Теплая Франция

В гостиной играет Джузеппе Верди. В искусстве, как и в любви, прежде всего нужно быть откровенным. Хорошо, что Чонгук еще не лег спать. Тэхен стал излишне просящим еще большего тепла в свою сторону, становясь настоящим безжалостным эгоистом, которым он всегда стремился стать. Теперь уснуть без размеренного и успокаивающего его разум дыхания Чонгука в свою сторону — не представлялось возможным — порой это становилось проблемой. Казалось бы, их жизнь наконец устаканилась, но с момента возвращения во Францию в воздухе еще витают вопросы, которые им необходимо уладить, как двое здравомыслящих людей. И Тэхен не считает себя таковым: его вспыльчивая натура дает о себе знать. Как же замечательно, что господин Чон совсем не такой. Сначала на первом месте стояли обустройство дома, генеральная уборка, дополнительный ремонт и прочие мелочи для создания уюта, которые для педантичного француза были настоящей катастрофой, он не любит процесс запускания ракеты в космос — очень муторно, но он не мог бросить все на полпути, упертый ведь. Его терзал вопрос их совместной жизни, несмотря на то, что он желает следовать за Чонгуком всюду. Но Тэхен не хотел выглядеть потерявшимся щенком, жаждущим тепла своего хозяина. Скажи ему кто-нибудь до всего этого, что он будет волноваться о таких вещах, Тэхен просто поднял бы его на смех. Он качает головой, волосы ниспадавшие на худые плечи приятно переливаются в теплом свете двух пузатых светильников, пока он укладывается на голой груди мужчины, что тут же бережно обнимает, пригревая того, как кошку. — Иногда мне кажется, что я такой оскверненный, Чонгук, — с какой-то невероятной тяжестью в уставшем голосе сообщает Тэхен. Чонгук не удивляется сказанному — его ладонь все так же гладит, перебирает складки светлой футболки, дотрагиваясь до мягкой кожи. Если и удивляется, то умело не показывает этого. — Лучше согрешить и покаяться, чем не согрешить и раскаяться, — отвечает господин Чон и понижает тон голоса, чуть прищурив глаза. Не внимает Тэхену, что он совершенно святой, что грех — это не про него. Это о всех нас, так или иначе. Чонгук не может позволить себе такую роскошь, как вранье. С этого всегда начинаются проблемы, он этого не хочет. Ложь во благо? Не сегодня. — Как вода смывает буквы, так и слеза может очищать согрешения. Тэхен на минуту задумывается, всерьез размышляя над полученным ответом, но в конце концов говорит: — Думаешь, я смогу покаяться? — с видимой мольбой в море глаз. — Думаешь… он, — палец взлетает кверху, — сможет меня простить? — Если ничто не важно, то важно абсолютно все. Если Бог есть вымысел, тогда это не имеет значения. Если Бог все же реален, то нет сомнений, что мы ему не так уж важны, — Чонгук изо всех сил старается сгладить углы. — То есть? — Лучший вариант — это отбросить понятия добра и зла. Самый безболезненный и надежный. Их разговоры часто выливались во что-то «высокое». Тэхен всем сердцем обожал эти избитые философией слова, которые из уст Чонгука звучали слишком заманчиво. Ему хотелось уверовать. Чонгук в принципе умел говорить: не просто с расстановкой и добавлением сложных терминов, как того требовала его работа. Он излагался настолько, порой вычурно, что самооценка Тэхена готова была сорваться к обрыву. Навстречу к необъятному океану. Зависть? Ни в коем случае. Французские губы умели таинственно шептать, приглашать на бис, намеренно растягивать гласные в красивых вещах, с горечью и радостью рассказывать о пережитой боли. Все это, как он считал, поверхностно и скучно. Обычно. Но хотел ли он быть необычным? Пытаясь принять свою истинную сущность, не стоит мечтать о чужой. Тэхен не мечтал стать Чонгуком. Ему просто было удивительно от того, какой же Чонгук действительно по-настоящему умный человек, который не упирался в одно, не смотрел однобоко, не был сторонником «добра» или «зла». Тьма, конечно, была ближе. Ко всем. Тем не менее, он вторит этим небесным глазам: — Мой ангельский мальчик. Моя жизнь. Теплая сухая ладонь Чонгука опускается ему на загривок и погружает пальцы в слегка волнистые волосы. Тэхен устало прикрывает глаза. Благодарность есть самая похвальная из всех добродетелей, неблагодарность же заслуживает самого сурового порицания. Оставаться благодарным — самое главное. Благодарить необходимо даже ту боль, за которую люди готовы распрощаться с жизнью. Открыв глаза, Тэхен почувствовал себя отдохнувшим и расслабленным. Простыни приятно нагрелись, солнце разыгралось ни на шутку. В его запутанном разуме — только тишина и спокойствие, благодарность за все то, что у него есть и нет. Он медленно моргает, пытаясь рассеять, созданный восьмичасовым сном туман перед глазами, и ощупывает вторую половину кровати, понимая, что она пуста, но приятно нагрета. В