Теплая Франция

Тэхен влюбляется в Сеул медленно и неохотно: рьяно отнекиваясь, нагло сопротивляясь от нового, выискивая изъяны буквально во всех мелочах, придумывая причины, по которым должен испытать что угодно, только не смешную нежность. Все вокруг казалось нескладным. Чувство, что он не вписывается в чужой стране — захлестнуло с головой. Волны хотели унести его как можно дальше. Унести, но не разбить. Может быть, спасти. Каждый сантиметр города казался чужим, но до боли знакомым, словно его душа бывала здесь во снах, и он почему-то уверен, что все это влияние Чонгука. Незримое, но ощутимое. Господин Чон, в свою очередь, терпеливо ждал, не пытаясь внушить лживую любовь к незнакомым улицам. Они часто гуляли по уже заученному даже для Тэхена маршруту, сплетая ладони, получая друг от друга тепло и нежность, от которой в сердце приятно щемит. Запомнить эту любовь и сохранить ее — самое важное в жизни двоих. Целовать, целовать и целовать нежные тэхеновы, горько-мятные губы, становиться одним целым и навсегда запомнить голубые глаза, в которых бескрайний океан волнуется. Его мальчик. Только его. Мы исцеляемся в присутствии того, кто верит в наш свет, когда мы блуждаем в своей тьме. Для господина Чона светом является Тэхен — самое яркое солнце в его жизни, которому не суждено погаснуть. Он не позволит. И если понадобится, Чонгук станет тьмой. Ты мой свет. Я твоя тьма. И голубые глаза цветут все больше. Тэхен прячет смущенную улыбку в вороте шелкового пуловера, пока мужчина так нежно держит его ладони, вновь вручая свое изломанное сердце. Влюбленные прячутся в беседке, спрятанной под деревьями, а вокруг только шелест листьев, ласкающий покрасневшие уши. Тэхен крадет у Чонгука много поцелуев, ехидно смеясь, наслаждается так сильно, что щеки раскраснелись. На губах — мед, в душе — весна. Тэхен смотрит со всей любовью и пододвигается ближе, что дыхание перехватывает от невероятной близости, и оставляет на гладкой щеке скромный поцелуй. Вместе с поцелуем шепчет что-то о виноградном чае, который он полюбил совсем недавно, а мужчина внимательно слушает, кивает, обещает, что его птенчик обязательно испробует все виды чая, и на руках относит Тэхена в дом — туда, где они вместе, туда, где они безумно счастливы. Его обнаженные руки были целомудренно пластичны, а чистые линии тела, раскинувшееся на постели, полны античной грации. Полуобнаженная грудь, он сам искусно завернутый в шелковые простыни, слегка прикрывающие его мягкие бедра. Такой любимый. Просящий. Сладкий. Говорящий на безумном французском. Слова льются, руки просят. Душа изнывает. Сердце сливается с другим. Mains froides, coeur chaud. — Я для тебя. — Ты для меня. Привычное, доводящее до необъяснимого. Тэхен изгибается в крепких руках, пошло открывая влажные губы от чужого теплого языка, задерживая дыхание от прерывистых касаний, что распространяют приятную паутину вдоль подтянутого живота, очерчивая мелкие родинки, о которых можно рассказывать вечно, а длинные пальцы сомкнуться на шее с диким жаром, пока один хочет подарить, а другой отдает еще больше. Тэхену нравится Чонгука с ума сводить, игривой кошкой расцарапывая кожу, по горячему телу пальчиком водить, наблюдая его в холодной дрожи. Любит очень по ночам, собой пьянить, как выдержанным виски, скользя губами по его плечам, заслушиваясь Сальери на пластинке. Он заставлял у длинных ног шептать признания в агонии, открываясь для поцелуев смелых. Заставлял. Господин Чон сам всегда в ноги падает, потому что хочет, желает, вкушает. — В первую нашу встречу… — зарываясь хрупкими пальцами в пряди волос, соблазнительно хрипя от нехватки воздуха. — Ты предвидел, что мы будем вместе? — тянет слова с ясной болью и в этом столько любви. — Нет, — на грани всего. — Я всего лишь захотел