Сломленные

Виктория.

Ком, состоящий из выпитого на голодный желудок алкоголя и табака, подкатывает к горлу, и я просыпаюсь. Странное ощущение замешательства и непонимания заставляет задышать быстрее. Несколько раз моргаю, провожу ладонью по холодному кожаному краю перед собой, прижимаюсь поясницей к такому же материалу позади и понимаю, что не могу вспомнить ни где нахожусь, ни что произошло, ни почему я на каком-то диване. От осознания, что вместо ответов на вопросы в голове буквально дыра, тошнота усиливается. Делаю глубокий вдох и медленный бесшумный выдох, давая гадкому чувству в животе утихнуть. Потом решаю сесть и оглядеться. Прежде всего остального хочется сообразить, где я нахожусь. Дезориентация и желание как можно скорее залатать пробелы в памяти заставляют резко поднять корпус. Тело же оказывается неспособным вынести подобный скачок. От резкого движения в глазах сразу же темнеет. Виски́ начинают пульсировать с такой силой, что хочется размозжить себе череп, чтобы это прекратить. Я скрючиваюсь, спасаясь от боли. В желудке начинает нестерпимо печь. Обхватываю руками живот и наклоняюсь вперёд, как раз в тот момент, когда струя рвоты бьёт в пол под ноги. Первое, что я испытываю — облегчение. Кажется, что тяжёлый булыжник поднимают с моей груди. Потом начинаю кашлять. Округлять рот. Давиться слюной и желчью. В очередной раз зарекаюсь не накидывается до такой степени. Когда рвота прекращается, быстро размазываю по щекам проступившие слёзы, опираюсь локтями о колени и опускаю голову, закрывая глаза и успокаивая ухающее сердце. Горечь во рту. Кислый запах вокруг. Бардак в голове. Но несмотря на страшное похмелье и отвратительное бессилие, вызванное рвотой, та неплохо прочищает желудок и память. Я вспоминаю, кто меня трахал, с кем я говорила, сколько пила и в какой момент потеряла контроль над ситуацией. Как оказалась на диване вспомнить не удаётся. Ругаю себя. Отключиться у порога Неона, если не крайняя степень беспечности, то очень близкая к ней. Я могла бы очнуться, лежащей на улице, у мусорного бака, на дороге, в чьей-то постели без белья. Растираю ладонями лицо. Потом массирую виски и выпрямляюсь. Но не очнулась. Провожу ладонями по волосам, убирая их назад. Смотрю на свою помятую майку и заляпанные рвотой скини. Всё ещё одета. Шаркаю ногами по полу. И даже обута. Мне повезло. Однако это не приносит большого утешения. Я всё ещё не понимаю, где нахожусь. Вытираю губы и осматриваюсь. Просторная гостиная обставлена простой мебелью и залита ярким солнечным светом, таким какой бывает только в полдень. На прозрачном кофейном столе перед моими коленями, разведенными в разные стороны, стоит полная до краев пепельница. Несколько окурков валяются на самой столешнице. Рядом пустая конфетница и небольшая открытая аптечка с красным крестом, нарисованным сбоку. Несколько грязных кружек, разбросанные по столу лекарства, две пустые бутылки под ним. Дома у нас с отцом никогда не было прибрано, поэтому захламлённый стол не вызывает осуждения и интереса. Продолжаю оглядываться. Впереди плоский телевизор с большим экраном. По обе стороны от него длинная стенка под самый потолок, заставленная книгами, которые в отличии от стола на первый взгляд содержатся в порядке. Стены голые, за исключением двух фотографий в рамках, которые я не могу рассмотреть, не напрягая зрения. Щурюсь. Когда картинка перед глазами настойчиво продолжает плыть, ненадолго прикрываю глаза и давлю на них пальцами. Это немного помогает. Зрение фокусируется на фотографии девочки около пяти лет со светлыми волосами и хитрой улыбкой до ушей. Вытянутое лицо светится счастьем. Уголки моих губ непроизвольно дёргаются. Потом быстро опускаются. Губы сжимаются в ниточку. Другая фотография похожа на семейный портрет. Та же девочка в кольце объятий красивой светловолосой женщины с тонкими чертами лица и… Люцифера. Одна его рука покоится на её плече, вторая щипает щёку малышки. Пара выглядит молодо. Фото пятилетней давности. Может больше. В ушах начинает шуметь кровь. Щеки загораются. Меня прошибает током, когда я вспоминаю обручальное кольцо, увиденное на его пальце вчера. Всё встаёт на свои места. Он женат. А ещё у него есть дочь. Пытаюсь понять, зачем тогда он привёз меня в свой дом, но почти сразу же одергиваю себя и говорю, что это не имеет значения. — Мне пора, — едко в пустоту, пока поднимаюсь на ноги и замечаю входную дверь напротив. Перешагиваю лужу рвоты так ровно, насколько позволяет координация. Меня почти сразу качает и уводит в сторону. Под оглушительный стук сердца, я бьюсь плечом о каркас арочного прохода, но продолжаю шагать. Шлёпаю ладонями по бёдрам в поисках мобильного, передвигаясь вдоль стены. Тот оказывается в заднем кармане, но ни со второй, ни с десятой попытки не включается. Раздраженно