воздухе витает запах Чонгука. Он немного сбит с толку, ему не нравится просыпаться в одиночестве. Он встал с постели и чуть ли не отправился искать Чонгука по всей квартире, но вовремя себя остановил, решив сначала принять освежающий душ, который на самом деле — кипяток, чтобы загорелая кожа сгорела. И становясь под эти горячие струи, Тэхен понимал, что это похоже на мазохистские наклонности — ничего опасного, но факт оставался фактом. Интересно, как бы отреагировал Чонгук на такое заявление. Конечно же, он знал, какой душ тот предпочитает, ведь они не раз принимали его вместе, а Тэхен каждый раз просил: «Сделай горячее». Простое предпочтение, казалось бы. Но для Тэхена это был своеобразный способ получения боли, к которой он так прикипел за свою «балетную жизнь». Все мы травмированы, главное, чтобы было за кого держаться. Невидимое тепло парфюмированного геля для душа от Ив Сен Лоран обволакивало его тело. В восточно-цветочном аромате он находил покой и некое умиротворение в контакте с водой, что тихонько тарабанила о его гладкую кожу. Тэхен любил фильм «Великий Гэтсби». Следовательно, любил: драпировки, блестки, воланы, изобилие декоративных элементов, бархат, меха, кружево, сияющие нити, стеклярус и так далее. Времена джазовой лихорадки и вечеринок раутов давно канули в лету, но девушки по-прежнему часто выбирают вечернюю одежду в помпезном и блистательном стиле арт-деко. Вообще Тэхен совмещал множество стилей, можно сказать, что выбирал по настроению. Он любил носить качественную одежду простого кроя, дополняя необычными аксессуарами. Сочетания разных фактур, уместность и комфорт — ключевые черты современного городского стиля, который любил не только Тэхен, но и Чонгук. Хотя Чонгуку более близок конструктивный стиль — строгие линии и четкие силуэты. Сегодня он решает надеть укороченные расклешенные брюки из стиранного эластичного хлопка, с французскими боковыми карманами и отутюженными стрелками, а на верх рубашку цвета фуксии, с опущенной линией плеч и двумя нагрудными карманами. Выглядел Тэхен шикарно, никто не поспорит. Даже Чонгук, которого Тэхен неожиданно застает на кухне, не в силах оторвать взгляд восхищения. Хочу вдохнуть его аромат, проносится в голове француза, поэтому он не скромничает и подходит сзади, как пантера, и обхватывает мужчину за талию, прижимаясь вплотную. Вдыхает… и следует блаженная улыбка. От Чонгука пахнет этим же гелем. От них пахнет одинаково: кремовыми оттенками жасмина и ландыша, благородным сандалом. Пантера из Тэхена никакая — господин Чон даже не вздрогнул, когда чужие ладони сомкнулись на его животе. Словно всегда наготове. — Доброе утро, душа моя, — приветствует Чонгук, мягко улыбаясь, и поворачиваясь с двумя фарфоровыми тарелками в руках к Тэхену. — Чонгук, — медленно улыбнулся Тэхен. Ему так нравилось произносить его имя. — Comment tu as dormi, chéri? И Тэхен совершенно не ожидал того, что ему ответят: — С тобой я всегда сплю хорошо, — господин Чон презентует завтрак, приглашая левой ладонью за стол. — Решил встать пораньше, чтобы к твоему пробуждению завтрак был готов, — а Тэхен непонимающе смотрит, он потрясен, но пока сам не понимает, чем именно. Услышав молчание, Чонгук продолжает: — Омлет Пуляр с лососем, — дает ответ на вопросительный взгляд Тэхена, что уже берет в руки столовые приборы. Он слишком голодный. — В дословном переводе с французского «омлет матушки Пуляр». Я ничего не путаю, Тэхен? — ему отвечают смиренным взглядом. — Знаешь историю этого блюда? — Тэхен отрицательно мотает головой. — Ох, чистокровный и не знает, — шутит он. — Расскажешь мне? — Разумеется, — столовые приборы в руки, заточенный нож идеально балансирует в пальцах и первый кусочек отправляется в рот. — Это блюдо придумали на острове Мон-Сен-Мишель, в девятнадцатом веке. Поэтому, строго говоря, оно относится к нормандской кухне. Из-за приливов, отрезавших территорию от материка, было сложно предсказать, сколько людей окажется на Мон-Сен-Мишеле и, соответственно, придут ли они в местные рестораны. В одном из них, La mere Poulard, — брови напротив вздымаются вверх, у Чонгука потрясающий акцент, — придумали подавать гостям пышный омлет со взбитыми в пену белками в качестве закуски, чтобы было легче дождаться основных блюд, — Тэхен с аппетитом ест и с еще большим интересом слушает, чем радует Чонгука. — Со временем омлет матушки Пуляр стал известным, аналогичные блюда ввели в других ресторанах острова, а затем блюдо начало свое триумфальное шествие по Франции, став одной из основ местной кухни. После паузы, Чонгук продолжает: — На самом деле все вышеперечисленное — тот самый исторический и романтический флер, оправдывающий не маленькую цену в тридцать четыре евро в оригинальном ресторане. На деле этот