Жестянка

Ральф растекся по полке дрожжевым тестом. Дрова трещали в печке, вода уютно кипела в баке, потеки смолы блестели на деревянной обшивке стен. Запрокинув голову, Ральф смотрел на янтарные капли. Лениво подняв руку, он ткнул пальцем в одну. Она промялась, прикольно. Ральф поднял другую руку и ткнул в другую каплю. Она тоже промялась. Какая разница, как звали девчонку, с которой он встречался на первом курсе? Ее звали Танькой, она была рыжая, пышнотелая, носила яркие широкие комбинезоны, в которых была похожа на мешок с конфетами, и кучу пестрых фенечек из ниток. Он был в нее влюблен, как чудила, но в постели по подушке рассыпались черные азиатские волосы, и звали девчонку из постели Ленкой. И она точно была на первом курсе — они замутили на посвящении в студенты. И вообще, его всегда влекло к бледным, тщедушным и черноволосым, откуда взялся рыжий грудастый конфетный мешок? Но какая, в общем-то, разница? Капли смолы на стенах реально классные. Ральф отколупнул одну, попробовал на зуб. Снаружи хрустящая корочка, внизу мягонько и упруго — милота. Смола прилипла к зубам, Ральф отковырнул ее ногтем, отщелкнул в сторону. В детстве в такой вот сельской бане он приложился локотушкой к железной печке, остался шрам-пятно. Лени вопреки, Ральф согнул руку, понес к лицу, осмотрел. Не нашел никакого пятна. Ну и ладно. Он столько сил и денег угрохал на ремонт в квартире, зато она стала жилищем мечты, из которого высовываться не хотелось. Страшно досадно было селиться на новом месте работы, оставляя свою вылизанную лапушку запертой и одинокой, но куда деваться, работа нужна. Хотя, пятнадцать лет прожил в казенных апартаментах, а когда заглядывал в свою халупку два раза в год, то не узнавал ее. Его дом — это Дом. Эти, и рой всякий прочих нестыковок пытались лезть в его голову, но размякший мозг их растворял, и они превращались в глупую неоднородную кашицу. В конце концов, тут самогона полведра, и, если нестыковки станут агрессивными, можно будет размыть их алкогольным градусом, если градуса парной не хватит. Вот крышу хрен размоешь. Это чувство, когда опора пропадает, и ноги становятся будто пустыми, с циркулирующим внутри воздухом. Крестец схватывает щекоткой, а потом все. Обрыв, конец, дыра, провал. Ральф вскочил. Сердце заколотилось, как пойманная в кулак муха, озноб прошиб от макушки до пяток, кислород исчез из помещения и легких, звериный ужас сдавил глотку. Придерживаясь за стену, Ральф выбрался из парной, прополз моечное отделение, предбанник, и вывалился на улицу. Грохнулся в снег коленями и лицом. Вроде полегчало. Ледяные колючки вцепились в кожу, но страх сдохнуть вот прям щас пропал. Кислород вернулся в легкие. Неуклюже поднявшись, Ральф поковылял обратно. Пар валил от телес, как из кастрюли с кипящим супом, и это было прикольно. Не хуже проминающейся под пальцем смолы. Когда он вернулся в баню, Слепой стоял в моечной в окружении ведер, ушатов и ковшиков. Голый, мокрый, согбенный. Смотрел внимательно через сосульки волос и дергал пальцами на ногах.  — Наверно, я теперь буду бояться высоты, — сообщил ему Ральф хрипло и шершаво, как будто не пользовался голосом последний месяц.  — Значит, менять лампочки придется мне, — тускло отозвался Слепой. Ральф шагнул к нему, положил руки на плечи. Слепой просел под ладонями, зубами чиркнул. Вроде даже всхлипнул где-то в недрах себя — непонятно. Вода кипела, дрова трещали — было шумно. Что-то огромное и горячее расперло Ральфа, и он сделался большим и опасным, как буйвол в период гона. Как будто боднет стену — и она в щепки.  — Давай попробуем по-простому, — предложил Ральф неуклюже. — Без сложностей, ладно? Пошли. Он увлек Слепого в парную, мягко подтолкнул к полке. Скомандовал:  — Ложись. Густой жар плавил и отодвигал реальность, расчищая пятачок покоя. Парная была похожа на бункер, которому плевать, что снаружи сыплются бомбы. Даже время обтекало его снаружи, не задевая полость. Слепой послушно лег животом на расстеленное полотенце, уткнулся виском в локти, быстро зыркнул из-под мокрой склеенной волосни. Расположение мосоликов показалось Ральфу таким знакомым, правильным и единственно возможным, что он чуть не заскулил. Какое-то издевательски гармоничное и раздирающе прекрасное расположение мосоликов — вроде музыки, от которой ревешь. Ральф не ревел от музыки, восходов солнца между тучами и прочих бьющихся в утесы волн, но примерно представлял, как это может быть. Теоретически. «Мое, мое», — долбилось в мутной голове. Мои грязные пятки в трещинах, моя терка ребер, моя душа под ними. Или под той самой склеенной мокрой волосней? Где у человека душа? Может быть, даже в пятках, мало ли. С этим пацаном он познакомился на неделе, споткнувшись через него в своей прихожей, но роднее этого пацана у него никого в жизни не было. Вообще никогда.  — Сейчас вернусь, — буркнул Ральф, отогнав подкравшееся безумие отличной идеей. — Лежи и жди. Он выбежал на улицу, набрал снега, сколько смог унести в руках, и вернулся в парилку. По пути смастерил большой рыхлый снежок. Слепой ждал, как было велено, и даже глаза закрыл, не зыркал больше. Ральф присел на краешек его полки, от накатившего волнения едва не промахнувшись.  — Тебе понравится, — буркнул он снова, как будто Слепой нуждался в уговорах и норовил сбежать. — Правда. Осторожно отодвинув космы в сторонку, Ральф коснулся снежком цыплячьей шеи. Шея дернулась, чтобы втянуться в плечи, но передумала. Ральф медленно повел вниз по позвоночнику, с чувством, как будто языком. Слепой теперь лежал смирно, но словно бы сокращался где-то в глубине. Реакции шли под кожей — Ральф их не видел, но откуда-то знал, что они есть. Или, может, он сам сокращался, а приписывал Слепому. Или они сокращались оба. Разогретая кожа быстро топила снег, задорные струйки бежали по межреберным желобам. Ральф водил по хрупкости плеч и впадине поясницы, по полосатой гематоме, временно заменяющей задницу, по кащеевым выпуклостям тазовых костей, по спичкам ног, по чувствительным ступням. На одних участках Слепой вздрагивал и сдавленно охал, на других расплывался на горячих досках, как мороженое.  — Приятно? — спросил Ральф с зыбью. Слепой не ответил. От снежка почти ничего не осталось, а то, что осталось, Ральф бросил на камни печки. Зашипело, запарило, завозмущалось. Слепой сонно перевернулся на спину. На выпирающих костях осталась краснота с рельефом полотенца.  — Если ты меня не поцелуешь, я натащу тебе сюда Фазанов, — пролепетали разомлевшие губешки. — Будешь тут делать гимнастику и соблюдать режим. Ральф зажмурился, усмехаясь и трепеща. Он хотел поцеловать, но дичился. Он был словно под коркой подсохшего цемента — неловкий, скованный, замедленный. Он знал, что у них со Слепым уже было все, что можно и не можно, но нечто в нем стопорилось и скрежетало, как велосипедная цепь, забитая грязью. Слепой медленно, осторожно поднялся. Встал перед сидящим Ральфом, прижавшись к его коленям, навис.  — Р Первый, я ради тебя согласился на сделку с Шакалом, — проговорил он замогильно. Ральфу стало холодно, как если бы парную внезапно заполнила вьюга. Чего мог пожелать хитрец Табаки в обмен на свою волшебную булавку?  — Он пожелал сольный концерт в ночь Выпуска, — ответил Слепой на неозвученный трусливый вопрос. — Он будет играть на гитаре и петь — долго, сколько захочет. И никто не будет его затыкать. Я обещал. Возможно, даже прочитает юмористический монолог. Корка цемента на теле Ральфа треснула и осыпалась. Он дернул к себе стоящий перед ним суповой набор, вдавился лицом во впалый лоснящийся живот. Развел колени, чтобы сократить расстояние, но Слепой все равно казался слишком далеко в пространстве. Требовалось притянуть его еще ближе, но еще ближе вроде как нельзя, под кожу ведь его не запихнешь. А хотелось бы. И тут вьюга надавала пощечин. Мерзлых и жестоких, как если бы громадная дерущаяся ладонь была вырезана из арктического ледника. Ральф сухо отодвинул от себя Слепого, охолонувшись мыслью. Отвратительной мыслью, которой здесь не место, но она пожаловала, здрасте.  — Слепой, — обратился Ральф скупо, задрав на него окаменевшее лицо. — Те уродцы, которые приезжают в Дом по ночам, точно тебя не трогали? Уродцы. Наверно, Лось про себя называл Ральфа как-то похуже…  — Я ведь уже говорил, — Слепой поскучнел. — Я их не привлекаю. Некрасивый, немытый и без эмоций. Забудь, Р Первый. Стужу выдуло, пекло вернулось. Пора бы, кстати, подбросить дров. Слепой взял Ральфа за трехпалую татуированную кисть и потянул за собой к двери.  — Я помру, если не выйду, — пояснил он вяло. Дохляк, какие-то девяносто градусов не выдерживает. В моечной Ральф окатил его ведром прохладной воды и взялся за мочалку. Кукла перед ним покорно поворачивалась и поднимала руки, подставляясь. Чем бы воспитатель ни тешился… Ральф орудовал ловко — мышечная память включилась. Он много раз купал Слепого, и в последний раз — за день до крыши, то есть в некотором смысле позавчера. Взбивать пену на его волосах — это как мурчащими котятами обкладываться, честное слово. Но как ни кайфуй, а вопрос точил, и задать его требовалось.  — Слепой, — сказал Ральф севшим голосом. Он медленно лил воду из ковша, смывая пену с волос, и рука уже была напряженной, а котята разбежались. — Что ты сделал?  — Ты сам понимаешь, — ответил Слепой гулко, как из ямы. Видимо, стоило задать вопрос по-другому.  — Я могу вернуться?  — Нет, не можешь. Ральф отставил ковш и ушел в парную. Она уже заметно остыла — дров так и не подкинули. Ральф сел на полку в длину, вытянул ноги, спиной и макушкой вдавился в стену. Может, смола прилипнет к волосам, ну и ладно. Накатившее равнодушие было странным. До самогона еще не добрался, а уже под анестезией. Перед смертью Ральф думал уйти из Дома, и теперь ему не дали выбрать. Слепой решил за него. Почему так плевать? Не осознал еще, или что? Слепой появился бесшумным юрким зверьком. Разместился рядом, припал к груди, мордашкой в сонную артерию вжался. И стал вздрагивать очень подозрительно, отросшими ногтями впиваясь в Ральфа.  — Эй, — Ральф обомлел и смутился, и даже захотел оторвать от себя зверька, но чуйка подсказала, что это не то. — Эй, ты ревешь, что ли, чудище? Да как же так-то? Он не ревел даже после пожара и после спортзала, и вообще, вроде бы, никогда. Что делать-то теперь, божечки? Ральф внутренне заметался, а внешне застыл. Может, вывести его на улицу, снежком умыть?  — Слушай, я сейчас разозлюсь, — пригрозил ему Ральф, и от собственных слов почему-то испугался еще больше. Слепой униматься не собирался. Рыдал взахлеб, как ребенок, поскуливая и содрогаясь, еще и соплями ральфову шею обмазывая небось. Ужас-то какой, хоть вскакивай и беги.  — Ну, знаешь, — просипел Ральф и покашлял. — Я тебе это припомню. Но слова не действовали на ревуна, и пришлось его просто обнять, мучительно преодолев смущение. Делать было нечего, разве что ждать, и Ральф ждал.