Багряные листья кружат над ликорисом

      — Тебя вызывают в Теншукаку... — прошептала одними белыми губами старшая Каэдехара, плечом прижимаясь к дверному косяку, чтобы не упасть.       Кадзуха застыл. Забыл на мгновение, как ему дышать, после чего вдохнул слишком резко — до сковавшей лёгкие и рёбра боли. Его голос, вдруг ставший тихим и тонким, показался бы ему детским, если бы он не знал, что это говорит он сам. — Ч-что?.. Теншукаку?.. — вопрошал он, смотря на обеспокоенную мать, чей взгляд с каждой секундой становился всё взволнованнее, и он был уверен, выглядит сам не менее растерянно, — Письмо? Кто передал его тебе? — задал гложущий вопрос юноша, делая пару больших шагов, чтобы подойти к матери вплотную и наконец самому прочесть столь страшные строки. Последнее чего он ожидал от Танабаты, так это вызова во дворец императорской семьи. И одним только богам известно, что стало причиной этого решения...       Я ясно дал понять, что ухожу с должности самурая, — пронеслось в голове среди запутанного клубка мыслей, парень нахмурился, наконец беря письмо в руки у не оказывающей сопротивления матери, — И сейчас они зовут меня спустя почти год?.. — Представитель Тэнре... — прошептала женщина, прижимая ладони к груди, словно пытаясь успокоить своё гулко бьющееся сердце, — Пришёл после обеда, поздравил с праздником и ушёл, отдав письмо... Я полагала, что тебе будет известно...       Он мотнул головой, хмурясь. Если бы он знал, нет, хотя бы предполагал... Он бы явился в одну из комиссий, занялся бы ковкой оружия, как его предки, выращивал бонсаи... Сделал бы что угодно, чтобы не возвращаться в те времена, когда он был на службе. Ком, вставший поперёк горла, не давал вымолвить и слова, отчего он мог только качать головой, пытаясь сконцентрировать внимание на письме, но от волнения зрение расплывалось. — Я открыла, потому-что волновалась... Комиссия Тэнре... — она сделала глубокий вдох, смотря на единственного сына виновато-расстроено, — Она служит Её Превосходству... Я сразу поняла, что дело серьёзное... Не дождалась тебя, чтобы первым прочёл ты... Прости меня, мне не следовало...       Кадзуха покачал головой, беря руку матери в свои, успокаивающе поглаживая обратную сторону ладони большими пальцами. Письмо, сейчас небрежно смятое и судорожно сложенное втрое, сейчас покоилось за поясом, словно заброшенное в дальний угол, где о нём не будут думать и вспоминать. Вместо слов он видел смертный приговор, а вместо сотню аккуратных кандзи — проклятья. Само письмо было проклятьем для него, ведь остаток жизни он хотел посвятить чему угодно, кроме самурайских обязанностей. Он поклялся себе в этом далёкой осенью прошлого года, что оставит это дело, однако... Что с ним будет, если он прямо глядя в глаза императрице скажет, что не выполнит приказ?       Одна мысль об этом заставляла почувствовать в воздухе нависшую над ним тёмной тучей угрозу. Он не боялся смерти, она преследовала его по пятам на службе и казнь за то, что тот не выполнил волю правителя была бы для него глотком свежего воздуха и столь желанной свободой. Однако у него был дом. Была семья. Мать, что не смогла бы вынести смерти ещё одного дорогого человека. На нём лежала судьба всего клана. Он ведь хотел когда-то жениться, верно? Чтобы матушка не волновалась за его будущее. В Ханамидзаке у него были те, кого он знал с самого детства. Мог ли он подвести этих людей своей смертью? Он не был свободен от обязанностей и смерть, такая убогая и жалкая, не освободила бы его от вины за то, чьи жизни он подвергнул бы риску. — Нет, — наконец отыскав в себе силы говорить, произнёс он, мягко улыбаясь, — Не вини себя. Если бы только ветер донёс до меня твою печаль... Я бы пришёл раньше. Это моя провинность, матушка. Не лишайте покоя Ваше сердце... — глубоко выдохнул он, после чего раскрыл руки, помещая в успокаивающие объятья обессиленную хрупкую женщину, самого близкого человека, которого он не мог опечалить. — Весь растрёпанный... Рукав где-то порвал... — глубоко вздохнула она, пальцами касаясь места недавно разорванной ткани, а после мягко приглаживая светлые волосы сына, — Куда же я тебя снова отпущу?.. Год назад, когда ты вернулся после того случая... Я думала, что Боги благословили моего сына... Неужели они всё-таки решили забрать тебя, Кадзуха?..       Мягким «тшш» он призвал мать к тишине, поглаживая её лопатки, чтобы поскорее унять волнение. Не своё, его он не покажет. Тихо нашёптывая ей слова такой знакомой колыбельной, он ощущал, как наконец расслабляется в объятьях мама. И если бы только он мог забрать все её тревоги и волнения себе, то непременно сделал бы это. И если бы только колыбельная Ицуки могла бы до конца подарить ей спокойствие, он бы пел её сутки напролёт...