омлет довольно прост в приготовлении. — И я бы непременно испортил его, — усмехается Тэхен, отпивая из стакана апельсиновый сок. Готовка это не его. Даже если бы его руки умели создавать экстравагантные блюда, то он бы все равно не стал этим заниматься. Слишком уж это муторное для него занятие. Чонгук смеется в ответ. А на душе разливается уютное спокойствие. И уверенность в завтрашнем дне. Все обязательно будет хорошо. С ними все будет хорошо. — Главный нюанс приготовления омлета Пуляр — белки. Важно не перевзбить белок и не передержать его в тепле: тогда он осядет, и весь смысл блюда потеряется. Я научу тебя, Тэхен. — Кореец учит француза французской кухне. Какая ирония, господин Чон. — Этот кореец отвратительно готовит традиционные корейские блюда, поверь, — признается тот, отпивая из фарфоровой чашки чай Mariage Frères. Под стать Чонгуку. — Никогда не поверю, — усмехается Тэхен, отправляя последний кусочек лакомства в рот, с улыбкой смотря в темные глаза мужчины, что склоняет голову набок, будто в вопросе. И Тэхен дает этот ответ: — Чувствую себя одинокой балериной, изображенной в главной роли на картине «Звезда», — говорит он и берет свой стакан с соком, допивая его еще одним длинным глотком, который обнажает его шею и создает очень неправильные образы в голове Чонгука. — Эдгар Дега, — кивает Чонгук. — Именно он. — Почему именно «Звезда»? — Дега известен работами, изображающими танцоров, в частности балерин. «Танцевальный класс», «Репетиция балета на сцене», «Голубые танцовщицы», «Балет из оперной ложи», «Мисс Ла-Ла в цирке Фернандо». Это лишь часть, — вопиющее спокойствие на лице, ему хочется подарить Чонгуку все свои секреты. Он не в силах сопротивляться. — Почему именно «Звезда»? Во время того, как большинство из его работ сосредотачиваются на репетициях и подготовке к выступлению, эта работа показывает на сцене одинокую балерину. Позади нее темная фигура, вероятно, покровитель. Танцовщица купается в славе своего выступления. Дега мастерски захватывает движения. Чонгук протянул руку, положив ее поверх чужой, не с целью согреть, а понять. — Чувствуешь себя одиноким? — Я чувствую твой взгляд. Всегда. Ты та самая темная фигура, осторожно смотрящая, — Тэхен вопросительно смотрит. Он хочет быть понятым сейчас. — Я не твой покровитель, любовь моя, — дарит ему улыбку Чонгук, лучики подле его глаз светятся. Тэхен успокаивается. — Но я могу быть им, — он не против примерить любую роль, даже если эта идея ему не по душе. Главное — это благополучие Тэхена, его смертельная улыбка, душа, которую ему необходимо беречь. — Если ты того желаешь, разумеется. — Я хочу, чтобы ты был всем, — без стеснения заявляет француз. Гордыня — определенно один из его пороков. Он чувствует, как она просыпается, может быть, она вовсе не спала, а просто наблюдала. — Всем и сразу, Чонгук, Тэхен встает из-за стола, медленной кошкой, приближаясь к мужчине. Грация сквозит в каждом чертовом движении. Тэхен удобно усаживается на крупные бедра Чонгука, в чем он ему и помогает, дополнительно оглаживая ноги, скрытые брюками, которые они приобрели на прошлой неделе. — Я требую твоей любви, — шепчет он, и Чонгук внимательно слушает. — Твоей преданности. Я всегда буду требовать, понимаешь? — разговор готов свернуть не в ту сторону, и привести к масштабной ссоре, но этого не происходит. — Я с превеликим удовольствием буду всем и сразу. Дам тебе все, о чем ты только посмеешь заикнуться, Тэхен. — Взамен я отдаю тебе — мою верность, мое тепло, мое сердце. Мою жизнь. Все это твое. Господин Чон сглатывает и чувствует на своей шее улыбку Тэхена. Это было откровенно. До чертиков приятно. Они единым сиянием облиты, эта пьеса — судьба. Тэхен будет его Маргаритой. Сегодня Тэхен выглядит непривычно ярко. В основном он всегда облачается во что-то светлое, спокойное, часто — экстравагантное. Но жизнь требует экспериментов. Жизнь всегда чего-то требует, иногда в слишком жесткой форме, что хочется убить. И несмотря на все, Тэхен довольно крутится вокруг себя, показывая мужчине свой сегодняшний наряд во всей красе. Как же приятно, когда его губы ловят другие, крепко прижимаются, запечатывая маленький комплимент, который Тэхен унесет с собой на улицу, не поделится ни с кем, потому что это только его. «Прекрасный». Он прикладывает пальцы к своим пухлым губам, покрытые косметическим маслом, понимая, что теперь уста Чонгука также переливаются в утреннем свете. Красиво. Раньше Тэхен с радостью бы плюнул на любые отношения, решения проблем между двумя людьми, муторных разговоров и плыл бы по течению, упиваясь одиночеством, но не теперь. Он постоянно возвращается к мыслям о своем будущем. О их будущем с Чонгуком. Стоит признать, в самом начале его зарождающихся чувств, хотелось узнать, каково