запихиваю его обратно и хватаюсь за дверную ручку, почти повисая на ней. Она не поддаётся. Я насильно заставляю себя продолжать дышать. Мне снова становится плохо. Физически и морально. Беспокойство, что я не могу выйти на улицу, вызывает новый приступ тошноты. Запертая дверь заставляет почувствовать, будто меня только что приковали наручниками и обездвижили. Я не сдаюсь. Бью по железному корпусу ботинком. Дёргаю ручку. Мой мозг застревает между «всё в порядке» и «я умираю». Впечатываюсь бедром. Дёргаю. Прикладываюсь кулаком. Дёргаю. Выдыхаюсь. Сердце бьётся сильно-сильно. Виски пульсируют. Когда к горлу снова подкатывает, пытаюсь успокоиться и осмыслить происходящее. Не могу понять, зачем вообще начала паниковать. Это всего лишь дверь. Можно поискать выход во внутренний двор. Дождаться кого-нибудь в конце концов. Выпутаться. Соврать. Обвинить. Ничего страшного. Успокаиваю мысли. Дышу глубже. И считаю себя конченной сумасшедшей. С тех пор, как я впервые оказалась в неоне, меня начали периодически преследовать нездоро́вые приступы страха. Нездоро́во перестать носить юбки, потому что от вида тех начинает трясти. Ощущать тревогу от прикосновений чужих губ, потому что воспаленная фантазия говорит, что за этим может последовать секс, тоже нездоро́во. Неправильно умирать каждый раз, когда какой-нибудь клиент просит стать на четвереньки и прогнуться посильнее. Страшно осознавать, что тебя выводит из равновесия запертая дверь. Мне хочется рассмеяться от неспособности понять себя и свою реакцию. От жуткого похмелья. От дерьмовой ситуации, в которую я попала. Прислоняюсь лбом к двери и смеюсь настолько громко, что в ушах звенит. Лающе, до боли в груди. Так, как обычно рыдают маленькие дети, целиком отдаваясь горю. Прихожу в себя и иду обратно. Мне требуется время, чтобы найти дверь во внутренний двор. Она тоже оказывается заперта. Телефон не включается. Я кричу «эй» под потолок. После нескольких безуспешных попыток, окончательно убеждаюсь, что в доме никого нет. Покачиваюсь и прижимаю пальцы к пульсирующим вискам, размышляя, что делать дальше. Хочется покурить и под холодный душ. Ванную я нахожу быстро. Прежде чем раздеться, рассматриваю своё лицо в зеркале, кусок мыла, пасту, ополаскиватель для рта, всё, что стоит на раковине. На мойке три электрические зубные щётки, но мой взгляд задерживается только на той, что поменьше. Я открываю ящик с зеркалом. Электробритва. Таблетки. Банка с маленькими разноцветными заколками. Отступаю назад и раздеваюсь, стараясь не обращать внимания, на чувство стыда, бьющее в живот. Под холодной водой становится немного легче. Намыливаю руки, провожу по волосам , тру лицо и шею, старательно обходя гематому над грудью. Полоскаю рот водой. По обыкновению провожу свой ритуал и ввожу пальцы между ног, не помня занимались ли мы с Люцифером сексом или нет. Еле сдерживаюсь, чтобы не осесть на поддон душевой кабины. Выключив воду, выхожу. Стою голая какое-то время, но так и не решаюсь взять полотенце. Надеваю белье на мокрое тело. Майку с джинсами застирываю и вешаю на сушилку. Втягиваю в себя воздух и выхожу из ванной, чтобы найти сигареты. Как только оказываюсь в гостиной и замечаю вязанный женский свитер, лежащий на спинке дивана, на который я не обратила внимание раньше, в моём животе расползается дыра. Пока ищу, что покурить, визуально проверяя тумбочки на наличие пачки сигарет, взгляд снова и снова возвращается к фотографиям. К улыбающемуся Люциферу и красивой женщине. К кудрявой девочке. Игнорировать открывшуюся правду удаётся на удивление тяжело. Не выдерживаю, и иду на кухню, оставляя мокрые следы на тёмном паркете. Я нахожу сигареты и зажигалку на обеденном столе. Затягиваюсь. Комната наполняется ароматом табака. Во рту становится сухо и пыльно, как в пустыне. Кашляю и решаю поискать воды. Отыскиваю две бутылки в холодильнике. Там же лежат пара увядающих овощей, вялый салат и один контейнер с готовой едой. Больше ничего. Пристально смотрю на пустые полки. Это не похоже на рацион обычной семьи, тем более той, в которой есть ребёнок. Скорее ассортимент напоминает продуктовый набор закоренелого холостяка. Заглядываю в морозилку, чтобы найти замороженный полуфабрикат и приложить к пульсирующей вене у виска. Внутри оказываются только булочки для гамбургеров, обмотанные в полиэтилен. Просовываю голову внутрь и пару минут дышу холодным воздухом. Затем закрываю дверцу и возвращаюсь на своё место. Какое-то время я продолжаю курить, прижавшись спиной к входной двери. Потом не выдерживаю удушающего запаха рвоты и, найдя в ванной половую тряпку, мою пол, неуклюже садясь на корточки и не вынимая фильтр изо рта. Несколько раз снова усаживаюсь на коврик перед входом, но не могу продержаться долго. Комната плывёт и шатается. Я боюсь закрыть глаза, чтобы