Я буду здесь до фестиваля Бон, после фестиваля Бон меня здесь не будет. Если бы праздник Бон наступил раньше, я бы вернулся домой раньше...

      Деревья в саду мягко качались, шелестя ему ответ на печальную народную песнь. А ветер, вдруг поднявшийся словно по велению лишь двух тоскующих сердец, завывал, подпевая Каэдехаре.

***

      Это утро было полной противоположностью предыдущего — тихое и мрачное, все птицы в округе словно покинули родные гнёзда, с равнины не слышались игривые крики лисиц, а солнце пряталось за тяжёлыми тучами. В воздухе ощущался странный запах, который приходил в Наруками вместе с наливающимися свинцом облаками. Скоро начнётся дождь.       Каэдехара, что остаток вчерашнего вечера просидел на энгаве и сидел на той до сих пор, не удосужившись даже принести из своей комнаты дзабутон, находился в состоянии лёгкой меланхолии. Обычно находящий прекрасное даже в раскатах грома, сегодня он не смог бы выдавить из себя ни строчки, даже если бы сильно захотел. Вместе с его сердцем словно замерла вся его жизнь, хотя казалось, недавно она вновь приобрела краски... Но судьба не оказалась к нему достаточно благосклонна, чтобы позволить прожить остаток жизни в родительском гнезде. Его прошлый господин умер не так давно, в начале апреля, и пусть он не питал к нему тёплых чувств, это известие не принесло ему радости. Но если письмо от имперского лица, что принёс сюда сам представитель комиссии Тэнре с указом непременно явиться на аудиенцию к правителю... И при этом так ясно подчёркнуто их желание того, чтобы он вернулся на службу... Нет, ему не удастся легко отделаться. Ни при каких условиях. Однако ему до сих пор не было понятно, что конкретно от него требуется и, главное, под чьим началом он будет служить.       За всю ночь он так и не сомкнул глаз. Сон, как и чувство голода, словно решили покинуть его бренное тело после вчерашней новости. Ему с трудом удалось уговорить матушку не тревожиться и лечь спать, и лишь чуткий слух доносил до него из дома приглушённые тяжёлыми вздохами шаги женщины. Сам же он не нашёл в себе сил дойти до комнаты, обдумывая ситуацию прямо перед входом в дом, где и столкнулся вчера с наводящим ужас письмом. Как и не нашёл сил для разговора с родительницей, что находилась внутри дома. А стоило ли вообще говорить и напоминать ей о скором уходе отсюда?.. Даже если он сам был встревожен и нуждался в разговоре, это не давало ему права беспокоить других.       В небосводе блеснула молния и раздался грохот, что был способен свое мощью разделить его на части; деревья внезапно покачнулись, ведомые суровой стихией; его, Кадзухи, сердце, вдруг громко ударилось о рёбро вместе с раскатом грома, однако причиной тому был далеко не испуг. Аудиенция должна была состояться ближе к вечеру, и пусть под рукой не было часов, Каэдехара мог с уверенностью сказать, что это должно было произойти нескоро. До этого момента у него будет время поделиться тревогами с тем, кто способен слушать лучше всех других. Ему лучше выдвинуться сейчас, чтобы потом не опоздать на встречу.       Захватив с собой одну лишь соломенную шляпу, он торопливо направился в лес Тиндзю под начинающий накрапывать дождь.       Как и ожидалось, лес встретил его естественной для такой пасмурной погоды туманностью, вызванной не то рассеянной в воздухе дождевой пылью, не то стыком двух крайностей: вчерашней и сегодняшней погод. Здесь было тихо и совсем немного тоскливо. Ещё в недавнем прошлом он и не подумал бы, что вернётся сюда так скоро после красочных событий Танабаты. Ещё вчера он шёл по этим тропам с подругами, предаваясь лишь лёгкой скорби по минувшим временам, потом выручал незаурядного мальчишку с ангельским лицом и прескверным характером... И не подумал бы, что придётся навестить могилу бывшего товарища, чтобы поговорить.       Немного сырая земля встретила его приветливо, в отличии от Тиндзю. Это был единственный здесь клочок земли, где возвышающиеся вверху тёмным полотном деревья словно расступались, пропуская солнечный свет, что сейчас был по-предутреннему блеклым. Он сам выбрал это место для того, чтобы встречаться здесь с духом погибшего друга. Неподалёку отсюда они вместе когда-то ловили рыбу и находили ночлег под ночным небом, словно безродные странники, а не бравые самураи. Здесь, в этом самом лесу, Кадзуха когда-то читал ему свои хайку, слушая слова поддержки и тихий смех, вызванный преувеличенной сентиментальностью в строчках.       И пусть вопреки преданиям этих мест, в которых говорилось, что в лесу непременно обитают души умерших, Каэдехара не чувствовал здесь описанного в лёгких романах холодка и мурашек вдоль позвоночника. Никогда и не верил в подобное, однако надеялся, что в один день, тяжёлый и отдающий болью в глубине его сердца, он почувствует фантомное прикосновение к плечу, что забрало бы все его тревоги. Тогда он бы поверил... Обязательно поверил... — Здравствуй, Томо, — с хрипотцой произносит парень, а уголки его губ слегка приподнимаются сами собой, — Давно же я не посещал тебя... Прости. В последнее время было много дел... Я думал зайти ещё вчера, но была Танабата... — вздохнул Каэдехара, делая несмелые шаги к клинку, воткнутому в землю вместо камня могильной плиты. Однако здесь ей и не место, ведь под этой землёй не было тела, — Надеюсь, что тебе здесь не слишком тоскливо.       