исцелить душу голубоглазого мальчика, — манящий поцелуй в запястье, где вены переливаются под теплом бархатной кожи. — Захотел проникнуть в твое соблазнительное сердце, чтобы искупаться в твоей печали... Боль была. Боль будет. Боль навсегда. — И остаться там… — завершает француз, как завороженный. — Я мог только надеяться. Тэхен прекрасно помнит, как прилагал все усилия, чтобы затопить новые чувства, отчаянно подавляя все те эмоции, которые казались чем-то неправильным, словно это было страшной болезнью, от которой он непременно должен был отыскать лекарство. Он так много хотел сказать, но дождь смывал все его мысли. Он омыл собой пыльные окна, через которые Тэхен глядел на мир, но позже он ворвался в комнату вместе с ветром, путающимся в шторах. Тихо и нежно шептал о весне, каплями-поцелуями осыпая лицо, и в этом дожде было так много угловатых скул, спрятанной боли, как его учили — никакого нытья. А ведь душа нестерпимо ныла, просилась навстречу к орлиным глазам, что смотрели, как на нечто прекрасное. На него впервые так смотрели: со всей вопиющей нежностью, от которой Тэхен превращался в статую. Расфокусированный взгляд, душа моя, они сойдут с ума, с любовью подаренное... Тэхен так любит дожди. — Я всегда был твоим, — слова льются из теплых губ как патока. — С начала конца, — и не каждому понять. — Я буду любить тебя всю прошлую и следующую вечность, — мужчина гладит горячие щеки Тэхена, неотрывно смотрит в глаза. Пытаясь донести, что это чертова правда. И Тэхен верит. Он не может не верить. Только не ему. — Я всегда буду верным тебе, — этим он обещает, что, если все отвернутся — он останется, что будет внимательно слушать Тэхена, даже если он слышал эту историю десять раз. Он клянется знать и чувствовать каждую боль. Быть искренним и честным, даже, когда это невероятно трудно. Клянется быть больше, чем просто рядом. Быть внутри. Знать сердце и душу. — Вечность может стать проклятьем, — шепотом произносит Тэхен, словно их могут услышать и непременно казнят за такую возвышенную любовь. — Ты не боишься? — Любить тебя? Даже если это проклятье — мне все равно. Чонгук запятнает всего себя, но будет рядом. Душевные раны незримы, но они никогда не закрываются; всегда мучительные; всегда кровоточащие, они вечно остаются разверстыми в глубинах человеческой души. Тэхен чувствует эту боль, она с ним уже, кажется, целую вечность. И даже самому родному человеку так сложно рассказать об этом. Вы же знаете это чувство? Чувство, когда тебе просто-напросто необходимо поделиться своими душевными терзаниями, ведь они рвутся наружу, тоже хотят покоя, а именно в этот момент все мысли теряются, слова, из которых были сложены длинные предложения в голове — пропадают. Но, если это «твой» человек, то необязательно что-то объяснять и говорить, чтобы тебя поняли. Рядом с Чоном расстраиваются все французские терзания и его укутывает тепло, звенящей любви, и он вновь засыпает на коленях его любимого мужчины, зная, что проснется уже в мягкой постели, чувствуя горячую ладонь поперек живота. Это и есть любовь: быть рядом по собственному желанию. Сердце, однажды слившееся с другим, никогда уже не испытает того же с прежней силой. Это нерушимая правда, в которой Тэхен истину видит, он об этом Чонгуку говорит, а тот соглашается, ведь он его — единственный и последний. Мысли о расставании доводили обоих до мерзкого чувства внутри, до ненормального беспокойства, просачивающегося между ребер, а сердце беспомощно сжималось. Чонгук всегда верил в одно единственное: «Все люди рано или поздно расстаются», придерживался и по-своему чтил. И как оказалось, верил он в это потому, что драгоценности в его жизни не было. Терять было нечего. Работу? Это не та вещь, о которой он когда-либо беспокоился. Сейчас же он не