это — делить кровать с мужчиной, другом и любовником — всем, чем Чонгук стал для него теперь. Смазанный поцелуй в губы, отчего-то краснеющие щеки, Тэхен резво машет ладонью Чонгуку уже с улицы и быстро ловит французское такси, мечтающее содрать с него как можно больше денег. «Никогда не забывай людей, которые сделали тебе хорошо и еще не сделали невыносимо больно», — Тэхен всегда придерживался этого правила, которое сам себе возвел, как великую крепость. Это было довольно просто, учитывая, что людей, которые сделали ему хорошо — можно было посчитать на пальцах. В этот раз он серьезно оступился, совсем позабыв о женщине, что когда-то поддержала его, приняла со своим взрывным характером, пригрела, дала напутствие, которое поспособствовало их началу с господином Чоном. Это было невежливо, думает про себя француз. Он, конечно, не тот человек, который будет звонить каждый день людям и спрашивать о их самочувствии, о новых событиях их жизни. Это не его история. И не любит, когда его достают такими звонками. Госпожа Фреэль была в курсе этого, поэтому полагает Тэхен, она и не звонила, хотя наверняка и хотела. Вещи, которых он жаждал, которые он любил и потерял, и потеря которых раздавила его. Он был счастлив с ними, но едва это счастье можно назвать реальным и правильным. Когда он переступает порог студии, то он вбивает себе в голову, что пришел только из-за той женщины, которая, как ему сообщают на входе, сейчас у себя. Только из-за банальной благодарности и вежливости. А может, все было гораздо, гораздо проще? Тэхен пришел убедиться, что все еще что-то чувствует к балету, что внутри все еще что-то живо? Проблема была лишь в том, что он не хотел, чтобы что-то было живо. Смутно, в глубине души, мы знаем, кто мы на самом деле. Этим и вызвана скорбь нашей души: мы не те, кем хотели бы быть. Важно не отчаиваться, даже если действительность толкает к этому. Надо быть постоянно готовым к угасанию интереса: к идеалам, работе, занятию — и не выть на луну, когда это случится. Между первым и вторым дыханием — всегда разочарование, усталость и тоска. — Здравствуйте, госпожа Фреэль, — Тэхен дарит ей улыбку, ту самую, когда вроде и радостно, и неловко. Он замечает некоторые изменение в кабинете своей бывшей наставницы. Теперь это место выглядело по-настоящему роскошно, а репродукции картин на стенах приковывали голубые глаза. Взгляд снизошел на картину французского художника Пьера Нарсисса Герена «Морфей и Ирида». Античная мифология, но без иллюстрации какого-либо конкретного сказания: автор изобразил как посланница Юноны богиня радуги Ирида на облаке спускается к богу сна Морфею. Довольно скандально. И это единственная репродукция французского художника — заметил Тэхен. Тэхен был осведомлен, что госпожа Фреэль грезит лишь итальянскими художниками. Французские ее не трогали. И ее любимчиком, определенно, являлся Сандро Боттичелли. Стены были пропитаны его «красками». Боттичели — непревзойденный эстет. Его картины — это не просто приятные глазу полотна. Это гимн красоте. «Рождение Венеры». Потрясающе красиво. Обнаженная Венера напоминает Еву в райском саду. Тэхен восхищенно смотрит на репродукцию, ясно понимая, ему необходимо узреть оригинал своими глазами. Чонгуку наверняка понравится эта идея. — Вероятно, зрители пятнадцатого века, смотря на «Рождение Венеры», чувствовали духовную и божественную любовь. Женщина склонила голову. Тэхен чувствует чужой интерес, подмечая утонченные лица — местной аристократки французского происхождения — и крупные, выразительные детали. Не стандартная красавица, но мужчины вряд ли отдавали себе в этом отчет, если они, подобно близнецам Тарлтонам,становились жертвами ее чар. Тэхен уверен, что в молодости она пользовалась еще большим спросом, еще большим восхищением среди людей всех возрастов. На белом, как лепесток магнолии, лбу — белая кожа, которой так гордились женщины американского Юга, бережно охраняя ее шляпками, вуалетками и митенками от жаркого солнца Джорджии. — Богиня, олицетворяющая христианскую церковь. Хотя у католиков олицетворяет Деву Марию, — женщина говорит спокойно и брови похожи на ее речь: начинаются красиво-красиво, тонко-тонко, но потом сбиваются с пути. Изогнутые стрелы тянулись к самым вискам. — Возможно, море рождает Венеру аналогично Марии, рождающей Иисуса. — Взгляд Венеры полон легкой грусти, одиночества. А еще там доброта и умение прощать, — он ищет в репродукции свои глаза. — Этот взгляд скорее Мадонны, нежели греческой богини. — В конце концов, Боттичелли в конце своей жизни даже кисть не брал в руки, утверждая, что рисование — это грешное и суетное дело, — мягко улыбается она. — Всякое искусство — грешно, госпожа, — на его лице отражается тень печали. — Искусство — это то, что