Любой другой, глядя на Кадзуху сейчас, непременно счёл бы его сумасшедшим, но только не Томо. Он бы наверняка беззлобно усмехнулся, не вынимая меж зубов стебель подсохшей травинки, окинул бы его добродушным взглядом и сказал, что всё прекрасно. Так, как умел только он и никто больше. И лишь истина того, что тот больше никогда не сделает ничего из этого, даже не посмотрит на него как на младшего брата, предварительно растрепав волосы, тягостным и болезненным ощущением отдавала в груди. Даже спустя почти год Кадзуха до сих пор чувствовал, как ему его не хватает и как же он нуждается в его поддержке. Особенно в такие тяжёлые, как этот, дни.       Клинок надгробия ответил ему ожидаемым молчанием, даже чужой шарф, уже давно грязный и местами порванный местными животными, не шелохнулся. Но Каэдехара и не рассчитывал на реакцию. Он ещё не настолько спятил, чтобы требовать ответа от неодушевлённых предметов. Шершавыми пальцами, покрытыми давно затвердевшими мозолями, он коснулся рукоятки, нежно проведя вдоль неё. — Как же мне тебя не хватает... — глубоко выдохнул он, после чего понурил голову, на мгновение прикрывая глаза, — Прямо сейчас я вспоминаю тот день... Может проще было сбежать ещё тогда, а не оставаться с этим?.. Может прямо сейчас, стать ронином и сесть на иностранный корабль?.. Бросить это всё.       Деревья качнулись вдруг проникшим сюда ветром, выбивая из лёгких удивлённое «ох». Это место всегда было закрыто от потоков воздуха, но сейчас словно какой-то удивительной силой им удалось проникнуть в безмятежный лес, тревожа покой его обитателей свежестью и внезапным приливом сил. Волосы, и без того не отличающиеся никогда аккуратностью причёски, вдруг оказались взлохмачены ещё сильнее. И странный свет откуда-то сверху застелил глаза кратковременной пеленой. Он ни слышал ни звука кроме шелеста листьев, однако знал, что получил ответ.       На мгновенье в его голове проиграла пластинка воспоминания, такого старого, казалось, уже покрытого пылью. „ — Знаешь, Кадзуха, может сбежать действительно легко. Бросить всё прямо здесь и сейчас, забыть о проблемах... Но только уверен ли ты, что сумеешь? Если в тебе есть хоть капля сомнения, то не стоит делать того, о чём потом пожалеешь, вот что я думаю. “       Эти слова когда-то, сказанные совсем незадолго до смерти Томо, помогли ему отказаться от побега. Вернули на землю, вынудив вспомнить о том, кто он такой, что ещё не все его дела закончены на родной земле. Что пока ещё слишком рано убегать. Столько всего ещё не закончено, ещё не сделано. Того, что никак нельзя бросать...       И он выбрал в тот злополучный день Инадзуму. Косвенно выбрал чужую смерть.       Уголки его губ дрогнули в слабой улыбке. Если ветер решил донести до него именно эти слова, то, кажется, ему придётся остаться. По крайней мере до следующего раза, когда ему придётся встать перед тяжёлым выбором. Может быть тогда стихия подскажет ему что-то другое? Однако он надеялся сейчас больше всего, что не совершит ошибку. — Надеюсь, что ты прав, Томо, — шепчет он, после чего наконец кладёт успевшие слегка привянуть чайные розы, укладывая их, ненароком примятые во время дороги сюда, прямо вокруг воткнутого в землю лезвия, нежно проходясь пальцами по нежным лепесткам, — Ты всегда был прав... Как же мне тебя не хватает.

И ветер в Тиндзю наконец-то смолк, скорбя с гостем этим туманным печальным утром.

      Когда-то, будучи ребёнком, он приходил сюда за утешением к самой природе. Когда было тоскливо и одиноко, когда душа была готова разорваться на тысячи кусочков. Когда умер отец он находил покой только здесь, в тени деревьев и кустарников, вслушиваясь в безмятежное журчанье ручья и далёкие звуки деревни Кондо. Здесь он мог побыть один, подумать, поплакать, чтобы его не обвиняли в слабости... С годами слёзы уже не текли из его глаз с попыткой освободиться из оков боли, ведь она стала частью его существования. И когда умер Томо, он совсем не плакал.       Он приходил сюда на созданную собою же могилу, приносил чайные розы, дёшево купленные по дружбе родителей у кого-то из деревни неподалёку и выкладывал вокруг меча, некогда принадлежавшего его боевому товарищу. И вспоминал, вспоминал... Вспоминал бои плечом к плечу, их славную службу, сложности, что переживали они вместе в течении недолгих, но таких дорогих сердцу и памяти лет, вспоминал их неудачный побег, что обернулся наказанием лишь для одного из них. Но никогда не позволял себе проронить хоть слезу по былым времена. Потому-что пообещал быть сильным во чтобы то ни стало. Не кому-то конкретному, нет, он дал обещание сильнее. Он дал обещание самому себе. Если он не сдержит, то никто не узнает, не осудит, не будет шептаться за спиной подлыми змеями... Всё будет гораздо хуже, ведь он предаст самого себя. И даже если по сей день его сердце тревожат мысли о благополучии близких, он никогда не забывает об этом обещании быть стойким несмотря ни на что.       Перед возвращением домой он оставляет два письма ещё одним важным для себя семьям: Камисато и Наганохара. Те заслуживают знать о случившемся, однако сегодня уже слишком мало времени для личной встречи. Кадзуха желает им счастья и счастливых летних фестивалей в коротких записках, после чего направляется домой, чтобы переодеться для визита в Теншукаку.

