Жестянка

Нигде в Доме порядок не был таким подчеркнутым, как в столовой. Вождь уважал этикет и манеры во всех сферах жизни, и особенно за трапезой. К завтраку, обеду и ужину населению предписывалось выходить умытыми и причесанными, за едой вести себя культурно и чинно. Допускались негромкие разговоры и даже сдержанный смех, но без малейших безобразий. Никакой ругани, никаких швыряний кусками, рыганий и вытираний рук о штаны. Никакого магнитофона с рок-воплями. Сам вождь всегда появлялся последним в окружении своей свиты, и только когда он брал в руки вилку и нож, остальным дозволялось приступить. Свита держалась на тертом костяке, но не чуралась и новых членов, поэтому у каждого мечтающего попасть в элитную шайку сохранялся шанс. Заслужить особое расположение Волка было непросто — никто не понимал, по какому принципу он выбирает себе приближенных. Не за покладистость, судя по Сфинксу, и не за умение контролировать свой язык, судя по Шакалу. Шаловливые ручки, тянущие чужое в свой карман, его не смущали, раз он держал при себе Тень. Злопамятность его не мучила, если после всех детских противостояний он подпустил к себе Черного. Рыжий — придворный шут, Македонский — камердинер и дворецкий, Лорд — заменитель Прекрасной Дамы. Недавно присоединившийся к ним Курильщик мигом оброс тихушными завистниками. Этого-то щеночка явно взяли, чтобы зимними ночами греть об него ноги! Горбач, за неизвестную провинность изгнанный из свиты, мигом свалился на социальное дно, став немногим лучше Слепого. Сами они называли себя партией и всякие монархические аллюзии пресекали. За «Прекрасную Даму» Лорд собственноручно выбил зуб одному глупцу. У партии в столовой имелся отдельный стол, расположенный по центру. Спальня у них тоже была отдельная, и только в ней одной закрывалась дверь. Прочим спальням надлежало день и ночь оставаться нараспашку. Кто-то из членов партии мог в любой момент нанести визит контроля — посмотреть на досуг, послушать разговоры, заглянуть в тумбочки. Всюду сновали тайные агенты вождя, собирающие сведения, и поскольку агенты были тайными, каждый подозревал каждого. Некоторые, впрочем, осторожным шепотком утверждали, что никаких слухачей нет, и что Волк, в свое время наигравшийся в вампиров, рыцарей и остров сокровищ, теперь играет в Большого Брата, и, мол, пусть себе тешится. Но почему-то именно эти скептики (молча, разумеется!) жарче прочих грезили вступлением в партию и острее прочих презирали пролов. У пролов тоже была отдельная спальня, ее называли Отстойником. Туда отселяли изгоев и лузеров, и тех, кто чем-то не угодил вождю. Там же собрали всех неразумных, потому что возня с ними — работка как раз для неудачников и лопухов. Туда партийные контроллеры не совались — брезговали, но дверь на всякий случай вовсе сняли с петель. А чтобы неразумные не расползались, перегородили проем специальным щитом из сломанной парты. Каждый здравомыслящий человек до смерти боялся переселения в Отстойник, ведь от этой грязи уже не отмыться.  — Дико, что воспитательский стол — самый шумный, — заметил однажды Ральф за ужином. На что Лось добродушно возразил:  — Замечательно, что детки сами себя организовали. Никто из нас не смог бы их так облагородить, как смог Волк. Но Ральф, помнящий другую организацию, не позволял себе расслабляться. В прошлый раз все было как-то естественнее. Нынешнее устройство походило на пузырь, на аферу. Каким-то сказочным образом Волк убедил весь Дом в своей исключительности, и пока народ верит, что нуждается в нем, жизнь течет тихо. Но если система даст сбой, будет большой бум. Впрочем, Волк всегда умел создавать атмосферу и увлекать за собой, так что, может, обойдется как-нибудь без бума. И все-таки Ральф не мог привыкнуть к этому. К нездорово пристойному поведению и однообразным блеклым нарядам публики, к еженедельным собраниям в актовом зале, проводимым верхушкой и обязательным для посещения всеми, кроме прикованных к постели. Массовая оздоровительная гимнастика во дворе казалась глупым комедийным шоу, серьезные ответственные лица в очереди на осмотр в Могильнике просили кирпича. Волк устроил в Доме огромный фазанятник! Сама правящая элита, кстати, не очень-то придерживалась установленных правил. На их нормальных человеческих одеждах (особенно Рыжего) глаз отдыхал. Они прогуливали гимнастику и уроки, пьянствовали ночами, прокалывали себе уши, ноздри и губы, хамили воспитателям — в общем, жили правильно. Обитателей Отстойника порядок тоже не касался — пролы, как известно, не люди. Драная майка и босые немытые ноги Слепого ласкали не только зрение, но и сердце. Иногда Слепой сам приходил к Ральфу ночами, иногда его требовалось разыскивать с фонариком и извлекать откуда-нибудь из-под лестницы или из-за дивана. Случалось и ненароком спотыкаться через него, спящего калачиком в коридоре у стены. Бывало так, что его не удавалось найти по нескольку дней, и тогда Ральф всей душой ненавидел этот круг, который отвел Слепому роль опальной мыши. Прежний хозяин стал врагом, едва древний вампир выбрался из Могильника в компании Кузнечика — сначала врагом вампира, а потом, когда тот поднялся — всего Дома. Это было так аномально и уродливо, что, даже прожив на этом круге годы, Ральф порой ловил в себе подозрение, что галлюцинирует.  — Эй, дядь! — с нарочитой борзостью окрикнули Ральфа, возвращающегося с безуспешных поисков Слепого, чтобы отправиться в постель в одиночестве. У нарисованного на стене ежа торчал Тень — тот, кто в элитной шайке отвечал за дырки во всех мало-мальски доступных частях тела. В нижней губе у него три кольца, в каждой брови по блестяшке, в носу пара штук. Сколько там чего под одеждой, Ральф не знал, но знал, что он режет себя, а потом расцарапывает порезы, чтобы подольше не заживали. А еще этот болезный постоянно просился на кулак.  — Катись, Тень, — пресно сказал ему Ральф, пройдя мимо и не взглянув в его сторону.  — Давай, отсосу вместо него, — весело прилетело в спину. — Он нескоро очухается. Ральф застыл. Повернулся как-то с трудом, будто заржавевший, уставился на партийный экспонат. Тень был без протеза, висел подмышками на костылях. Ральф ненавидел его недокомплект, потому что из-за этой детали внутренний моралист мешал ему отсчитать наглецу оплеух. Но зажать ворот рубахи и подтянуть к себе глумливое кривоклювое лицо вроде бы можно и так.  — Ты приволокся, чтобы мне что-то сообщить, правильно? — продавил Ральф сквозь зубы. Желтые глаза с опухшими веками метнулись влево, указав направление.  — В спортзале, — бросил Тень беспечно и получил назад свой воротник.