Сломленные

Виктория.

Когда я стою в подсобке перед зеркалом, пытаясь заплести волосы в косу, то чувствую, что слишком накурилась. Даже шум музыки на фоне, бьющей за дверью, звучит будто из-под толщи воды. Руки не слушаются, ощущаясь ватными. Прическа выходит никудышной. Собственное отражение периодически ведёт в сторону, и я выгляжу жалкой и чувствую себя расплывчатой, словно клубящийся в переулке дым. Пятая сигарета была лишней. Единственным плюсом оказываются хорошенько притуплённые чувства. Несмотря на то что я всё ещё бурлю внутри после разговора с Багги, переживания остаются на втором плане. Мельтешат где-то там внутри за завесой дыма, но сердца не трогают. — Я думала у тебя сегодня выходной. Сначала не понимаю откуда доносится голос. Потом оборачиваюсь влево и вижу Джордан, толкающую плечом дверь. В глаза бросается полностью розовая одежда, выбивающаяся на фоне общей концепции вечера. Однако волосы заплетены, а на макушке приплюснута блестящая ковбойская шляпа в тон, и всё это вроде как напоминает о задумке шоу. Успеваю как-то по новому возненавидеть Маркуса за эти кричащие акценты, пока она заходит в подсобку, останавливается у рядом со мной и тянет на себя ящик под зеркалом, предназначающийся для хранения необходимых здесь побрякушек: презервативов, хлорогекседина, жевачек и таблеток обезболивающего, закупленных Жослен на общие деньги и впихнутых в него «про запас». Смотрю, как она засовывает сразу обе руки внутрь и что-то разыскивает. — Выходной,— потираю пальцами глаза, заканчивая с плетением. — Но Маркус мудак. Отшагиваю назад, больше не фокусируя внимания на отражении. Чувствую, как начинает подташнивать. Сглатываю и ищу взглядом мой костюм. — Наверное,— Джордан шуршит на фоне. Это раздражает. Мне хочется, чтобы она ушла. Потому что я по какой-то причине считаю её виноватой в том, что стою здесь в свой выходной. Собираюсь с мыслями, чтобы как следует рявкнуть на неё и велеть выметаться, но в этот момент она выдергивая из ящика синий блестящий квадрат, оборачивается ко мне и застывает в ожидании. Слова мои тоже застывают. Она сжимает презерватив в ладони и просто смотрит. Её обречённый взгляд стискивает меня тисками, понимает за шкирку и, тряхнув, так, что всё резко сгущается в фокус, ставит на место. — Куда вы обычно кладёте…презерватив? — спрашивает она. Первое, о чём я думаю: всё сделанное мной пустой пшик. И что, возможно, избавив Джордан от адвоката- извращенца, я собственноручно подложила её под кого-то похуже. Стискиваю челюсть. Эта мысль вызывает во мне жгучую злость, подобно той, что я испытывала, стоило вышибале упомянуть отца. Кровь в венах загорается. Чувствую себя разбитой, а собственное упущение предстаёт теперь совершенно очевидным. Ведь освободить девчонку от одного клиента, совершенно не значит оградить её от всех остальных. Не адвокат, так масляный пижон. Не извращенец, так садист. Теперь мне кажется глупым, что я вообще подумала, что способна уберечь её. Более того, я раздражаюсь, потому что решила, что мне это нужно. — Можешь сунуть между сисек,— предлагаю, подходя к кушетке у двери, обрывая эти затянувшиеся гляделки. Второе, что приходит в голову: перестать думать. Игнорировать. От меня ничего не зависит. Даю себе эту установку и ощущаю, как тиски вместо того чтобы разжаться, сжимаются сильнее. Злость вопреки ожиданию никуда не уходит. Возможно даже множится. — А что если он захочет без него? — Соври, что хозяин запрещает. — Мне кажется…я растеряюсь. — Тогда надень капроновые колготки, выиграешь несколько секунд. — Ты так делала? — немного выждав, спрашивает Джордан. — Один раз. Может два. Не помню. Небрежно хватаю клетчатую юбку с кушетки, оставляя на потом белую рубашку с длинным рукавом и тёмно-зеленый галстук в виде бабочки, лежащий слева от костюма. Я взвинчена. Смотрю на наряд школьницы, и представляю как бросаю спичку, и одежда воспламеняется. Поджимаю губы. Однако вместо того чтобы начать переодеваться, снова отвлекаюсь на взгляд сбоку, заставляющий положить всё на место, и обратить на него внимание. — Что ещё? — Мне страшно. Моргаю. Вижу, что она ждёт, что я скажу, но неожиданная откровенность и простота, с которой Джордан это озвучивает, не дают шанса быстро ответить. Странно веду головой. — Ясно. А мне что с того? Она следует моему совету: засовывает презерватив в ложбинку небольшой груди, едва выглядывающей из-под бандажа, но не уходит, а вопросительно округляет свои ореховые глаза и продолжает: — Тебе что, никогда не бывает страшно? — Что? Я моргаю, следя как синий блестящий квадрат не задерживается меж сисек, а падает куда-то внутрь корсета. — Тебе разве не бывает страшно? — повторяет она, но я опять ничего не понимаю, потому что не хочу, чтобы наш диалог сворачивал не туда. Наугад нащупываю слова: — А ты как думаешь? Она внимательно смотрит, затем тихо продолжает: — Мне кажется ты пытаешься выглядеть храбрее, чем есть. Замечаю, как Джордан опускает взгляд на мои руки. Копирую её движение и вижу, куда она смотрит. Оказывается бессознательно я начала заламывать пальцы. Быстро расслабляю кисти и впиваюсь в девчонку рассерженным взглядом. На что она намекает? Я пытаюсь ответить. Она меня перебивает. — На самом деле я просто тебе завидую. — Ты что набралась? — смеюсь над ней, но смех выходит едкий, надрывный и почти сразу обрывается, будто мне дали под дых. — Нет. — А всё выглядит, как-будто да. — Прости. — Я тебе не подружка, которой можно выплакаться. — Я знаю,— Джордан прикладывает ладонь ко лбу, будто у нее кольнула голова, и то место, где рассыпаны веснушки, заливает красным. — Просто почувствовала, что если не признаю свой страх, то упаду в обморок. Моя грудь сжимается от её слов. Она даёт понять, что ей нужна поддержка. Мне же положено сказать, что всё хорошо, что ничего страшного не происходит, и чтобы она шла раздвигать ноги с чистой совестью и спокойным сердцем. Вот только слова застревают в глотке. Все плохо. А то что происходит совершенно ненормально. Несмотря на то, что я едва её знаю и даже не догадываюсь о реальных