***

      Длинные хакама цвета спаленных солнцем чайных листьев были заказаны не так давно, ещё весной у знакомой портной. Не слишком дорогие, но выглядящие более чем достойно для аудиенции во дворец по меркам не привыкшего к роскоши Каэдехары. Кимоно же имело приятный глазу синевато-чёрный оттенок. И только привычное хаори с кленовыми алыми листьями и гербами семьи оставалось неизменным в образе молодого главы клана с длинной и полной печали историей. Его он носил везде, не обращая внимания на чужие косые взгляды и появляющиеся порой на одежде затёртости и редкие разрывы от возможных веток, которые каждых раз латал и зашивал, возвращая излюбленному предмету одежды прежний вид. Когда-то это хаори носил его отец и, наверное, именно поэтому Кадзуха ощущал особое чувство ответственности перед этим предметом одежды. Он не был привязан ни к чему материальному, кроме конкретно этой вещицы. А на вопросы других лишь вздыхал со снисходительной улыбкой: «разве в этом есть что-то плохое?».       Матушка обеспокоенно оглядывала его и поправляла одежды, желая убедиться, что тот выглядит приемлемо. Кадзухе стоило больших усилий разубедить её идти с ним, делая это в первую очередь для неё самой: он боялся, что женщина не сможет вынести слов императрицы. За себя юноша не беспокоился вовсе, ещё до становления главой пару лет назад он представлял себе тернистость этого пути и ступал на него уже твёрдой, недрожащей ногой. В последний раз женская рука поправляет ворот кимоно, предлагая сыну посмотреться в зеркало. Тот лишь едва заметно качает головой. — Не стоит. Полагаю, я действительно выгляжу достойно, если нравится тебе, — произнёс успокаивающим голосом он, видя заметавшийся от волнения материнский взгляд. Та глубоко вздохнула. — Просто я беспокоюсь, ты ведь понимаешь... Если она снова вызовет тебя на эту службу, после которой ты вернёшься в дом только через пару лет в таком же состоянии...       Он перебил её на полуслове, бережно взяв за руку и погладив утешающе большим пальцем. Парень ощущал важность сделать это, потому-что совсем не хотел заставить родительницу вспоминать это тяжёлое для их семьи время, тяжёлое время для него. И пусть оно было в прошлом, сейчас происходило невольно тоже самое, что и тогда. Нечто заставляющее непреднамеренно вспомнить этот трудный для их семьи период.       И сейчас Каэдехара просто надеялся, что сможет поделиться своим спокойствием с матерью. Помочь хотя бы этим, потому-что ничего другого предложить на данный момент был не в силах. — Всё хорошо. Спасибо тебе за твою помощь и заботу. Всё обязательно будет хорошо, — проронил он тихим глубоким голосом, закрепив обещание благодарным поцелуем на чужой кисти, он отстранился, учтиво кивая, — Ты делаешь для меня очень много, постоянно беспокоишься... Но уверяю тебя, тревоги в твоей душе не сделают лучше тебе самой. Позаботься о себе в моё отсутствие и не печалься по пустякам.       Не найдя достойного ответа сразу, женщина вздохнула, понурив на мгновение плечи. Она выглядела значительно лучше по сравнению со вчерашним вечером, когда преподносила ужасную весть будучи почти мертвецки бледной. Однако оставшееся в её хрупкой израненной душе беспокойство невозможно было укрыть от внимательных глаз её сына, что ловил чутким слухом каждый тяжёлый её выдох. И сейчас, внимательно выслушав, она не могла бы спустя даже такое короткое время спорить с Кадзухой. — Хорошо. Просто не забывай мне писать, хорошо?.. Так я буду чувствовать себя увереннее в том, что ты в порядке.

И младшему Каэдехаре не нужно было произносить вслух клятвы, чтобы пообещать это.