снова не отключиться. Когда гостиная в очередной раз туманится, встаю и, покачиваясь, поднимаюсь по лестнице на второй этаж. Там нахожу спальню. Как только приоткрываю дверь и понимаю, что это за комната, захлопываю её обратно. Продолжаю бродить. Обнаруживаю второй санузел и ещё одну запертую дверь. Спускаюсь вниз. Поднимаюсь. Шатаюсь по коридору. Снова иду на первый этаж. Спотыкаюсь о банкетку у книжной стенки, разглядывая надписи на корешках. Строительная физика, здания и сооружения, архитектура, целые ряды книг о проектировании. О некоторых я слышала, но о большинстве — нет. Книг с художественной литературой немного. Ред, Маккарти, Данте. При виде последнего представляю, как Люцифер сидит на диване в гостиной, читая «Божественную комедию», и мои губы поджимаются, скрывая усмешку. Я продолжаю двигаться. — Что за чёрт,— застываю в удивлении, войдя в последнюю комнату на первом этаже, которую почему-то изначально прошла. Вид разбитой мебели, валяющегося стекла и бардака сразу вызывает смятение. Кажется, будто на эту часть дома было совершено ограбление. Иначе сложно объяснить оторванные занавески, выпотрошенное кресло и разбитые дверцы шкафов. Взгляд перепрыгивает с одной вещи на другую, пока не цепляется за детский рисунок на краю рабочего стола и бессчетное число разбросанных рядом писем. Я подхожу ближе. Намеренно не смотрю на альбомный лист с изображением карусели и троих несуразных недолюдей, а сразу разглядываю желтую плотную бумагу. Думаю, как же это странно, что кто-то ещё отправляет послания подобным образом. Мне хватает совести ничего не трогать и не открывать. Не достаёт хороших манер, чтобы не читать уже распечатанные письма. «Я скорблю вместе с тобой, они были очень хорошими людьми, мы сохраним в памяти их образы при жизни» Я моргаю, дышу через нос. «Новость о смерти Джейн и Саманты потрясла меня, разбила сердце. Прими мои соболезнования…» В груди дыра расползается до размеров пропасти. Становится тесно в собственном теле. «Дорогой, прими мои искренние соболезнования. Она была замечательным человеком, лучшим из всех, кого я знала...» «Мы потрясены и скорбим вместе с тобой. Мы не можем поверить в случившееся...» «Это тяжёлая потеря. Это трагедия для семьи и для всех нас…» Моя голова откидывается назад, словно мозг резко потяжелел. Я жадно делаю глубокий вдох, будто только сейчас позволив себе дышать. Медленно выдыхаю. Не могу подобрать ни слов ни мыслей. Выхожу из комнаты в гостиную, осторожно прикрывая за собой дверь. Иду в ванную. Включаю кран. На этот раз полоскаю рот с мылом, чтобы смыть неприятный привкус от того, что я стала свидетелем глубоко личной истории, о которой никогда не должна была узнать.

Люцифер.

Надавливаю на ручку, резко толкаю дверь от себя и захожу в дом. Голова гудит. Понимаю, что я на взводе, когда вместо того, чтобы повесить ключи на крючок возле двери, швыряю их вниз на обувницу. Они безжалостно звякают, ударяясь о металлическую конструкцию. В мыслях помехи, а с сухостью во рту не справляется даже бутылка минеральной воды, выпитая за рулём, и мятная жвачка. Бессонная ночь, шестнадцатичасовой рабочий день и знание, что в доме меня ждет отключившаяся у неона стриптизерша, вытесняют адекватное мышление, заводят нейронные связи в мозгу и если еще десять минут назад мне хотелось отключиться, восполнив недосып, то теперь единственное что занимает голову, это раздумья о том, чем она была занята, пока я торчал на работе. Что успела увидеть. Трогала то, что не следовало. Брала ли какие-то вещи. Прижимаю ботинком съехавший в сторону придверный ковер и возвращаю на место. Поток мыслей останавливается стоит мне осознать, что я не вижу собственных ног. Смотрю перед собой, только сейчас осознав, что свет не горит. Вокруг темнота, и лишь тусклый свет фонарей и проезжающих мимо машин бликует на паркете в центре гостиной. Но этого оказывается недостаточным, чтобы рассмотреть всю комнату целиком. Тишина закладывает уши, ставя под сомнения сам факт того, что в доме кто-то есть. Прислоняю ладонь к стене и молча щёлкаю выключатель. Свет загорается. Когда гостиная вспыхивает мягким жёлтым цветом, я на несколько секунд щурюсь. Как только глаза привыкают, вижу Викторию. Она, к моему удивлению, оказывается сидящей на диване, сложив руки в замок на коленях и смотря в ту сторону, где я стою. Она тоже щурится, а потом резко встаёт. — Не знаю, что сказать,— она проделывает несколько шагов вперёд. Останавливается. Смотрит. Я оказываюсь в ступоре. Сначала из-за того, что вижу её сидящей в кромешной темноте, потом потому что не могу сообразить, чего мне хочется больше, чтобы она ничего не говорила, чтобы немедленно ушла или чтобы она вообще никогда не оказывалась в моём доме. Её вид рушит идеальную картину вокруг. Я буквально вижу, как рябит пространство