Теплая Франция

Закат сегодня удивительно прекрасен. Пушистые облака отливают нежно-розовым и золотистыми оттенками, напоминая сладкую вату с карнавала. Теплый ветер обдувает лицо и легонько колышет золотистого цвета волосы. Распущенные пряди струятся мягким потоком, как и сокровенное сердце разгоняет горячую кровь. Светлые, выгоревшие на солнце волосы, приятным образом, щекочут края пленительных щек, заставляя дотрагиваться до них чуть ли не каждую секунду, чтобы утолить жажду, аккуратными ноготками поддевая бархатистую кожу. Эти волны, которые так горячо любимы Чонгуком. Его пальцам очень приятно их гладить, сквозь них нельзя просто провести пальцы, как сквозь прямые — они сопротивляются, будто живые, и ужасно приятно укрощать их. В ярких лучах вечернего солнца, кожа Тэхена сияет, как самый прекрасный мрамор Джиалло Сиена, и ее необъятность выставлена напоказ: льняная блуза открывает вид до неприличия соблазнительные косточки острых ключиц, приковывая голодный взгляд господина Чона. Требуется каждая клеточка его существа, чтобы не броситься вперед и не взять то, что так пленительно втягивает воздух, напоенный ароматами розмарина, лаванды, тимьяна. Лакомиться этими нежными, мягкими губами, такими невинными во время ровного дыхания, претендовать на этот фуршет обнаженной кожи руками и губами. Тэхен яростно красив, и если дьявол увидит его, то обязательно поцелует голубизну глаз и покается. Неспешно прогуливаясь вдоль пляжа Лидо Ди Камайоре, Тэхен останавливается и вдыхает морской воздух полной грудью, чувствуя, как его легкие наполняются чем-то донельзя приятным. Запах свободы, на этот раз настоящей. Тэхен открывает глаза и лениво осматривается по сторонам, замечая, что людей осталось совсем мало, многие уже собираются и уходят. Вдалеке лает собака, слышится заливистый смех детей. Тэхен щурится, всматриваясь в остатки сегодняшнего солнца, пытаясь сфокусировать зрение. Тэхен задумывается о своем прошлом, с которым он не планировал прощаться, не желал отпускать так просто. Он бесцельно кружил по Парижу, по этому «любовному» городу, убивая свое время вещами, которые, как оказалось, совсем не стоили того. Нет, сожалений француз не имеет — это всего лишь легкая нотка ностальгии, что так присуща всем людям, пережившим или переживающим сложный этап жизни, становления. Италия отличалась от многих стран своей размеренностью жизни, итальянцы не спешили работать, предпочитая просто жить — именно поэтому, Тэхен сейчас задумчиво любовался окружающими красотами, особенно Чонгуком, а не мчался навстречу судьбе. Наверное, это был один из тех уроков, которые ему заготовила жизнь — дисциплине он давно научился, как и терпению, — теперь оставалось научиться жить. Не просто перелистывать дни в календаре, убегая на очередную тренировку, выворачивая себя наизнанку, чтобы что-то себе доказать, а наполнять их смыслом, событиями и радостью. Этот момент стоит запомнить: он, его любимый мужчина и солнце Италии, нежный ветер ерошит пряди волос, вокруг слышится убаюкивающий шум моря и быстрая речь местных жителей; на завтрак — корзина сладких персиков, а на ужин будет — очередное дорогое вино; этот месяц кончится, они не разъедутся, не оставят друг друга, но будут помнить это мгновение вечность. Итальянский считается одним из самых красивых языков в мире, как, собственно говоря, и французский. Но Тэхен находил что-то особенно прекрасное именно в итальянском, наверное, всему виной был тот факт, что он сам француз и не мог посмотреть на свой родной язык — под другим углом, как на него смотрели иностранцы, впитывая в себя эту «картавость». Такое впечатление, что некоторые грамматические конструкции в итальянском существуют исключительно ради того, чтобы сделать язык приятнее — смаковать и смаковать каждую букву. Твердые звуки смягчаются, а почти каждое слово заканчивается гласной, что придает языку особую мелодичность и напевность. За время пребывания в историческом городке, Тэхен заметил, какой итальянский экспрессивный, как используются в языке жесты — так называемый «подъязык», приносящий эмоциональную окраску. Так же огромное количество музыкальных терминов пришли именно из итальянского: адажио, аллегро, фортепьяно, маэстро. Именно на красоте итальянского языка основана техника пения бельканто. Великолепное легато и удивительные подвижность, и гибкость интонаций. Как оказалось, Чонгук когда-то в юности изучал итальянский и сейчас вспоминал базовые знания, выбираясь вместе с пытливым Тэхеном на длинные прогулки, практикуясь на носителях — итальянцах, что бегло говорили, а некоторые слова вовсе можно было перепутать — здешние жители произносили звук «c» как «h» — то есть, «Coca-Cola» из их уст звучала примерно так — «Hoha-Hola». Тэхен уже и сам заинтересовался возможной перспективой изучить понравившийся ему язык, тем более раз жизнь прямо и толкала его к этому, предоставляя дружелюбных итальянцев, а так же господина Чона, что, кажется скоро сам станет итальянцем. И он был готов обжигать свои голубые глаза, так прекрасно контрастирующие со всем вокруг, еще несколько минут, но мягкое прикосновение к его пояснице и голос Чонгука призывают вернуться обратно — на Землю. — Вижу, ты в восхищении, любовь моя, — произнес Чонгук вполголоса, будто боясь спугнуть. Сейчас его глаза казались скорее янтарными, чем полностью темными, они горели солнечным светом и смотрели на Тэхена с таким обожанием, словно он мог исчезнуть с минуты на минуту. — Обещаю, что мы еще вернемся. Но нам пора, — ладонь скользнула выше по ровному стану, обдавая ярким теплом кожу, скрытую легкой тканью, которая совсем не препятствовала чужим касаниям. Тэхен согласно кивнул и сплел их руки воедино, открыто улыбаясь мужчине, глядя в наполненные счастьем глаза. Не обращая внимания на проходящих людей, Чонгук за талию притянул к себе совершенно опьяненного радостью Тэхена и поцеловал — глубоко, чувственно, жадно, нежно. Все происходящее казалось каким-то нереальным и фантастически прекрасным — особенно для чувствительного Тэхена, который положил одну ладонь Чонгуку на шею, а другой мягко погладил по щеке, отвечая на поцелуй, отбросив все свои сомнения и страхи. Наконец, оторвавшись от него, Тэхен влажно выдохнул ему в ухо: — Я очень голоден. Приготовишь для меня? На лице Чонгука проступила легкая полуулыбка, а блеск в глазах считывался за «да». Его страсть к готовке никогда не была настолько сильной, как рядом с Тэхеном, для которого хотелось готовить только изысканные блюда, созданные из самых качественных продуктов, вкушая картину, на которой француз жадно впитывал потрясающие ароматы изысков, а после — медленно, чуть скрупулезно, погружал кусочек за кусочком в рот — наслаждался и постанывал от блаженного удовольствия, растекающегося внутривенно, прикрывая глаза, словно отлучаясь на небеса. Тэхен взглянул вниз на их плотно сжатые ладони и сердцу стало невыносимо тесно в груди. Он прижался к Чонгуку сильнее, несмотря на то, что ему было жарко и душно, но все это мелочи, которые доставляли море любви. Флоренция город не для пляжного отдыха, это колыбель обновленной европейской культуры, центр художественных сокровищ, поражающие своим великолепием и разнообразием. Однако, примерно в ста километрах от города располагались прекрасные пляжи Италии, и они не могли не побывать здесь. Именно по этой причине — удобства — они взяли автомобиль Aston Martin DB10 в прокат, чтобы сполна насладиться чудесами теплой Италии и почувствовать себя в шкуре Джеймса Бонда. Но все же, главным в их поездке было не море, а то, что они вновь чувствовали себя свободными и даже чересчур живыми, вдыхая свежий теплый воздух Флоренции. Еще только готовясь к поездке, Чонгук и Тэхен решили, что остановятся в новом живом комплексе во Флорен, элегантном палаццо в районе Пьяцца д'Азельо. Находившийся почти в центре, он располагался недалеко от основных достопримечательностей, фактически — в туристическом сердце города. Почему-то Тэхен больше не чувствовал себя простым туристом, который совсем скоро покинет это потрясающее место, так и не познав его насыщенную культуру, не впитав в себя историю великолепной Флоренции, в которой он чувствовал себя по-настоящему живым и счастливым, словно до этого момента — это была не жизнь. Да, это и вправду была не жизнь, а лишь погоня за его «идеалом», которого Тэхен воссоздал в своей голове и превратил свои «счастливые» годы в погоню за тем, кого никогда на самом деле не существовало. Так искренне считать, что боль — это правильно — было той еще ошибкой, которая могла стоить Тэхену многого. Его личности, в конце концов. Оценочные взгляды, нескрываемое пренебрежение, пошлые предложения, жесткие рамки — убивали изнутри. Когда-то Тэхен поник из-за первого отказа, но боролся до второго, да и после такой «несправедливости» не сдался, предпочитая действовать, но не лезть в самую гущу. Вообразив, что мы сильные и не имеем право быть «слабыми», рискуем потеряться в жизни, а покой находит не каждый. Впервые в своей жизни, Тэхен действительно позволил себе расслабиться — ни на день, ни на два, а насколько захочется — может быть, на всю жизнь. Жизнь состоит из разных аспектов, не все они хорошие, не все человеку нравятся, они доводят до сумасшедшей боли, когда хочется отказаться от самого себя, теряя последний лучик света. Но жизнь, прежде всего, должна приносить удовольствие и наслаждение — в этом вся суть — даже если ради этого придется выплакать все ванны мира — бороться стоит. По преданию, у царя Соломона было кольцо, на внутренней стороне которого была выгравирована надпись: «Все проходит, и это пройдет». Мудрость, которая передается из поколения в поколение, истина, которую нельзя отрицать, мысль, на которой практически полностью базируется философия жизни. Но почему же, слыша эти слова, нечто внутри их отвергает? Почему, перекладывая их в жизнь, не веришь им и подвергаешь их сомнению? Или же только в минуту «смерти» познаешь тот сакральный смысл, который скрыт за этими словами? Ведь, кто Тэхен, а кто царь Соломон? Разница так велика или же ее и вовсе нет? Повторяя, Тэхен, раз за разом, при каждом удобном случае эту фразу, тщательно пробуждая каждую букву на вкус, смакуя каждый звук, вроде бы улавливал то самое что скрыто за семью печатями, то о чем говорят мудрецы, но оно вновь ускользает, ехидно посмеиваясь в ответ. Никто и никогда не даст ответы на вопросы, какой же великий умысел стоит за всем тем, что происходит в наших жизнях. Пока сам не пройдешь свой путь, пока знания не перейдут в опыт, пока душа сама не выберет то, как прожить эту мудрость в материальном мире, а все попытки познать то, что стоит за этими словами — бессмысленны. Намерение Тэхена познать — неиссякаемая сила Мироздания. Их новые апартаменты полностью отображали придирчивый вкус, как ни странно, именно господина Чона. Этот совместный выбор для Тэхена являлся простой формальностью, поскольку он вверял мужчине свое доверие, обещая навести покой и уют в тех самых мелочах, из которых можно почувствовать «душу» дома, и их владельцев, но никак не помочь в выборе именитой мебели, дорогостоящих шелков. Да, Тэхен что-то смыслил в моде, довольствуясь своим врожденным чувством вкуса, подбирая себе хорошие, с недавнего времени действительно дорогие вещи, которые все равно не шли в сравнении с сшитыми на заказ костюмами-тройками Чонгука, к которым он так старательно, с заносчивой педантичностью подбирал бриллиантовые запонки, галстуки, предпочитая в стиле пейсли. Тэхен понимал искусство, как не дано понять каждому, но не то, которым дышал сам Чонгук. Он понимал все, что угодно, но только не значимость всех старинных предметов, которые с трепетом скупал Чонгук. Ему бы подошла и простая студия, главное, чтобы — просторная, и сделанная в минимализме, но Тэхен прекрасно осознавал, как это было важно для Чона — дать французу лучшую жизнь, антикварную мебель, в которой было много истории, но не его симпатии к этому. Это было совсем не важно. Главное — суть. Господин Чон вел себя именно так, как и до этого, но сейчас он стал будто еще ближе — пропускал его вперед и придерживал руку, ограждая Тэхена от толпы зевак. Это было так очаровательно, старомодно и галантно, что Тэхен каждый раз улыбался, воображая себя героем какого-то слащавого романа, точнее будет сказать, героиней, молоденькой девушкой, из низшего слоя общества, так глупо влюбившись в богача с манерами. — Говорят, что избыток вкуса отбивает вкус и лишь в чувстве меры истинное благо, — задумчиво произнес Тэхен, когда они добрались до Флорен. — И я не понимаю, зачем