      Сад при дворце Теншукаку поприветствовал его запахом цветущей гортензии, приятно раздражая мускусными, столь чувственными нотками пазухи носа. В воздухе ощущался сладкий, едва ощутимый запах мёда, которым особенно отличался этот цветок ближе к концу своего цветения. Этими деревьями был высажен весь двор, словно именно они, а не уже отцветшие вишнёвые деревья были символом Инадзумы. Кадзуху окружали грозные, но величественные очертания дворца, что стремился главной своей башней достигнуть самого неба. Он не знал, откуда ощущалось напряжение, вдруг сковавшее его тело на пару добрых секунд: было это вызвано его беспокойством из-за цели визита сюда или само здание внушало ему страх грозного прошлого, что заставлял сердце тревожно стучать набатом в груди — сказать было трудно.       Сад был ухоженным, поистине королевским. Повсюду росли декоративные и причудливые растения всевозможных цветов, благоухая и одаривая ощущением лёгкой сонливости, что помогло хоть немного расслабиться в столь тяжёлый момент. И вот, делая глубокий вдох, Каэдехара наконец делает первый шаг, ступая на каменные ступени во двор, чтобы наконец пройти в сторону поместья. И неясно, то ли сонливость из-за бессонной ночи накатила на него удушливой волной, то ли цветочный запах вдруг вскружил голову, потому-что мир внезапно остановился и замер на месте: покачивающиеся в саду растения остановились, точно пейзаж на изящной гравюре из рисовой бумаги, а все звуки затихли. И остался только голос, надтреснутый и взволнованный: — Молодой господин, Райден-сама просила Вас остаться сегодня в покоях! — испуганно пропищала молодая девушка, прислуга, что отчаянно пыталась остановить своего господина. Которого остановить желала и сама императрица Райден. — Мне нет дела до того, что сказала мне она. Будь добра, отвяжись и оставь меня в покое, — фыркнул в ответ юноша, наконец показываясь из-за раскидистого ядовито-алого клёна и ступая на мощённую дорожку, нарочно поросшую травой и выложенную специально неаккуратно, почти на деревенский лад, — Или мне теперь нельзя выйти в сад? Она мне и это запретит, а? — задал вопрос парень, страшно взглянув на служанку, отчего та подпрыгнула на месте, — Не смей идти за мной и бесконечно докладывать ей каждый мой шаг. Ты служишь и мне в том числе, не забывай. Потому помни своё место, ничтожество.       Эта фраза, сказанная почти что сквозь плотно стиснутые зубы, долетела и до Каэдехары, что явно не стремился стать свидетелем чьей-то ссоры. Однако он не знал, что ему делать: вмешаться или оставить ситуацию в наиболее приемлемом для этих двоих русле, несмотря на очевидное неприятное поведение этого самого юноши. Но эту мысль у него выбило вместе с пронзительным, полным неприязни взглядом. Взглядом знакомых уже синих глаз.       Он с лёгкостью узнал в раздражённом юноше мальчишку, что вчера сидел на берегу около леса Тиндзю и пытался справиться со своей раной. И сегодня этот мальчишка, вчера хрупкий и колючий, стоял пред ним с щитом-камисимо и новым слоем из дробящих кожу остриёв. Стоял, гордо выпрямив спину, что сейчас от накидки казалась шире, а сам он — старше. И эта грубость была уже не маской, за которой прячется маленький ребёнок, а истинным выражением лица озлобленного на весь мир человека. Но Кадзуха не знал, было ли это лицо постоянным.       Их взгляды пересеклись и Каэдехара заметил в чужом надменном взоре скользящее удивление, замешательство, которое испытывал сейчас и он сам. Однако его вчерашний собеседник и новый знакомый поспешил отвернуться, с лёгким прихрамыванием ступая на лестницу и спускаясь вниз, чтобы избежать неловкости. — Постой... — произнёс Кадзуха, оборачиваясь к уже успевшему пройти мимо юноше и взяв того за руку, собственными пальцами в чужом теле едва ощутимую в тонком теле дрожь, вибрацией достигающей его, Каэдехары, рук до самых плеч. Он кашлянул, призывая к себе взор, лживо-гордый, но не имеющий возможности скрыть беспокойство, — Вчера мы встретились подле леса Тиндзю... Это ведь ты, правда?       И эта растерянность росла с каждой секундой молчания, однако стоило стоящему напротив парню наконец приоткрыть до сего момента плотно поджатые губы, их обоих оглушило криком прислуги. — Как Вы можете! — возмущённо произнесла девушка, волей случая оказавшаяся ненадолго забытой и собственным господином, и гостем дворца, — Если бы это услышала Её Превосходительство, то вынесла бы Вам казнь за оскорбление имперской семьи!       Сердце Каэдехары дрогнуло. — Да будет Вам известно... — тонкая девичья рука крепко схватила его за плечо, потянув на себя, чтобы заглянуть в глаза того наглеца, что посмел задать столь глупый вопрос, — Вы не имеете права не то, что касаться, даже говорить с кронпри—!       