допускает мысли, что им с Тэхеном когда-то придется расстаться. Что ему придется отпустить его смысл жизни. Мужчина никогда не отпустит его, даже если тот захочет уйти, он всегда будет рядом. Звучит страшно? Подверженные настоящей любви — теряют рассудок, сходят с ума. И в этом вся прелесть. В этом сосредоточен весь смысл. — Ты ведь знаешь, что есть японская легенда, которая гласит, что люди рождаются с лицом человека, которого любили в прошлом? То есть твое сегодняшнее лицо принадлежало твоему возлюбленному из прошлой жизни, — воодушевленно заговаривает мужчину Тэхен, приподнимаясь с постели, расставляя ладони на крепкой груди. — Я вот подумал, что если любовь была взаимна, а потом люди переродились и влюбились вновь друг в друга, потому что их друг к другу тянет из-за воспоминаний о своей прошлой внешности, то можно было предположить, что в прошлой жизни у тебя было лицо, как у меня, а у меня, как у тебя, — широко распахнутые глаза настолько красивы при утреннем свете. — В следующей жизни, если мы еще останемся влюблены до старости, мы вновь поменяемся и сможем вновь влюбиться. Тэхен еле дышит из-за своего предположения, в которое он теперь безукоризненно верит, ведь как, может быть, по-другому? Господин Чон коротко улыбается и сладостным поцелуем в губы оглушает француза. — У нас ведь все будет хорошо? — проваливается в темную бездну Тэхен, шепотом в самое сердце. — Лучше всех. — Чужая зависть нас не убьет? — Я их сам... — и Тэхен не дает закончить, потому что сам все знает, и он скоро кончится от передоза эйфорией. Чон всегда со скептицизмом относился к разному рода легендам, он смеялся над всеми этими, как ему казалось выдумками, не понимая, почему люди верят в это. А сейчас ловит теплые вздохи своего любимого, безудержно веря, что они обязательно найдут друг друга в следующей. — Чонгук, — тихо зовет Тэхен, пригревшись на груди мужчины. — Что такое, моя радость? Он уже знает, какой ответ его ждет. — Я хочу домой. И Тэхен тут же прячется в его ласковых руках, ища в них покоя. Он его находит. Инстинктивно прижимается ближе, щекоча оголенную кожу пушистыми ресницами. — Хорошо, как скажешь, — спокойным голосом, целуя куда-то в макушку. Молчание. Тэхену нет нужды что-то говорить и, тем более объясняться, ведь Чон и так обо всем знает. Знает, что Тэхен ощущает себя слишком маленьким в незнакомой стране, в этом доме, в котором, как ему кажется, не место. По крайней мере сейчас. Знает и о том, что Тэхен искренне хотел обрести здесь дом, приложил для этого так много усилий, отказавшись от многого, все ради того, чтобы быть рядом с Чонгуком. Знает, что Тэхен хочет быть рядом с ним, и не важно где. Знает и все равно думает, что это он взял на себя слишком много и решил все за двоих, словно совершенно не думая о последствиях. И, когда он об этом говорит вслух, Тэхен произносит в самые губы: — Истина в том, что если ты откажешься возвращаться во Францию, Чонгук, то и я останусь. Мое законное место рядом с тобой, — слова, окрашенные лунным цветом. — Я буду любить тебя, пока не перестану дышать. Я это твердо знаю, — машинально дотрагивается до голых рук, а голос все ярче, горячее. — Пусть будет что угодно — все всегда замыкается на тебе. Любовь — всегда жертвенность. По-другому не бывает. Тэхен пожертвует всем, если понадобится, ему все равно, у него ничего и нет, кроме Чонгука. Никто, кроме него и не нужен. Чонгук постарается сделать все возможное, чтобы его голубоглазому мальчику больше не пришлось ничем жертвовать. Они вернутся во Францию ближайшим рейсом. Чонгук исцелит. Вновь растворится во французской amour.