причинах нахождения Джордан здесь, она всё ещё остаётся ребёнком. Подобные заведения вроде неона не для неё. Она не должна раздвигать ноги. Это совершенно противоестественно. И страх — меньшее, что, возможно, может чувствовать девушка её возраста. — Твои идиотские порывы — не мои проблемы. Не поддерживать хватает здравомыслия и непонятно откуда взявшейся выдержки, а ещё слабая надежда, что холодность поможет ей понять: это не место, где можно заводить друзей и ждать сочувствия. — Мне показалось… Не даю ей договорить и огрызаюсь: — Показалось, что я похожа на ту, кому стоит выговориться? Или на ту, кому есть до тебя дело? Она стыдливо ведёт плечами и больше не смотрит на меня. Её взгляд направлен в сторону двери. — Мне плевать на тебя…— сжимаю переносицу. — Я даже не помню, как тебя зовут. Джудит…Джинни… — Джо…рдан…— произносит та, делая небольшие паузы, после каждого слога, чтобы набрать немного воздуха в лёгкие, видимо сдерживая слёзы. Тоже делаю едва заметный вдох, замечая, как блестят большие круглые глаза, и продолжаю: — Джордан. Знаешь что, Джордан. Если в следующий раз тебе нужно будет сказать что-то подобное обязательно дай знать, ладно? Я постараюсь оказаться где-нибудь подальше от тебя и твоей тошнотворной откровенности, — делаю вид, что теряю всякий интерес к разговору и стягиваю толстовку через голову, со злостью швыряя ту на тахту. — А теперь иди на хер отсюда! Не слышу, как бьётся туда сюда дверь, когда Джордан открывает её. Не вижу, как она уходит. Или выбегает, ужаленная моими словами. Не замечаю как много раз ещё повторяются ударные звуки. Сколько прошло времени. Пелена ярости и очередное столкновение с собственной беспомощностью проходят, когда я уже сижу одетая и смотрю на свои сцепленные пальцы и пытаюсь затормозить поток мыслей. Опять приказываю себе ни о чём не думать. Корябаю запястье, после того как понимаю, что не получается. Когда входит одна из девушек, я молча поправляю юбку и поднимаюсь. Неожиданное появление танцовщицы, которую я называю «безымянной блондинкой», немного отвлекает. В голове в миг становится пусто. Это позволяет мне взять себя в руки. Наклоняюсь и подхватываю бант. Подвязываю тот вокруг шеи, пока девушка смеётся, что выгляжу я в точности как школьница. Я знаю. Коротко отвечаю «наверное», не желая ничего с ней обсуждать. Да, и что здесь обсуждать? Я выгляжу так, как хочет клиент. Она переводит тему, мгновенно теряя интерес к моему наряду, и в красках рассказывает об обстановке в зале, оценивает кошельки мужчин и проходится по внешности немногочисленных женщин, пришедших с некоторыми из них. Помолчав, спрашиваю не узнавал ли кто-нибудь из гостей о Куколке. Она жмёт белыми плечами, одновременно выуживая из маленькой сумочки помаду. Расправляю петельки зелёных лент, интересуясь, сколько времени. Руки подрагивают от нервов. Она вытягивает рот, давая понять, что ответит, как только закончит. Не собираясь ждать, пока та накрасит губы, выхожу из подсобки, слыша за спиной недовольное бурчание, что я могла бы и подождать.

***

Когда вхожу в уединённое ложе и дверь за мной захлопывается с негромким щелчком, вокруг воцаряется тишина. Несмотря на то что я знаю, что все комнаты, предназначающиеся для «приватных танцев», имеют хорошую звукоизоляцию, резонанс между беспорядочной лавиной громких звуков и полным их отсутствием ощущается остро. Тело реагирует первым. Кожа становится гусиной. Вторым обострившимся органом чувств оказывается зрение. Смотрю в полумрак быстро пытаясь разыскать предмет возможной угрозы в лице Джерри Монтгомери. — Ты опоздала на сорок пять минут,— подаёт голос адвокат. Глаза мгновенно перемещаются в место предполагаемого источника звука. Им оказывается кресло в правом углу ложа. Постепенно зрение привыкает к темноте, и я начинаю различать силуэт, сидящий в нём. — Я знаю. Он недовольно вздыхает и называет меня несносной девчонкой. Он хочет, чтобы я рассказала, где была, почему задержалась, хочет знать всё, чем я занималась, пока мы с ним не виделись. Сначала я безразлично говорю, что задержалась на внеклассных занятиях по литературе, а затем монотонно описываю выдуманную историю своих дней — прогулки с подругами после учёбы, поездки в город за продуктами, просмотра развлекательных программ по вечерам, всё вплоть до купальных ритуалов перед сном. — Подойди ближе,— командует он, после того как рассказ завершается. — Я не буду тебя ругать. — Ясно. Я шагаю к нему, на ощупь обходя небольшой стол посередине, предназначающийся для напитков, а когда оказываюсь достаточно близко адвокат наклоняется и кончиками пальцев дотрагивается до моего колена. Он ждёт. Я молчу. Пальцы скользят по моей ноге, пока не доходят до ластовицы трусов. Тогда он запрокидывает голову и наблюдает за моим лицом. Я закусываю щёку. — Ты такая… Он говорит, что я жёсткая, как доска, и что мне нужно расслабиться. Не представляю, как это сделать, но всё равно киваю. Потом как обычно он рассказывает мне о своих прошедших днях. Я не слушаю. Не разбираю ни одного слова, пытаясь в полумраке рассмотреть висевшую за его спиной картину. Видимо ему это не нравится. Он требует, чтобы я взглянула на него, берет за запястье и дёргает вниз, к своим ногам. Бьюсь коленями об пол и смотрю перед собой. Монтгомери наклоняется вперёд. Отшатываюсь, когда короткие и грубые как наждачка пальцы ложатся на подбородок. Он смотрит мне в лицо, пытаясь разглядеть его выражение в потёмках. Когда адвокат нависает сверху, я закрываю глаза. Поцелуй с закрытыми глазами и закрытым ртом. Его губы сухие и сжатые, как высушенный на солнце виноград. Жёсткая редкая борода царапает подбородок. Язык бьётся о сжатые зубы. Мне противно, что он пачкает мой рот слюной, и я чувствую как мокнет подбородок и щёки — те места, которые он целует помимо губ. Когда он отстраняется, я едва сдерживаюсь, чтобы не вытереть лицо. — От тебя воняет сигаретами,— говорит он. Адвокат недовольно смотрит на меня, и его руки вжимаются в подлокотники,— Мне не нравится, что ты куришь. Не успеваю среагировать, когда мужской