Её фразу заглушил резкий хлопок, который оглушил на мгновение даже Каэдехару. Подрагивающая ладонь, которую он не сразу заметил, что перестал держать, с удивительной быстротой сначала занеслась вверх, а потом сошлась с чужой кожей звуком крепкого удара. Лицо юноши, что всего парой секундами ранее казалось белее первого снега, сейчас было красным, а плотно опущенные к переносице брови образовывали между собой впадинку, делающую его вид ещё грознее. — А имеешь ли ТЫ право перебивать, когда ко мне обращаются?! — громко, с напускным недовольством задавая этот вопрос почти что в виде крика, специально выделяя обращение лёгким рычанием. Казалось, что он словно начал источать ярость, копившуюся какое-то время внутри, — Возомнила себя моим личным помощником?!       Служанка, затихшая от ошарашенности, молча смотрела на своего господина, держа ладонь на своей алеющей от недавнего удара щеке. Её бледные губы то приоткрывались, то снова смыкались, а сама она не знала, куда себя деть от чужого праведного гнева. На этот раз растерялся и Каэдехара, что не в силах был сделать хоть что-то, кроме того, как безмолвно оглядывать такие контрастирующие между собой лица, в которых были противоречащие друг другу эмоции: искренний ужас и злость.       Девушка задрожала, продолжая крепко прижимать ладонь к месту удара, её глаза заслезились, не то от боли, не то от обиды. Казалось, что даже сад при Теншукаку замер, как показалось поэту совсем недавно: замер мрачной гравюрой и сделал безжизненным холодным камнем всё вокруг.       Юноша, поправляя своё кимоно и наплечники накидки-безрукавки катагины, развернулся на пятках и направился прочь без единого слова, оставляя растерянных ещё недавних собеседников наедине друг с другом. Казалось, даже ветер затих и только его шаги, тихое постукивание лакированных зори по камню, отходило от стен дворца и от каждого кустарника, чтобы потом пройти через них двоих. Ещё секундой ранее юноша был ужасно напуган, но взбесился, уйдя от разговора. Как будто именно этого и добивался. Девушка, обняв себя за плечи, тихо всхлипнула. Она была больше напугана, чем действительно оказалась серьёзно ударена до головокружения и дрожи в ногах. Служанка восстанавливала дыхание, делая то глубокий вдох, то пару медленных выдохов: — Теперь мне конец... Он снова злится на меня... — взволнованно шептала она надломанным голосом, смотря куда-то вниз, — И я снова его упущу... Точно упущу, тогда мне несдобровать... Он постоянно уходит...       Кадзуха задумчиво нахмурился, тихо позвав незнакомку, чтобы уточнить, что именно она имела ввиду под уходами. И захотел было он задать наиболее гложущий его вопрос о том, кем именно приходился императорской семье этот мальчишка, как их только начинающую выстраиваться маленькими шажками идиллию бесцеремонно разрушили, оставив лишь недосказанность, застывшую в воздухе. — Превосходительство Наруками Огосё ждёт с нетерпением главу клана Каэдехара, — раздался точно гром среди ясного неба подозрительно знакомый и вызывающий вдоль позвоночника дрожь женский голос. И стоило названному развернуться, он увидел перед собой ту, кого видеть совсем не желал. Пред ним стоял генерал, выходец из комиссии Тэнре, Кудзё Сара, палач его лучшего друга. Он ощутил лёгкое замешательство, но быстро пришёл в себя, поклонившись правой руке их правительницы, после чего учтиво кивнул и служанке, на которую обладательница тёмных волос тут же обратила внимания, — Где сейчас твой господин?       Прислуга обратила к ней беспомощный взгляд, похожий на тот, когда жертва оказывается застигнута врасплох хищником. Госпожа Кудзё была уважаема в обществе, её боялись из-за близких отношений с Её Величеством и никогда не спешили перебежать той дорогу, зная об этом немаловажном факте из биографии военноначальника. Кажется, прекрасно знала об этом и растерянная прислуга, что сейчас стояла и смотрела на неё большими глазами. — Он... был в саду. Я хотела позвать его во дворец, он снова пропускал обед... Но он ушёл, — глубоко выдохнула она, нервно разглаживая и тут же сминая пальцами пояс оби поверх своей юкаты, боясь даже посмотреть на женщину, — Простите... Я найду его и верну в поместье... — Сделай это как можно скорее, — сдержанно кивнула Кудзё, тем самым дав девушке своё одобрение на поиск, — Её Превосходительство пожелала поговорить с ним после встречи с господином Каэдехарой, — услышав фамилию своего клана, парень обратил взгляд к старшей, что сделала в этот момент тоже самое, но тут же развернулась на высоких гэта-тэнгу назад, в сторону Теншукаку, — Пройдите за мной, Каэдехара. На то воля госпожи, чтобы Вы явились к ней незамедлительно...       И он, едва скрипнув зубами от досады, направился за генералом, оставляя в саду уже получившую своё поручение служанку.       В помещении, куда его привели, было светло, но не смотря на это на лице некогда сёгуна тёмным пятном пролегала тень, а глаза её по-недоброму темнели. Женщина сидела на своём обычном месте в традиционной позе сэйдза, про себя чему-то хмурясь. Однако взгляд её переменился, пусть недобрый мрак глаз и не отступил, стоило в комнату пройти её верному генералу и Каэдехаре. До сего момента они виделись не часто, правительница не была любителем выходить в свет, делая это для некоторых исключительных поводов и церемоний. Он видел Райден-саму достаточно давно, однако не узнал бы, если бы не эти тёмные фиалковые глаза.       