себя намеренно ограничивать, боясь потерять вкус… — Ограничение своих желаний ведет к сознательному ограничению своих возможностей, — произнес Чонгук, пропуская Тэхена вперед. Чонгук, с отросшими за последний месяц волосами, без идеально уложенных прядей, в темных очках Tom Ford и без привычной брони классического костюма, место которого занимали льняные брюки со стрелками, помогающими снижать температуру поверхности кожи и рубашка-поло, был почти неузнаваем. Прокручивая ключ в дверной скважине, Тэхен пошутил о том, что Чонгук похож на Найджела из «Опасной иллюзии», было в нем что-то такое же пугающее, преобладала та же сила, с которой нельзя не считаться, и в то же время он был невероятно очаровательным и привлекательным, даже обольстительным. Чонгук был идеален в своем естестве — буквально все женщины вокруг него были безумно влюблены и мечтали почувствовать на себе этот взгляд, сочетающий множество разных аспектов. — Но ведь никто не свободен. Даже птица привязана к небу, — Тэхен почти с треском вваливается в прихожую, успев поймать чужие губы. — Птица скована природой, милый, — ладони на чуть влажной шее француза, и это действует, как сильнейший рычаг давления. — Мы же — люди, всегда скованы лишь обстоятельствами, в которые собственноручно себя загоняем, а значит, можем разрушить цепи и освободиться. Тэхен вовсе не пытался на что-то натолкнуть Чонгука, скорее просто рассуждал вслух. Приятно, когда есть человек, поддерживающий любой, сказанный тобой бред. — Это ты разрушил мои цепи, Чонгук, — прошептал Тэхен. Чонгук придвинулся ближе, перемещая одну ладонь с шеи на лицо, обдавая своим жаром. — Ошибаешься, любовь моя. Я всего лишь подтолкнул тебя, а все остальное — сделал ты сам. Он уже привык к любящему взгляду, которым Чонгук смотрел на него в такие минуты и он больше не вызывал непонятной тоски или мыслей о том, что он этого не заслужил. Тэхен просто чувствовал себя любимым. Спустя минуту, Тэхен с улыбкой заявил, что ему нужно в душ, чтобы смыть остатки сегодняшнего жаркого дня, и любезно напомнил мужчине об ужине, который тот обещал устроить. Чонгук переступает через самого себя и отпускает француза, что тут же с счастливым лицом бежит в их покои — за которыми скрывается внушительных размеров ванная комната, с такой же просторной ванной, которую они уже не раз делили на двоих, вкушая совсем не вкусную воздушную пену, целуясь взахлеб. Чонгук много рассказывал про сочетание современного и флорентийского дизайна шестнадцатого века, о натуральных каменных элементах и старых фресок девятнадцатого века, о мебели от лучших дизайнеров: Ван дер Роэ, Имса, Ле Корбюзье. Тэхен не знал имена этих людей, но был благодарен за такую красоту, которую он искренне пытался понять, засматриваясь на небольшие терракотовые статуи, а так же радуясь, что все-таки здесь было много современных частей, превращая это место в сочетание двух миров, внезапно столкнувшихся. Во Флоренции, как и во всей Италии, нет сочетания старого и нового. Есть сочетание старого и очень старого — эти приметы разных времен складываются в целостную картину, опознаваемую по мельчайшему фрагменту. Как будто два разных плана: фиолетово-белые облака будто бы с изразцовой плитки и насыщенно-желтая цепочка флорентийских палаццо. Это приводило Тэхена в восторг, он всегда с интересом осматривал каждый уголок улиц Флоренции, но ему не хотелось спать среди обломков прошлого, пусть и таких изящных, поэтому было хорошо, что Чонгук его в этом поддерживал. Все это напоминало театральную пьесу, где каждая комната — это отдельная сцена со своим сюжетом и декорациями. Разнообразие отделочных материалов и их смелые сочетания сделали интерьер многослойным и выразительным. Одна из стен кухни была покрыта листами латуни, особенно красиво рассеивая солнечный свет — Тэхен был в восторге от такой наблюдательности. Спустя полтора часа, растрепанный после разнеженного принятия душа, применения разных средств на все тело, Тэхен, довольно улыбаясь, исследовал их небольшую библиотеку, находившуюся в гостиной зоне, в то время, как Чонгук, украдкой поглядывал на заинтересованного книгами француза, с той же тщательностью заканчивая скромно сервировать обеденный стол, готовый принять десять человек. Друзей у них здесь не было, коих можно было пригласить на званый ужин, с целью занятно провести время в приятной компании, за интеллектуальной беседой и вкусной едой, смакуя Брунелло ди Монтальчино. Чонгук явно не был против подобной перспективы, людей он любил — светские разговоры его забавляли так же сильно, как интересовали, и пробуждали в нем что-то новое. Тэхен был категорически против, пораженный своей реакцией, когда Чонгук предложил пригласить на ужин Марко Арджентеро — итальянского писателя, журналиста и музыкального критика, являвшегося так же исследователем австрийской и немецкой культуры, — с которым господин Чон уже был заочно знаком, но Флоренция свела их пути, в Scarpelli Mosaici, среди сделанных на бумаге рисунков, позже разрезанных на маленькие узоры, которые будут прикреплены к пестрым оттенкам камней, следуя зрительному инстинкту, естественному дару художника и его совершенному знанию материалов. В тот день, Тэхен внимательно наблюдал и слушал Чонгука, что шепотом переводил все сказанное мозакаистами. Ренцо и Леонардо лично ищут и собирают камни, прослеживая пути искателей Медичи, многие из них расположены на флорентийских холмах, таких как: Габбро-Дель-Импрунета, Альберезе-Дель-Кьянти, Коломбино и Арно-Верде с типичными цветами тосканской земли. Силуэт модели вырезается вручную с оголовьем из каштана, вишни или орешника и железной проволокой, которая течет с абразивным порошком и водой, создавая очень точный и наклонный разрез, чтобы сформировать промежутки, необходимые для размещения клея, также сделанного мастерами с пчелиным воском и греческой смолой. Различные части, образующие композицию, корректируются в форме с помощью алмазных напильников, склеиваются друг с другом так, чтобы элементы были невидимыми, сглаживаются и, наконец, полируются таким образом, чтобы создать идеальную декоративную гармонию, которой Тэхен мечтал стать, демонстрируя цвета природы во всем их великолепии. Тэхен находил отклик во всем увиденном, в каждом слове, он видел себя, как смотрел в чистейшую воду — Голубое озеро. Опыт наблюдения за опытными и терпеливыми руками тех, кто делает уникальные артефакты, секрет которых передается только во Флоренцию с эпохи Медичи, — это эмоция, которая ошеломляет, приводит в необъяснимый восторг, заставляя восхищаться мастерством искусства. Услышав, что здесь — в этом месте истории и древней техники, сочетая традиции и инновации — воплощают в жизнь нестандартные конструкции и предметы по желанию заказчика, как Тэхен тут же загорелся. Сколько еще восторга его ожидало, если он уже млел? На обратном пути домой, Чонгук невзначай вклинил итальянца Марко в их диалог, так же ненавязчиво добавляя, что тот, должно быть, заинтересует Тэхена своей дальновидностью, острым взглядом на жизнь, который мог освежить француза. Подобное предложение совсем не раздражало его, но Тэхен, в общем не склонен сходиться с людьми, обладая чертовой странностью: сходится с людьми туго, недоверчив, подозрителен, и, несмотря на все это, к нему проникает в душу кое-кто непредвиденный, неожиданный, и он-то Тэхену больше всех и понравился — Чонгук являлся большим исключением. Друг — предполагает определенное поведение: поддержка, связи, общение, взаимный обмен всем лучшим, что есть в тебе. Слишком сложно для Тэхена, который имел в своем узком кругу только Чимина, но и тут он возводил толстую стену между ними, проводя некую грань, чтобы не впасть в забвение. Учитывая нынешние обстоятельства, в Париж — первым рейсом, он не собирался, поэтому и исправить этого не мог, а звонки, и сообщения не могли восполнить потребности обоих. В Италии преобладало количество интересных, образованных людей, которые были так легки и просты в общении, но, конечно же, речь не идет о высшем обществе, что мнили себя умнее других. Может быть, не с проста. Объективность — штука странная. Вместе с этим, Тэхен понимал, что интеллект и острота мыслей Чонгука всегда позволяли находиться на шаг впереди своих собеседников. Господин Чон считал, что он во многом лучше других, но в его случае это было не завышенной самооценкой, а объективной реальностью, он не кичился этим, пытаясь принизить людей. Но с Тэхеном они всегда были на равных. Было немного интересно, сказал ли господин Чон своему многоуважаемому знакомому о том, кем ему приходится Тэхен. Сам Тэхен не мог представить ситуацию, в которой Чонгук так откровенно говорит о статусе их отношений. В конце концов, Италия толерантная страна, но это не означало, что они будут каждому рассказывать об этом. Из-за внушительной разницы в возрасте, Тэхен не мог называть Чонгука своим парнем, хотя тот вполне мог воспользоваться такой возможностью, но для Чона это было слишком просто, словно их не связывают высокие чувства. Спутник? Любовник? Бойфренд? Мой мужчина? Тэхен зарекомендовал последнее, ему нравилось смаковать это обращение в своей голове, а не представлять так Чонгука всему свету. Возможно, ярлыки были им не нужны, ведь они были созданы, чтобы дать утешения тем, кто не уверен в себе или своем существовании и месте в этом мире. Господин Чон не питал таких сомнений относительно того, кто он и где находится, тем более он не выносил навязчивых людей, любящих копаться в чужом белье, свято веря, что у такого, как Чонгук — множество длинноногих любовниц, похожих на Нади Ауэрманн в молодости. Есть один — с длинными ногами, спрятанными в шелковые простыни по ночам, украшенными множеством сладких поцелуев и уже с заживающими укусами в самых уязвимых местах. Их связывало что-то большее, чем «любовь» и было приятно знать, что об этом знают они одни. Одни во всем мире. — Франческо Петрарка. «Канцоньере», — Тэхен обернулся на звук, обнаруживая позади себя Чонгука, который материализовался из ниоткуда: и пантера, и охотник, выслеживающий манящую жертву, легко забирающий ее душу. Чонгук с интересом взглянул на книгу с золотым тиснением, а всеведущая улыбка Мона Лизы на его губах заставила Тэхена поджать губы. — Ты читал? — Тэхен взглянул на него с детским любопытством, но тут же расправил плечи, что смотрелось забавно, ведь он уже был в домашнем. — Конечно же, ты читал, — склонил он голову к обложке книги. Чонгук улыбнулся, изящным движением забирая у француза книгу, возвращая ее на свое законное место: порядок во всем. — Я думал, что ты соизволишь поделиться смыслом книги, — его голос звучит слегка обиженно. Но пытливый взгляд, напротив, приводит в восторг. — Мой ответ будет изречен, но только после глотка вина, Тэхен, — спокойно произнес Чонгук. Тэхен кивнул, принимая такой ответ и подошел к шкафу, чтобы достать бутылку вина. Раньше он не понимал вкуса вина, точнее, он ему нравился, но он не мог понять почему, но с Чонгуком он познал настоящее удовольствие в винах и другом алкоголе. В винах Италии была вся ее суть — сладость и легкость, древность, свежий ветер, бескрайние поля и пыль ее дорог, впитавшие в вызревающий виноград. Несмотря на все перечисленное, сегодня Тэхен выбрал вино с родных полей — французское, но любимое Чонгуком. Перемещаясь в столовую, они садятся напротив друг друга. Тэхен чувствует себя немного неловко в домашней одежде за таким прекрасным столом, украшенным цветочной композицией в середине и зажженными свечами, которые начинают раскрываться с сочетания фруктово-цветочной симфонии. Чувственные ноты дамасской розы и лилии, гармонично переплетаются со сладостью персиково-грушевого нектара. Завершают богатую композицию тонкие нотки кокоса, амбры и ванили — изысканная мелодия. Во время горения фитиль приятно потрескивает, имитируя звуки камина, придавая их ужину тепла и уюта, чтобы мягкий на вид Тэхен не чувствовал себя странно на фоне нахохленного Чонгука, который успел даже педантично навести порядок на голове, аккуратно уложив пряди. С трепетом в сердце, француз наблюдает, как пробка с легким хлопком выпрыгивает из бутылки, и золотистое вино льется в бокалы на высоких ножках. Его красиво взбалтывают, давая насытиться кислородом и раскрыть свой непревзойденный аромат. Поднося бокал к носу, Чонгук прикрывает глаза и делает один маленький глоток. Батард-Монраше скользит по горлу, одаривая восхитительным послевкусием. Тона белых фруктов, лесных орехов и поджаристых тостов на фоне гармоничного обертона дуба. Баланс свежести и тельности. — Я знал, что ты готовишь