со всех сторон от неё. Виктория в своих джинсах, мятой серой майке и с растрепанными волосами ставит под сомнение щепетильно созданную иллюзию. Иллюзию, что все остаётся, как прежде. Что не случилось той аварии и всего, что было после. Что есть только тогда. Потому что справа наши фотографии на стене. На спинке дивана вязанная кофта Джейн с большими ужасными пуговицами. В ванной заколки и зубная щётка Сэм. Наверху нетронутая детская и наша с женой спальня, полная её вещей. Да, в доме больше нет смеха, музыки и визгов, а запах дочери и жены давно выветрился, но он всё ещё остаётся только нашим. И видеть в нём Викторию немыслимо. Неправильно. Противоестественно. И эта ненормальность ощущается так остро, что под рёбрами начинает колоть. — Можешь, сказать всё что угодно,— выдавливаю я. Требуется несколько секунд, чтобы отряхнуть с себя настойчивое желание схватить её за шкирку и выпихнуть за дверь без разговоров. — Вчера вечером мы спали? Сперва не понимаю, о чём она говорит, потому что готовлюсь к совершенно иному диалогу. Что-то вроде: « Я сразу поняла, что у тебя случилась трагедия. Мне так жаль!». На крайний случай: «Мог бы и поторопиться, кретин!», но никак не то, что услышал. — Мы что? — Ясно,— она фыркает. — Ты меня трахал? Смотрю на неё, не скрывая удивления. — Ты была в отключке. — Я спрашиваю. Ты. Меня. Трахал? — холодно, резко, нетерпеливо. — Нет. — Ладно,— едва различимый вздох облегчения, который она тут же скрывает за новым вопросом, задаваемым точно между делом. — Почему не оставил меня у неона? — Я хотел,— прохожу вглубь комнаты и останавливаюсь напротив неё. Её вопрос заставляет меня прокрутить в голове события сегодняшней ночи. «Виктория небольшого роста, около метра семидесяти, худая, и скорее всего трезвая весит очень мало, но алкоголь превращает её в мёртвый груз, когда я подхватываю её под колени, спину и поднимаю на руки. — Не хочешь проснуться? — смотрю, как её голова запрокидывается назад. Похоже, ответ отрицательный. Сначала думаю затащить её обратно в клуб и оставить проспаться. Но когда вышибала спрашивает, что я собираюсь с ней делать, передумываю. — Я собираюсь отвезти её домой. Он хмыкает. — Делай, что хочешь, главное, что ты заплатил. — он прищуривается. — Ты же заплатил? Никогда не примерял на себя роль моралиста, но сейчас его слова звучат настолько паскудно, что становится тяжело отмахнуться от них. — Ну, так что? Алкоголь в крови провоцирует желание ответить ударом в лицо. Делаю шаг к нему. Останавливаюсь. Вспоминаю о Виктории, которую держу в руках, и которая крутит головой и жалобно мычит, напоминая о себе. Я отвечаю, что рассчитался, и добавляю, что заплачу ещё, если он принесёт вещи девушки. Опознавательным знаком оказывается баран из ниток на лямке. Когда вышибала соглашается, несу стриптизершу в машину. Мне приходится постараться, чтобы аккуратно положить Викторию на заднее сиденье, не ударив головой о дверь. Она больше не крутится. Свисает с кожаных кресел точно желе. Оставляю девчонку лежать в салоне, и иду ко входу в клуб, чтобы найти её телефон, который она выронила, пытаясь вызвать такси. Поднимаю тот и осматриваю. Зажимаю кнопку блокировки. Экран не загорается. Трещина на дисплее заставляет усомниться, включится он когда-нибудь вообще или нет. Я возвращаюсь. Забираюсь в машину и откидываюсь на сиденьи. Голова запрокидывается назад от усталости. Глаза закрываются. Грудь печёт. Чёрный мир шатается, точно я сел не в машину, а в лодку. На губах играет вкус текилы и сигарет. На заднем сиденьи тихо дышит девятнадцатилетняя «проблема». Что дальше, Люци? — Эй, дружище,— раздаётся сбоку. Вышибала стучится в переднее окно, и я открываю глаза и опускаю стекло, забирая рюкзак и протягивая ему несколько купюр. Спрашиваю, знает ли он адрес девушки. Он качает головой, и говорит, что знает одна из шлюх, но та сегодня не работает. Он желает мне хорошо повеселиться, и что-то ещё. Я не слушаю, по крайней мере стараюсь. Поднимаю стекло и завожу машину, пока не передумал и не сделал чего-то, во что мне лучше не влезать. Выруливаю с парковки и набираю Маркусу. Он не берёт трубку. Я проезжаю милю за милей, пытаясь дозвониться до него. Желание отвести девчонку обратно в клуб растёт с количеством звонков, оставшихся без ответа. Когда подъезжаю к собственному дому, оно становится настолько неконтролируемое, что я едва не разворачиваюсь. Когда глушу двигатель, то превращается в идею фикс. Я даже трачу пятнадцать минут, чтобы связаться с ближайшей гостиницей, и послать администратора на хер, после того как он требует паспорт и отказывает в заселении. Когда пульс достигает критической отметки, и я слышу баханье в ушах, беру тайм-аут. Выхожу из машины. Опираюсь о дверь спиной и закуриваю. Тяну время, потому что не могу заставить себя затащить