***

Что должно двигать человеком, посвятившим всего себя искусству? Ведь мимолетные успехи не окупают тех постоянных мучительных усилий, которые он прикладывает, чтобы достичь совершенства. Может быть, главное — не поддаться полному отчаянию, в которое так легко впасть? Тэхен всегда чувствовал, что успех, когда он придет, должен быть таким же огромным, как его любовь к балету. Ему это представлялось условием сделки, заключенной с жизнью. Сделка с дьяволом. Сейчас он не думает, что станцует с той же страстью, как тогда, однако это в некоторой степени компенсируется более совершенной техникой, он еще не успел растерять свою форму. Потерял страсть? Всегда можно выехать за счет техники. Но Тэхен не думает, что ему это теперь понадобится, да и ему противно от всех тех, кто выезжает только за счет техники. А как же страсть, любовь, боль, разбитые колени, слезы и огонь в сердце? Никто не знал, что в его дневнике, в самом потайном его уголке, было написано: «Я буду танцевать принца в Лебедином озере». Это была полудетская клятва, может быть, смешная и наивная, но она стала программой, подчинившей себе жизнь Тэхена. Клятва, что заранее была обречена на провал. Тэхен так и не выступил на Большой сцене, не получил мирового признания, ему не признавались в любви к его танцу, не целовали «ножки», а только предлагали их раздвинуть, словно видеть в балете серьезное искусство было куда неприличнее, чем любить эти же самые «ножки». Второе все-таки вызывало снисхождение («мужчины есть мужчины») у общества, но не у француза. В слепой и нежной страсти — переболей, перегори, рви сердце, как письмо, на части, сойди с ума, потом умри. И все по пунктам. Он знает, что был лучшим на курсе. Знает, что все завидовали, пускали слюни от злости, которую нужно было вкладывать в дело, а не глазеть и осуждать. Это с ним все хотели танцевать. Это он с ума сошел. Это он девственности лишился от растяжки. Это его ступни источали кровь от разбитого стекла, брошенного ему в ноги, как собаке. Это его все хотели и ненавидели. Тэхен жестокий в этом вопросе, иногда, может быть, слишком, но честно говоря ему все равно. В балете по головке не гладят. Жизнь в принципе слабых не любит. И сейчас, увидь он «лучшую» на сцене, то, определенно, сделал бы несколько замечаний, ведь знает как лучше. Он знает, как это больно и тяжело. Знает, но никогда не спросит про глубокие раны на сердце той, что пуанты ломает и рыдает от бессилия. Его тоже никто не спросил, как это больно. И на его языке была густая кровь, а он глотал, и глотал, потому что слабость — это мерзко. Так Тэхен считал. Кого-то боль учит, делает сильнее, благодаря ей открывается второе дыхание, новые горизонты, где новые мечты и цели появляются. Не всем так везет, к сожалению. В основном, боль — это просто боль: бесполезная, ничему не учащая, только ломающая. Повезло ли французу? Тэхен хочет быть благодарным, ведь из-за стервозной боли, его любят и он любит в ответ. Чонгуку он благодарен искренне, с ним Тэхен совсем другой... И все же, Тэхен ни о чем не жалеет. Раскаяние — самая бесполезная вещь на свете. Вернуть ничего нельзя. Время вспять не обратить. Сказанное — не вернешь. Тому, кто совершенен, место в музее. — Я был своевольным, импульсивным, состоящим из странных надежд и эгоистичного бунта, — произносит Тэхен, глядя на свои почему-то внезапно замерзшие руки, которые тут же обнимают другие — такие горячие, словно обтекаемые пламенем. — Должно быть, тебе было очень трудно полюбить меня, — а он сам все такой же, но рядом с Чонгуком расцветает с каждым днем все больше, раскрывая в себе все самое лучшее. — Глупости, — по доброму улыбается Чон, удивляясь домыслам своего нежного и невероятно сильного мальчика. Полюбить так легко, что этого стоит бояться. В его дыхании призраки, шрамы в сердце не образуют созвездия, его губы создавали лишь крики, а не пьянящую нежность, но господин Чон все равно смог почувствовать солнечный свет в