ботинок бьёт мне прямо в грудь. Я падаю навзничь, ударяясь головой об пол. Перед глазами вспыхивают яркие круги. Грудную клетку жжёт. Но он не даёт мне времени подняться и наваливается сверху, придавливая всем телом к холодной плитке. Мне же кажется, что это не он забирается на меня, а многотонный камень опускается на грудь, и я расплющиваюсь под его весом. Его нос утыкается мне в шею, и он спрашивает, как я хочу, чтобы он меня наказал. — Хочешь, чтобы я тебя трахнул? На самом деле он не спрашивает. Но я задумываюсь, хотела ли я, чтобы он меня трахнул? Он. Трахнул меня. Не удержавшись, начинаю смеяться. Он бесится. Говорит, что я совершенно несдержанная и неуправляемая и что большинство девочек моего возраста такие же импульсивные и психически нестабильные. Не понимаю, какой возраст он имеет в виду. Мой собственный или той пятнадцатилетней девчонки, которую я играю? Когда его большой палец вдавливается мне в таз поверх белья, голову посещает совершенно вопиющие мысли. У меня сжимаются внутренности, когда он забирается мне под трусы. Неужели мне это нравится? Не то, что он со мной делает, а то что делаю я. Мне никогда не приходилось об этом думать. Пытаюсь вспомнить хоть один раз, когда я спрашивала себя об этом, и настораживаюсь после того, как ничего не приходит в голову. Однако теперь его слова, ворошат этот щепетильно замурованный узел, называемый «Избегать очевидного». Теперь я спрашиваю: я правда этого хочу? Пытаюсь заставить себя быть честной. Настойчиво пробую найти ответ, когда он щипает внутреннюю сторону бёдер и вводит несколько пальцев внутрь меня. И почти сразу же едва не всхлипываю от того, что понимаю — никакого ответа в голове нет. Одной рукой он зажимает мне голову, и капли пота с его лба, капают мне на щёки, а другой стягивает себя штаны вместе с трусами. Когда с его одеждой покончено, он надевает презерватив. Мой костюм он не трогает. Только задирает юбку до талии и растягивает пуговицы на блузке, где живот. — Ты маленькая девочка. Меня тошнит от его слов, но я остаюсь равнодушной и даже не шевелюсь. Он пытается войти в меня, но ему приходится остановиться, чтобы поласкать себя. У него падает. Меня это удивляет. Если пятидесятилетнего мужика не может завести девятнадцатилетняя девушка, то кто его тогда вообще может завести? Я вспоминаю Джордан. Её длинные русые волосы, заплетенные в косы. Большие глаза. Плоскую грудь и бедра. Ещё детские несформировавшиеся формы. Худенькие ручки. Она выглядела на пятнадцать, если на самом деле ей не было пятнадцать. Она бы ему понравилась. Он бы её захотел. Ему нравятся пятнадцатилетние. Именно поэтому он пытался омолодить меня этим уродским костюмом. Поэтому у него всё время падает. Адвокат облизывает мою шею и просит, чтобы я сделала для него одолжение, а у меня ухает сердце от мыслей, что под ним вместо меня могла оказаться Джордан. Сдерживаюсь, чтобы не отбросить его от себя в порыве. Он что-то шепчет на ухо и придавливает мою правую щеку к полу. Он просит, чтобы я кое-что сказала. Всего пару слов. — Хочу, чтобы ты сказала: «Да, папочка». Я распахиваю глаза. Мне становится смешно до боли в животе. Это нелепо и ужасно. Да, я даже собственного отца так никогда не называла. Но не успеваю рассмеяться, как мысли проваливаются в мою личную червоточину. Мне вдруг становится не смешно. Мне становятся вообще никак. Пусто. — Всего разочек,— ощущаю, как пальцы его сразу обоих рук, сжимаются на моей шее. — Да, папочка. Молчу, не отрывая взгляд от стены. Но его это не сильно волнует. Судя по всему он заводится, потому что начинает неуклюже двигаться на мне. — Не будь такой упрямой. Два слова. Его руки смещаются с шеи и обхватывают мои щёки. Мне приходится смотреть прямо на него. — Всего два слова. Он приподнимает мою голову и сразу же обратно впечатывает в пол. Перед глазами взрывается настоящий фейерверк. Он просит ещё, более ласково, и еще раз бьет мою голову об пол, на этот раз сильнее. В голове продолжаются помехи. Как будто в стареньком телевизоре вытащили шнур, и экран зарябил. Мне не хочется этого говорить. Никогда не хотелось. Одна мысль об этом вызывает в животе торнадо, которое в любой момент может привести к тому, что желудок вывернет наизнанку. Как назло меня начинает страшно мутить. Волнуюсь, что в этот раз он может разбить мне голову, и я не смогу напиться. В этот момент это кажется очень весомым. Я вспоминаю, что у бара меня должен ждать Люцифер. Не знаю, как бы я объяснила ему пробитую голову. И захотел бы он вообще угощать девушку, у которой проблемы. Наверное, он посоветовал бы подлечить мозги, и я бы осталась без бесплатной выпивки. Решаю, что когда меня будет рвать от самой себя при воспоминании об этом моменте, я буду оправдываться именно так. Рот дёргается, как-будто меня бьёт приступ. Я шевелю губами, но не слышу ни звука. Я что-то говорю, но слов не разобрать. Он просит ещё. Повторяю. В ушах вакуум. В этот момент я будто отделяюсь от своего тела, а происходящее перестает иметь для меня значение. Я оказываюсь твёрдо стоящей на ногах и рассматриваю всё вокруг. Вот мой взгляд цепляется за неровно покрашенные стены. Вишнёвая краска мне не нравится. Вот разглядываю в полумраке картину, что не смогла рассмотреть до этого момента. Случайные тёмно графитовые мазки и золотые брызги. Я прищуриваю глаза, пытаясь вообразить, какие ощущения она во мне взывает. В ней нет ни сюжета, нуждающегося в пересказе, ни сложной аллегории, требующей разгадки. Просто кто-то швырнул краску на огромный холст, и ей ничего не остаётся кроме как быть на этом холсте. И чем дольше я смотрю, тем сильнее представляю, что это краска — я. Заставляю себя идти дальше. Смотрю на пол. Вот адвокат со стоном содрогается всем телом. Но я не слышу стонов. Не чувствую, как он дрожит на мне. Я нахожусь не там. Я знаю, что он на мне, что он кончил, но сама не здесь. Я давно поднялась с пола и теперь выхожу из этой комнаты. Из неона. Пропадаю из города. Я становлюсь птицей, с таким широким размахом крыльев, что может пролететь сотни миль, и взмываю в небо.