Викторию в дом. Кажется, что это разрушит одну из несущих стен внутри меня, до сих пор помогающих нормально функционировать. Путайся с кем захочешь, пей с кем захочешь, трахай, кого захочешь, но за пределами этих стен. Таков закон, я сам его установил. Расставил границы дозволенного. И теперь, я не могу отделаться от мысли, что уничтожу ту оставшуюся крупицу прежней жизни , если нарушу собственное правило.» — И? — Не знаю,— получается на удивление честно. — Хорошо,— она кивает. — В любом случае я довольна, что не очнулась у мусорного бака. — Часто у тебя так? — обхожу её сбоку и заглядываю в арку. Осматриваю кухню, продолжая соображать поменялось ли что-то или нет. — Не понимаю, какое тебе до этого дело. — Вчера это стало моим делом. Виктория молчит пару секунд, пока я огибаю диван, поглядывая на закрытую дверь, ведущую в кабинет. Я не пытался разобраться с погромом, устроенным там несколько недель назад, а значит, если стриптизёрша заходила туда, то всё видела. Чувствую облегчение и интерес одновременно, вызванные тем, что она до сих пор не задаёт вопроса на этот счёт. — Нет, только если ничего не ем,— наконец, отвечает. — Это опасная привычка. — Да, неужели,— хмыкает. — Не все такие дружелюбные, как я. — В этом ещё нужно убедиться,— она оборачивается, не упуская меня из вида. Скрещивает руки на груди. — Я выкурила пару сигарет и воспользовалась душем. Больше ничего не трогала. Видимо Виктория думает, что я проверяю не пропали ли какие-нибудь вещи. Откуда ей знать, что мои намерения слишком личные, чтобы озвучивать их вслух. Я чувствую потребность как-то объяснить своё поведение. Однако не успеваю отреагировать, потому что она быстро добавляет: — Полотенце не брала. Мне хотелось сказать, что она без проблем могла бы воспользоваться необходимым, так как это нормально. Она даже могла съесть что-то, если бы сумела найти продукты в холодильнике. Но я этого не делаю. Потому что подсознательно думаю, как хорошо, что она ничего не трогала. Так гораздо лучше. — Помнишь что-нибудь? — перевожу тему. — В общих чертах,— она надавливает пальцами на виски, словно этот вопрос вызывает у неё приступ головной боли. — Где мой рюкзак? Глядя на то, как стриптизёрша сморщилась, я вспоминаю о своём похмелье. Во рту становится сухо. — В машине. Она удивленно моргает. — Да ну. — Ты просила его забрать. Я забрал,— обхожу гостиную вокруг и снова останавливаюсь напротив новой знакомой, которая всё это время не отводила от меня взгляда. — Так просто вошёл и забрал? — она прищуривается. — Почти. Виктория сжимает губы, когда я в общих чертах говорю о мудаке из охраны. Ничего конкретного. Без подробностей. Обходя плату. Не упоминая порыв устроить пьяную драку с ней на руках. — Спасибо,— она долго не может подобрать слов, но потом находится. В голосе не чувствуется никакой благодарности, скорее растерянность. — Сколько я тебе должна? — Разве я сказал, что мне от тебя что-то нужно? — Это очевидно. — О деньгах речи не шло. — Тогда что? — она хмурится. — Я сегодня не в форме, чтобы расплачиваться как-то иначе. — У тебя всё сводится к сексу? — И это говорит мужчина, который « как-то иначе» приравнял к сексу. Она хорошо обороняется. Ещё понимаю, что язвительность у неё враждебная. А вот храбриться она не умеет. Кончики пальцев сжимают край майки. Оттягивают и дёргают, чтобы чем-то отогнать нервозность. Виктория хоть и интересуется, как может мне отплатить, услышать ответ, не вписывающийся в рамки, установленные в голове, вряд ли готова. И хмурится от этого. Несмотря на усилия, не могу сдержать недоулыбки. Глаза напротив поблескивают. Уголки губ изгибаются, когда она понимает, что я не собираюсь напирать. Хмурая морщинка между светлыми бровями расправляется, и выражение лица становится мягче. — Ещё никто до тебя столько раз не выставлял меня озабоченным. — Не дуйся. — Не старайся. Я пристально смотрю на неё. Кажется, только сейчас не сквозь. Она в ответ. Снова не диалог, а ебаная дуэль. Пока разбираюсь, что ещё ощущаю, кроме раздражения, улыбка сама добирается до губ. Она же довольна. Минимальная дистанция позволяет подметить некоторые детали внешности новой знакомой. Россыпь родинок: над верхней губой; на обеих щеках; скулах. Большие тёмные круги под глазами, состоящие из растёкшейся туши и длительной нехватки сна. Одно зелёное пятно у виска и два синих у подбородка. Взгляд опускается ниже к острым ключицам и гематоме между ними, выглядывающей из под майки. Она просит не пялиться, но край кофты не поправляет. Я не спрашиваю ни о чем и больше не смотрю. Однако мозг всё равно замыкает от разных мыслей, связанных с ней. А потом любезно напоминает, что не нужно разглядывать стриптизёршу, сравнимую с инородным телом, вторгшимся в привычный ритм жизни. — Пошли, я отдам тебе твои вещи.

Виктория.