тепле его кожи, прослеживая горы в изгибах прекрасного позвоночника. Легкие выдыхали твое имя. Мои кости отвечали на твои прикосновения. Разве это не чудо? Ночь. Аэропорт. Кафешки, duty free, полтора часа до вылета. Париж — это город, в котором любят жить, где Тэхен ощущает себя таким воодушевленным и невероятно счастливым. Ему так нравится видеть главные чары Франции: Сена с ее мостами и книжными киосками, Лувр, Нотр-Дам, Сады Тюильри, Площадь Согласия, начало Елисейских полей — почти все, кроме Люксембургских садов и Дворца Королевских. Все такое родное и любимое сердцу его. Небольшой сюрприз в виде просторной квартиры, которую Чонгук снял для них, снова вводит Тэхена в ступор, от понимания, что ради него стараются, что любимый человек хочет, чтобы он жил без лишних забот. Слово «сюрприз» не подходит, ведь это не какой-то подарок, от этого не стоит шокироваться. Чонгук не вкладывает в это смысл, для чего? Он преподносит такие вещи как данность. Это само собой разумеющееся. Да, он заботится, думает на будущее, отвечая не только за себя, но и за своего любимого, которого выбрал в качестве спутника жизни. У Чонгука все, относительно, просто: если он сказал, что будет любить, беречь и заботиться, это значит, что он будет это делать. Идея приобрести недвижимость в Париже казалась господину Чону все более привлекательной. Господин Чон взял Тэхена за руку, доверительно улыбаясь ему — прочел опасения и благодарность во взгляде голубых глаз, — и сделал первый шаг, переступая порог. Опасения, конечно же, были, но это не значит, что Тэхен не доверяет или хочет сбежать. Это не значит ровном счетом ничего для их отношений, от этого абсолютно ничего не меняется, только сердце громко стучит, эйфория поднимается из самых недр. Мелкая дрожь пробежала по всему телу, а затем так же внезапно исчезла. Рядом с Чонгуком все невзгоды исчезают. Боятся. Его, Тэхена, дыхание, словно ветер им в затылок — холодное и резкое, и только они его ощущают. Французская классика в интерьере самый элитный и респектабельный вид французского стиля. В нем можно позволить немного больше роскоши, чем обычно: дорогую антикварную мебель, венецианские люстры, живопись и фарфор. На стенах — изысканные перипетии молдингов и лепных узоров. Все это великолепие выглядит удобно и гармонично. — Ты ненормальный, Чонгук, просто до чертиков, — смеется Тэхен, а в глазах скапливается соленая влага, что норовит спрыгнуть к щекам — успокоить розовеющих. Чон тут же прижал его к себе, целуя в чуть растрепавшуюся макушку. От Тэхена пахнет полевыми цветами и мужчина не может заставить себя отстраниться хотя бы на миг, чтобы поцеловать. И не нужно, потому что Тэхен сам льнет ближе, сокращая расстояния до жалких миллиметров, сжимает чужую одежду трясущимися руками, вдыхает запах свежесобранной мяты, кашемира, а самое главное... тепла, прикрывая тяжелые веки, а перед глазами видит тысячи звезд. И те складываются в их общий портрет. Тэхен больше не нуждается, больше не слабый. Он просто тонет в мужчине, все больше влюбляясь в те нежные слова перед сном в самое ухо, в ту улыбку и тот шепот, от которого мурашки по спине, в те глубокие глаза, в мягкие губы, в те объятия, от которых хочется задохнуться. — Ты рад, что мы здесь, моя любовь? — вдруг доносится позади. Француз вздрагивает от неожиданности — Чонгук подошел слишком тихо. Наклонился к его шее и легко провел по ней носом, вдыхая приятный аромат. — Потому что я безумно, — поднимаясь выше… останавливаясь у манящего уха, чуть прикусывая мочку. На бедра Тэхена легли крепкие руки, прижимая его к такому же крепкому телу. — Так сильно, что мне тяжело дышать. — Тэхен, — по имени, зарываясь носом в светлые волосы. — Не вздумай потерять меня, — скидывая с себя чужие руки, чтобы повернуться к