***

Люцифер.

Покурив, я возвращаюсь обратно в неон и сажусь за единственный свободный стул у бара. Шоу в самом разгаре. Лампы бьют в разные стороны. По обе стороны от стойки, на длинной столешнице, теперь кружатся голые стриптизерши. Пахнет потом, сексом и травой. Кажется, виски и сигареты немного снимают напряжение. Атмосфера больше не выглядит удушающей. В голове приятно шумит. Мысли текут плавнее, огибая острые углы прошлого, а не разбиваются о них в дребезги. Это хорошо. Сам того не замечая, вместо привычной счастливой картинки семейной жизни, я прокручиваю в голове лицо танцовщицы, чьё предложение принял со сраной готовностью, предварительно не взвесив все за и против. О чём собираюсь жалеть завтра. Виктория. Так она представилась. Произношу её имя про себя и замечаю, как оно само невольно сокращается до четырех букв, и уже не кажется таким дерьмовым. Когда бармен перегибается через стойку и спрашивает повторить ли мне, я не тороплюсь. — Нет. Через двадцать минут шоу перестаёт удерживать внимание. Картинка перед глазами не цепляет, и я снова решаю покурить, но в мою реальность, заторможенную выпитым ранее виски, врывается громкий крик Маркуса: — Сначала ты посылаешь меня и слышать ничего не хочешь о веселье, а теперь сам набираешься в одиночестве! — он хлопает меня по плечу, протискиваясь рядом. — Я мать твою обескуражен! — Может я просто не хотел пить с тобой? — обратно сажусь на стул, разворачиваюсь и поглядываю на него. — Не задумывался. — Слишком сильный удар по твоей самооценке? Друг опирается рядом о барную стойку, отодвигая в сторону нескольких посетителей, поглощённых представлением, и улыбается во все зубы: белые, как кафельная плитка. — Как грубо и не смешно. Так что случилось? — А что может случиться? Правда не понимаю, почему он решает, что если я в неоне, то обязательно что-то произошло. И меня совсем не интересует, что на самом деле так и есть. — Судя по тому что ты здесь… возможно… да всё что угодно. Вдруг конец света, а я и не в курсе. Он окидывает глазами собственный клуб и гостей, собравшихся в нем, оценивая обстановку и результат проделанной работы. — Пришёл развеяться. Разве не этого ты хотел? — спрашиваю и невольно делаю то же самое, смотрю вокруг. — Этого, но я хочу знать все детали. Например, кто она? Приходится на секунду снова обратить на него внимание: — Она? — Тебя мог привести сюда только хороший трах. — А разве не за этим сюда приходят? — Ты здесь не за этим,— ухмыляется он, так будто меня раскусил. — Не пытайся меня надуть. Ребби мне всё рассказала. — Какая ещё Ребби? — Рыжая бестия с лассо. Удивляюсь, как же быстро я забываю её имя. Однако удивление быстро сменяется раздражением. — Так это ты её послал? — Нет. Я не верю ему. — Клянусь! — он вскидывает руки. — Она просто негодует, что ты ей отказал. Ходит и рассказывает, как ты её отшил. — Её красота меня не поразила. — Красота это не основное её достоинство. Грудь четвертого размера и пирсинг на сосках. Это я помню. — Я видел. — Так кто она? — Кто? — Та, кого ты трахнул и пришёл сюда праздновать свой первый секс. Искренне смеюсь, снова рассматривая зал. Неосознанно ищу взглядом колючие голубые глаза. — Ты опоздал с расспросами лет так на шестнадцать. — Я имею в виду первый секс после тридцати. — Мимо. — В этом году. — Смени тему. — Не будь козлом. — Не будь мудаком. — Я всё равно узнаю. И в этом не приходится сомневаться. Маркус может быть очень настойчивым, если ему что-то нужно. В другой день я бы послал его нахер. Сказал бы, что он лезет не в своё дело. Но в этот раз, немного расслабившись, я отвечаю: — На прошлой неделе приходила Эмили и... — делаю паузу, когда музыка взрывается и бьёт по голове, как бы знаменуя вторую часть шоу. Девушки соскакивают со столешниц. Свет приглушают до минимума. Атмосфера становится приватнее. Ковбойки уходят и уводят пару гостей за собой. Выходят новые танцовщицы и занимают центральные шесты. Музыка сменяется медленной ненавязчивой мелодией. — И ты хочешь сказать ты трахнул Эмили? — кричит он мне на ухо, как бы говоря: «Эй, я всё ещё здесь!». — Я не трахал её, — спокойно добавляю, снова возвращая внимания на Маркуса, чьи брови отказывается подняты вверх, а рот вытянут. Само слово «трахать» и Ли, никак не складываются вместе в одно предложение и режут слух. Говоря о ней в таком контексте, чувствую себя сволочью, однако выбираю не дожидаться предсмертного припадка друга и ещё одного преждевременного крика «Я так и знал!». Разминаю шею. — Скорее она трахнула мой мозг. Теперь мне нужна реанимация. Он разочарованно сжимает губы, возвращая их в прежнее положение и уже не выглядит смертельно удивлённым. — Она прочитала тебе одну из своих свящённых мантр и сломала мозг? — Почти. — Всё ясно. Так бывает когда слушаешь всезнайку Эмили, вместо лучшего друга. — Я был не в духе и потерял бдительность. — Значит мне тоже нужно стать занудой с глазами как у Бемби, чтобы убеждать тебя? Прищуриваюсь. Мне не нравится, куда заходит разговор. — Осторожно, ты говоришь об Эмили. — Поверь, я выбираю выражения, Люци,— смеется Маркус. После мы обсуждаем работу и каким-то образом моих родителей. Мне не нравится эта тема. Он говорит, что они звонят ему раз в неделю, когда я по несколько дней не беру трубку. Тру пальцами переносицу, когда Маркус хвастается тем, что моя мать называет его «Мой дорогой», и тот обвиняет меня в жестокости. Я между делом спрашиваю о Лорен. Нормально, отвечает он, но потом предпочитает снова поговорить о клубе. — Как здесь всё устроено? — спрашиваю я. Маркус открыл Неон пару лет назад. И я даже провел здесь, какую-то часть своей жизни. Курил. Пил. Зализывал раны. Однако до сегодняшнего дня не интересовался ничем, что имело отношение к клубу. Мне было безразлично. Но сейчас это незнание кажется неприятным упущением. — Девочки работают, я получаю деньги,— он улыбается, видимо считая хорошим знаком мой интерес. Маркус рассказывает, как искал помещение, и что большую часть денег вложил отец Лорен. Хотя это я и так знал. Потом он переключается на короткое