Она тоже обратила на него внимание, на мгновение прикрыв усталые очи и кивая ему. И пусть выглядела она безмятежно, для Кадзухи было легко понять, что ту явно что-то беспокоит и что-то ему подсказывало, что это точно не их встреча.       Он поклонился, после чего уже без прямого сопровождения Сары направился вперёд. Он не ощущал волнения и страха перед той, кто управлял их обширными землями и хранил покой в Инадзуме, и потому вёл себя достойно, не тревожа сердце лишним беспокойством. Принимая идентичную позу и садясь напротив императрицы, он хотел было поприветствовать ту уже словами, а не языком тела, но та оказалась быстрее. — Не стоит. Это не официальная встреча, если можно так выразиться, — остановила его женщина в тот момент, когда первые слоги уже успели слететь с губ гостя, — Сегодня я буду просить тебя о возвращении на службу не как императрица, а как мать.       Каэдехара рефлексорно нахмурился. Это подтвердило его опасения о том, что того снова восстановят в должности, что вызывала в нём отнюдь неприятные воспоминания. — Ваше Превосходство, я... — Нет, подожди, — она сдержанно мотнула головой, прежде чем сделала глубокий вдох и продолжила, — Мне известно, почему ты ушёл с поста самурая прошлой осенью. Это был громкий скандал, что ни раз обсуждался трикомиссией. К тому же, я сама дала тот приказ.       В этот момент она посмотрела своими тёмными и холодными глазами в его. И Кадзуха почувствовал, будто лёгкий электрический разряд прошёлся вдоль его позвоночника, вынуждая задержать дыхание, но ни за что не показать взволнованности перед сидящей напротив женщиной. О, он помнил. До сих пор помнил в красках тот самый день, когда по приказу императрицы его лучшего друга и верного боевого товарища казнили. И как с тех пор в его душе разрослась болезненно-красными бутонами тихая, едкая ненависть.       И ведь только он знал правду о том самом дне, что не позволяло ему ненавидеть прямого убийцу в лице генерала из клана Кудзё, лишь косвенный вызывал где-то между лёгких неприятное покалывание и ощущение глубокой тоски.       Он вытер мокрые ладони о хакама чайного цвета, после чего сделал наконец глубокий медленный выдох — попытка выровнять дыхание и успокоиться, чтобы не придать разум воспоминаниям о прошлом, что по ощущением застало его врасплох только вчера. И это быстро получилось: он ощутил отступившее от него беспокойство, после чего уже увереннее подал голос. — Вы упомянули, что желаете моего возвращения, — задумчиво произнёс юноша, поднимая наконец алые глаза, чтобы его взгляд пересёкся с угрюмыми и безучастными аметистами Райден. Получив от той слабый кивок, он продолжил, — Однако мой предыдущий хозяин мёртв. Так к кому Вы хотите меня отправить?       В этот момент она неожиданно отвернулась, а её холодное лицо приобрело странное выражение, которое Каэдехаре охарактеризовать было бы трудно: слишком сложная и богатая смесь эмоций на этом лике вышли из тени одновременно: лёгкое сомнение, толика беспокойства, что плавно переходили с каждой секундой, которую он провёл за наблюдением за женщиной. И когда непробиваемый мрамор лица дрогнул, парень понял, что сейчас ему дадут долгожданный ответ на столь щекотливый вопрос. — Я намерена поставить тебя для охраны моего сына, что скоро покинет Теншукаку, — бесстрастным голосом сообщила наконец она, смотря не на Кадзуху, куда-то мимо, — Оплата будет достойная. Работа на саму императорскую семью всегда оценивалась по-достоинству, особенно, если будет выполнена безупречно.       Работа на императорскую семью. Ему показалось, что он ослышался. Прокручивая сказанное в голове ещё пару раз, он пытался понять лишь одну вещь: почему для этого было необходимо назначить именно его? И дело здесь было не в его обиде, нет, до неё не было никакого дела. Ему не давал покоя уже новый вопрос — неразрешимая загадка, с которой свыкнуться было труднее, чем смотреть в эти холодные глаза, — почему такого как он допустят до охраны наследного принца?       Их род был знатен, но беден. Проблемы начались ещё давно и настигли своей апогеи уже при передачи клана в его руки. Как бы его отец и мать не старались справиться с вопиющей и унизительной для них бедностью, чтобы передать в руки своего единственного сына не проходящие проблески давней чести, а начальный вклад, с которым можно развивать историю их клана дальше, двигаться к лучшему... Он не отрицал: когда-то его предки сыграли большую роль в истории их страны, но нельзя помнить прошлое без сравнения с настоящим и сейчас их репутация не вызывала прежнего трепета и уважения из-за трудного состояния.       В Инадзуме было множество семей, что были бы готовы с превеликой честью работать на правящую династию, однако из всех них взор Её Превосходства пал именно на него, выходца из обедневшей семьи. Это вызывало естественный резонанс: абсолютное отсутствие понимания такого выбора, что казался почти что бредом... Разве такое вообще могло быть возможно? — Почему именно я? — наконец подал голос Кадзуха, отходя от сходящей с него волны шока, стараясь пересилить столь очевидную хрипотцу от волнения, — Разве на семью Райден не работал столько лет клан Кудзё?       