господину Чону лицом. — Не вздумай сбежать. Если потеряет — не простит. Потерял навсегда — безвозвратно. Только Чонгук не потеряет, он вкладывает обещание данное им вместе с горячим поцелуем в карамельного цвета плечо. Карамельного, потому что Тэхен успел загореть под палящим солнцем, не зря подружился с коротким рукавом на футболках. Когда-то Тэхен сомневался, не верил в лучшее, смущался, когда мужчина говорил об интимных вещах так бессовестно: особенно, когда говорил о нем. Теперь же верит в этот шепот, рассыпается в руках, что гуляют под его одеждой, пытаясь лишь согреть. Жарко и без того. Чонгук греет душу. Сердце человека очень похоже на море: в нем случаются штормы, приливы и отливы, и в своих глубинах оно хранит свои жемчужины. И сердце создано для любви. Нужно любить — любить как можно больше, ибо в любви заключается подлинная сила. Без любви не было бы нас всех. Щеки касается мягкая рука, Тэхен с дрожью открывает глаза и громко выдыхает — не сон. Карие... на болезненно ярком солнце в глазах проявляется так много оттенков. У каждого своя история, своя неизлечимая боль. В сумерках карие глаза становятся темнее ночи. Темнее самого страшного. Такие живые и одновременно угасающие под действием жизни. Для Тэхена карие самые любимые, и он находится будто под сильнейшими чарами, когда завороженно дотрагивается подушечками пальцев кожи Чонгука под глазами, видя, как зрачки расширяются и дрожат. И все от любви. От бесконечной. Смертоносной. — Если я расскажу тебе о тьме внутри, ты продолжишь смотреть на меня, как на солнце? — дыхание в дыхание, губы в губы. Пауза. В любви они особенно восхитительны. Как будто в эти минуты накопляется нежность, прорывающаяся потом сладостными излияниями. Чонгук и правда много молчит, а все потому, что он такой человек: не любящий делиться с людьми мелочами из своей жизни, про откровения можно вообще забыть. Чужим, да и своим совсем необязательно знать, чем он жил последние пару тройку лет. Там не было ничего хорошего, плохого в общем тоже. Жил — ничем. Пустота. Его сердце тоже болело, хотело быть горячо любимым, любить в ответ. Он не любит пугать, заставлять переживать, нагружать, ему это все неинтересно. Но рядом с Тэхеном становится совсем другим. Часто непозволительно болтлив: такая роскошь на вес золота. Да, он по-прежнему много молчит, но старается посвящать француза в свои планы, ведь в основном они касаются их двоих. Это его личный прорыв — награда за долгое молчание. И каждый раз, когда господин Чон вываливает все, как на духу, не пытаясь ничего скрыть — Тэхен думает, что он тоже куда-то поселился. Там... в сердце. Глубоко. — На солнце нельзя смотреть без восхищения, — горячо нашептывает Чонгук, скользнув вдоль шеи. — Даже если оно внутри — ужасно? — осторожно ласкает пальцами скулы, пряди волос, и Тэхен судорожно выдыхает. Весь искрит чувствами и эмоциями. — Тьма не всегда означает зло, а свет не всегда несет доброе, — он прирученным зверем целует чужие ладони, пытаясь добраться до сладкого. — Я не могу ненавидеть тебя, — неожиданно серьезно говорит Чонгук. — Ты так много значишь для меня. Не описать словами, — а Тэхен неосознанно хватается за него крепче. — Даже если захочу — не смогу. Чонгук действительно не сможет. Он знает. Даже если Тэхен сделает нестерпимо больно, то ненависти не быть. Их любовь не про это. Любовь Чонгука к голубым глазам совсем другая — светлая. Из темного — его глаза, что защищают. — Откуда ты знаешь? — Знаю, — улыбается, ведь это истина. Тэхен сцеловывает весь шепот, все слова с его губ. Так бережно. Со всей вложенной душой нежностью. — Ненависть я пережить смогу, — задушенный всхлип. — Но равнодушие — никогда, — у Тэхена сводит все внутри, а болезненный спазм вспыхивает волной пламени. Он словно только сейчас