объяснения главных требований, которые выдвигал для выбора персонала. Приветливые и улыбчивые. И что сейчас ценится в танцовщицах: молодость и разнообразие. Я спрашиваю о границе, держа в уме произошедшее в приват комнате, и он отвечает, что всё в пределах разумного. Мне сложно оценить «разумное» Маркуса, поэтому между нами остаётся недосказанность. Он рассказывает, что чтобы попасть в клуб, гость помимо оплаты входа вносит деньги на депозит. Так фильтруют тех, кто хочет бесплатно поглазеть на танцовщиц. Он указывает на несколько женщин, рассредоточенных в разных концах клуба, и поясняет, что если они пришли одни, вход для них стоил вдвое дороже. Личное нововведение, чтобы жены не приходили тайком контролировать своих мужей. Я говорю что это не эффективно, но на удивление дальновидно. — До начала шоу девочки делают так называемые проходки — гуляют между столиками, разогревают публику в центре зала, подсаживаются к гостям и общаются. Если гость не против, они могут сесть к нему на колени или сразу уединиться в отдельной комнате. — А то, что там происходит кем-то контролируется? Думаю, сначала он хочет сказать «А сам как думаешь?», но потом видит напружённое выражение моего лица и издает расслабленный смешок. — Разумеется их и пальцем никто не тронет, если они сами не захотят. Постукиваю ладонью по столешнице. — Та девчонка, что ты ко мне послал, не выглядела довольной. — Напомни. — Виктория, — не знаю, сколько ещё танцовщиц в клубе с таким именем, поэтому добавляю. — Та, что с красивой грудью, злыми глазами и острым языком. — Ты о Куколке, — он сразу понимает, о ком речь. — Не обращай внимания, она всегда такая. Этим и привлекает клиентов. Некоторым нравится, чтобы им подерзили. — Как ты её нашел? Он жмёт плечами. Хоть Маркус выглядит непринужденно, этот разговор ему не нравится. Он всё время отводит взгляд. — Уже не помню. А почему ты спрашиваешь? Неужели впечатлила? — Ничего серьезного. Он говорит, что это даже хорошо, моя заинтересованность хоть чем-то, но советует присмотреться к кому-нибудь поласковее и поопытнее. — Ты сам мне её подсунул, это ты помнишь? — откровенно издеваюсь. — Она была одной из немногих, кто не был задействован в шоу, а ещё кажется я был накурен, и … И с какого хера мы сейчас вообще это обсуждаем? — Не знаю, просто полчаса назад она предложила мне выпить. Он выглядит удивлённым. Затем недовольным. — Ты же отказал ей? — Почему я должен был отказать? — Хотя бы потому что она шлюха. — С каких пор для тебя это аргумент? — Шлюх трахают, а не пьют с ними, и ты это знаешь не хуже меня. — Звучит как попытка переубедить,— облокачиваюсь о спинку барного стула, и замечаю Викторию, идущую в мою сторону. Теперь на ней нет толстовки, а только однотонная серая майка без рукавов, обтягивающая грудь и живот. Золотые волосы, до этого собранные в капюшон, мелкими волнами стекают по её спине, плечам, касаются скул. Она ищет меня взглядом у бара, и когда находит, я отворачиваюсь. — Дружеское напоминание. — Учту. — А хочешь совет от хозяина Неона? — замечаю, как Маркус переводит взгляд в ту сторону, куда я смотрел секунду назад. — Нет. — Она с прибабахом,— серьёзно говорит он, даже не поведя ухом. Я не выдерживаю и снова смотрю на неё. — С Куколкой весело какое-то время. Но иногда она может быть нестабильной. Судя по её действиям, в голове у неё творится фантастическая херня. А после всего что ты пережил, тебе эти проблемы не нужны. — Заканчивай, говоришь так, будто я собираюсь на ней жениться,— недовольно цежу я, и эти слова заставляют язык покалывать, оставляют горькое послевкусие, гораздо хуже послевкусия дерьмового виски. Ухмылка касается губ, когда Маркус мрачнеет, видя как что-то во мне надламывается. Я будто говорю « Всё нормально, расслабься». Но боль всё же пробивается сквозь выпитый алкоголь, напоминая очевидную вещь. Прошлое есть и никакими уловками даже на время от него не избавиться. Сколько бы не прошло, оно будет поджидать, когда ты оступишься, чтобы уколоть тебя побольнее.

Виктория.

Головная боль начинает беспокоить только после того, как вымывшись в раковине туалета для персонала, я вхожу в зал. До этого всё происходило словно в прострации, и дискомфорт практически не ощущался. Мало того, я едва помню, как вышла из привата и разделась по пояс, заперевшись в уборной. Меня привела в чувства Жослен, колотившая дверь, что было силы. Она спросила всё ли в порядке и не требуется ли мне помощь. Я прохрипела, что нет, прочищая горло гелем для рук. Теперь я провожу ладонью по затылку, петляя между чёрными безликими силуэтами к бару. Чьи-то локти, разговоры, взгляды. Отнимаю руку от головы, поднося к глазам, чтобы посмотреть нет ли крови. В свете бесконечного числа неоновых ламп и прожекторов сделать это оказывается проблематичным. Я переставляю ноги и всё приглядываюсь. Крови нет. Люцифера я замечаю сразу же, как отделяюсь от столов и прохожу к центру зала. Он сидит за баром. Я внимательно обвожу взглядом его лицо, пытаясь определить сколько же ему действительно лет, очертания фигуры и обе руки со множеством татуировок, которые исчезают под рукавами тёмной футболки. Он не похож на девятнадцатилетнего парня, это я понимаю сразу, ещё при первой нашей встрече. Но он и не похож на старого дегенерата, которым я его назвала. Старые дегенераты в моём представлении носят вязаный жилет поверх рубашки и белые теннисные туфли с той же гордостью, как и круглый волосатый живот. Они приходят после работы к семье замученные и злые. У них нет очертаний мышц, проглядывающих сквозь майку, и модно подстриженных волос цвета чёрного кофе без единого намека на седину. И уж тем более они не выглядят, как мой новый знакомый. Это многое усложняет. От законченного ублюдка всегда знаешь, чего ожидать, а от мужчины вроде него — нет. Особенно, если этого мужчину зовут Люцифер. Раздумываю насколько безопасна для меня эта встреча, когда замечаю Маркуса. Он стоит рядом и смотрит то на него, то на меня. Похоже, они друзья. Или приятели. Однако я не видела его ни разу до недавних пор, в