Стоящий рядом генерал издала глубокий выдох, и, прождав некоторое время и получив лёгкий, едва заметный, но одобрительный кивок от правительницы, наконец произнесла: — На то было воля самого наследного принца. Все самураи из Кудзё, что ожидали часа своей службы, были им отвергнуты.       Этот факт вызвал у него лёгкое удивление и в помещении раздалось изумлённое «о». Ему никогда не пришло бы в голову, что для такой важной миссии, охраны будущего правителя их огромной страны, выберут не столь ожидаемого представителя из уже упомянутого клана, а его, самого обычного юношу, что не видел своего счастья в богатстве и службе вовсе.       В комнате стало тихо. Казалось, даже птицы на улице замолкли, а ветер стих, перестав убаюкивать сонный сад. Так опасно тихо, что в этой безмолвности казалось, что даже сердце стало биться учащённее, а кровь — быстрее бежать по венам. Но и разрушить оковы немоты было невозможно, банально не хватало сил и решительности, которой прибавилось, стоив задать ещё один закономерный вопрос. — Возможно это не моё дело, — подал голос Каэдехара, привлекая к себе внимание собеседников, — но где сейчас предыдущий телохранитель котайси?..       И после того, как этот вопрос был озвучен, он поймал на себе обеспокоенный взгляд правительницы. Та нахмурилась и глубоко выдохнула, на мгновение прикрывая немигающие глаза. Но не стала оттягивать ответ, с глубоким выдохом заявив нечто слишком неожиданное: — У него никогда не было личного телохранителя. — Что? — не смог сдержать своего шока Кадзуха, имея только представление о том, каким стало его лицо после этих слов. Он думал, что такое невозможно, ведь безопасность будущего наследника должна быть превыше всего, но неужели тот, достигнув определённого возраста, до сих пор находился без постоянного присмотра? Каэдехара неверяще оглядел правительницу, — Погодите... это правда? — Он никогда не покидал территории дворца, — коротко заявила сидящая напротив женщина, после чего с исчезающей тенью недавней неловкости продолжила, — Ему не было необходимости его покидать. Однако... Сейчас потребность в этом появилась. Я больше не буду следить за каждым его шагом. Ему нужно стать самостоятельнее. И потому я хочу, чтобы его наставлял тот, кто не вызовет у него недоверия.       Райден-сама оглядела его вновь, давая понять, кто именно станет наставником для котайси. Но в этот раз он уже не растерялся под чужим изучающим и внимательным взглядом. — Ты не из клана Кудзё и даже не из комиссии Тэнре. Именно поэтому ты являешься столь нужным вариантом. Через тебя следить за ним будет труднее, чем через оных... Ты немногим его старше, но вас можно назвать сверстниками. К тому же ты явно нуждаешься в материальной поддержке. Или я в чём-то ошибаюсь?       Но она не ошибалась. Даже если бы в этом и было заблуждение Её Превосходства — говорить об этом было напрасно, он знал, что всё уже решено за него. Было решено ещё до того момента, как он ступил на территорию дома правящей семьи и получил вчера в глубоких сумерках то письмо. Решено до взмаха чужой руки и первого иероглифа на рисовой бумаге... Он уже был телохранителем наследника, даже если ещё не получил эту должность официально и ещё не видел своего нового господина.       У него не было иного выбора, кроме как согласиться, пусть его голос ничего и не решал, лишь давал подтверждение тому, что тот стал частью чего-то настолько серьёзного, в чём сам не мог принимать решения... И покинул он резиденцию в состоянии лёгкой опустошённости и растерянности: слишком много информации свалилось на него сегодня и только половиной из них можно было поделиться с взволнованной матушкой.       Кадзуха возвращался домой ближе к вечеру, слыша где-то вдалеке смех детей с пригорода Ханамидзака, чьи-то громкие разговоры и плеск воды. И где-то глубоко внутри ощущал, что его беззаботная и полная спокойствия жизнь теперь окончательно подошла к концу. Но не мог никого в этом винить. Ведь ветер переменчив... достаточно, чтобы сейчас, возможно, в последний раз пройтись по этим улицам, сделать глубокий и ровный вдох аромата цветущих деревьев и прислушаться к шёпоту листьев.       Неужели, Томо, ты действительно уверен в правильности того решения? — подумал он, посмотрев в безмятежное небо, что ещё утром было затянуто серыми тучами, но сейчас уступило столь долгожданному солнечному свету, чтобы высушить сырую землю после утреннего дождя. Ему никто не ответил, только ветер вдруг коснулся его волос мягким дуновением, ласково трепля волосы.       И пусть погода была прекрасна, что-то внутри него не было способно успокоиться. И он, к сожалению, знал, что именно. Весь этот день со всеми своими событиями вызывал в груди беспокойность.       Но даже не возвращение к службе вызывало всю эту гремучую смесь чувств и ощущений и не вереница новостей, что тянули за собой определённые обязанности и новый долг.       В голове мрачными кандзи возникли последние слова Её Превосходства, сказанные уже тогда, когда после аудиенции он поклонился и собрался покинуть Теншукаку: — Новая резиденция наследного принца — Сэйрай.