расцветает всего за секунду до того, как испариться навсегда. Оно освобождает душу, провоцирует воображение и побуждает людей идти дальше. Тэхен хмыкает, присаживаясь на антикварный французский стул. Предположительно девятнадцатый век. Пружинное сиденье, высокая спинка с резным узором. — Вместе с тем, искусство — бесполезно. — В космическом масштабе. Да. Тэхен кивает, укладывая ногу на ногу. Молчит, поэтому женщина продолжает: — Как твои раны? — спрашивает она, естественно, намекая на душевные. — Гораздо лучше. Спасибо, что спросили. — Любовь дарит крылья, — устремляет она свой добродушный взгляд, как на собственного сына. — И я чувствую твою новую силу. Я знала, что он поставит тебя на ноги, — губы, покрытые помадой от Guerlain ползут в улыбке. — Почему вы были так уверены, что он тот самый? Никто не может досконально знать человека. — Никто не может досконально знать человека, не будучи, разве что, в него влюбленным, — завершает она, сказанное им. — Я видела твой взгляд и мне было все ясно. Благодаря этой любви мы видим потенциал в своих любимых. Ты видел его в нем. Благодаря этой любви позволяем своим любимым увидеть в себе этот потенциал. Ты позволил ему увидеть. В выражении этой любви потенциал наших любимых и реализуется. Тэхен раньше не понимал, как сильно он любил и как сильно скучал, расставшись. Еще один пункт в его список, прежде чем он окончательно потеряется. Если это произойдет, конечно. — В данный момент, я чувствую недосказанность… между мной и господином Чоном, — он не планировал делиться столь откровенными вещами, но этой женщине, Тэхен почему-то всецело доверяет и ему, несомненно, сейчас необходимо напутствие, хоть какое-то. Госпожа Фреэль внимательно слушает, нутром ощущая чужое волнение. — Он как-то рассказывал о том, что мечтает о тепле, стабильности… семье. — Ты беспокоишься, что он не хочет семьи именно с тобой? — голова склоняется, глаза глядят с прищуром. Почти в яблочко. — Я знаю, что он хочет. И только со мной. Но он будто избегает разговоров об этом, — смущенно вздыхает француз, о боже, он чересчур откровенный. — А я никак не могу подступиться. Сам не знаю почему. Женщина вновь одаривает своей благосклонной улыбкой. — Посмею предположить, что многоуважаемый господин Чон переживает из-за твоего возраста, который, конечно же, его не волнует в том самом смысле, но все же заставляет подчиниться своим страхам. — Думаете, что его страх заключается в том, что я могу бросить его, поняв, что я еще молодой и это все не мое? — изгибает вопросительно бровь. — Ты хочешь ребенка, Тэхен? Суррогатное материнство? Девочку или мальчика? — тараторит она, начиная наседать. Как мастерски умеет. Тот задумчиво качает головой. Это сложно. — Хочу. Разумеется хочу. Ведь этого еще хочет Чонгук, а я мечтаю сделать его самым счастливым, — он ведь уже. — Но с этим нужно повременить. Бинго, проговаривает про себя женщина, поправляя свою пышную прическу. — Поговори с ним, мой мальчик. Он тебя поймет, я не сомневаюсь. Тэхен немного устало улыбается, но все же ему становится гораздо легче. Он и сам головой это понимал, но иногда людям нужно чье-то «одобрение», в том, что они делают все правильно. Тэхен теперь не сомневается, что Чонгук обязательно его поймет. И если, вдруг их мнения в чем-то разойдутся — всегда можно отыскать нужный компромисс. Тэхен, конечно упертый, но рядом с мужчиной он неизбежно тает, как мороженое в страшное пекло. Он благодарен госпоже Фреэль за то, что та не стала поднимать тему балета. Тэхен не горел огромным желанием обсуждать столь щепетильные вещи, пусть они поговорили и об особенно интимном. В своем разуме, Тэхен называет свой приезд сюда — банальной вежливостью. И Чонгуку сообщил тоже самое, по крайней мере, он ни о чем не расспрашивал, только попросил позвонить, как он освободится. Некоторые вещи не стоит ворошить. Не стоит копать старые раны, что уже стремительно покрываются толстой коркой, которую все еще возможно содрать. Он не хочет крови на своих руках, на сердце и душе. Возможно, Тэхен отказывается от возможных перспектив не столько для себя, как для господина Чона. Ему кажется правильным тот факт, что он чем-то жертвует ради своего любимого. Тэхен слишком отчаянный, чтобы быть укрощенным, и слишком свирепый, чтобы быть побежденным. Покидать кабинет, отделавшись простыми формальностями — очень и очень неправильно. Тэхен пришел с целью вежливости, а уходит ветром, будто его тут и не было. Мудрая женщина, конечно же, не придаст этому большого значения. Она всегда пыталась его понять, но Тэхен — призрак, иногда рвущийся в реальность. Его нет нужды понимать, Тэхен редко позволяет людям пойти на такое безрассудство. Он звонит Чонгуку, как тот и просил, уточняя не занят ли он. Тэхен чувствует теплое