отличии от Рамона и Поло, прохлаждающихся здесь почти каждые выходные. Либо они не близки, либо их образы жизни в корне отличаются друг от друга, и Люцифер предпочитает проводить свободное время вне стен Неона, что кажется мне чем-то вроде хорошего знака. Равняюсь с ними, привлекая внимания обоих мужчин, и двух девушек рядом. — Готова поспорить, что вы только что обсуждали меня. — Угадала, — скалится хозяин, но без открытой злобы, скорее с издевкой. — Я как раз рассказывал своему другу, что с тобой хорошо поразвлечься, но только один раз. — Ты как всегда прав,— киваю я, кладя руки на столешницу, а затем смотрю прямо на знакомого с татуировками. — Чтобы был второй раз, меня нужно впечатлить или хотя бы не разочаровать. — Раз это ты предложила мне выпить, предполагаю, я сделал и то и другое. Свет от ламп играет на его лице, пока мы смотрим друг на друга изучающим взглядом. — Посмотрим. — Клуб работает до шести,— напоминает Маркус за спиной, но я не оборачиваюсь на звук его голоса, и продолжаю наблюдать за пристальным взглядом глаз, кажущимися то голубыми, то зелеными, то карими в зависимости от оттенка падающего на них света. — Куколка до трёх. — Ты снова забыл, что у меня сегодня входной,— ядовито, что сложно не заметить. — Сейчас я лишь посетительница, которая хочет выпить. — Для одиноких девушек двойной тариф. Тебе точно по карману? Жду, что скажет мой знакомый. — Нам хватит. Хозяин хмыкает, когда Люцифер смотрит на него. — Тогда,— за спиной раздаётся шуршание костюма. — Не буду вам мешать. Маркус уходит. Я понимаю это, когда взгляд мужчины, снова сосредотачивается на мне. — Сколько тебе лет? — бесцеремонно спрашиваю и запрыгиваю на соседний стул. Возможно, для кого-нибудь другого вопрос звучал бы грубо, но он не обратил на это внимания. — Я первый спросил. Его губ касается ухмылка, а я вспоминаю нашу первую встречу. — Хорошо,— откидываю волосы с лица, признавая его правоту. — Девятнадцать. Он качает головой и ненадолго прикрывает глаза. У него на лице написано « Молодая и глупая». Но я не хочу, чтобы он встал и молча ушел, испугавшись моего возраста. Не представляю, как вернусь в квартиру, закинусь обезболивающими и вином, и буду прокручивать в голове каждое прикосновение адвоката. На это у меня нет сил. Только не сегодня. — А тебе сколько? — Ладно,— он стучит пальцами по столешнице. — Я закончил старшую школу в девяносто первом. Задумываюсь. — Тебе тридцать два. — Верно. — Тринадцать лет. — Что? — Разница между нами. Он хмыкает, явно раздумывая над этим фактом. Меня это не волнует. Да, и с какой стати. Я имела дело и с кем-то постарше. И с кем-то помладше. Возраст — это всего лишь возраст, когда дело касается знакомств в клубе, преимущественно одноразовых. — Где ты учишься? — Учусь? — вопрос застаёт врасплох. — Помимо работы здесь, ты же чем-то занимаешься,— повторяет Люцифер. — Чем? — Это сложно,— отвечаю, но не сразу и смазано, не испытывая особенного желания говорить на эту тему . — Я ещё не определилась. На самом деле можно сказать « Сейчас мне на всё наплевать», а потом пояснить, что в прошлом году я поступила в технический университет и даже проучилась там какое-то время, хотя мечтала совершенно не об этом. Возможно, дальше можно рассказать, как я планировала поступить в университет искусств, и что, наверное, это единственное, чем я действительно хотела заниматься. Работать в художественной мастерской. Но ни о чём из этого я не говорю. В этом нет смысла. Потому что в один момент всё изменилось. И теперь я не хочу учиться в университете. Не вижу себя работающей в художественной мастерской. Я не вижу себя в будущем. — В твоём возрасте неопределённость — это нормально. Его слова цепляют. — Я видела пятидесятилетних стариков, которые не знают, чего хотят,— язвительно и пренебрежительно. — Это нормально для любого возраста. У него снисходительный взгляд. Будто он ожидал такой реакции от девятнадцатилетней девчонки. Мне же это выражения не позволяет почувствовать удовлетворения от собственных слов. — А ты, сейчас угадаю… владелец какой-нибудь фирмы,— даю знак бармену, поднимая два пальца, чтобы он подошел к нам, после того как закончит с заказом. — Предполагаю, строительной. — У меня что на лице это написано? — хмыкает он, и мои губы дёргаются в полуулыбке от его несчастного тона, в котором слышится усталость от работы. — Глядя на тебя предположила самое очевидное,— жму плечами. — А фирму сказала наугад. — Я действительно работаю в строительстве, но компании у меня нет. — Здания проектируешь? — Делаю их функциональными,— поправляет он. — То есть занимаешься интерьером? — Составляю чертежи для разработки внутренних коммуникаций. — Звучит масштабно. Бармен заканчивает заказ, и останавливается перед нами. — Могу вам что-то предложить? — интересуется он, глядя на меня. Парня, работающего сегодня, я практически не знаю. Судя по дежурной клиентской улыбке, он тоже не понимает, кто я, и принимает меня за гостью. Обычно работники клуба не обращают внимания на танцовщиц, более того заговаривать с девушками не приветствуется, лишь с мужчинами, которых они сопровождают. Видимо его дезориентируют незнакомое лицо и вещи, совершенно не похожие на экипировку стриптизерши. Этот факт заставляет меня слегка расслабиться и не думать о том, что каждое моё действие будет передано хозяину. — Да,— мне требуется пара секунду, чтобы осознать, что вопрос задан мне. — Шесть горящих шотов. — Я вас понял,— кивает он и подкрепляет кивок вежливой улыбкой. Когда перед нами появляются шесть маленьких стопок, мы сразу же выпиваем их, и я прошу повторить каждому ещё три раза по три. После того, как последняя рюмка оказывается выпита, я откидываю голову назад. Зажмуриваюсь. Позволяю алкоголю обжечь горло, а теплу распространиться по щекам и телу. Градус циркулирует в крови, заставляя грудную клетку предательски печь в том месте, куда пришелся недавний удар ботинка. — Почему стриптизёрша? — низким голосом сбоку. — Почему проектировщик? — низким голосом в потолок, не открывая глаз. Люцифер молчит, и я слушаю