Жестянка

Почему-то Ральф очень четко запомнил один ночной эпизод. Он уже дописывал свое слово краской на стене, когда услышал шаги совсем рядом. Шаги были такими легкими, как будто принадлежали полубесплотному существу — иначе он заметил бы их гораздо раньше. Еще раньше он мог бы заметить свет фонарика приближающегося скитальца, но тот, кто подбирался к нему, не пользовался фонариком. Поэтому Ральф был застигнут врасплох. Он погасил свой луч, пихнул баллончик в карман, распластался спиной по стене. В груди стало жарко и суетно, и он едва сдержал усмешку над собственным перепугом. Теневой путник остановился настолько близко, что Ральф услышал его простуженное подсвистывающее дыхание. Запахи сосновой смолы и земляники, плывущие от него сквозь запах краски, настолько не вписывались в коридор Дома, что Ральфу стало жутковато. В плотной тьме они не видели друг друга, но у Ральфа откуда-то взялась уверенность, что его узнали. Впрочем, узнать его могли еще до того, как он погасил свой луч.  — Я вас не выдам, — хмыкнул незримый гуляка, и двинулся дальше. Еще какое-то время Ральф трусливо выжидал, не шевелясь, а потом отправился к себе, решив завязать с письмом на стенах. Ральф не терзался вопросами нравственности, субординации, приличий, и прочей мути. И более всего ему было плевать на свой профессиональный облик. Разве кто-то в Доме ждал от него профессионализма? Среди здешних воспитателей на настоящего педагога похожа только Крестная. Конечно, Ральф не засасывал Слепого на Перекрестке и не хватал за зад в столовой, но если бы кто-то из коллег спросил его, действительно ли он спит со своим подопечным, Ральф бы пожал плечами, ответив «ну, да». А чего такого-то? Пацану почти восемнадцать, все добровольно и в рамках. А переживать из-за возможной реакции руководства вообще смешно. Ральф не воспринимал Слепого ребенком, даже когда тому было восемь. Слепой всегда был просто загадочным потусторонним существом, провалившимся в дыру между мирами. Не маленький и не большой, не мальчик и не девочка. Не человек, и не… В общем, не надо втискивать его во всякие там стандарты. Все равно просочится и утечет. Ральфу трудно сообразить, когда все началось. Может, когда четвертая лечила двустороннюю пневмонию Македонского медом с лимоном и противохворными шакалиными песнями. Пока они таились, боясь Могильника, Македонский едва не помер. Распсиховавшийся Ральф тогда позвал Слепого в свой кабинет, и орал на него так, как будто хотел выорать все свои стрессы за многие годы службы. На каком-то из разрывных звуков Ральф вдруг заметил, что Слепой пропал. Лохматое пугало в сползшем с одного плеча свитере по-прежнему стояло перед ним, чуть отвернув голову, но это не было присутствием. Это было, как тень от предмета, а не сам предмет. Как голограмма. Нет, Слепой не ушел в себя, отключившись от происходящего (такое умеют многие), он на самом деле ушел. Оставив вместо себя фантом. Ральф чувствовал это так же четко, как першение в надорванном горле. От этого жутковатого чувства по спине побежал холодок. Возможно, он просто переутомился и сочинил какую-то ерунду. Чтобы проверить, он подошел поближе и осторожно коснулся плеча пугала. Готовый к тому, что рука пройдет сквозь иллюзорную фигуру. Слепой вздрогнул, как если бы его резко разбудили.  — Где ты был? — спросил Ральф упавшим голосом и почувствовал себя очень глупо. Слепой повернул лицо в его сторону и мирно ответил:  — Там, где тихо. Ральф сразу поверил ему и бестолково выпалил:  — Научишь меня? Слепой улыбнулся, отчего трещинка на его губе разошлась и закровила.  — Мы закончили, Р Первый, я могу идти? Ральф безвольно махнул рукой и отпустил его. Может быть, начало их связи положил другой эпизод. В свой редкий выходной Ральф отправился в бар, и вполне весело проводил там время. Среди народа он заметил мелкую девчонку в коротком балахонистом платье, завешенную черными патлами. Ральф был разогрет и раззадорен, готов ко всяким движухам и продолжениям, и решил к ней подкатить. Фантазия мигом нарисовала тонкую шейку, добытую из-под отодвинутых волос, и пульс, который Ральф посчитает губами по сонной артерии. В воображении он сунул руку под платье и сжал торчащую тазовую кость. Поставил девчонку у стенки спиной к себе, прогнул в пояснице, ногой развел ее ноги, задрал балахон… Оказалось, что она пришла в бар с парнем, и на ральфовы оранжевые угли плеснули воды. Кое-как смирившись с обломом, Ральф вернулся в Дом и качественно подрочил на воспоминание о незнакомке. Полегчало. Может быть, активатором стала та темнота в коридоре, преобразовавшая привычный голос Слепого в мистический шорох из утробы Дома. Этот шорох нагонял Ральфа еще долго, в самые неожиданные моменты будней, и даже во сне. Ральфу нравилось закрывать глаза. Так он острее чувствовал край бездны, разверзающейся перед ним всякий раз, когда он овладевал нечесаным хозяином. Сам Слепой — это бездна. Портал, ведущий в таинственную параллель. Ральфу казалось, что это его проводник в незримые слои Дома, его антенна, позволяющая ловить недоступные другим волны. Когда он трахал Слепого, он словно бы трахал сам Дом! Когда в горячке страсти он признался в своих чувствах, Слепой засмеялся, будто сухой бумагой зашуршал, комкая лист.  — Ты фантазер, Черный Ральф, — сказал он. Да, наверняка, так и есть. Но почему от него даже пахнет, как от котла с колдовским зельем? И почему развороченная постель похожа на полигон для испытаний магических сил?  — Чем от тебя пахнет, Слепой? Тот повел носом, втягивая воздух, честно задумался и ответил:  — Сейчас — тобой. *** В привокзальной гостинице маленького городка, в который им было не надо, оказался хороший душ. Не пластиковая хлипкая кабинка, а закуток с полноценными стенами, выложенными задорной желтой плиткой. Если упереть ладони Слепого в кафель, можно долбить его сзади со всем отчаянием, не опасаясь что-то сломать. Трясясь от разбуженного пинком желания, и умирая от стонов и поскуливаний, которых скупой на реакции вожак прежде ему не давал. Крепко обхватывая рукой талию, чтобы удержать своего потустороннего зверька, когда у него подломятся ноги. Закончив, можно увлечь его на пол, усесться в углу, разместив утомленный зад на своих бедрах. Принять на свое голое плечо разгоряченное, поплывшее от разрядки лицо. В ту ночь Ральф успел бы вывести и вытащить больше народу, если бы не кинулся искать Слепого, оставив других на потом. Но он пренебрег долгом в угоду блажи, и вина за последствия лежит на двоих.  — Ты так громко думаешь, что мне своих мыслей не слышно, — пробормотал Слепой в ральфово плечо. — Хотя бы сейчас не думай. Как же у него все просто.