Будь тем, чем другие не были

После окончания Великой Отечественной войны, города, которые пострадали, начали отстраиваться, а остальные города все так же поставляли запасы провизии и артиллерии на окончание Второй Мировой войны. Нельзя сказать, что его город, Ленинград, сильно пострадал по сравнению с другими городами. Тот же Сталинград, от которого одни обломки остались. Но вот по погибшим… Увы, именно Ленинград возглавил список в столь неприятной статистике. Около 700 тысяч погибших, и это если не считать военных. От голода погибло около 640 тысяч человек. Немыслимое количество людей. Да и сам Александр тоже пострадал. Весь его внешний вид вызывает только жалость. Сухие, сальные, отросшие волосы и просто скелет, обтянутый кожей. Эти два с половиной года были тем еще адом. Можно сказать, сравнимы лишь с теми газовыми атаками во время Первой Мировой. А может, даже хуже. В данный момент, Ленинград не может здраво оценить свое состояние, ему остается просто взять остатки своей воли, и начать выкарабкиваться из этого состояния, которое, не будь оно сейчас у всех в его городе, можно назвать только «кожа да кости». Ему, городу, ни от голода, ни от холода не умереть. Мучиться от холода Александру не впервой – его не раз затапливала несносная Нева, которая сейчас, скорее всего, гостит у Шлиссельбурга. Хотя, может именно она и помогла легче пережить мороз. Александр никогда бы не сжег свою коллекцию еще имперских изданий книг. Они слишком ценны. Кто же знает, когда их в следующий раз разрешат печатать. А если разрешат, не будет уже в них тех приятных «ъ» на конце каждого слова, заканчивающегося согласной. Никогда бы Александр не сжег эти книги. Единственные книги, которые Ленинград позволил себе сжечь, это книги Маркса. Их он сжигал так, что приятно становилось и внутри. И никто не осудит его – холодно же, даже «святого» Карла Маркса пришлось сжечь. И пусть будут прокляты все, кто говорил, что в его жизни и тяжестей то не было. Вот! За последние 30 лет, это уже четвертая тяжесть именно для его человеческого тела, что уж говорить о самом городе, чьим олицетворением он является! В тот момент, когда Александр уже хотел начать проклинать Хельсинки, послышался стук в дверь. В ту же секунду Ленинград замер. Переведя взгляд с окна, в котором он наблюдал пейзаж, в сторону двери, Александр задумался. Кому это приспичило в столь непростые времена приходить к нему? Все знакомые люди умерли во время блокады, так что это или еще один документ, или какой-то город пожаловал? Впрочем, если это Красногвардейск или Петродворец, то он будет только рад. Дойти до двери все так же тяжко, как-никак, а за полгода тяжело восстановить два с половиной года в голоде и тяжелом, непосильном для обессиленного человека труде. Открывая дверь, Ленинград ожидал увидеть кого угодно – от Москвы до Берлина, но уж точно не Свердловск. —Что ты здесь делаешь? – Возможно, на вид Александр сейчас выглядит жалко, но внутри все еще хранятся более двух сотен лет на троне, во главе страны. —Беспокоился. Прошло два месяца после окончания Отечественной войны, и как минимум одно собрание главных городов, а тебя там было не видать. Приходила Софья, но не… – Не давая закончить, Ленинград прервал его бессмысленные беспокойства. —Как видишь – жив. Просто не значит, что в состоянии дойти до здания КПСС. – И закончив это говорить, Александр снова начал просто буравить взглядом Свердловск. —Я… Прости, надо было уже давно извиниться за расстрел Романовых. Мы считали, что тебе уже нет до них дела, и совсем не ожидали, что ты потеряешь зрение вплоть до января 1919 . – Хоть уральский город и старался сохранить хоть какую-то выдержку, и не начать дрожать, бывшая столица все равно видела прошлого друга насквозь. —А мне до них и дела не было. Это все дело принципа, Кость. – Видеть добрый блеск в глазах друга, после того, как он назвал его имя, было приятно. —Черт, Саша. Ты хоть понимаешь, как мне жилось все эти тридцать шесть лет? Я-то думал, что ты и не простишь меня! – Костя уже просто в наглую зашел в квартиру, как в старые добрые два месяца до расстрела. —Таков я. Вспомни, как пришлось Пьеру после 1812 года, и пойми, что ты еще легко отделался. – Медленно идя, и в душе проклиная Свердловск, который легко идет по его квартире спиной вперед, Александр, сам того не замечая, вызвал озноб у своего друга. —Напомни, почему некоторые города считают тебя слабым и беспомощным? —Потому, Кость, что не встречались со мной. Или моим пистолетом в тумбочке. – И уже хотел продолжить перечислять Ленинград, как его прервал голос столицы Урала. —Или твоя смелость хранить множество запретной литературы со времен Империи… – В этот момент взгляд Ленинграда перешел на стеллаж с книгами. —Московский знает. Знал бы ты, как он был зол в тот момент, когда увидел книги. – Когда Михаил приехал к нему после окончательного прорыва блокады, тот был очень зол, увидев запретные издания книг. Ну, а что тут попишешь? СССР же стремится убрать все воспоминания об Империи, а тут целый стеллаж с книгами из этого государства. Без слов поняв вопрос просто по взгляду Свердловска, Александр продолжил. —Как видишь книги на месте. Я просто напомнил ему, чьей кровью он получил свое место столицы. И знаешь, что он мне сказал? – А еще в тот момент, он увидел голубые проблески, среди алых глаз, но об этом упоминать не стоит. Ложная надежда. —И что же? – Как бы вспоминая последующие слова Москвы, Ленинград хмыкнул. —После окончания Второй Мировой, когда будут вестись следствия по предательствам, я буду городом, возглавляющим этот список. – Довольно смешно, не так ли? Два с половиной года отстаивал свой город, не отдавая его ни финнам, ни немцам, чтобы потом из-за запретных книг его посчитали предателем Родины. Больно нужна ему подобная Родина. Сгорел бы весь СССР в таком же красном пламени как его флаг, и был бы Александр очень рад. —Тебя расстреляют, да? —Да. —Поможет ли? —Мм.. Нет. Вместе посмеявшись, оба города погрузились в комфортную тишину, и все же дошли до кухни. Сели за стол также в приятной тишине. Свердловск, видимо, принялся осматривать скромную кухню, очевидно, замечая многие несочетающиеся между собой вещи. И все же решив прервать паузу, Александр, бегло осматривая взглядом полки, сказал. —У меня мало еды. Ввожу потихоньку в свое питание продукты, так что сахара нет, как и чая. От такого пока тошнит. А гостей не ожидал. – Так, отрывочные друг от друга мысли. Быстро проговоренные слова, не сразу переваренные в мыслях Свердловска. —Тяжело восстанавливаться? – Одного взгляда Александра в глаза Кости хватило, чтобы ответить на этот вопрос. И снова погружение в тишину на кухне. Приятная, прерываемая разве что щебетанием птиц из окна, да постукиванием пальцев об стол, тишина. Возможно, это первый раз после февральской революции, когда Ленинград смог со спокойной душой расслабиться.