понял, что больше не сможет без Чонгука. Он пропадет. Это его убьет. Не в буквальном смысле, конечно, но тогда он окончательно закроется в себе и больше никого не подпустит. — Мой маленький, — мужчина вытирает его мокрые покрасневшие щеки. — Ты мое сердце, Тэхен Делоне. Мой цветок — единственный, какого больше нет ни на одной из многих миллионов звезд. Ты откликаешься во всем. В каждой клетке меня. Ты залег во мне так же, как малина на дне панакотты. Тэхен, как птица взлетает до небес, в момент, когда его захватывают в поцелуй. Все в нем освобождается, для него больше не существует границ. Французские руки сами тянутся навстречу, обвивают чужую шею, отдаются сполна, позволяя управлять собой. Сумасшедший, он правда сумасшедший. Становится безумцем, когда глотает все горячие выдохи без стеснения, ощущая нутром, с какой жадностью сжимают его обнаженные бедра. Его сердце танцует фарандолу, а вместо знамени любовь. Один поцелуй пробуждает воспоминания всего первого — первое знакомство, первая улыбка, первый поцелуй, первый секс, первое слияние душ. Любовь залечила раны. Она разрушила все стены. Возродила самую безумную надежду. Привязались, сплелись словно узлы. Чонгук заставляет тишину говорить: ласковыми, нежными словами. Его счастье безмерно. Медленно распространяющееся изнутри — из окрестностей, а может, и из самого сердца — тепло. Ласковое все длящееся и длящееся волнение. Над всем доминирует желание прикоснуться. И Чонгук касается всего: яремной ямки, где скопилась соленая влага, тазовых косточек, что сексуально выпирают, поясницы, доводя до дрожи. Самое главное он касается души. Касается, молится, верит, целует, доводит — Тэхен покрывается мурашками. Они оба возбуждены так, что все чувства льются через край, все через прикосновения. Большинство людей многое связывают с сексом, тогда как настоящая близость — глубже. Она в ласковом прикосновении, в спокойном взгляде и ровном дыхании рядом. Но сейчас почему-то в них откровенная страсть, желание оказаться в одной постели. Тэхен чувствует каждый стук сердца в груди мужчины, его жизненную силу в грудной клетке, так близко и так настойчиво. Их животы прижимаются друг к другу при дыхании. — Не спеши, — выдыхает Чонгук. Тэхен слушается, вздыхает и приоткрывает рот, приглашая к себе. Теперь господин Чон целует его с готовностью, торопливо прижимаясь. Мужчина касается щек француза, его подбородка, шеи. Губы Тэхена просто божественные. Пышные, мягкие и теплые. Он не может удержаться, чтобы не издать тихий стон прямо в губы. Тэхен чувствует дикий жар, сводящий с ума, он не может начать двигать бедрами навстречу, потому что ощущает, с какой жадностью его берут, как сбивается одеяло, как намокает от пота чистая постель. Чонгук не дает ему привести дыхание в норму, стабилизировать сердцебиение. Сегодня его хотят — особенно сильно. И сегодня Тэхен позволяет Чонгуку поставить парочку засосов на шее, расцветающих багряными пятнами. Пальцы путаются в волосах, губы мягкие, пылающие, как огонь и мед. Тела дымятся. Чон водит губами по его шее, Тэхен гладит его грудь, живот, плечи, не понимая почему в его сердце стучат товарные поезда, а грудь господина Чона хрипит, как сломанная гармонь. Тэхену нравится ощущать вес его тела на себе. Он ощущает его — всего — прижатого к нему и вдыхает запах его пены для бритья, цитрусового шампуня и уникального аромата — его самого. Тэхен хочет дышать им, лизнуть, съесть, выпить и отравиться. — Je t'aime. И сердце Чонгука описывает марш-бросок, ударяется о ребра, таранит грудную клетку. В какой-то момент их совместной жизни, Тэхен перестал стыдиться своих горячих желаний, что пошло им на пользу: секс стал еще более чувственным, чем до этого. Теперь они, действительно, каждый раз сливаются воедино, делят чувства