Танабата всплеском ярких огней в небе, что искрами рассыпались по ночному тёмному полотну. Дыхание замерло. Каждый фейерверк семьи Наганохара был удивителен и по-своему прекрасен. После того как производством начала заниматься подруга Кадзухи перемен в лучшую сторону стало ещё больше. Она горела этим делом и занималась проекциями всё своё свободное время, что не могло не вызывать уважение.       И вот, сейчас снова в небо взмывали разноцветные огоньки, фигурами цветов и зверей украшая высь. Их видел весь Наруками со всех его уголков, в чём нельзя было сомневаться: работа была масштабной и удивительной. Глядя на эту красоту в сердце зарождался трепет. Интересно, а испытывала ли этот трепет охладевшая императорская семья, что давно закрылась от своего народа?..       Позже Аяку забрал с фестиваля управляющий клана, обещая доставить Сирасаги Химэгими домой в полной сохранности. Ёимие же идти было недалеко, поэтому она решила задержаться на празднике. И оставшийся один, Кадзуха побрёл в сторону дома. День был щедр на эмоции и новые впечатления, как и любой другой праздник их региона, с чем было физически тяжело справиться. Тяжесть отдавалась в ногах и голове, хотелось спать. На нём сейчас словно была давно забытая броня до-мару, что сейчас покоилась за ненадобностью на чердаке отчего дома.       Дом встретил его лживо-приветливым и родным огнём ламп. На пороге стояла бледная матушка, чей взгляд был полон страха и опасения. Младшему Каэдехаре показалось, что та постарела за прошедший день на пару лет. Наконец, она глубоко выдохнула, сжимая в руках вскрытое письмо. — Тебя вызывают в Теншукаку.