легкую мелодию, обволакивающую зал и тихий смех гостей. Мне кажется, что только что мы нечаянно обменялись взаимными выстрелами в сторону друг друга. Я открываю глаза и покручиваюсь на стуле. Мы оказываемся сидящими лицом к лицу. Так близко, что если бы я захотела, то могла едва сместить ногу вперёд и поставить её на подножку его стула. — Люблю чертить,— он осушает одну из появившихся рюмок. Несмотря на дистанцию между нами его тёмные глаза смотрят сквозь меня. Мой же взгляд направлен сквозь него. В душе всё переворачивается. Лёгкие сжимаются. Наконец, я улыбаюсь так, что скулы колет. — Люблю танцевать,— выпиваю две стопки залпом. После этого мы долго не разговариваем. Потом молча выпиваем ещё партию шотов, поставленных на барную стойку специально для нас. На этот раз те оказываются менее сладкими, чем предыдущие, и их уже не поджигают. Затем выкуриваем по две сигареты в переулке, смотря как ветер гоняет по асфальту окурки, пыль и листву. Я не чувствую дискомфорта от затянувшейся тишины. Напротив, кажется, что мы с ним будто старые приятели, которым спокойно друг с другом без лишней болтовни. Понимаю, что он думает так же, когда встречаюсь с ним взглядом. Это ощущается странно и волнительно одновременно. Потом вернувшись в клуб, я замечаю, что в голове всё чаще шуршат помехи. Что прожектора больше не режут глаза, затягиваясь лёгкой дымкой. Голова отпускает. Мысли спутываются. Физическая боль отпускает. Более того, я всё чаще ловлю себя на том, что подолгу задерживаю взгляд на Люцифере. — Нет, — говорит он, когда бармен интересуется повторить ли нам ещё. — Налей две стопки текилы. — Однажды мне сказали, что здесь самая вкусная текила в Сиэтле,— бездумно болтаю, скользя взглядом по руками знакомого и рассматривая тату. — Но когда попробовала поняла, что самая обыкновенная. На рисунках различаются очертания множества черных лиц, которые скорее напоминают корчившихся в муках мертвецов. Реалистичные воины с мечами. Ангелы. Демоны. Битва разворачивается на предплечьях и продолжается где-то там под тканью футболки. Кажется, его татуировки не лишены кого-либо определенного смысла, и выглядят впечатляюще. Интересно, какую историю они расскажут, если увидеть их целиком? Но мысль быстро теряется, когда Люцифер подталкивает рюмку в мою сторону, и пока та скользит по столешнице ко мне, я замечаю золотую полоску обручального кольца на его безымянном пальце. То скромное впечатление о нем, что успело сложиться в моей голове, окрашивается другими красками, и я смотрю на него по-новому. Без осуждения. Но с плохо скрываемым разочарованием. Возможно, в другой раз, в другом месте, в другой ситуации во мне бы взыграла женская солидарность, и я бы упомянула моральные принципы и съязвила бы насчёт клятвы, которую, наверняка, он давал своей жене перед алтарём. Вот только это меня не сильно волнует. Мои моральные принципы истрепались в Неоне. Да и сам Неон, не располагает к подобным обвинениям. Это смешно. — Знаешь, как она пьётся? — перевожу взгляд на его лицо и замечаю, что похоже Люцифера не волнует моё мнение по поводу его семейного положения. Он даже не пытается скрыть кольцо, оставляя ладонь спокойно лежать на столешнице, и выглядит очень расслаблено. — Залпом,— отвечаю и опрокидываю стопку себе в рот. Зажмуриваюсь, закрывая губы ладонями. Скачок между безобидными сладкими шотами и крепкой текилой оказывается впечатляющим. Как прыжок без парашюта. Если бы не спинка стула, мне кажется я бы опрокинулась назад. — Я бы на твоём месте подождал соль и лайм,— его губы изгибаются в насмешливой улыбке. Сначала мне кажется, что он не опьянел. А потом вижу, как алкоголь и ему ударил в голову. Его глаза поблескивают, когда он смотрит на меня, медленно берет щепотку соли и одну дольку лайма, которые только что поставил бармен. — Сначала соль,— он выдавливает сок лайма на тыльную сторону и присыпает крупицами соли. Затем подносит ладонь ко рту и быстро стирает смесь губами. — После текила,— опрокидывает рюмку, даже не сощурившись, и зажимает дольку цитруса зубами. — Потом лайм. Смотрю на него, прокручивая в голове нехитрый алгоритм. Возможно, выпей до этого не партию шотов, а апельсиновый сок, я бы никогда не повторила все эти трюки. Не обратила бы внимания, на снисходительное выражение лица, с которым он это сказал, будто поучал несмышленую девчонку, только пытающаяся выглядеть взрослой. Более того, мне бы было абсолютно наплевать на это. Но алкоголь в крови достигает той отметки, после которой подобные вещи начинают казаться смертельным оскорблением, и я превращаюсь в локомотив, у которого отказали тормоза. — Ещё порцию,— командую, подняв два пальца. — Конечно,— подливает бармен, улыбаясь шире прежнего. Мы делаем ему хорошую выручку. Когда стопка наполняется, я сжимаю её пальцами, ощущая холодные капли конденсата, стекающие по стеклу. Затем повторяю действия Люцифера: смазываю ладонь соком и присыпаю солью. Слизываю получившийся кисло-солёный сироп и опрокидываю текилу в рот. По вкусу она ощущается неожиданно лучше, но я всё равно на несколько секунд прикрываю глаза. — Лайм,— напоминает он, указывая на нетронутую дольку, рядом с пустой рюмкой, которую я обрушаю на столешницу. Третий шаг. Зеленый цитрус, лежащий на стойке меня не интересует. Спрыгиваю со стула и подшагиваю к Люциферу. — Я помню,— наклоняюсь. Доля секунды и мои губы, хватают дольку лайма, что он держит во рту, не оставляя времени для того, чтобы что-то предпринять. Секунда, и я ощущая горячее прикосновение собственных губ к уголкам его. Слишком пьяная, чтобы досконально выверить дистанцию. Слишком бессовестная, чтобы извиняться после. Запрыгиваю обратно на стул, посасывая цитрус. Сердце грохочет в ушах. Когда на его губах появляется пьяная полуулыбка, от которой сжимается под рёбрами, а затем та исчезает и на смену ей приходит плотно сжатая челюсть и напряженное выражение лица, я чувствую себя страшно растерянной, вместо того, чтобы ощущать удовлетворение. Я не должна была касаться. Что если он нафантазирует себе то, чего на самом деле