на двоих, но господин Чон всегда хочет забрать больше, он не может иначе. Просто, как оказалось не умеет. Тэхену придется принять этот факт: Чон всегда даст и заберет больше. Тэхен любит болтать после вечернего секса, когда вы вымотанные, уставшие, взмокшие лежите в запутанном одеяле на двоих. Иногда они просто принимают душ и ложатся спать, когда чересчур уставшие, но даже при таком раскладе нужно немного поговорить. Тэхена это успокаивает. И сегодня тот самый день, когда поговорить хочется дольше обычного. О тяжелом перелете, о завтрашнем дне, о работе Чонгука, на которой все-таки он должен присутствовать, желательно в главном офисе, но об этом потом. Они говорили о том, чтобы завести собаку. Хотя бы ее... Тэхен не хочет признаваться, но он хочет семьи, настоящей и полноценной, в его понимании. Чонгук эту тему никогда не трогает, а Тэхен искренне не понимает почему. Уверен, что мужчина хочет семью, он сам говорил, что хотел тепла и стабильности. Тепло можно воссоздать, его между ними – предостаточно. Стабильности пока в их отношениях нет, в смысле они не ругаются, только еще не обрели собственный дом, не обсудили глобальные вопросы. Хотя Тэхен знает, что господин Чон уже обо всем успел подумать, возможно, прийти к какому-то хорошему решению или компромиссу, но молчит. Страшно, может быть, Тэхена оттолкнуть своими речами. Он давить не собирался, даже в мыслях не было, склонять к чему-то тоже. Просто Чонгук видит еще совсем молодого юношу, его Тэхена, у которого были свои планы на эту жизнь. Да, они разрушились, сам отказался от хорошей должности, которая могла открыть ему новую дорогу, возможно, мировую славу. Только нельзя отрицать того, что Тэхен захочет заняться чем-то новым уже через неделю или месяц, а, может, через год. Захочет, загорятся глаза, и ему не нужна будет эта стабильность, семья. Потому что какая семья, когда на пути — твое дело, готовое превратиться в смысл жизни? Чонгук боится. Боится сказать об этом Тэхену, потому что все его страхи звучат так, словно он ему не доверяет. Но он доверяет. И будь ему столько же лет, то он бы так не заботился об их будущем. Только вот ему далеко за двадцать. Хочется продолжения его самого. Нет. Хочется продолжения Тэхена. Хочется таких же невероятных голубых глаз, что будут смотреть так, как смотрел Тэхен в детстве. Хочется вдыхать аромат теплого молока. Хочется, чтобы Тэхен захотел этого так же сильно, как и он. Это всего лишь «хочется». В реальности все не так просто. Для Чонгука это, действительно, важно. Важно... и все-таки он пожертвует своими желаниями в пользу Тэхена. Всегда. Если не хочешь ты — не хочу я. Тэхен не глупый, видит настроение Чона, видит, как его что-то терзает. Не знает что конкретно. Он может только догадываться. И это не есть хорошо. Они обязательно поговорят, выскажут все, что их мучает и обязательно придут к единому решению. Хочется верить. А пока Тэхен довольно улыбается, отказываясь вставать. Он хочет целовать до умопомрачения, посвящая эту ночь клятвам, что выведены у него на сердце почерком каллиграфическим. Он гуляет руками по его мокрой коже, пытаясь извиниться, а сам точно не знает за что, но Чонгук ничего не спрашивает, но извинения принимает. От этого легче. Любовь – это отношение, это ответственность, это не просто постель или поцелуи. Это больше, чем смотреть с симпатией на человека, который тебе нравится. Это тогда, когда ты являешься жизнью человека и он от тебя ни за что, никогда не откажется, и от всего, что связано с тобой. Тэхен, обсуждая с мужчиной всякий бред, заливаясь смехом и соревнуясь в откровенном идиотизме понимал, что это то, что называют словом «дом». Даже сквозь вселенные человек встретит своего человека. Они являются частью друг друга. Их ничто не разрушит. Никогда.