Когда мы выходим на улицу, я отмечаю, что небо полностью затянуто чёрной пеленой. Вокруг проезжают редкие автомобили. Раздаётся шуршание колёс, шум ветра, обрывки разговоров прохожих. После суточного заточения обилие звуков пугает. Кожа покрывается мурашками. Ночь почти такая же холодная, как и вчера. Кофты с собой нет. Где она, я не знаю. Предполагаю, что в неоне и обхватываю себя руками, следуя за Люцифером к его машине, припаркованной возле дома. Дышится значительно легче. — Жаль, что тебе пришлось со мной возиться, — оглядываюсь по сторонам, когда он открывает переднюю дверь, и поднимает с сиденья рюкзак, протягивая его мне. — Ты доставила мне меньше проблем, чем я ожидал. Приходится шагнуть вперед, чтобы дотянуться до сумки и повесить её себе на плечо. — Рада это слышать. — Что насчёт тебя? — Будут ли у меня неприятности? — спрашиваю и качаю головой, уверенная, что моё отсутствие не стало для Мими неожиданностью. Я уходила и ни раз, но всегда возвращалась спустя какое-то время. Она бы не устроила истерику из-за одной ночи. — Никаких проблем. — Родителям на тебя наплевать? Перевожу дыхание. Вопрос, который задал бы любой на его месте. Но я не знаю, как объяснить Люциферу, почему никто не печётся обо мне. Хочу дать ответ, который смог бы хоть немного приблизиться к категории «честный», но молчу. Слова повисают в воздухе между нами. — Долгая и очень скучная история, — уклоняюсь и даже криво улыбаться не забываю. Но уголки губ быстро возвращаются в прежнее спокойное положение и от напускной улыбки ничего не остается, словно её вообще никогда не было. — Если не хочешь говорить — не говори,— он захлопывает автомобильную дверь. — Славно, что мы можем так просто пропустить, эту часть с расспросами. — Ты не лезешь в мою голову, а я в твою. — Мне нравится. Все оказывается слишком легко. Настолько, что на секунду его слова заставляют растеряться. Никаких попыток выяснить личного. Никакого обмена номерами. Тем более разговоров о следующей встрече. С Люцифером всё просто. Уже дважды. Это позволяет мне почувствовать себя свободнее. Перестать думать о возможных последствиях слов и действий. Это, и ещё то, что я больше не заперта в его чёртовом доме, и он отдал мой рюкзак. — Но меня всё равно не покидает чувство, что ты просто притворяешься не озабоченным. Тёмные глаза встречаются с моими. — И в чем выгода притворяться? Я на секунду задумываюсь, а потом отвечаю на своё собственное обвинение, сжимая пальцами лямку сумки. — Может ты хочешь мне понравиться. Он негромко смеется. Даже скрыть, что его позабавили мои слова, не пытается. Сначала это немного раздражает. Но спустя время, глядя на его улыбку, ловлю себя на мысли, что тоже идиотски улыбаюсь во все зубы. — Определенно нет. — Не могла не спросить, — скрещиваю руки на груди. Холод пробирает. — У тебя невысокие требования. Мне хочется подтвердить его вывод, но я не соглашаюсь. Зачем ему знать, что у меня вызывают эйфорию парни, которые не пытаются залезть в трусы на первом свидании, а мужчины, не трахнувшие меня в отключке, вообще воспринимаются мной, как супергерои? — У тебя того проще. Люцифер вытаскивает из кармана джинс пачку. Смотрю, как он затягивается. Бросаю на дым особенно жалобный взгляд. Я тоже не против прикурить. Против желудок, мгновенного скрутившийся в узел от запаха табака. — Например, — подвожу итог, — девятнадцатилетние девушки с упругими сиськами не в твоём вкусе. — Тебя это так задело? Люцифер ставит машину на сигнализацию и толкает руки в карманы джинс. Приподнимает плечи, обходит ту и останавливается напротив меня. Сигарета зависает между губ. Дым сквозь зубы и ноздри. Тошнота смешивается с желанием забрать у него белый фильтр и тоже затянуться. — Немного,— не выдерживаю и шагаю к нему навстречу. Оптимальная дистанция, не вызывающая приступ паники, трещит по швам. Пальцы обхватывают сигарету. Люцифер размыкает рот, позволяя мне прикурить. — Но когда вспоминаю твой стояк, сразу отпускает. На языке мгновенно появляется вкус мяты и табака. Губы покалывает от ментола. — Я не трахался пару месяцев,— он жмёт плечами. — У меня встал бы на любую, кого подсунул бы Маркус. Наверное, для какого-нибудь парня моего возраста, это стало бы постыдным откровением. Люцифера же судя по выражению лица нисколько не заботило, что я подумаю и подумаю ли вообще. Он не хмурится. Не улыбается. Серьезной, как кусок камня. Аж скулы сводит. — Откуда мне знать, что ты не врёшь. — Давай не будем этого выяснять,— просит он и тревожит все нервные окончания в головном мозге, когда снимает стёганую куртку со своих плеч и небрежно набрасывая на мои. — Мило,— только и могу выговорить, бросая бычок на брусчатую дорожку и придавливаю его кедами. Сделай сейчас затяжку, наверняка закашлялась бы. Вместо этого горблюсь под тяжестью грубой ткани. Кручу головой рассматривая новый предмет гардероба, пахнущий слишком приятно, чтобы не обратить на это внимания. Перевожу взгляд на Люцифера. Не представляю, насколько растерянно выгляжу в этот момент, но ничего не могу сделать. Щеки загораются. Пальцы дёргаются, но я заламываю их за спиной, подавляя желание прикоснуться к лицу холодными руками и немного остудить его. Я могу играться сколько хочу, но идиотские реакции не обмануть. Раздвигай