свинину и все равно не выбрал красное, — Тэхен отрезает кусочек сочного мяса и отправляет в рот, делая самодовольное лицо. Господин Чон распахивает глаза, смотрит мягко, с нескрываемой улыбкой. — Это мясо податливо к любым видам в принципе, Тэхен. Не переживай, свинина отлично сочетается с шардоне. Нежное мясо, фаршированное беконом, в сочетании с яблоками и орехами просто тает во рту, оставляя чуть сладковатый привкус. — Главная тема «Канцоньере» излагается Петраркой в первом, вступительном сонете, — вдруг говорит Чонгук и дает паузе сгустится, прежде чем продолжить: — Этот рассказ уже зрелого человека о смятении чувств, которые он претерпел когда-то давно, в пору молодости. Тема всей книги — юношеская любовь к Лауре: высокая, чистая, порывистая, но робкая и неразделенная. Петрарка надеется, что его сонеты встретят сочувствие и сострадание. Он надеется пробудить в читателях те самые чувства, которых сам теперь стыдится и которые вызывают у него боль раскаяния. Отложив приборы и глотнув вина, Тэхен задумывается. — И ты почувствовал? Сочувствие и сострадание? — Я не эмпат, — улыбка скользнула по его лицу, затронув и собирающиеся лучики возле век. — И читал безумно давно, не помню, какие эмоции вызвали сонеты, но это были точно не сочувствие и сострадание. — Думаешь, прочитай ты сейчас, вызвали бы? — отметил Тэхен. Ответ следует сразу, будто только и пребывал в ожидании просьбы. — Свое прежнее любовное чувство Петрарка смотрит в Сонетах, как бы анализируя его со стороны, ибо теперь, спустя годы, он «отчасти уже не тот, кем был прежде». В книге рассказывается о муках отвергнутой любви, о несбывшихся надеждах, но страсть никогда не выплескивается на поверхность. Петрарка не изливается о переполняющих его чувствах, он вспоминает о прошлой любви. Воспоминания возрождают любовь и стирают границы между реальным и идеальным. Тэхен вздыхает и расправляет плечи, ощущая внутри зарождающийся трепет. Их отношения становились спокойнее и уравновешеннее с каждым днем все больше, но забавно, насколько сильно слова Чонгука всегда отзывались в нем. Слова — оружие, которым господин Чон пользуется настолько умело, что это завораживает. Слова будто прикасаются к Тэхену, ласкают слух и почему-то заставляют краснеть. — Любовь в «Сонетах» — чаще грустное, а порой и мучительно-тревожное чувство, граничащее с отчаяньем. Она изображается Петраркой не только как радость, но и как боль. Она печальна, потому что она — любовь отвергнутая. Судорожный глоток вина, Тэхен тихо сглатывает. — Я никогда не найду отклика в этой книге, наполненной бесчисленными страданиями, душа моя. Какая боль, когда любить тебя так прекрасно? — Чонгук аккуратно встал из-за стола. Инстинктивно Тэхен так же поднялся, почувствовав немыслимое притяжение, словно все происходит впервые. — Ты возлюбил мои пороки, Тэхен, взамен я обещаю, что буду с тобой всегда — в боли и унынии, которым я не позволю настигнуть. Мы изменились, стали лучше, сильнее. Так всегда бывает, когда находишь своего человека, — Тэхен зачарованно смотрел на него и, хотя ему многое хотелось сказать, ждал продолжения, пока их пальцы невинно переплетались. — Когда я с тобой и нам хорошо вместе, я больше ничего не хочу, кроме как научить тебя получать от жизни самое лучшее, а не довольствоваться тем, что и так есть. Ты достоин всех сокровищ, что может предложить этот мир. Тэхен хотел скрыть свое явное смущение, но его выдавал дергающийся кадык, затопленные эмоциями движения, с которыми он глотал остатки вина и проступивший на лице румянец, который хотелось спрятать в ладонях и унести в ворох подушек. Чонгук, закончив свой монолог, мягко улыбнулся, когда губы Тэхена коснулись его челюсти, а затем и накрыли его собственные. Он обнял его за плечи, одну ладонь кладя на затылок и направляя в поцелуе. Чонгук провел ладонью по спине Тэхена и на пару секунд остановился на пояснице, явно намереваясь двигаться дальше. Но Тэхен, оторвавшись от него, потрясенно покачал головой. За всю его жизнь Тэхен никогда не слышал таких слов и не чувствовал такой обжигающей любви и потребности в себе, никто не считал его настолько ценным и важным. Это сводило с ума, заставляя трепетать от каждого взгляда Чонгука, который всегда смотрел внимательно, изучающе, с теплом, желанием, страстью, спокойствием — сочетание всего и сразу, но только не боли. Все же в смене обстановки было нечто неожиданно приятное, словно вместе с ароматами кустов самшита, растущих перед Большим Дворцом Парижа они оставили за собой еще и собственные пережитые чувства. — Париж — начало, — его губы улыбались, округляясь вокруг произносимых слов. — Флоренция — наше общее осознание, любовь моя. Именно здесь ты впервые почувствовал себя окрыленным. Впервые говорил о своих чувствах со стальной уверенностью, не испытывая и капли стыда за это. Осознал, что я тебя действительно люблю, — голос Чонгука вибрирует в горле и груди, так же трепетно, как он внимает ему. — Сложил из стонов признание в любви, крепко сжимая мою ладонь, — мягкий взгляд, отдающий теплом. — Флоренция дала тебе понять. Это была самая настоящая истина, Тэхен помнит свои девственные чувства, которые они вместе раскачивали, не спеша, скрупулезно и терпеливо. Так много позади бесконечных сомнений, постоянных размышлений на периферии сознания. Рождению всегда сопутствовала боль, трансформация требовала силы воли и мук. Тэхен наконец менялся, обретая истинную суть. Обнаженные руки Чонгука едва напрягались, показывая разноцветные вены, но вопреки тому, что Тэхен видел его полностью нагим, эта картина казалась ему немыслимой и будоражащей. Частичная обнаженность обжигала ум, наверное, именно так мужчины Викторианской Англии реагировали на лодыжку, случайно мелькнувшую под длинным платьем горничной. Раньше Тэхен считал, что он — Микеланджело, и он — кусок мрамора, и он же — скарпель. И на сей раз, он вручает инструмент в руки Чонгука, предлагая высший дар. Чонгук являющийся камертоном для эмоций и резонатором для мыслей Тэхена, принимает, вкладывая в это еще больше смысла. Было так глупо стоять возле накрытого стола, слыша тлеющие свечи, что так хотели превратиться в густое пламя, переродиться в нечто большее, а как же этого хотел Тэхен, когда подался к мужчине и прикрыл глаза, облизав сухие от момента губы. Проявление инициативы — было чем-то важным, но так же важно было терпение, которого, как оказалось, в их отношениях было мало, когда дело касалось близости. У Чонгука в этом вопросе больше выдержки, выработанной годами, поэтому часто, попытки соблазнить себя мягко пресекал на корню, рискуя провести всю жизнь — нежась в кровати. Идея была не такой уж плохой. Чонгук шептал на ухо, сыпал комплиментами и несильно прикусил мочку, тут же лизнув покрасневшую кожу, задевая аккуратную сережку Ghirlanda. Ладони плавно скользили по груди и животу Тэхена, лаская и чуть раззадоривая. Тот сдавленно вздохнул, почувствовав жгучий огонь. Резко открыв глаза и подняв голову, Тэхен посмотрел ему в глаза, а затем на губы. Призыв был более чем красноречивый. И господин Чон воспользовался им сполна. Французское тело дребезжит, Тэхен выгибается в спине, как до предела натянутая тетива, когда его пухлой нижней губы касается теплый язык, чувствуя богатый вкус вина. Этот образ стоило запечатлеть в альбоме, на всех льняных холстах мира, заполнить комнату фресками от пола до потолка, чтобы вечно любоваться красотой француза. Тэхен мог давно сам прильнуть к чужим губам, сплести их языки воедино, но он не мог портить момент, когда Чонгук смакует его аромат, вкус, красоту, запоминая каждую деталь, медленно дразня тонкую кожицу, разглаживая мелкие морщинки на ней. Приглушенный свет в столовой, обводил кожу Чонгука золотым сиянием, пробегал по опрятно уложенным прядям волос. Его прищуренные глаза следили за трепетом француза. И несмотря на его отчаянное желание растянуть этот момент прелюдии, они еще не вполне овладели искусством сдерживаться, поэтому притянув Тэхена за загривок, Чонгук припал к его губам, как изголодавшийся волк, так давно мечтавший напасть. — Губами ты снял с меня весь грех, — с трудом проговорил Тэхен, оторвавшись от мужчины, смотря в потемневшие от страсти глаза. — Зато мои впервые им покрылись, — усмехнулся Чонгук, облизывая распутные губы, вбирая в себя остатки Тэхена. — Тогда отдай мне его назад, — ответил Тэхен и прокрутился в его руках, повернувшись спиной к столу, взглянув в упор на Чонгука. — Не смотри так на меня, умоляю, — смущенная и игривая улыбка не хотела сходить с его счастливого лица. Мягко проводя кончиками пальцев по щеке Тэхена, он посмотрел на него и тихо спросил: — Как я смотрю? — Так, будто ты жаждешь. — Жажда была основой Адама, его пульсом. Любовь была привилегией, — вкрадчиво произнес Чонгук, пока у Тэхена сердце колотилось где-то в ушах, заглушая вкрадчивые речи мужчины. — Любить тебя — моя привилегия, Тэхен. — «Le petit mort» — французы подметили абсолютно точно — оргазм невероятно близок к смерти. В этот момент мы не контролируем собственное тело, дыхание становится прерывистым и поверхностным, разум впадает в забвение, а сердце бьется как в последний раз. Тэхен ощущал себя именно так — граничил с возвышением и падением в объятия греха. — Я смотрю на тебя, как на запретный плод, он же самый сладкий. Он тянет как магнит, как золото, как отблеск славы, как рана, что всегда болит. Тэхен громко сглотнул, будучи уверенным, что сейчас поквитается с Персефоной. — В красоте заключен ужас. Все, что мы называем прекрасным, заставляет нас содрогаться. Ты прекрасен в своей сущности, душа моя, — он наклонил голову, как лев, чтобы попить и будто навязывая зрительный контакт, от которого Тэхен хочет уклониться, но он может только глотать мелкими порциями душный воздух, слыша собственное дыхание, оглушающее разум, разъедая изнутри, уничтожая все отблески и мазки от прошлых полотен. Любовь способна привести к опасному — поглощению, подобно Кроносу, пожирающему своих детенышей. Так чтобы в итоге они остались в чистом виде, особенно Тэхен — алмаз, спрессованный из угля, жемчужина, рожденная из песка. В ответ Тэхен поджал губы и затянул их зубами внутрь, в то время, как нечто, глубоко и тесно свернувшееся у него внутри, зверем забилось о прутья клетки. Слова Чонгука жаром обжигали уши, огнем сползали вниз, к шее. Он ужасно покраснел и только силой воли заставил себя не поперхнуться. Тэхен чувствовал жар, исходящий от тела Чонгука, и мог с точностью до дюйма указать расстояние между ними. Господин Чон целовал его во впадину в основании горла, а Тэхен понимал, что тот буквально утопал в эстетике, а сам он был его любимым произведением искусства. Тэхен вновь вкусил, поцеловал его, не скрывая голода, и Чонгук ответил ему тем же. До кровати они добрались, не расцепляя объятий. Чонгук упал на спину, и Тэхен распластался по нему сверху, как обезумевший чертенок, которого не научили манерам. День завершился в бледном лунном свете, простыни сползли почти до неприличия, открывая голодным глазам Чонгука вид на распростертого на кровати Тэхена, словно он являлся его подношением. После прекрасных ночей Чонгук с утра садился за рояль Фациоли, расположившийся в задней части гостиной. Тэхен ложился на ковер ручной работы, созданный из овечьей шерсти и шелка, прижимая ладони к глазам. Он был благодарен за то, что господин Чон всегда понимал его, не пытался навязать свое мнение, только осторожно ожидая и подталкивая, если ситуация позволяет. Он был благодарен за каждый миг, проведенный вдвоем. Тэхен наслаждался «Лунным светом» Клода Дебюсси. Возвышенная музыка словно состоит не из нот, а из тихого света ночного светила. Сколько тайн хранит в себе магия ночи, столько спрятано в сочинении — Чонгук раскрывал каждую наутро. Тэхену нравилось просто лежать рядом с Чонгуком в одной постели, под общим пышным одеялом, наслаждаясь легкими поцелуями, одновременно прослеживая пальцами линию его шеи, плеч и спины. Нравилось бессовестно осквернять дорогостоящие материалы ковра, на котором он воссоздавал образы в своей памяти, упиваясь чужим талантом. Каждое утро, они обсуждали, куда отправиться в первую очередь, как провести день — Тэхену всегда не терпелось увидеть город во всех подробностях, ведь здесь их история. Прогулка по историческому центру Флоренции, закрытому внутри проспектов, проложенных по старым средневековым стенам, где сосредоточены самые важные объекты культурного наследия города, могла занять весь день, а господин Чон рьяно настаивал на том, чтобы открывать Тэхену Флоренцию постепенно. Флоренция дала миру