нет? Захочет, чтобы я отсосала ему, раз такая взрослая. Скажет заняться с ним сексом, в расплату за выпитые коктейли. Это не выходит из головы. Всё кружится, плывёт и путается, и в этот момент я раздавлена показухой, которую устроила. Возможно, всё о чём я думаю, как на бегущей строке, читается у меня на лице, потому Люцифер кладёт несколько крупных купюр на бар и встаёт. — Уходишь? — запускаю руку в волосы, снова убирая их назад. Перед глазами продолжается пляска. Не нужно было вставать. — Подышу свежим воздухом,— он смотрит в сторону выхода, не на меня. Молчит. После всё же предлагает. — Хочешь? — Хочу. Встаю медленно, покачиваюсь. Следую за его спиной, и мы выходим на улицу. От холодного воздуха невозможно не поёжиться. Я обхватываю себя руками и прижимаюсь к стене неона, рядом со входом, потому что не уверена, что способна пройти ещё хоть пару метров. Меня накрывает резкая волна опьянения. Остановиться и зафиксировать положение оказывается хорошей идеей, потому что, когда коленки непроизвольно подгибаются, голые лопатки чиркают по кирпичной кладке и не дают мне упасть. Люцифер, ушедший вперед оборачивается. — Передохну и догоню,— фыркаю, смеясь. Хотя это больше походит на блеяние раненого животного. Не говоря ни слова он возвращается и с глухим звуком впечатывается в стену рядом, видимо не рассчитав силу. Я стараюсь не дёргаться. Откидываю голову назад, пока затылок не упирается в кирпич и не начинает пульсировать, напоминая о себе. Я не знаю сколько времени, но вижу, как на улице светает. Из сереющей темноты постепенно проступают очертания многоэтажек, которые вращаются, как карусель. Небо на востоке светлеет. Люди неспешно покидают стены неона, разъезжаясь на такси и разбредаясь в разные стороны. Я слышу их голоса, когда они хлопают дверью и Багги кидает им в спину дежурные фразы. Замечаю, как Люцифер достает из кармана пачку сигарет, вытаскивает одну и сжимает её губами. Зажигалка чиркает. Он подносит огонек к фильтру, прикрывая его от ветра руками. Я знаю, что он думает: я странная. Так подумал бы любой. Сначала раздражаюсь, когда он считает меня подростком, а потом, заигравшись, ловлю приступ тревоги от тупого прикосновения. Перехожу грань и сразу же выстраиваю стены. Дышу полной грудью и задыхаюсь. Наверное, это ненормально. Более того, скажи он, что я не в себе вслух, я бы не возразила. — Вызвать тебе такси? — спрашивает Люцифер, не вынимая сигарету изо рта, а затем смотрит куда-то вверх, на светлеющее небо. Я боюсь закинуть голову, так же потому что окружающее пространство продолжает крутиться. Не хочу, чтобы меня вырвало возле его ног. — Я не идиотка, и знаю как это делается,— не грублю, больше насмехаюсь. Над кем — непонятно. — Но всё равно спасибо. — И тебе. — За что? — искренне не понимаю, глухо смеюсь или скалюсь — не разобрать. — Неплохой вечер. — Удивлен, что со мной можно не только потрахаться, но и выпить? — поворачиваюсь, чтобы посмотреть на выражение его лица, после сказанных слов, но то смазывается перед глазами. Прислоняюсь плечом, а затем и щекой к холодной стене. — Ладно, можешь не отвечать. — Удивлён, что мне понравилось с тобой разговаривать,— пьяно, дымно, тихо. Заставляю сердце успокоиться. Но это оказывается сложно. Я рассчитываю, что он спросит: «Так ты едешь ко мне или как?», а не то, что со мной можно поговорить. Хочу отшутиться, но ничего не приходит в голову. Мне словно влепляют пощёчину. Холодный воздух не помогает. Щёки пылают. — Хорошо, я сейчас распла́чусь. — Не торопись, скорее всего дело в том, что я не трезв. — Трезвее меня,— закрываю глаза ладонями, останавливая головокружение. — С этим тяжело не согласиться. Пока он докуривает, я неловко лезу в задний карман джинс за телефоном, чтобы вызвать такси, пока ещё способна это сделать, и потому что чувствую, как мне становится хуже. Большой палец клацает по экрану, сначала разблокировав, а затем по памяти набирая номер. Когда раздаются гудки, руки слабеют и мобильный выскальзывает на асфальт. Болтаю ладонями в воздухе до тех пор, пока не слышится треск дисплея. — Охеренно,— хриплю, сползая вниз по стене на одном дыхании повторяя «Всё нормально, всё нормально, всё нормально». Не понимаю, почему меня так сильно уносит. Обычно со мной такое происходит только если ничего не есть. Сжимаю челюсть. Еда. Я хотела перекусить днём, но потом позвонил Маркус, и у меня пропал аппетит. После сигареты. Джордан. Сигареты. Люцифер. Сигареты. Надавливаю пальцами на глаза и понимаю, что ничего не ела со вчерашнего дня. Вот оно что. — Блять,— протяжное, низкое, совсем близко. — Моя машина на парковке. Скажи адрес, и я довезу тебя. — Ты собираешься сесть за руль? — не знаю почему это заботит. Наверное, потому что он хочет, чтобы я поехала с ним. Я представляю, как он сажает меня в свою машину, а потом везёт в гостиницу. Он снимает номер, и мы занимаемся сексом, пока я в отключке. Это причиняет мне физическую боль. Вероятность снова лишиться права распоряжаться собственным телом. От этой мысли что-то холодное расползается по спине. Меня начинает страшно мутить. — Прочитай мне нотацию, если сможешь,— Люцифер наклоняется. Я ощущаю, как его руки обвиваются вокруг талии, но не могу ничего сделать. Тело не слушается. Я даже не могу заставить себя открыть глаза, качаясь, словно в лодке. В голове вата. Во рту вкус текилы и табака. — Попроси кого-нибудь в неоне отдать мой рюкзак… а дальше… дальше не твоя забота,— так жалко и неразборчиво. Если бы можно было что-то добавить, я бы попросила, чтобы он меня отпустил. Но голову кидает из стороны в сторону, и я лишаюсь способности говорить. Чувствую, как он поднимает меня на руки и несёт куда-то. Слышу, как несколько раз хлопает дверца машины, а потом меня начинает пошатывать. Но я будто изолирована от внешнего мира и только бессвязно мычу. Мне просто хочется, чтобы меня оставили в покое. Чтобы позволили валяться у порога Неона или чтобы меня ударили по щеке и вернули к жизни. Я не хочу, чтобы со мной занимались сексом. Я просто хочу быть той, с кем можно поговорить…