дыхание в трубку, размеренное и спокойное, он также почти видит, как Чонгук улыбается ему: сдержанно, но до безумия искренне. Тэхен делает несколько десятков фотографий платанов, других деревьев, красоту сегодняшнего неба и яркого солнца. Как же ему жаль, что камера телефона не способна передать все буйство красоты, что сквозит в каждом миллиметре улиц Парижа. Таким образом, он скоротал достаточно времени, и буквально через несколько минут к стройным ногам подъехала уже давно любимая Порше. Тэхен, несмотря на всю любовь к этой марке и модели, все равно находил это слишком вульгарным. Излишне вычурным. Все еще не привык к такому, думает Тэхен, пока мужчина любезно подает ему свою чуть шершавую ладонь, открывая дверь в салон. Чонгук всегда вежливый, порой излишне галантный, всегда целующий чужую ладонь и подающий свою собственную. В этом они слишком разные: Тэхен относится вежливо только к тем, кто этого, как он считает, заслуживает. У него свое понимание вежливости, которое зачастую принимается людьми за грубость. Господин Чон напротив — вежлив был со всеми незнакомцами, пока они не пересекали черту. Хотя, он даже отваживал людей вычурно. Странно, но Тэхена это не раздражало, а наоборот улыбало. — Голодный? — спрашивает Чонгук, отвлекаясь на секунду от дороги, чтобы взглянуть на задумчивого француза. Он прекрасно знает, что Тэхен сейчас жутко голодный, потому что не предпочитает тяжелые завтраки. Ему важна легкость в первой половине дня. И, вероятно, Тэхен бы и не обратил внимания на позывы своего пустого желудка, если бы не внимательный Чонгук. В ответ кивок, Чонгук мчит в ресторан. Так же он знает, что разговор у госпожи Фреэль пробудил что-то яркое в Тэхене. Яркое и болезненное. Тэхен отпирался от ресторана, как только мог, аргументируя тем, что они выглядят не презентабельно, и, что в престижный ресторан не попадешь без предварительной брони. Конечно, возможно, Чонгук мог «купить» бронь, но Тэхен лишь злобно посмотрел, предлагая заехать в одно кафе. Сопротивляться господин Чон не мог. Слишком слаб для этого. Кафе Bistrot La Renaissance. До заведения с центра Парижа ехать около двадцати минут на машине. Тэхен удивляется почему они с Чонгуком здесь еще не были. — Здесь в восьмидесятых остановился Клод Зиди, чтобы выпить кофе и снять пару эпизодов своего легендарного фильма «Откройте, полиция!». Квентин Тарантино прославил это кафе в «Бесславных ублюдках». Французы любят это место, — вещает Тэхен, вкладывая свою горячую ладонь в другую. Тэхену нравится это место. В районе можно прогуляться по Монмартру и полюбоваться базиликой Сакр-Кер. Все узкие жилые улицы этого района буквально заполнены палатками и прилавками Марше-о-Пюс. Винтаж. Их встречает приветливый, улыбчивый и хорошо воспитанный персонал, провожая двоих за столик. Чонгук подмечает яркий стиль заведения, который больше напоминает ему художественные концепции времен Прекрасной Эпохи. Мраморные и деревянные столешницы создают атмосферу семейного и теплого уюта. Они словно попали в машину времени — внутри как будто ничего не изменилось с прошлого века. Все те же романтические фрески, позолоченные потолки и колонны в стиле барокко. Тэхен голодный, поэтому он тычет пальцем в меню наугад. Чонгук повторяет, также делая заказ быстро, сейчас ему без разницы что есть. — Есть люди в стиле барокко: много красивых деталей, а в целом безвкусица, — задумчиво тянет господин Чон, мягко осматриваясь в помещении. У него низкий глубокий и вместе с тем негромкий голос. Тэхен сосредотачивается на том, что он скажет дальше. — Какой стиль тебе нравится? Брови Тэхена вздымаются кверху. Стоит признать, он считает такие беседы уж очень занимательными. Они познают и поглощают друг друга. — Ампир, — уверенно отвечает. — Характеризуется тягой к монументальности, величию: чтобы всем сразу стало понятно, что власть императора практически безгранична. Тэхен исподлобья смотрит, глотая ртом жалкие остатки воздуха, всему виной пристальный взгляд мужчины. Он изучающий и раздевающий. — Скажешь мне что-нибудь интересное на французском, милый? — проговорил он глухо. Слова защекотали кожу на затылке. Француз громко сглотнул, будучи уверенным, что это слышали все. И даже любезный официант, желающий приятной трапезы — неуловимо, — но странно взглянул на Тэхена, что кажется покраснел. — Фуа-гра в кисло-сладкой фруктово-овощной приправе Чатни, — озвучивает Чонгук. — Прекрасный выбор, — столовые приборы в руки, перед ним тальятелле с креветками. Тэхен осторожно берет вилку и протыкает кусочек печени и, обхватив его губами, медленно снимает его с зубцов. Он жует один раз и проглатывает его, тут же протыкая еще один кусок. Тэхен ест и Чонгук наблюдает, не в силах оторвать глаз от того, как двигается его горло, когда