таких гигантов, как Леонардо да Винчи, Микеланджело, Данте, Макиавелли и Савонарола. Местный диалект лег в основу литературного итальянского языка, флорентийская монета стала эталоном для всей Европы, флорентийские художники разработали законы перспективы, здешние мыслители положили начало эпохе Возрождения, а флорентийский мореплаватель Америго Веспуччи дал свое имя двум континентам. И сегодня этот город — настоящая туристическая Мекка. Флоренция покоряла с первых шагов. Одной из первых прогулок для них стала площадь Микеланджело, на которой находятся несколько копий статуй известного Буонарроти, в том числе и большая статуя Давида. Но вряд ли хоть один человек приходил сюда ради них: с террасы открывается вид, рядом с которым меркнет все. Днем художники рисуют здесь портреты Флоренции, а по вечерам местные жители и туристы рассаживаются на ступеньках, чтобы встретить закат. Даже дорога, которая вьется к холму площади, покрытой зеленью, стоит того, чтобы прогуляться. Городской пейзаж, залитый золотым светом, холмы, поднимающиеся за ним, и отражение заходящего солнца в Арно — это романтическое зрелище, которое стало изюминкой отдыха. В небе над куполом Санта-Мария-дель-Фьюре, растекаются розовые краски, а в реке покачиваются отраженные огни, кажется, что стать еще чудеснее эта минута еще не может, но спокойные мелодии уличных музыкантов добавляют еще чуть-чуть волшебства. Все привлекало внимание Тэхена, заставляя прикрывать глаза при увиливании восхитительных красот, чтобы оставаться в здравом рассудке. Следующими достопримечательностями, заслуженно занявшие место в памяти француза, стали Палаццо Питти, находившийся в самом сердце Олтрарно и Сад Боболи, который раскинулся позади бывшей штаб-квартиры семьи Медичи, которая как известно были страстными коллекционерами. Осознав, что обладание ценными вещами укрепляет их статус они собирали все, что имело художественную ценность, поэтому за многолетнюю историю родовые коллекции именитой семьи изрядно пополнились. Про Палатинскую галерею можно написать целую книгу: пышность внутреннего убранства дворца производит неизгладимое впечатление. Все помещения оформлены позолотой, лепниной и яркими фресками. Чонгуку, как любителю роскоши, пришлись по душе коридоры и залы, наполненные скульптурой, тонким фарфором, старинной мебелью, коврами и гобеленами. Тэхен любовался богатейшей коллекцией живописи, включавшую в себя картины Рафаэля, Тинторетто, Караваджо, Тициана, Рубенса и других европейский мастеров. В тот день во Флоренции стояла тихая безветренная погода, по улицам прогуливались парочки, туристы, семьи с детьми, и Чонгук с Тэхеном смогли легко затеряться среди них. Они шли очень близко друг к другу, ведь невозможно насытиться касаниями, их руки постоянно сталкивались, пальцы сердечно переплетались в искусный танец, понятный только им двоим. Получив истинное удовольствие от дворца Питти, необходимо было обратить свой взор на живописный склон, где и раскинулись Сады Боболи. Француза искушали вечнозеленые пирамидальные кипарисы — амбивалентный символ — дерево жизни и смерти. Но здесь — символ бесконечной жизни. Можно было выбрать понравившийся смысл, откликающийся в душе или вкусить свой. Тэхена манили многочисленные статуи, гроты и фонтаны, и гуляя по миртовым лабиринтам парка они полностью потеряли счет времени, пока Чонгук рассказывал об истории резиденции великих князей Флоренции, о частной коллекции герцогской семьи Медичи, о «Видение Иезекииля» — о полотне, наполненным насыщенной, мистической символикой библейских сюжетов, столь таинственных, что Талмуд воспретил их публичному толкованию. Они побывали во многих местах, наслаждаясь каждым сполна, обещая вернуться. Галерея Академии — оставила яркий отпечаток на сердце француза, что испытал культурный шок. Тэхену даже захотелось приобрести альбом с плотными листами и тонкий карандаш, с целью создания зарисовок скульптур, так изящно смотревших вдаль — в прошлое и будущее. Флоренция даровала новые пути, раскрывала его крылья, давая возможность для безопасного полета. Совместные прогулки каждый раз были безумно насыщенными и разными, каждый раз подвергавшие Тэхена тихому восторгу, от которого сводило внизу живота от счастья. Маршруты часто шли «змейкой», например, старт — у церкви Медичи Риккарди, рядом новая Сакристия, церковь Санта Мария Новелла, потом — Пьяцца дель Дуомо с колокольней Джотто, и так далее. В начале Тэхен считал, что будет уставать так же сильно, как и от тренировок, а мозг будет пылать от потока новой информации, но волнения были напрасными. Чонгук каждый раз грамотно подходил к их времяпровождению, составляя некий план на день, чтобы Тэхену было комфортно, но все же, в основном — спонтанность была их главной спутницей. Сейчас медленным шагом они добрели от моста Понте Веккьо, на котором уже бывали в их прошлую поездку и до площади Синьории, прямо до внутреннего дворика галереи Уффици и Тэхен почти с сожалением сомкнул губы, замечая внушительную очередь, понимая, что на это они убьют весь день, но Чонгук — как самый заботливый мужчина в мире — сообщил, что приобрел билеты заранее, зная, что в ином случае им сулит скучное времяпровождение среди туристов в очереди. А этого он не хотел. Осторожно осматривая француза, подмечая его природную красоту, господин Чон в сотый раз пришел к выводу, что Тэхен прекраснее, чем весь этот зал, наполненный именитыми картинами, что он сам сошел с полотна Боттичелли. От него пахло весной: роза, лаванда и полиантес смешались с запахами мускуса и амбры. Под ними прятался пряный аромат самого Чонгука, который на чужом теле раскрывался еще гуще, выпуская новые буйства красок. Прекрасные скульптуры мира: Антиной, Давид руки Микеланджело, Люцифер Льежский и другие работы великих творцов казались живыми, словно сейчас сойдут со своих полированных постаментов и дотронуться до каждого. — Вот и она, — тихо произнес Тэхен, боясь нарушить момент таинства. Посетители заполонили галерею, особенно зал с Боттичелли, содержащий две самые прославленные картины великого художника Ренессанса. Тэхен скользнул мимо энергичных студентов, как завороженный, туда, где «Рождение Венеры» сияла на темном золоте стен. Он опустился на мягкую скамью вельвета, ощущая странный трепет внизу живота. — Так странно видеть оригинал, по которому скользила легкая рука Боттичелли, а не репродукцию без души. Богиня любви и красоты, прибывшая на сушу, на остров Кипр, рожденная морскими брызгами и принесенная туда ветрами, Зефиром, чье тело было переплетено с телом нимфы Хлорис, уносивший ее к свежей и пробуждающейся Земле. Богиня стоит на большой раковине морского гребешка, чистой и совершенной, как жемчужина. Присев рядом, Чонгук положил ладонь на предплечье Тэхена и, оторвав его от созерцания, обратил внимание на себя, но он тут же был прерван: — Я недавно прочитал, что весьма вероятно, что работа заказана членом семьи Медичи, возможно, что это свадебный подарок. Эта гипотеза подтверждается апельсиновыми деревьями на картине, которые считаются эмблемой династии Медичи, из-за созвучия фамилии и названия апельсинового дерева, которое в то время было «mala medica», — внезапно он почувствовал, как ладонь господина Чона передвинулась по руке вверх и в конце концов легла у основании шеи, чуть прижав сонную артерию. Пальцы мягко скользили по шее и ключице, мягко проникая под ворот расстегнутой на несколько пуговиц рубашки. В этом жесте не было никакого сексуального подтекста, Тэхен это чувствовал и видел в любовных глазах. — Должно быть, «Рождение Венеры» считается аномалией для того времени. Языческая скульптура была в моде, но картины часто не были такими уж рискованными, — поддержал его Чонгук, зная, как это важно для Тэхена. — Именно. В то время уверенная в себе, полностью обнаженная женщина, которую не наказывали, не шпионили и не терроризировали со стороны основополагающей религиозной морали, не считалось нормой, — Тэхен кусал губы, намереваясь завести разговор о том, что так его тяготило внутри, начиная издалека: — Госпожа Фреэль любит тебя сильнее, чем итальянских творцов, ты знал? Ты точно знал, — с улыбкой сказал он, ведь это не было ложью. Тэхен знал, что женщине симпатизирует господин Чон, как и остальным людям, имевшим хоть каплю вкуса. Открыто говоря, Тэхен не знал, что говорить, как аккуратно подойти к разговору, быть может, стоило все выпалить как на духу, не пытаясь подобрать «правильные» слова. «Parla come magni» — одно из любимых выражений Тэхена на римском диалекте, о котором ему поведал мужчина. Дословно оно означает «говори, как ешь», а в его, французском переводе — «будь проще». Это эдакое напоминание — когда слишком усердно пытаешься что-то объяснить, не можешь подобрать нужные слова, лучше всегда говорить простым и незатейливым языком — таким же простым, как римская еда. Еще учитывая тот факт, что Чонгук всегда отличался экстравагантными взглядами, обширными интересами, а самое главное — он понимал Тэхена, читал его, как открытую книгу — не было малейших сомнений, что он позволит французу использовать скомканные мысли в своем монологе. Тэхен осмотрелся по сторонам, цепляясь взглядом за разношерстную толпу и убедившись, что они никому не мешают, продолжил: — Она говорила про потенциал. Что благодаря этой любви мы видим потенциал в своих любимых… — Тэхен терялся в своих мыслях, словно бездомный котенок, не знающий, как отыскать дорогу домой. — Госпожа Фреэль мудрая женщина, взявшая с меня одно маленькое обещание с самого начала, как почувствовала нашу связь. Она любит тебя гораздо больше, чем меня, и уж тем более больше итальянских творцов, — ответил Чонгук, перекладывая ладонь на щеку француза. Догадываясь, что в последний визит Тэхена к госпоже Фреэль, они говорили о нем, мужчина ни о чем не спрашивал, предпочитая не влезать в спутанные мысли Тэхена. Иногда нужно дать человеку время, не лезть в его душу, пытаясь откопать правду. — Обещание… Какое? — прошептали за него голубые глаза. — Сделать тебя счастливым. У Чонгука чуть шершавые ладони, которые Тэхен сейчас так ясно чувствовал. Сильные и надежные. Тэхену хотелось безопасности, которую обещали эти руки, которую он уже ощущает. Он улыбается, передавая эту улыбку госпоже Фреэль, что, конечно же, не упустила такую возможность — взять обещание с мужчины, чтобы потом было с кого спросить. Но господин Чон исполнил обещание, превратив иллюзорное счастье в настоящее. — Госпожа Фреэль сказала, что ты поймешь меня… — начал француз, крепко держа ладонь Чонгука, чувствуя, как собственная кожа мокнет, обдавая другую жаром. — Все люди нуждаются в наследии, так? — неуверенно спросил он. — Людям ведь это свойственно. — Именно так, душа моя. Людям действительно свойственно желание оставить после себя след: чаще всего это рождение ребенка, но иногда мы можем хотеть чего-то более метафизического. — Самыми неистовыми желаниями всех живых существ являются похоть и голод: первое — извечный призыв к продолжению рода, — взахлеб ответил Тэхен, вспоминая слова Джозефа Аддисона. — Тогда я странный, раз мной движет любовь, а не похоть? — по-доброму спросил Чонгук. Тэхен отрицательно покачал головой, вставая с мягкого сиденья, вынуждая мужчину повторить тоже самое, понимая, что прямо сейчас он хочет признаться «в этом» самому себе, Чонгуку — напротив обнаженной богини, среди золотых сводов, замысловатых плиточных полов, обрамленных в золоте картин на бордовых стенах — он был как никогда готов. — Я долгое время думал о нас, о твоем желании иметь стабильность и семью. Да, мы семья. Но я знаю, я вижу, как ты реагируешь даже на мимо проходящих детей, как хочешь этого… — он не дышит, когда говорит. — Тэхен… мне всегда будет достаточно тебя одного, — и это была не ложь. — Я знаю, но все же… хочу создать с тобой семью, в которой будет место для ребенка, — тихий вздох. — Для нашего ребенка, Чонгук. У Чонгука спирает дыхание и он громко глотает, глядя на Тэхена, что счастливо улыбается. И у него разрывается душа от такой откровенности и готовности. Чонгук чувствовал, как сердце разрастается в груди. — Ты сейчас не шутишь, драгоценность моя? Тэхен отрицательно качает головой, пытаясь унять дрожь во всем теле. — Не прямо сейчас, но, возможно, в будущем, я буду готов, — говорит он, заставляя Чонгука расширить глаза. Такая простая декларация — и все же она означает будущее. Это означает вечность и шанс Чонгука исправить все неправильное в своей жизни. Не обращая внимание на людей вокруг, Тэхен придвинулся ближе к совершенно потерявшемуся Чонгуку и поцеловал — в губы — трепетно, рассказывая мелкими поцелуями о том, что согласен подарить ему ребенка, мальчика или девочку, понимая, что уверен в этом, как никогда в жизни. Между ними тишина, нежные касания кожа к коже, влажные от радости глаза, а Тэхену немного тягостно смотреть на Чонгука, что глядит с такой необъятной благодарностью — за выбор Тэхена, за его понимание и желание. Тэхен впитывает чужие чувства, забирает всю ту боль, терзающую годами, а мысль, что даже если бы он был категорически против ребенка, Чонгук все равно остался бы рядом до конца — доводит до дрожи, до болезненного спазма в сердце. Насколько же велика любовь Чонгука, если он всегда готов отказаться от всего лишь бы Тэхен был счастлив. Отказаться от своего самого заветного желания, о котором он поведал Тэхену, совсем не ожидая ответных действий. — Наша история только начинается, душа моя, — говорит Чонгук. — И ей не будет конца, обещаю. Тэхен сумел удержать бушевавшую внутри него бурю в узде, даже дрожь совсем утихла, а вот у господина Чона, когда он трепетно смотрел, заметно тряслись руки. Голубые глаза мельком сверкнули по теперь знаковой для него картине, запоминая каждый мазок, и Тэхен направился к началу следующего зала. Он оборачивается и видит, как мужчина разглядывает картину, смаргивает влагу на глазах, думает о чем-то очень важном и шагает в его сторону. Взгляд полный решительности, осознания, будто все детали сложились воедино, кроме одной, той, о которой Тэхен еще не знает, о которой думает Чонгук. Тэхену страшно, невероятно, но ради их семьи он готов пойти на бесконечно многое. Когда-нибудь его перестанет затапливать жаром с головы до ног — но он знал и то, что так будет всегда. Тэхен раскрыл руку, вобрав в себя больше воздуха, и шагнул вперед, к Чонгуку, а тот с готовностью принял его в своих объятия, чуть склонив голову, чтобы Тэхен мог обхватить его лицо ладонями и прошептать: — Tu es mon infini. Господин Чон ласково улыбнулся. Бесконечность. И карие глаза смешались с голубым океаном. Известно, что во Флоренции от обилия шедевров живописи, скульптур и архитектуры у некоторых особо чувствительных туристов возникает ощущение «переизбытка красоты», которое получило у специалистов название «синдром Стендаля». Тэхен с Чонгуком уже посетили галерею Уффици, галерею Академии, все церкви и дворцы, перечисленные в кратком путеводителе, побывали на площади Синьории, видели собор Санта-Мария-дель-Фьоре, украшенный знаменитым куполом Брунеллески и выполнили стандартную программу, поэтому пришло время обратить свой взор на не столь знаменитые, но не менее интересные объекты, о существовании которых многие путешественники даже не догадываются. Чтобы узреть, как выглядели улицы Флоренции тысячу лет назад, господин Чон предложил посетить район аутентичных средневековых улочек «Кьясси», который располагается между площадью Карло Гольдони, улицами Делла Винья Нуова, Дель Терме и набережной Арно. Туристы здесь появляются редко, что являлось огромным упущением для них самих, но Тэхен был несказанно рад такому приятному бонусу. Прогуливаясь по улицам, кишащими сплошными достопримечательностями, Тэхен воображал себя средневековым флорентийцем, обсуждающий с господином Чоном совместное будущее, скромно намечая планы. Чонгук горел этим, в юности он объездил внушительную часть Европы и будет несказанно рад — заново узнавать города, в которых бывал раньше, вместе с Тэхеном, а так же открывать новые красоты мира. — В Палермо? — уточняет Тэхен, смущенно потирая запястье, оставляя белые следы от ногтей. — Палермо — сердце Сицилии, — в ответ получает хитрый прищур глазами, требовавший больше информации. — Палатинская капелла. Шедевр средневековой архитектуры. Тебе придется по душе, — уверенный тон, Чонгук в этом не сомневается. Резные потолки, инкрустации, византийские мозаики, потолок со сложным мукарном и мраморные колонны — все это напоминает расписную лакированную шкатулку, от одного прикосновения к которой на душе Тэхена станет тепло и радостно. — Театр Массимо? Крупнейший в Италии и один из самых больших в Европе, славящийся при этом своей превосходной акустикой. — Ну уж нет. Только не опера, — почти взвыл Тэхен, понимая, что перед таким грандиозным действом они обязательно нагрянут к именитому портному, и он уже представляет, как будет стоять на платформе, среди резных зеркал в пол, томясь в теплом свете, ожидая пока легкая рука «властелина тканей» снимет все необходимые мерки — все это под пристальный взор Чонгука. Тэхен убежден, что не создан для смокинга, но однажды Чонгук развеет и этот миф. Каждое слово, струящееся изо рта Чонгука, звучало уверенно, не давая намек на малейшее сомнение. Множество вариантов маршрутов, перечисление интереснейших мест, которые можно посетить и преимущества поездки — все это давал мужчина, словно он все продумал теплыми ночами, пока француз жадно прижимался ближе. Впрочем, ничего удивительного — в этом весь господин Чон. — Я хотел бы однажды показать тебе всю Италию. Но начать стоит именно с Палермо, — должно быть, именно этот город выделялся своей эксцентричностью, неоднозначностью, смешением архитектурных стилей и концепций. — Можно провести не меньше месяца, изучая только окрестности Палермо, быстро познать этот город не удастся. Там нужно пожить, подышать его воздухом, впитать душой удивительный культурологический «микс». У Тэхена перехватывает дыхание. Что-то неуловимое застревает в горле, не давая словам выйти наружу, когда он понимает, сколько еще совместных воспоминаний им предстоит постичь. Разделить. Это часто казалось чудом — просыпаться вместе в постели, под одним тяжелым одеялом, что объединяло нагие тела. Вселенная сговорилась, чтобы подстроить все возможности и пересечь жизненные пути друг с другом. Тэхен ясно ощущал, как сердце разрастается к груди, а легкие покалывание от чужих пальцев на его лице — заставляли дышать. Каждый раз, когда господин Чон признавался в том, как желает построить с Тэхеном крепкое будущее, ведь у них уже был не менее прочный фундамент, и смотрел этим ласкающим взглядом, Тэхен всем своим нутром чувствовал, как в груди разливалось щекочущее тепло, а сердцевидные губы сами собой растягивались в улыбку. Кажется, он столько не улыбался за всю жизнь. Раньше это казалось чем-то странным, но не сейчас, когда ладонь мужчины покоилась у него на пояснице, когда Чонгук рассказывал о сокровищах Италии, когда Тэхен ничего не мог поделать со своей реакцией на нескрываемую нежность и заботу Чонгука. И в эту минуту — полного восторга, Чонгук мягко гладил Тэхена по плечу, наблюдая, насколько тот отзывается на каждое его прикосновение, как ярко реагирует на любые проявление близости. Он говорил о том, что Палермо обязательно очарует Тэхена спокойствием и необыкновенной загадочностью, а потом, некоторое время спустя, оставят позади и сердце Сицилии, чтобы отправиться дальше — он, Чонгук, покажет Тэхену весь мир. Это значило гораздо больше, чем можно было выразить словами. Ресторан «Il Palagio» на первом этаже Палаццо делла Герардеска, входящий в комплекс знаменитого отеля во Флоренции отличался потрясающим интерьером в духе классической Италии, а также захватывающими дух видами садов и фонтанами со своей открытой террасы. В оформлении интерьера использовались скульптурная лепнина, редкие породы дерева, дорогой текстиль ручной работы, а также большое количество живых цветов и разнообразие картин — оригиналов и репродукций работ известных художников. Столик в глубине заведения пришелся Тэхену по душе, как и приветливая женщина, что тут же подошла, как стоило им сесть. Доверять вкусовым предпочтениям Чона было необычайно просто и интересно, поэтому Тэхен наслаждался низким и мягким баритоном мужчины, совершавшим заказ на итальянском. — Смею предположить, что мы здесь не из-за сводчатых потолков, элегантного дизайна и великолепного вида из окон, — сказал Тэхен, пытливо улыбаясь. — Каково главное достоинство этого ресторана? — Тем временем официантка вернулась с бутылкой красного вина, виртуозно откупорила его и прочла краткую лекцию о свойствах и оттенках вкуса, прежде чем поместить вино на подставку со льдом. Возможно, что в этот момент Тэхену хотелось немедленно спустится в винотеку, устроиться на стуле с сиреневой обивкой и погрузиться в рассказы импозантного сомелье. — Вдруг эстетика — это самое главное? — ответил тот. — Эстетика важна, безусловно, — согласился француз. — Думаю, что суть в наслаждении, — наблюдательно отметил Тэхен. Господин Чон едва заметно кивнул в ответ. — Когда-нибудь прежде пробовал кростини? — Полагаю, что нет. — Кростино в переводе с итальянского означает «маленький тост». Говоря образно, эта закуска — родная сестра брускетты, ставшая аристократкой. И то, и другое — тосты с чесноком, сбрызнутые оливковым маслом. Однако для кростини используют тонкий длинный багет круглого сечения, который нарезают более тонкими ломтями и подсушивают в духовке или на гриле. Это уже не традиционная фермерская закуска из толстых кусков хлеба грубого помола, а утонченный аппетайзер на один-два укуса, — Чонгук вещал с тем замысловато-напыщенным тоном, который пользовался большой популярностью среди современных аристократов. — Сегодня в итальянских барах закуску щедро сдабривают солью, чтобы усилить жажду. Очень продуманный ход. Тэхен аккуратно осматривался вокруг, подмечая понравившиеся мелочи, пока Чонгук просто смотрел на его лицо — на точеный профиль с очаровательно вздернутым носом, на нежные персиковые губы и волны, дерзко спадающие на глаза — и любовался им. Обходительная официантка вернулась с двумя пузатыми бокалами и наполнила их вином. Тэхен заинтересованно наблюдал, как господин Чон приближает кромку бокала к носу, сконцентрировавшись на собственных чувствах, втягивает комплексный аромат, в котором раскрываются самые разнообразные оттенки: черная смородина, слива, пряности, сандал, мята, шоколад, табак. И только потом подносит вино к губам. Тэхен мечтал с таким же благоговением смаковать вино, поэтому попытался отзеркалить движения мужчины, убедившись в изумительном выборе Чонгука. Напиток был сбалансированный с мощной танинной структурой, округлой и бархатистой с насыщенно темно-пурпурным цветом. — Утонченный вкус. — Изготовление вина — это искусство, — ответил Чонгук с ухмылкой. Тэхен дотронулся пальцами до собственных прядей волос, распыляя сладкий аромат, чтобы он встретился с Чонгуком. Смотреть на Тэхена — больно. Он сияет, ярче солнца, его красота режет глаза. Еще труднее отвести взгляд, кажется, ты скоро ослепнешь. — Религия, которая требует боли, желания и жертвы, — сравнил Тэхен. — Это вино прекрасно, но чтобы оно родилось, виноград должен был умереть. — В каждой трансформации, даже в самой желанной, есть своя грусть. Вскоре перед ними появились два блюда — одно с тонко нарезанными полупрозрачными пластинами, украшенное миниатюрными листьями свеклы, корна и рукколы, а содержимое другого он был не в силах распознать. — Карпаччо из артишоков с лангустинами, — пояснила вежливо официантка. — А также молодая икра кефали Боттарга. Тэхен учтиво поблагодарил официантку, хвастаясь мужчине французским акцентом в мягком итальянском. — Выглядит интересно, соглашусь, — произнес Тэхен, вглядываясь в неизвестное ему блюдо. — Сицилийская икра. В августе и сентябре южане берут икру у серой кефали, солят ее, а затем оставляют для просушки на шесть месяцев. В результате получается сплошной пласт икры янтарного цвета. При нарезке он превращается в пасту с нежным и пикантным вкусом, — внес ясность Чонгук. — Раньше это была еда бедняков, которые таким образом сохраняли морепродукты до зимы. Теперь боттарга считается одним из самых роскошных продуктов питания, — затем он легко прикоснулся к бутылочке в виде спрея, которую любезно принесла официантка по его просьбе. — При употреблении сицилийский деликатес лучше всего сбрызнуть лимонным соком и оливковым маслом, — проделав весь «ритуал» и отрезав кусочек, Чонгук аккуратно вобрал его в рот, смакуя на кончике языка. Тэхен последовал его примеру. — Кажется, что скоро меня приворожит итальянская кухня, забрав у французской, — задумчиво произнес Тэхен, переключая свое внимание на карпаччо, демонстрируя, как он ловко справляется с употреблением блюда. — Французы и итальянцы имеют одинаковое отношение к еде. Обе культуры предпочитают качественные свежие продукты, столовый этикет. Обе кухни представляют собой компиляцию региональных кухонь, — вещает Чонгук, с трепетом поглощая изыски. — Кроме того, я ценю французские сыры, а также французские кондитерские