Жестянка

Старый вагон дребезжал, как будто катился не по гладким рельсам, а по крупному щебню. Окно не закрывалось нормально, и в купе ломился холодный ветер. Грубые царапины на столике напоминали, что Цой жив. Чернота за стеклом кучерявилась еловым лесом. Недопитый чай в стаканах покрывался пленкой. Вечером Слепой вышел за ворота и оказался на просторе. В тот момент Ральф даже испытал некое подобие веселья. Он считал, что они немного прогуляются по району, выкурят по паре сигарет, а потом он проводит Слепого обратно к воротам и поедет на вокзал. Чуть позже он сам осознал, насколько глупым было это ожидание. Слепому захотелось вдруг развеяться прогулкой по Наружности? Что за бред? Нет, ему захотелось съездить к Дому. К тем обугленным руинам, которые никак не удосужатся разобрать, снести, сравнять с землей, стереть. К которым Ральф не приблизится на пушечный выстрел по своей воле. Но сейчас речь не о его воле. Конечно, паспорта с собой у чудака не было. Вместо того чтобы купить билеты, пришлось приплатить проводнице. Состав на удачу оказался не слишком заполненным, и им даже перепало отдельное купе, хоть и в трясущемся хвосте. Ральф застелил две нижние полки, заранее зная, что пригодится только одна. Не успел он как следует расправить на себе убогонькое негреющее одеяло, как в постель в полутьме шмыгнул ужик и вытянулся вдоль его тела. Потребовалось лечь на бок, вдавившись спиной в стенку, и обеими руками прижать свешивающегося с края ужика к себе.  — Холодно? — шепотом спросил Ральф, чуть дунув в легкие волосы. Он знал, что Слепому плевать на холод, голод, боль, зуд, жесткое ложе, и прочие виды физического дискомфорта. Но все равно спросил, потому что хотел, чтобы было тепло. Маленький дикий зверек не желал разговаривать. Он тихо дышал Ральфу в шею, чуть касался его груди своим ровным сердцебиением, и казалось, что ему хорошо. Шальная иллюзия, которая развеется раньше, чем наступит утро. Сон то накатывал, то отходил, заигрывая с Ральфом, как волны с берегом. Колесный перестук успокаивал, дребезжание раздражало. Теплокровная змейка в его объятиях обмякла так, как могут только крепко спящие. Ральф прижался губами к ее шелковистой голове и решил, что ему плевать на все. Вот вообще абсолютно на все — на одну ночь. Завтра мир огреет его по хребту своей тысячетонной лапой, вернув в реальность, а сейчас пусть ничего не будет за пределами этого паршивого полупрозрачного одеяла. Ночью он стряхнул Слепого с полки на пол. На него набросились призраки, атаковали их силуэты и голоса. Пластиковые мешки с трупами отгородили от него горизонт бруствером. Множество требовательных рук потянулись к нему. Мускулистые — Черного, шелушащиеся от постоянной уборки — Македонского, когтистые — Стервятника, искусственные — Сфинкса, шестипалые — Горбача. И разные другие, менее узнаваемые, но которым он так же был обязан, и перед которыми так же виноват. Чтобы вырваться, он дернулся всем телом и услышал глухой удар. Сел, подорвавшись, посмотрел вниз. Слепой не торопясь выбирался из-под столика. Ральф рухнул обратно на подушку, в момент обессилив, как тяжело больной.  — Я не могу спать трезвым, — простонал он. — Я забыл, почему перестал пытаться. Быстрый язык, скользящий по его лицу, обескуражил Ральфа. Потом он понял, что Слепой слизывает его слезы, и перестал удивляться. Это показалось ему нормальным. Таким же естественным, как надежда, что Слепой его спасет. Ведь он же немножко волшебник. Когда слезы кончились, они вновь вытянулись друг вдоль друга под одеялом.  — Ко мне приезжал Лорд, — сообщил Слепой в четверть голоса. — Сказал, что если ты сопьешься от ненависти к себе и чувства вины, то окажешься еще большим болваном, чем он всегда считал.  — Хамоват аристократ, — пробубнил Ральф, почему-то слегка обидевшись.  — Еще приезжал Рыжий. Сказал, что забыл все свои прошлые пристрастия и теперь дрочит только на твой образ.  — Тебя опять стряхнуть? Слепой усмехнулся и неловко чмокнул его в подбородок.  — Лучше спи. Пока я не передумал отгонять призраков.  — Да ты сейчас опять захрапишь! Слепой с усилием вытащил руку из зажима двух тел, кое-как добрался в тесноте до головы Ральфа и погладил его по виску.  — Нет, я буду охранять, обещаю. И он охранял. Ральфу снился волейбол в раскаленном дворе, вовлеченные трибуны, бушующая азартом малышня. Энергичный Лось, болеющий со всеми. Череп бил по мячу так, словно пытался превратить его в пушечное ядро. Пот струился по лицу, драл глаза, приклеивал футболку к спине. Потом картинка сменилась. Двор, синеющий сумерками, засыпало снегом, и народ валялся в нем восторженно, как будто в первый раз. Лэри, попавший под перекрестный огонь снежков, метался не в состоянии выбрать, в какой из двух крепостей укрыться. Табаки, лежащий за опрокинутой коляской, коварно лепил ледосодержащий суперснаряд. На границе сна и пробуждения простая невинная радость резко сменилась разъедающей болью, и Ральф вновь оказался в слезах.