он жует и глотает, как сгибается его сухожилие. Взгляд Тэхена скользит по нему в ответ. — Тебе тоже стоит набраться сил, — говорит он. Чонгук дружелюбно улыбается и принимается за еду. — Et j'ai l'impression que le Seigneur t'a créé en partie à partir de ce que j'apprécie particulièrement, — произносит он немного развязно, но с устойчивой артикуляцией. Чонгук на секунду завис. Как звучит голос Тэхена, внимающий ему на французском. Как он легкомысленно вздыхает в очередной раз — Чонгук не сомневается — даже не замечая этого за собой. Как может быть беспощаден в один момент и бесконечно нежен уже в следующий. Его чистоплотность, неукоснительность на грани обсессии. Его рот, обнимающий бокал. Как ему нравится слышать томные вдохи француза. Как вначале их знакомства он бы даже не подумал, что все обернется именно таким образом, что в нем пробудится что-то светлое и невероятно темное. — Не переведешь для меня? — ровный взгляд орла, он хищник. — Не в этот раз, господин Чон, — раболепная улыбка, которую Чонгук скоро поймает. Тэхен выгибается, тихо постанывает, когда господин Чон проводит ногтями по его груди и обхватывает бедра, удерживая и придавливая своим весом. Чонгук чувствует растущую потребность Тэхена и вынужден ответить ему тем же. Тэхен вытягивается под ним, едва слышно стонет, его голова склоняется набок, когда Чонгук накрывает его и целует в красную щеку. Теперь бережно и нежно. Как и полагается их любви. — Любовь моя, — проговорил он шепотом. Тэхен довольно извивается, украдкой улыбаясь Чонгуку, который был готов разложить стройное тело еще там — на мраморном столе. Бессовестно и грязно — это то, что царит между ними сегодня. — Я же могу поцеловать тебя, правда? — сказал Чонгук. — Зачем спрашиваешь? Веки Тэхена становятся тяжелыми, горят пламенем и едва могут оставаться открытыми. Он сам впивается в рубашку Чонгука, когда тот целует его и высасывает сладкий стон из задыхающегося рта Тэхена. — На выходе из идиотского кафе ты не разрешил, — дрожащее дыхание обожгло Чонгуку шею и казалось очень громким в тишине небольшой комнаты. Тэхен с проворной ловкостью уворачивался от поцелуев на выходе из кафе, и он знал, что Чонгук возьмет его губы силой в автомобиле, крепко прижав его к пассажирскому креслу, чуть ли не до страшного скрипа. А позже возьмет дома. Уже по-настоящему. — Идиотского? — Идиотского, душа моя. Он аккуратно подводит Тэхена к кровати и отпускает, и тот падает на матрас. Чонгук хочет относиться к своему любимому предельно нежно, но тот сжимает его запястье, направляя к своей изголодавшейся шее. Когда Тэхен поднимает глаза на Чонгука, его лицо становится маской обожания, такой же сильной и отчаянной, как когда человек смотрел бы на лицо Бога. Чонгук улыбается, прижимаясь губами к взмокшей от пота коже Тэхена. Тэхен напоминает ему «Экстаз Святой Терезы». Всепоглощающее чувство наслаждения, обморочное состояние и упоение, изображая приоткрытый рот, закрытые глаза. Молодой ангел с любовью смотрит на Терезу, готовясь пронзить ее сердце и завершить мистическое единение с Богом. «Кто делает упорные усилия, чтобы взойти на вершину совершенства, тот никогда не восходит на эту вершину один, но всегда ведет за собой, как доблестный вождь, бесчисленное воинство...» Тэхен задыхается и из него вырываются крошечные крики, которые совпадают с тем, как Чонгук глубоко погружается в него, пробираясь в самые недры души. Светлой и невероятно сладкой души. — Религиозный экстаз в искусстве, — усмехается господин Чон. Тэхен, как счастливый поток, подскакивает навстречу прикосновениям, обволакивает его так же легко, как вода в реке, когда Чонгук глубоко входит в него. Он может быть холодным, ледяным. В нем есть сила топить многих людей, пробираться сквозь сталь. Жестокий — по мнению большинства. Но он также нежен и мил. Тэхен дает пищу и насыщение сухому рту. — Хочешь в Рим? — Тэхен тяжело дышит, и кладет щеку в ладонь Чонгука и позволяет ему провести пальцами по волосам. Он уже весь мокрый, влажный, как и все тело от пота и его волосы окончательно разгладились и обвились вокруг чужих филигранных пальцев. — Санта-Мария-делла-Виттория. Конечно хочу. С тобой хочу все что угодно. — Рим. Барокко. Тебе не станет плохо? — Ты ведь позаботишься обо мне. — Непременно. Его руки встречаются с бедрами Тэхена, скользят вверх сквозь мокроту на его коже, останавливаются на колотящемся сердце. И он любуется своим «опороченным» ангелом, что снизошел с небес ради него. Или же его изгнали: со всей жестокостью, вырвав, облаченные в красный, крылья. Теперь у него крылья Чонгука — невероятно крепкие — их ничто не пробьет. Теперь ладони Тэхена скользят вверх по его обнаженным рукам, заворачиваются под них и за плечи, побуждая Чонгука прикрыть его и опереться