изделия, но, прежде всего, я благодарен французам за то, что они создали и строго кодифицировали все основные кулинарные процессы и методы, что позволяет передать кулинарные ноу-хау как в пространстве, так и во времени. — Да вы просто гуру, господин Чон, — дразнился Тэхен. Они чокнулись бокалами, создавая звучный треск и смотрели друг другу в глаза, разделяя удовольствие и красное вино. Тэхен отказался от дополнительных блюд, несмотря на настойчивость господина Чона, предлагая оставить интригу до их следующей трапезы, но он все равно поддался соблазну, не отказавшись от десертов, что так заманчиво описывал Чонгук. Им принесли десерты, и Чонгук познакомил Тэхена с каждым. Груши в сиропе с шоколадным кремом и взбитыми сливками, картеллате, мостарда с маскарпоне, а также кальчуни. Тэхен наслаждался процессом поедания этих обманчиво простых и искусно украшенных сладостей, не думая о том, что может немного поправиться, хотя с их постоянно пешими прогулками — это казалось почти невозможным. — Где бы ты хотел побывать, bello? — Чонгук отпил вина и терпкая сладость омыла горло тонкими нотками изысков. Тэхен тихо вздохнул и ужасно покраснел, понимая, как чувствовал себя господин Чон все это время, когда он так бесстыдно разбрасывался излюбленными словами на французском. Раньше у Тэхена не было возможности задуматься о путешествиях, он не мечтал об этой свободе в передвижении. Все его мысли всегда занимал балет, так изящно поглощая все на своем пути, не зря классические пачки сделаны из жесткого, градуированного тюля. В качестве декора выступает бисер, кристаллы, блестки — всего лишь оболочка «легкости». Нередко танцовщицам даже запрещают класть руки на свои пачки, чтобы ненароком не испачкать хрупкий наряд, который в действительности был тяжелым грузом. И пусть, Тэхен облачался совсем в другую одежду — не ощущая тяжести девушек, но это было хорошим сравнением, чтобы показать реальность искусства. Несмотря на все, Тэхен по-прежнему влюблен в сложное искусство тел, но он настоящий имел законное право впервые задуматься о том, чего он хочет по-настоящему. — Во мне невероятно сильно отзывается Флоренция. Я чувствую, что этот город принимает меня, — откровенно говорит Тэхен, оставляя едва заметный отпечаток губ на стекле бокала. Прошло чуть больше месяца с момента, как они осели в живописном городе на реке Арно и честно говоря, Тэхен часто задумывался над тем, чтобы назвать это место — родным сердцу. — Флоренция кажется мне домом, всецело принимающим нас, как и весь необъятный Париж, — Тэхен мягко улыбнулся, отправляя кусочек десерта на язык. — Наш дом там, — произнес Чонгук, — куда мы поедем и где будем вместе. Тэхен был во Флоренции очень к месту, сочетающийся с ярким солнцем, синим небом, с палитрой красок, отраженной в цветах парков и садов. Где-то внутри разгорается пожар, когда Чонгук сжимает его ладонь, медленно подносит к винным губам, чтобы задумчиво поцеловать — вложить в поцелуй все перспективы. Весь потенциал. — Я люблю тебя, — шепотом отозвался Тэхен, прерывая симфонию мужчины. Глубокий вдох и медленный выдох. Его слова целебным бальзамом ложатся на сердце господина Чона. Солнце светило в открытые нараспашку окна, окрашивая золотом волосы Тэхена, в которых услужливо сверкали звезды. И, судя по экстатическому выражению лица господина Чона, свет сиял на Тэхене именно так, как любил мужчина, заставляя его глаза светится ярче, бороться с этим моментом метафорического экстаза, скрытого в безмолвном, глубоком моменте, в котором разрасталось самое высокое чувство, обращенное в долгую судорогу, и восторг венчается с оцепенением. Проникающий внутрь как атом, напоминающий что-то вроде якоря, и личной бездны; притяжение такой силы, словно французские ладони пятый элемент — магнит. Чонгука манит возможность выражать свое обожание и любовь восхитительными словами, одаривать тысячами метафор, прельщать ласковыми словами, восхвалять каждую частичку Тэхена и никто не в силах лишить обоих этой сладкой нежности. Тэхен так же желает быть упоенным, внимающим ему голосом мужчины. Вспоминается, когда он впервые упал, как дрожали его руки, когда к еще кровоточащим ранам добавлялись свежие. Тэхен знал свои плохие дни наизусть, потому что они настолько пустые, что — хочешь не хочешь — ты запомнишь. Борьба со всем миром, собранным внутри, сознательное одиночество, душные ночи со спутанными мыслями, когда глаза только мокли, а не засыпали. Тэхен был не в порядке слишком долго, он заслужил быть разбуженным от плохого сна. Он плакал слишком много, и Чонгук готов собирать соленые слезы и дальше, но теперь только от переполнявшего душу француза счастья. Теперь только с обхватами рук на своей шее, теплее тысяч солнц Каира. И если вдруг Чонгук — жара, то Тэхен плавится под ним как — Антарктида. Тэхен вроде птицы летящей над разливом, а господин Чон его крыло, всегда защищающее. Желтый свет безустанно слепил глаза, начиная раздражать Чонгука, что не мог оторвать взгляда от чарующего Тэхена, наблюдавшего за городом с таинственного палаццо. В эту минуту чистого откровения, он понимал, что Фромм был не прав, когда писал, что любовь — побег от одиночества, бесконечное стремление человека заменить пустоту в сердце. Чонгук видит гораздо больше. Раньше мысль о «мифической» любви вызывала трепет, разлом, боль, такую яркую боль, что только она была способна очистить взор господина Чона и сделать его ясным — эта ипостась помогла построить совершенную карьеру, сопутствуя с идеально выстроенной тактикой ведения бизнеса, распространяющегося по всему миру, а так же в создании кристально-чистой репутации, помогающей «плавать как рыба в воде» в сливках общества и его успешном росте. Тэхен — это все и сразу, собрание оторванности, древней тоски по шуму ветров и стуку дождей по листьям над головой, он циркулирует в крови Чонгука, сливаясь с эритроцитами, в его голосе с хрипотцой с утра, в любимых ароматах и цветах, между строк любимых стихов и книг, в словах, которые для господина Чона звучат как музыка. Музыка — это искусство интонируемого смысла. Извлекая из музыкальных инструментов комбинации звуков разной высоты и длительности, человек способен говорить еще одним, отличным от вербального, способом — выражать свои мысли и чувства. Чонгук с удовольствием бы попробовал себя в роли музыканта, пробующего инструмент: перебирать струны лютни, арфы, гитары, клавиши клавесина, пианино, рояля. Бабочки в животе беспорядочно затрепыхались, когда Тэхен со всем очарованием повернулся к нему лицом, показывая полную улыбку радости. Чонгук чувствовал, как внутри брызгами шампанского пузырится нежность, которая во вкусе ощущается, как сладкий сливочный крем с поджаренным миндалем — удивительный купаж. Медленно ступая вперед, выверенными и тихими шагами господин Чон оказался совсем близко, возвышаясь над волшебным французом, который позволил мужчине аккуратно приподнять его подбородок, даже сам охотно поддался, чувствуя легкое головокружение, уже витающее в воздухе. — Смотрю на тебя, как на солнце, и не отличаю вас между собой, — прошептал Чонгук в приоткрытые губы, передавая целую гамму чувств. В каждой ноте заключена эмоция, пережитая сердцем. Чувственно и выразительно. — Я подобен Аматэрасу? — он едва заметно выгибает спину, чувствуя легкий дискомфорт от позы, в которой восседает уже слишком долго. Чонгук выпустил теплый воздух в его рот, акцентируя внимание на движениях Тэхена, ведь он-то знал, что этот изящный позвоночник умел изгибаться, как индейский лук, когда его позвонки так мягко, так чарующе проступают под натянутой кожей, а когда он резко напружинивается от стройной шеи вниз и вдоль него возникают и углубляются узкие ямочки, в них играют легкие тени, и свет омывает спину. — Достаточно было одного шепота испускающей лучи богини, и весь свет превращался в слух, и голос ее воспринимался в глубине кристаллов и на дне зеркально-прозрачного озера, — уязвимая и тонкая часть души мужчины почувствовала, что Тэхена необходимо изображать в музыке, как взмах крыльев ангела, точнее, архангела Рафаила — властителя мысли человека, способного исцелять. Тэхену невероятно, до опьяняющей страсти хочется жить, всегда порываться вперед, к высшему, к совершенству, поэтому длинные пальцы цепляют в смирительной хватке шею, а губы припадают к другим, чувствуя ошеломляющий трепет. — Великий замысел необъясним — это вне понимания и необлекаемо в слова… — слова пробивались сквозь толщу льда, пытаясь достигнуть Чонгука. — Но я чувствую, что мой великий замысел — любить тебя, — через алую пелену он тянет руку, касанием превращая господина Чона в вечную дорогу, по которой движется все живое, но ее никто не создал, ибо она сама — живая. Она все и ничто. От нее все возникает, ей подчиняется и к ней в конечном счете возвращается. Это квадрат без углов, звук, не слышный уху, образ без формы. Тэхен был непередаваемо красив с этой легкой, жестокой улыбкой, а Чонгук понимал, что он был подобно смерчу, бесстыдно вторгающемуся на чужую территорию, сметая все привычные мотивации, и вот он старается ради улыбки ангела. Причем улыбка эта наслаждает его несоизмеримо больше любых чеков. — Ты чувствуешь так же, как чувствую я? — он был подобен чудному видению. Тэхен еще яснее обращает к нему лицо, перехватывает плененный взгляд, не в силах отделаться от ощущения, что очутился во внезапно ставшем явью сне: все, о чем он когда-либо мечтал, предстает воочию, и оттого возникает чувство нереальности происходящего, которое ускользает, как вредный призрак. Чонгук смотрел в ответ так пристально, не скрывая эмоций в янтарных глазах, что теплеют с каждой секундой все больше, и вздохнув, он чуть сжал ладонь Тэхена и кивнул: — Всегда. После еще нескольких коротких поцелуев, сопровождающих мягким языком мужчины, скользнувшим меж раскрытых уст Тэхена, они смогли оторваться друг от друга, чтобы завершить утреннюю рутину. Тэхен уже был готов, облачившись в струящуюся блузу с пышным рукавом, а бутылочный цвет украшал глаза с отблесками солнца, а воротник-стойка не скрывал маленькую подвеску из белого золота с ониксом и перламутром из коллекции «Ренессанс» — совсем непросто, закручено, с подобающим ему статусу, но необычайно прекрасно и очаровательно, словно Тэхен маленькая воздушная вуаль, скрывающая страсти запретного сада. Упершись на стену в просторной гардеробной, подсвеченной грамотным количеством света, распределяющегося по всей комнате, Тэхен с благоговением наблюдал за мужчиной, что стоя перед высоким, в человеческий рост, зеркалом, придирчиво рассматривал свое отражение, то и дело поправляя воротник или манжеты на темно-синей рубашке. Сегодняшняя погода позволяла почувствовать материалы любимых одежд, а француз было по-странному рад этому факту, соскучившись по такому Чонгуку, подмечая, что вплоть до кроя лацканов на пиджаках его костюмов, чьи уголки почти всегда устремлены вверх, как воинственные пики, подчеркивающие внутренние качества своего носителя — господин Чон был совершенен. Томительно ожидание холодной погоды, грозившейся наступить в ноябре, сводило Тэхена с ума от представления мужчины в идеально скроенных костюмах, мягких шерстяных пальто. Как, будучи эстетом, Чонгук будет носить жилеты и шейные платки, кашемировые шарфы и платочки в нагрудном кармане, как его щеки будут переливаться в розовом блеске румянца от колкого ветра, а брюки, что еще вчера «подкалывал» потомственный портной, обещают согревать своей дорогостоящей тканью. Сложная натура, в которой глубина и значительность духовной красоты гармонически сочетаются с физической, — таков идеал Чонгука. Склонив голову к плечу, Чонгук взглянул на француза через призму зеркала, подхватывая голубые глаза в изумительном танце, рассеянно размышляя о том, стоит ли надевать галстук. Конечно же, стоило, ведь сегодня он должен выглядеть на все сто баллов, как мужчина достойный Тэхена, ведь событие, ожидавшее их сегодня в сумраке — должно было ввести свои коррективы — тут господин Чон позволил себе короткую хищную ухмылку, ведь его ангел ни о чем не подозревал, аккуратными движениями спуская на лоб прядь волос, создавая себе слегка небрежный, но при этом — точеный вид. Тэхен не подозревал о том, что Чонгук собрал их вещи, пока тот нежился в кровати. Что добрая часть вещей уже была в багажнике автомобиля. Тот факт, что половина вещей Тэхена, лежавшие в отдельном шкафу, в который он редко заглядывал — сыграл господину Чону на руку, сделав его невероятным мужчиной, который всегда был на шаг впереди. — Что скажешь? — поинтересовался Чонгук, завершая виндзорский