ноги хоть миллион раз, Уокер, но будь добра смущаться, когда на тебя сваливается мужская куртка. — Не хватает, чтобы ты отключилась здесь от холода,— его взгляд в темноте рассеивается как свет фар мимо проезжающих по дороге машин с шорохом шин об асфальт. — Трясешься будто под наркотой. — На улице прохладно, если ты не заметил. А кофту я не прихватила,— быстро проговариваю, как скороговорку, просовывая кисти в рукава и протягивая ладонь. — Можешь дать свой мобильный, чтобы я вызвала такси? Он снимает блокировку и позволяет набрать номер, не задавая лишних вопросов. Все происходит как-то скомкано. Разговоры о сексе, это одно. Его жест совершенно другое. Он будто всё портит, и мне становится необходимым срочно убраться куда-нибудь подальше. Оператор быстро отвечает. Машина недалеко и скоро будет. Говорю спасибо в динамик, и передаю телефон обратно. Люцифер спрашивает нужны ли мне деньги, и я демонстрирую несколько купюр в потайном кармане сумки. Затем огибаю его сбоку и иду к дороге пресекая разговоры. — Не обижайся, я правда не планировала задерживаться в твоей жизни на целые сутки,— говорю куда-то за спину. — Я тоже не ожидал, что вчерашний день закончится вот так. Не знаю как попрощаться с ним, после всего произошедшего, поэтому вовсе не прощаюсь. Он тоже больше ничего не говорит. Не пытается узнать номер телефона или ник в социальных сетях. Не порывается нагнать. Я ступаю по брусчатке, слушая хруст камней под ногами и раздумывая, пялится он или нет. Не разрешаю себе оборачиваться. Насколько же хреново это будет выглядеть, даже страшно предположить. Останавливаюсь у обочины и ищу глазами нужную машину, чтобы занять голову. Несколько раз глубоко вдыхаю и медленно выдыхаю, успокаивая сбившийся пульс. Хочется ударить себя по щекам и спросить, что это только что было. Вместо этого, вытягиваю руку и прыгаю в остановившееся такси. Водитель мягко надавливает на педаль газа, и мой лоб сразу же изнуренно прислоняется к холодному стеклу. Глаза закрываются. Несмотря на то, что эти сутки хорошенько потрепали меня, а единственное, чего мне сейчас хочется, это лечь в постель и заснуть, ни о чём не думая, возвращение в квартиру к подруге, как колючая веревка затягивается на моей шее, душа с каждой секундой всё сильнее. Домой я являюсь без пятнадцати двенадцать. Когда захожу на кухню, Мими лежит на диване, завернувшись в плед. Вокруг разбросаны пустые бутылки пива и пачки из-под чипсов. — Привет,— говорю, когда подруга отрывает глаза от мобильника и осматривает меня с головы до ног. — Привет. Снимаю кеды там же, где и стою, и с ногами забираюсь на стул, обхватывая те руками. На мне все ещё надета куртка Люцифера. Вспоминаю об этом, когда снова чувствую аромат его духов, прижимаясь носом к коленям. — Не хочешь спросить, где я была? — интересуюсь слишком тихо, но она слышит. Садится. — Если бы я спросила, ты бы мне ответила? Жму плечами. Мими внимательно смотрит, пытаясь проникнуть внутрь. Но у подруги больше нет такого права. У неё ничего не получается. Я чувствую. Она понимает только то, что видит. — Надеюсь, он не страшный. — Он не страшный. — И давно ты с ним встречаешься ? — Мы не встречаемся. — Могла бы позвонить. — Телефон разбила. — Понятно,— слышу, как она встаёт, подхватывая с пола остатки еды. — Неважно выглядишь. Всё точно в порядке? Тру под глазами, словно это должно помочь. Под пальцами ощущается скатавшиеся остатки туши. — Схожу в душ и завтра стану как новенькая. — Хорошо, не буду тебе мешать. Досмотрю сериал в комнате. Когда подруга почти скрывается из вида, я её останавливаю. — Мими. — А? — Не видела тебя вчера в Неоне. — Меня и не было. Секундное молчание. — Почему? — Просто, — отвечает, когда наши глаза встречаются. Она улыбается и смотрит на меня в упор. — Ладно. У меня странно сдавливает грудь. Приходится выпрямиться и распластаться по спинке стула. — В холодильнике есть макароны с сыром,— предлагает, жмет плечами. — Вдруг ты проголодалась. Я проголодалась, и живот соглашаясь, издает странный звук. Но аппетита нет. Прикрываю глаза и стараюсь ни о чем не думать. Изолироваться от того, что Мими ещё какое-то время смотрит на меня, а после, не сдержав глубокого вздоха, который мне сложно понять, скрывается за закрытой дверью спальни. Усталость оказывается сильнее всего остального. Она вытесняет из головы любые мысли. Наливает макушку свинцом. И заставляет меня быстро задремать, уронив голову назад и прижимая колени к груди. Утро среды я провожу в кровати, чувствуя себя смертельно разбитой. Мы с Мими не разговариваем. К вечеру мне кажется, что мое тело поливают раскалённым маслом. Я не нахожу в себе сил выбраться из-под одеяла, укутываясь посильнее всем, что есть под руками. Кости крутит, а кожа горит, покрываясь испариной. В ночь, когда становится хуже, подруга не выдерживает и вызывает врача. — Не хочу, чтобы ты умерла в моей квартире. В скорой говорят, что это двустороннее воспаление лёгких. От госпитализации я сразу отказываюсь. Уговорить меня не получается, даже приводя убедительные аргументы в виде серьезных осложнений вплоть до летального исхода. Мне ничего не хочется слушать. Подтверждаю, что остаюсь дома и получаю рецепты с названием препаратов и уколов, а также рекомендации по сбалансированному