на него всем своим весом. Запах Тэхена ошеломляет и глубоко проникает в легкие, когда они целуются. Француз выгибается на поцелуе, ногти впиваются в спину Чонгука и двигаются вниз, когда он поднимает бедра с жалобным скулением, отчаянно пытаясь изменить угол проникновения — на более острый. Чонгук не просто целовал, он утверждал свое право собственника. Настойчиво завладевал его ртом, словно жизнь его зависела от их поцелуев. Лизал и покусывал, захватывая зубами нижнюю губу. Руки Чонгука были на груди Тэхена, его кожа изнемогала от потребности там, где он его касался. Чонгуку нужно знать, что он нуждается в нем. И он будет целовать каждый дюйм шелковистой кожи, медленно скользя языком по всей плоти. Нежно поглаживать и покусывать. Потом более сильные поглаживания, быстрее и быстрее, пока Тэхен не выгнется перед ним. Он почувствует его голод. Поглощая. Упиваясь. Утопая в его сладости. Тэхен нуждается в нем, и когда Чонгук погружается в него так глубоко, как только может, Тэхен задыхается и дрожит под ним, наклоняет голову набок, обнажая аппетитное горло. Нуждается и без стеснения показывает это, раскрываясь целиком и полностью, поворачивая голову, ощущая упадочную боль от зубов Чонгука на своей шее. Брачный укус, как знак собственности и обязательств. Тэхен мурлычет, он тонет в безумном удовольствии, которому нет конца. Чонгук обращает к нему лицо, перехватывает безумный взгляд. И в этот момент выглядит безнадежно, попросту до невозможности поглощенным. Настолько расслабленным, Чонгук наблюдает его впервые. Тэхен понятия не имеет, как он сейчас выглядит. Многие убить готовы за такую внешность, аристократичность, греховность и светлость в каждом изгибе. Люди делают инъекции, ложатся под хирургический нож, голодают и мучаются. Молятся, надеясь стать его второсортной копией. Чонгук мог бы наслаждаться таким видом Тэхена достаточно долго, чтобы вознести его, так высоко, как он чувствует себя в этот момент. Его щеки и грудь кроваво-красные, красивые, его рот расслаблен, когда он задыхается и стонет, и прекрасная чистота бирюзы в его глазах. Глаза Тэхена вспыхивают, и он протягивает руку, касаясь груди Чонгука, цепляясь ногтями за пряди волос. Он сглатывает, прикусывает губу, а затем откидывает голову назад и в сторону, закрывает глаза и напрягается с резким криком. И Чонгук замедляется, чтобы по-настоящему полюбоваться белым пятном, смешивающимся с красным на груди Тэхена. Чонгук улыбается и наклоняется для поцелуя, от которого у Тэхена все внутри сжимается тугим узлом. Он ласкает Тэхена до тех пор, пока тот не становится измученным и истощенным, чтобы позволить Чонгуку накрыть его одеялом, зарываясь в пропитавшие их запахи простыни. Сходив в ванную, Чонгук возвращается к кровати с влажным полотенцем, запустив ладонь в его волосы, что были полны совершенства и капелек пота. Тэхен улыбается, закрыв глаза, но распахивает их тут же, чувствуя, как что-то мягкое проскальзывает между его бедер. Чонгуку доставляет удовольствие заботиться о Тэхене, тем более, когда он сам его вымотал, что тот не в силах добраться до горячей ванны. Таким образом, он заглаживает свою вину, а Тэхен принимает всю заботу, послушно переворачиваясь на спину, чтобы его грудь обожгла смоченная холодной водой ткань. — Какой город был твоей первой любовью? — спрашивает он, и Чонгук задумчиво кивает. Он хмыкает и прижимается к Чонгуку, прижимая их лбы друг к другу. Его пальцы тянутся от груди Чонгука к нижней челюсти и мягко сгибаются там. — Флоренция, — отвечает господин Чон. — Этот город был моей первой большой любовью. Потому что мы были там вместе. — В кабинете у госпожи Фреэль имеется репродукция картины «Рождение Венеры». Она мне безумно понравилась, — он запускает пальцы в темные волосы, чуть сжимая их. — Ты ведь знаешь, где находится оригинал? — Разумеется. Флоренция. Галерея «Уффици», — вдыхает запах сандала, нагревшейся воды на теле и необъяснимого притяжения. — И почему мы не посетили ее, когда изучали Италию? — спрашивает Тэхен и крепко целует Чонгука, сильнее сжимая чужие пряди в пальцах. — Полагаю, любовь моя, мы изучали друг друга. По большей части. Чонгук снова целует его, продвигаясь ближе и крепко обнимая Тэхена, так чтобы чувствовать каждую волну страсти, исходящую от его тела. — Что-то вроде медового месяца? — Что-то вроде, но нет. — Когда-нибудь у нас будет настоящий медовый месяц, не сомневаюсь, — говорит Тэхен, слишком ошеломленный, чтобы придать словам объем. Тэхен вновь улыбается, облизывает губы, Чонгук чувствует прикосновение его языка к шее. Потом Тэхен вздыхает и утыкается носом ему в подбородок. — В самом ближайшем будущем, милый. Тэхен заинтересованно хмыкает, но не расспрашивает о подробностях. Чонгук сам расскажет, когда придет время.