узел, наблюдая за лицом Тэхена, что тут же ступает к нему, чуть вальяжной походкой. — Ты еще спрашиваешь? — с долей возмущения ответил он, обволакивая ладонями шею Чонгука, щекоча ноготками кожу. Прильнув еще ближе, давая возможность волосам раскинуться по приятной ткани пиджака, господин Чон, повернув голову, легко коснулся губами его виска, чувствуя знакомый аромат Acqua di Firenze — молодой и соблазнительный, который конденсирует прекрасные запахи: розы, гвоздики, жасмина, вербена, пиона и многих других нот, в умелом сочетании дополняют обонятельную пирамиду. Это естественная свежесть, стремление, радость, поцелуй, приглашение к любви, к истинным чувствам. — Я должен соответствовать твоей красоте, душа моя, — соблазнительный аромат забирается в легкие, опьяняя, а голос Чонгука поднимается на пару градусов выше привычного размеренного тона до какой-то безмятежности. — Тебе не стоит даже прилагать усилий, — с придыханием произносит Тэхен. Его лицо вспыхивает адским огнем, когда он понимает, что дольше положенного рассматривает вихревые узоры галстука, плавая в ощущении тихого восторга, а после, поднимая взгляд выше, к подбородку Чонгука и, видя отблески от мазков бритвы Alemania Mella, нанесенных твердой рукой, целует, пока колени его слабеют, а все слова сказанные ранее тают между их губ. Тэхен удивлялся какими щемяще нежными могут быть руки Чонгука, как сейчас, когда он собирает его пряди на выдохе, отрываясь от глубоко винных губ, наполненных смыслом. Удивлялся их связи, их сходству и тому, какими же разными они были, несмотря на все пересекающиеся пути. Люцифер лишь хотел быть любимым, но ему безжалостно оторвали крылья и выкинули на землю, оставляя клеймо «предателя» на спине, откуда раньше белоснежные крылья брали свое начало, свою силу. Тэхен всегда хотел быть любимым, но вместо этого ощущал пустоту, наверное в этой пустоте утопал Люцифер, когда летел вниз. Господин Чон понимает Тэхена. Он принимает его. Кто из нас не хочет быть понятым и принятым? Нет желания сильнее, чем желание быть понятым. Тем более любимым человеком. Огладив перекатывающими пальцами щеку француза, господин Чон направился к выдвижному ящику комода, где он хранил аксессуары в свернутом виде в специальных отсеках десять на десять. Засмотревшись на коллекцию благородных галстуков, ему думалось какой же больше подойдет его сокровищу, поэтому Чонгук встал в вполоборота, ненавязчиво, но с прищуром, рассматривая Тэхена, останавливаясь на одном из самых прекрасных — галстуке Marinella из английского шелка, сделанного в Палермо — наощупь он чуть плотнее и грубее, чем многие другие галстуки, но в этом и была вся суть. — Я уже определился с выбором одежды, — торопливо произносит Тэхен, руками обводя собственное тело, мол, я готов. — Я знаю, — неторопливым шагом Чонгук приблизился к французу, скромно улыбаясь, словно в этом было что-то смешное. — И? — Тэхен искренне хотел услышать ответ, иногда он был невероятно дотошным, что являлось его украшением, а не недостатком, как посчитали бы многие простаки. — Пойдем, — повседневным тоном обратился мужчина, но все же в этом тоне были нотки других эмоций, что улавливались на уровне скрываемой улыбки, довольных глаз, пытающихся утаить удовольствие, растекающегося даже в движениях, с которыми он взял ладонь Тэхена, не дожидаясь какого-либо ответа. Не сопротивляясь, Тэхен послушно шел рядом, наблюдая за тем, как господин Чон закрывает дверь квартиры, а после пропускает его вперед, спускаясь по ступенькам. Вблизи дома стоял их арендованный автомобиль, к которому они и продвигались, пока Тэхен растерянно приоткрывал рот, видя чересчур довольного мужчины, что с гордым видом нажимал на кнопку ключей, открывая спорткар, приковывая взгляд своим атлетичным обликом. — Кое-кто утром мне рассказывал, что пора сходить на Виале Фанти, на фермерский рынок и купить продуктов для ужина, — напоминает Тэхен, уже догадавшись, что у Чонгука были совершенно другие планы на этот день, ведь они почти никогда не пользовались машиной в черте города — это было бы довольно опрометчиво, учитывая тот факт, что все нужные места, достопримечательности находились в нескольких минутах ходьбы — утрировано, но в колесах Флоренция нуждалась редко. Тэхен встал подле длинного капота, чуть упершись о него, но только он расслабился, сложив руки на уровне груди, как господин Чон призвал встать его прямо. — Кое-кто немного ввел своего любимого в заблуждение, — безмятежно ответил Чонгук. — Это сюрприз, — выдал он свою тайну. — Сюрприз? Каждый день с тобой — сюрприз, — и это не новость, ведь действительно с появлением Чонгука в его жизни, Тэхен забыл, что такое скучные будни. Теперь каждый день был наполнен чем-то донельзя приятным. — Сегодня особенный сюрприз, — внезапно серьезный голос прибавил веса его словам, отскакивающим с его уст, как «щелк». — Позволь мне, — показав голубым глазам то, что он взял с собой в гардеробной, Тэхен быстро сообразил, коротко кивая. Медленно, с неким церковным трепетом, господин Чон поднес ягодное искушение к трепещущим векам француза — сочного вишневого цвета галстук, что приятно холодил тонкую кожу глаз, заставляя едва подрагивать. Почувствовав, что аксессуар теперь отлично держался без помощи чужих рук, Тэхен пылко улыбнулся. Обычно галстуки или любые другие предметы, которыми можно завязать глаза, отлично рифмуются с сексом, а люди довольствуются практикой лишения зрения. — Восхитительно, — прошептал мужчина, понимая, что не прогадал с выбором: цвет вишни прекрасно дополнял образ Тэхена, сочетаясь даже с волосами. — Жаль, что я этого не вижу, — конечно, ему было жаль, но более печальным было то, что он не мог видеть, с каким восторгом на него смотрит Чонгук. — Верь мне на слово, — и Тэхен верит, вглядываясь в кричащую тьму, представляя с золотым отблеском взгляд мужчины. Чонгук аккуратно помогает сесть в машину, пусть он и делает это каждый раз — при любом удобном случае. Возможно, ослепляющий аксессуар добавил элемент недосказанности, обещающий подарить что-то очень грандиозное. Тэхен не задавал наводящих вопросов, пока они ехали, но признавал, что все-таки есть особая сладость в том, чтобы не знать, что именно замышляет твой любимый человек, особенно если он заставляет потомиться какое-то время в ожидании. Он ловит малейшее движение воздуха из открытых окон: гадает и предвкушает. В таком разнеженном состоянии, Тэхен понял, что они приехали, но в их остановке не было ощущения «конечной точки». — Это ведь еще не конец сюрприза? — с улыбкой произнес Тэхен и услышав, что Чонгук вышел, понял, что это и являлось ответом. — Сюрприз состоит не из одного события, любовь моя, — сообщил господин Чон, помогая французу выйти из машины. Тэхен пытался «принюхаться», понять и все попытки были тщетны, к сожалению, он не обладал тонким обонянием и хорошей интуицией, но услышав, как что-то шумит рядом, Тэхен навострился, а еще больше насторожился, когда услышал странный лязг — ключей? — и голос своего мужчины, говорившего что-то на итальянском. Как только до него добрались подозрения, что Чонгук возвращал их арендованный автомобиль, так тут же услышал резкий звук двигателя — легендарная машина удалялась от них. — Мы ведь сегодня не будем ужинать дома? — «дома» — звучало так привычно и тепло. Но Тэхен начинал что-то подозревать. Взяв обеспокоенную ладонь в свои руки, Чонгук подвел Тэхена ближе, так же близко приблизившись к его уху и прошептав: — Ты готов? — черт возьми, конечно он не был готов! — Не знаю? — лихорадочно произнес француз. Они постояли в тишине, окруженной шумом проходящих мимо людей, еще минуту, прежде чем Тэхен кивнул. — Хорошо, — единственное, что произнес мужчина и одним движением ловких пальцев распустил узел на затылке, наблюдая за густыми ресницами, что в волнительном трепете дребезжали, медленно открывая вид на голубые глаза. — Mon Dieu… — единственное, что вырвалось у Тэхена из его полных губ. Они стояли с Чонгуком на дощатом настиле причала, окруженные достаточным количеством вещей. Солнце роняло в русло реки дрожавшие блики — такие, как и сам Тэхен в этот момент. Чонгук весело подхватил сумки и двинулся в сторону яхты, которая в ближайшее время будет принадлежать только им двоим, а пока ему не терпелось поскорее взойти на борт, видя, как за ним следует Тэхен — завороженно, удивленно и необычайно красиво. Тэхен сразу понял, что в свое путешествие они отправятся совсем одни, даже без шкипера, а то есть у Чонгука должна была быть лицензия, позволяющая ему управлять яхтой, планировать маршрут и обеспечивать безопасность. Мысль, что он не считал этот поступок опрометчивым — даже не испугала его. Было ли нормальным доверять настолько сильно? Отдавать в руки другого человека свою жизнь? Тэхен не хотел думать, не хотел знать ответы, не хотел обращать время вспять, поэтому взошел на борт, с по-настоящему предвкушающим взглядом, обращенным к мужчине, что благодарно смотрел за понимание. — Нужно дать ей имя, — восхищенно сказал Тэхен, пока яхта уверенно летела вперед, расправив белоснежные простыни, словно крылья Люцифера до изгнания — такие же мощные. Волны с приятным звуком для ушей разбивались о борт, а Тэхен наслаждался ветром, что путал его волосы и солеными брызгами в лицо, солнцем, выжигающим оголенные части тела. Он словно сейчас укрощает стихию. — Прекрасная идея, — поддержал Чонгук, пока проверял крепежи и снасти, и прочие другие вещи, в которых Тэхен ничего не смыслил, но понимал, что мужчина за свои года успел выделить время и на изучение этого непростого ремесла. — Есть что-то на примете? Тэхен на несколько секунд задумался, улыбаясь своим мыслям. Прищурившись, он смотрел вдаль, опознавая чувства в своей душе. — Bonace, — произнесенное звучало с сердечным замиранием, вглядываясь в лазоревую гладь — она была такой же умиротворенной. У господина Чона на секунду перехватило дыхание, глядя на затаенного ангела, ассоциируя его с кругом, ведь круг олицетворяет целостность и бесконечность, он подразумевает единство. Он больше не видит границу между тем, что внутри, и тем, что снаружи: Тэхен теперь всецело открывается, приглашая войти внутрь, вступить в другой мир и стать частью его символического значения. Тэхен решил заняться осмотром всей яхты, а точнее, тем, что находилось внизу, пока мужчина был занят построением маршрута и другими делами, требовавшие его неизменного контроля. Оказавшись на кухне, он поразился этому уровню — конечно, до сих пор не уровень господина Чона, но очень даже его — даже слишком. Все было исполнено в светлых тонах, напоминавших пшено, Тэхену нравились такие оттенки, они словно успокаивали. Достаточно комфортная кухня, оснащенная необходимым оборудованием: духовка, кухонная плита, раковина и разные принадлежности. Напротив милой кухни расположился диван с оттоманкой вкупе с немаленьким столом, на котором покоились не особо нужные вещи, оставленные в качестве комплимента. Его так же сильно поразила спальная каюта, где располагалась двухспальная кровать, которая внушала хороший сон своим пышным видом. Оглядевшись вокруг, Тэхен бездумно открывал, расположившиеся в спальне шкафы, тумбочки, осматривая полки, убедившись, что здесь действительно можно чувствовать себя очень комфортно. Но главным была не кровать, а уборная, вместившая в себя все, что имеется у среднестатистического человека в ванной — возможно, больше. Досконально, насколько это представлялось возможным, изучив «Bonace», Тэхен поднялся на палубу, обнаруживая Чонгука на самом носу их корабля. Ветер трепал его отросшую челку и темные пряди сверкали, как бриллиантовые нити, а когда-то это станет не просто метафорой, у мужчины в определенный момент появятся пряди седины, но Тэхен, мягко улыбаясь этой мысли, был уверен, что господин Чон не сможет потерять свою яркую красоту из-за серебристого цвета волос, что, скорее всего, только придаст ему дополнительный шарм. Такие мужчины с возрастом становятся только лучше — словно дорогое вино? — оно самое. — И куда же мы мчим, м? — с беззаботной улыбкой произнес Тэхен, подходя ближе, замечая, каким же настоящим сейчас выглядит Чонгук и как же сильно ему шло море. Невероятно. Ожидаемо, господин Чон не ответил, предлагая заняться готовкой, напоминая, что Тэхен еще не обедал. Ретировался мужчина на кухню довольно быстро, зазывая за собой француза, который, конечно же, не упустит момента понаблюдать за Чонгуком, готовившим на относительно простой кухне. Тэхен давался диву, когда Чонгук успел провернуть свою аферу — педантично собрал необходимые им двоим вещи, даже продукты