питанию. От сигарет просят воздержаться на время лечения. — Постараюсь. Этой же ночью я лежу с сигаретой в зубах, жутким кашлем и пытаюсь смотреть в окно. Фоном звучат голоса из фильма, который смотрит Мими на соседней кровати. — Я много думала, говорить тебе или нет,— она ставит кино на паузу. Не отвожу взгляда от стекла. — О чем? — Ну, знаешь,— она тяжело вздыхает. — Ладно, не важно. — Определись, наконец. — Потом как-нибудь,— отмахивается она, и спальня снова наполняется голосами и звуками. К субботе мне становится лучше. Кашель донимает, но не так сильно. Температура спадает. У меня появляются силы вставать с кровати. В обед я грею в микроволновой печи макароны с сыром и съедаю всю тарелку, прежде чем выпить горсть таблеток. К вечеру выбираюсь из дома, чтобы в ближайшем салоне заменить экран дисплея. Стоило мне настроить телефон, и оповещения с пропущенными от Маркуса, начали мешать жить. Я написала, что заболела, и добавила его номер в блок после того, как он назвал меня сучкой, которую ждет серьезный разговор. Ночью мы с Мими едим жареного цыпленка на кухне и запиваем всё тёплым какао. На фоне воспроизводится очередная серия фильма, который она начала смотреть на этой неделе. — О чём там? — спрашиваю пережевывая небольшой кусок мяса. — Документалка о балете. Кашляю, ковыряя в тарелке вилкой. — Поверни экран поближе. Она подталкивает ноутбук в мою сторону, и между делом делится, что если бы не работала шлюхой, то обязательно стала бы балериной. Я пожимаю плечами, никак это не комментируя. — Я бы уехала в Россию танцевать в Большом Театре. Воскресенье проходит в одиночестве. В понедельник всё утро Мими не появляется дома, а к вечеру возвращается и сразу же уходит, сообщая, что она останется ночевать у Дино. Часть меня вскипает, протестует и бессильно топает ногами, но другая, совершенно каменная, не позволяет проявить эмоций. Я киваю, выбирая не растрачиваться на бесполезные истерики, но сама чувствую, как тону под волной гнева. — Завтра вернёшься? — Вернусь. — Ладно, закрой за собой дверь. Она является около шести утра, так что я ещё не ложусь. Сижу на кухне, устроившись на диване полулежа, пристроив ноутбук на стуле напротив. Документалка о балеринах. Пятый выпуск. Пока голос за кадром монотонно погружает в интриги за сценой, я позволяю подруге пристроиться рядом и сунуть под себя холодные ступни. — Я ушла из Неона. Отрываю взгляд от экрана, и смотрю на Мими. Сажусь, а затем наклоняясь вперед, и её ноги выскальзывают из-под меня. Кажется, что я не совсем понимаю, о чём она говорит. — Что ты сказала? — Ещё на прошлой неделе,— она подаётся вперед, чтобы зачем-то положить ладони на мои колени. — Просто не знала, когда тебе сказать. Позволяю рукам похлопать по ногам, пока сама жду, когда в её глазах отразится хоть что-нибудь помимо спокойного умиротворения и счастья. Они что трахались всю ночь, поэтому ей так в голову ударило? Может, Дино сделал ей предложение? Ища подтверждение в собственном вопросе, перехватываю запястья подруги и кручу перед собой, рассматривая пальцы. Когда понимаю, что ничего нет, резко отпускаю, будто обжигаясь. — В голове не укладывается. Она рассказывает в какой момент к ней пришла эта идея, как давно она хотела покончить с этой работой, но я едва её слышу. Мой разум слишком занят тем, что приводит в порядок, все что она разворотила своим откровением. — Что об этом думаешь? Мысли по-прежнему далеко. Я отвечаю: — Ничего. Мими напряженно смотрит на меня. — Не хочешь тоже уйти? Моргаю, и она снова попадает в фокус. — И что дальше? — поднимаюсь с дивана и оскаливаюсь на неё. — Вернусь обратно в университет? Из горла вырывается сдавленный смех. — Почему нет. — Не смеши меня! В груди пожар. В голове черная дыра. — А ты, что собираешься делать дальше? Поедешь в Россию танцевать балет? — Может поеду. — Не неси херню. — Я просто больше не хочу тратить свою жизнь на это дерьмо. Вот и всё. — Дино промыл тебе мозги? Она встаёт следом. В голосе сквозит вызов: — Он единственный, кому до меня есть дело. Запрокидываю голову назад, отбрасывая волосы с лица и кричю в потолок: — Он не знает, что ты шлюха! — Больше нет. — Закроешь ему глаза и уши? — едко и побольнее. — Каждый второй в городе, знает сколько ты стоишь. — Мы могли бы уехать из Сиэтла,— говорит она. Я открываю рот, в очередной раз не веря собственным ушам. — Ты… ты просто жалкая. — Что тебя так злит? — Ты, мать твою. — И что я сделала? Ты просто живешь, а я нет. — Ты как всегда думаешь только о себе. Она пристально смотрит на меня. Сочувственно крутит головой, замечая, как моя грудная клетка тяжело вздымается. Как я мечусь из стороны в сторону, будто загнанный в угол дикий зверь. — Ты не в порядке, Вики. Зажмуриваюсь, отмахиваясь от её слов. Кручусь на месте. Прижимаю ладонь ко рту, пытаясь успокоиться. — Ты всё уже решила, да? Мими разворачивается, чтобы уйти. — Ладно. Катись на хер! — Ложись спать. — Заткнись! — ору ей в спину. — Просто заткнись! Слышу, как хлопает дверь в спальню. — Ладно. — Ладно, мать твою,— запускаю пальцы в волосы и оттягиваю назад. Продолжаю говорить «Ладно» снова и снова. Ладно, я подумаю об этом позже. Ладно, что если она говорит правду. Ладно, ничего страшного. Ладно, я что-нибудь придумаю. Ладно. Ладно. Ладно.