подготовил такие, чтобы блюда были более практичными, а не изысканными — но не менее вкусными. Конечно же, он не забыл про вино, что стало их неизменным спутником, сопровождающим всюду. Спокойная атмосфера, витающая вокруг создавала чувство глубокой любви, когда даже не надо много разговаривать, несколько часов кряду, чтобы чувствовать себя полноценными партнерами в отношениях, но Чонгук частенько делился с французом своими мыслями, рассказывая про разных философов античности, про блюда, в которых хранились тайны мироздания и о прочих вещах, что всегда звучали безумно интересно из уст мужчины. Тэхен предложил самому что-нибудь приготовить, думая, что с чем-нибудь простым он точно справится, но господин Чон лишь улыбнулся, поцеловав его в теплый лоб, приговаривая, что сделает все сам. Впрочем, Тэхен не любил заниматься готовкой, поэтому не был расстроен, отдавая бразды управления в руки Чонгука. И не зря, ведь тафельшпиц, искусно поданный с яблочным пюре, просто таял во рту, что Тэхен съел все, что было предложено, чувствуя, как его тело наполняется силой удовольствия. Тэхен, как никто другой знает, что от некоторых воспоминаний хочется поскорее освободиться, забыть как страшный сон. Оказавшись на палубе, Тэхен задумывался о людях, ранах, которые могут долго кровоточить, будить по ночам в агонии. Научившись чему-то, набравшись опыта, он знал, что тут не стоит паниковать, искать обезболивающее — стоит лишь набраться терпения и ждать, когда время подберет для тебя нужное лекарство — для каждого оно разное. Тэхену время подарило Чонгука, но он не хотел называть его своим лекарством, пусть и спас от утопии, да, так было в начале, но теперь они были опорой и поддержкой друг для друга. Не мешая прокладывать Чонгуку курс, он уселся на доски и смотрел вперед, вдыхая до головокружения приятный воздух, густой от мерно вздрагивающей водной глади, от криков птиц, пронзительных, как последнее откровение Бога. Соленый запах — Тэхен свободен, а губы нещадно жжет. Людей всегда тянуло к морю, несмотря на то, что оно опасно: приливы, течения, волны, ветер. Но Тэхен был необычайно спокоен, не ощущая и малейшей капли страха, он как заколдованный пялился в горизонт, а в тишине был слышен только тихий плеск волн, покачивающих судно. — Мы держим путь в Портоферрай, на остров Эльба, — уже заметно похолодало, и кашемировый плед молочного цвета окутал плечи Тэхена, одаривая теплом с невероятной мягкостью и воздушностью. Тэхен молчаливо принимал заботу, слушая, как Чонгук рассказывает ему о том, что кроме Наполеона Бонапарта, стремившегося как можно скорее убраться с Эльбы, всякий, однажды приехавший туда, чувствует себя замечательно. Мягкий климат, буйная средиземноморская растительность, море, лесистые холмы, чайки, свежий воздух, необъятное небо, свобода… Тэхен внутренне чувствовал, что совсем скоро его захлестнет: радость жизни, ощущение ее полноты и щедрости. — Куда мы отправимся после? — не отводя взгляда от моря, спросил Тэхен. Чонгук тихо вздохнул, взглянув на бескрайнюю ширь — солнце начинало исчезать в пелене вод, и синева моря окрасилась свинцом. Он позволил сладкой фантазии разлиться по его разуму, представляя, что после того, как они пришвартуются к пристани, зайдут в джелаттеррию, Тэхен выберет несколько шариков охлаждающего мороженого и потом будет сидеть в плетеном кресле, подставив ноги и руки вездесущим солнечным лучам, поедая мороженое, жмурясь, как кот, чувствуя себя самым счастливым человеком, у которого поет душа. Чонгук довольно улыбнулся и ответил: — Туда, куда пожелает твоя душа. И удалился прочь, чтобы включить двигатель, передавая вибрацию в корпус их корабля и прихватить с собой два бокала с вином. Тэхен еще больше кутался в приятную ткань, но ему не хотелось торопить момент и идти в кровать. Желание задержать этот миг, этот вечер, переходивший в ночь, магию моря в чернильном свете — отчаянно билось в голове. В море невесомость глубины, где сливаются души, исполняются самые заветные желания, а глаза встречаются и безмолвное эхо разносит неспешные слова — все глубже, и глубже, за пределы того, что есть плоть и кровь. Оно не смолкает ни на миг, заполняет изнутри. Тэхен взглянул на Чонгука, который опустился рядом, разливая по бокалам принесенное красное вино — темно-рубинового цвета с гранатовым блеском, так красиво сочетавшееся с этим удаляющимся солнцем — и мужчина передал ему бокал, изящно держась за тонкую ножку, как и положено. Тишина была такой плотной, что в ней уже можно было выносить вопросы, не имеющие ответа, а раны зарубцовывались гораздо быстрее, чем на суше. Она же еще была такой согревающей. Тэхен ласкал вино на языке — глубокое, полнотелое и элегантное во вкусе, хорошо сбалансированное, с бархатистыми танинами и изящными нотками темного шоколада в долгом послевкусии. — Что за вино? — решил поинтересоваться француз, цокая языком, отставая от кромки бокала. — Шато Шеваль Блан, — произнес Чонгук голосом, похожим на расплавленное серебро, а Тэхен открыто улыбнулся, даже не понимая почему. — Вино с намеком на некоторую утонченность и без всякого притворства, — Тэхен сделал очередной глоток вина, и в ночной тишине щелкнуло его горло, вторя согласие. — Вино, как и люди, — подвел итог Чонгук, трогая губами бокал. — Виноград впитывает все, что происходит в жизни вокруг него. Оно поглощает это, и приобретает характер. Отводя взгляд от морской глади и посмотрев ввысь, Тэхен видит покрытое звездами небо, сияющие ровным, ярким, и вечным светом. Его сердце переполнено любовью, рядом с Чонгуком теряются и страх, и грусть и ненависть, а весь мир становится одним ярким впечатлением о прекрасном. Еще долго они молчали, смакуя вино и слушая мерный плеск волн, пока Тэхен глотал воздух — он на вкус как луна и понимал, что сможет вынести все на свете. Луна таинственно наблюдала за Тэхеном, что ринулся в свои мысли, впадая в некий транс спокойствия и за господином Чоном, что выглядел необычайно спокойно, передвигаясь по борту — что-то контролируя, по всей видимости — во взгляде сияло небольшое беспокойство, такое, какое обычно следует перед блаженным моментом. Чонгук наводил небольшой порядок в каюте, тщательно очищал бокалы после красной жидкости в ней, а после — доводил до величественного блеска. Доставал необходимые им вещи, с особым рвением раскладывая все «по своим местам», пока горячая нега растекалась в его животе, а горло нещадно сохло. Он и не помнит, когда в последний раз ощущал что-то похожее на предвкушение вкупе с волнением. Волновался ли он, когда собирался впервые поцеловать Тэхена? Скорее, это являлось вытекающим действом, после того, как француз сам его раззадорил, подарив полный решимости поцелуй, пусть господин Чон и сам желал этих священных губ — он не желал торопиться. Возможно, волнение атаковало его в момент первой близости? Опять мимо. Чонгук не был повержен беспокойством и в момент, когда он изъявил о своем желании узаконить все на бумагах, чтобы делить все, что внутри Тэхена. Тогда это были лишь слова, в которых Тэхен имел право сомневаться и не верить мужчине, но Тэхен почему-то поверил — все говорили янтарные глаза, передававшие серьезные намерения. Познав искусство настолько близко, прикоснувшись к нему, Тэхен подумывал о том, чем бы заняться, чтобы удовлетворить душу и занять какое-то место в обществе, пусть это и не было основополагающей целью. Его душа заинтересовалась деятельностью специалистов, занимающихся театральной критикой на профессиональном уровне, регулярно посещающие культурные мероприятия. Итог их работы — объемная рецензия на ту или иную постановку, а известные критики оказывают огромное влияние на формирование театральных систем. Тэхен был довольно подходящей кандидатурой на эту «роль», поскольку критики должны обладать безупречным эстетическим вкусом, знать литературу, увлекаться историей, иностранными языками, мировой художественной культурой. Под описание он может не до конца подходил, но Тэхен хотел делать подвижки в расширении своего «мира», начав посещать культурные мероприятия, заниматься самообучением, благодаря которым он заимеет обширный круг знакомств — не обязательно друзей, но, возможно, ему было бы лестно представить людям «высокого класса» своего мужчину, зная, что тот очарует каждого. С этими грандиозными мыслями, Тэхен повернул голову, глядя на Чонгука, занимавшего место на носу корабля — такой величественный и холодный. Орлиный взгляд был устремлен вдаль на темное море, наблюдавший за ночным светилом, рисующим сияющую дорожку на ряби воды. С рубашкой, расстегнутой на пару пуговиц, господин Чон выглядел невероятно привлекательно, а закатанные рукава придавали еще больше силы, сквозившей во всем его крепком теле, которому, несомненно, можно довериться и упасть с обрыва. Тэхен не хотел, чтобы это заканчивалось. Тэхен скинул с себя мягкое тепло пледа, желая греться только в объятиях одного человека — настоящего, живого, из плоти и крови. Почти незаметно подкравшись, окутывая Чонгука нежностью запаха, Тэхен удовлетворенно вздохнул, наслаждаясь близостью, чувствуя, как млеет мужчина, чувствующий его дыхание на коже, заставляющее сердце биться сильнее. — Чем любуешься? — тихонько прошептал Тэхен, коснувшись шеи Чонгука гладкой щекой. Он вел себя, как изголодавшийся по нежности, желающий вобрать в себя все тепло любимого человека, касаясь носом кожи за ухом, глубоко вздыхая. Прохладный ветер покрывал тела мурашками, Тэхен прижимался ближе, и обогнув по-странному таинственного Чонгука, он вопросительно взглянул, не ожидая услышать ответ или объяснение его немного загадочному поведению. — Твоим взглядом, — Чонгук взглянул в ответ, и голубые глаза тождественно сочетаются с его. Взгляд Тэхена живее всего живого: в нем таится мир. Он как Фата-Моргана, состоящий из нескольких форм миражей. Невозможно оторваться. Тэхен мелодично смеялся, пока его аккуратно целовали в висок, поправляли выбившееся пряди, обхватывая теплыми ладонями нежности. Лицо Чонгука смягчилось пуще прежнего, теплый янтарь его глаз, казалось, растаял от любви. От того, что он собирался сделать дальше. — Мой драгоценный… — он крепко держит руки Тэхена, словами пробираясь сквозь кромешную тьму ночи, чтобы достигнуть. — Порой мне кажется, что я был создан для того, чтобы любить тебя, чтобы найти тебя, — господин Чон словно полыхал, в его глазах мелькнула искра, заставив сердце Тэхена пропустить удар. — Я был создан для того, чтобы любить тебя и быть любимым тобой. Весь мир замирает, когда Чонгук достает кольцо из кармана, сверкнувшее белым золотом с центральным бриллиантом, поддерживаемый такими же драгоценными камнями круглой огранки, в пойманном лунном свете. — Чонгук… Тэхен не мог понять, что происходит, но его глаза наливались солеными, как морская вода, слезами, которые оставляли на щеках аквамариновые поцелуи и весь замирает, когда мужчина переводит на него взгляд, полный необъятной любви. — Любовь моя, — на выдохе начинает Чонгук, мягко улыбаясь. — Ты выйдешь за меня? — дышит, губы подрагивают и едва улыбаются. Дрожь накрывает Тэхена с головой еще больше, он уже понимающе моргает, так часто, смаргивая теплые слезы, скатывающиеся в уголки непривычно сухих губ и совсем тихо отвечает: — Да. Конечно. Облегченно выдыхая, господин Чон просит ласковую ладонь Тэхена, аккуратно надевая кольцо, с придыханием замечая, как же ему идет. И, обхватив лицо обеими руками, целует Тэхена — целомудренно, со всей нежностью и благодарностью за ответ, за его выбор, за то, что появился в его жизни у того странного кафе, обронив сумку. Пламя вспыхивает так быстро, Тэхен притягивает мужчину к себе за шею, гуляет пальцами в волосах и глубоко целует, выражая все скопившееся чувства. — Вечность… — громко выдыхает Тэхен. — Ты моя вечность, — простая аксиома, из-за которой он задыхался, как в бреду, наполненный счастьем. — Я чувствую так же, как и ты, душа моя, — он поднес руку Тэхена к своим священным губам и поцеловал кольцо на пальце, теперь уже — супруга. Теперь на руке Тэхена красовалось доказательство того, что теперь отныне и навеки они принадлежат друг другу. Потаенная мечта Тэхена о том, чтобы написать книгу о невероятной любви двух людей, соединившихся сердцами в Париже и посвятить ее их будущему ребенку или детям — оказалась озвученной вслух, чувствуя, как губы Чонгука касаются его волос, целуют лоб, веки, щеки, губы — все, куда бы он смог дотянуться, соглашаясь со всем. Окутанный согревающими и крепкими объятиями, Тэхен купался в ночном светиле, словно в каком-то пророчестве, и блаженно прикрывал глаза.