Сломленные

Люцифер.

Поднимаю голову от горящего монитора ноутбука и смотрю, как светает. Перевожу взгляд на сорванный в порыве ночной ярости тюль, теперь раздражающе валяющийся на полу. Смотрю на перевёрнутое возле кресло, выпотрошенное следом в порыве всё той же ярости. Обвожу взглядом раскуроченный кабинет, полный клубов табачного дыма и злого отчаяния. Тру пальцами переносицу и щёлкаю по экрану телефона, чтобы вбить в поисковой строке сотовый какой-нибудь клининговой службы или строительной компании, которая снесёт эту ёбанную комнату. Звоню на оба номера. Длинные гудки выводят из себя. Трубку никто не берет. Сбрасываю и откидываю телефон в сторону, покачиваясь в кресле на деревянных ножках. Пытаюсь сделать вид, что мне не похер на отчёт, что я должен был отправить несколько дней назад, что мне не похер на разбитые о дверцу шкафа костяшки пальцев, и я серьёзно настроен обработать раны, которые почему-то даже не саднят. Прижимаю два пальца к виску. Мне наплевать, что сейчас пять утра. Они должны были взять сраную трубку и навести здесь порядок, убрать последствия съехавшей крыши. Сам же я способен сделать только хуже. И мне это не нравится. Херово чувствовать, что комок боли, мешающий жить, нормально функционировать внутренним органам и периодически даже глубоко дышать, берет над тобой вверх, а ты подчиняешься. Потому, что не можешь больше терпеть. Потому, что уже не знаешь, как по-другому. Потому, что не хочешь по-другому. Потираю подушечками пальцев глаза. Ощущаю, как они режут, будто мне пришлось всю ночь проторчать за документами, а не громить всё, что оказывалось под рукой. Шумно выдыхаю и всё-таки решаю оставить онлайн заявку на клининг. Потом решив, что всё в порядке и ничего собственно не происходит, поднимаюсь с кресла с видом супергероя, не оборачивающегося на взрыв. Хочу выпить кофе и выкурить пачку сигарет. Это всегда помогает. Остужает голову и приглушает боль утраты, которая ещё не утихла. Пробираюсь сквозь руины собственного кабинета к выходу, но почти сразу же останавливаюсь и осыпаюсь на пол, как валяющееся там фото, осыпанное осколками разбитой стеклянной рамки. Это слишком. Это. Мать его. Слишком. Опускаюсь вниз так резко, как если бы мне на плечи рухнул многотонный груз, и тянусь к фотокарточке. Пальцы не слушаются, ходят ходуном, как у конченного наркомана, но я своего добиваюсь: хватаю уголок помятого снимка и, стряхивая осколки, подношу поближе. Рассматриваю. Смотрю в прошлое и стальной кулак настоящего бьет прямо под дых. На фото улыбающиеся лица моей жены и дочери и человек, что целует жену в висок. Человек, тенью которого я стал. Поглаживаю пальцем лицо своей крохотной Саманты, задерживаясь у ямочки на щечке. Обвожу пшеничные волосы Джейн и, клянусь, чувствую их на ощупь. Ощущаю на них лёгкий цветочный аромат духов и тяжёлый железистый запах крови. Сжимаю пальцы и сглатываю. «Я приехал в больницу скорой помощи вместе с Маркусом, который периодически похлопывал меня по плечу и говорил, чтобы я не наделал глупостей. Я его не слушал, но руку не убирал, позволяя ему то и дело хлестко прикладываться по моему плечу. Толчки были единственным, что возвращало меня в реальность и напоминало, что я ещё здесь, а не сдох от разрывающего грудную клетка страха и не способности что-то исправить. В голове крутились сотни «я бы». Я бы запер Джейн и Саманту в своём кабинете на всю оставшуюся жизнь. Я бы не был таким законченным идиотом и поехал с ними. Или. Вообще. Все. Что. Угодно. Но пока все было не так плохо. Во всяком случае, мне так казалось. Случился полный ебанный апокалипсис, но ведь это не конец, может они отделались ссадинами или ушибами. Да. Скорее всего. Но успокоить себя этим не получалось. Потому что я прекрасно помнил затянувшееся молчание в трубке на рычание-крик-вопль-вопрос, всё ли в порядке с моей семьей. Это дробило кости. Было ощущение, словно меня подвесили за рёбра, чтобы выпотрошить, но пока оставили ещё живого болтаться в воздухе и наблюдать, как затачиваются ножи. Я знал, пока мне не скажут, что мои девочки в порядке, это состояние не пройдёт.

К счастью, меня не выпотрошили.

Меня разрубили напополам.

Врачи подождали, пока я перестану орать и объявили, что Саманта умерла на месте аварии, потому что удар пришёлся в её сторону, а Джейн осталось не больше часа или нескольких часов. И если я не приду в себя, они не пустят меня попрощаться с ней. Умерла. Не пустят попрощаться. Это был даже не ужас. Это было что-то возведённое в квадрат. Потом рык Маркуса, будто на заднем фоне, повторенный несколько раз и поставленный на повтор. Потом оглушённая незрячесть. Я не видел ничего, только слышал голоса где-то перед собой, как сквозь чёрную толщу воды. После ощущение, что всё внутри кончилось. Я втягивал в себя воздух сквозь сжатые зубы и прислушивался к колотящей в висках крови. Удары сердца, быстрые и лихорадочные подсказали, что оказывается я не мёртв. Но когда на моей надгробной плите напишут день смерти, там будет выгравировано сегодняшнее число. Я набросился на первого попавшегося врача, тряся его за шкирку. Как они смеют мне такое говорить. Они врут. Пусть заткнутся. Захлопнут свои поганые пасти. Маркус сразу вмешался. Расцепил меня и увёл в сторону, ощутимо впечатывая в стену. Я ударился головой и отшвырнул его от себя. Дыхание врезалось в грудную клетку. Замерло и снова ухнуло у глотки. Я подавился воздухом. — Пошёл на хер! — Прийди в себя! — наорал он. — Если хочешь с ней попрощаться, прийди в себя, мать твою! Он дёрнул меня за плечи, ещё раз ударив, но уже в область груди, выбивая этот сраный ком, что стоял в горле, а затем медленно отпустил. Это парализовало меня на несколько секунд, а потом привело в чувства. Удалось сделать вздох. — Ладно, — отпихнул его в сторону и на негнущихся ногах двинулся к сочувственно смотрящим в мою сторону врачам. — Я в порядке. Я не в порядке. Нет. Нет, мать его. Нет, не в порядке. Меня начало знобить, когда медсестра ухватилась за ручку, чтобы открыть передо мной дверь в бокс, где лежала моя жена, подключённая к сотням жужжащих аппаратах. На одну страшную секунду показалось, что я сошёл с ума. Потому что это не могло было быть правдой. Потому что это могло случиться с кем угодно, но только не с моей Джейн. Только не с ней. Мы просто хотели прожить вместе всего одну грёбаную жизнь. Всего. Одну. Грёбаную. Жизнь. Маркус вошёл вслед за мной, и его присутствие помешало мне отключиться. Она лежала на кровати и не шевелилась. Страшно уставшая, даже сейчас с оптимизмом всего ёбаного мира в глазах, в бесчисленных кровоподтёках и ссадинах. Это зрелище парализовало меня на несколько минут.

Почти убило.

Нет, убило.

Но ноги приросли к полу, а глаза к ней, и я умирал стоя. Голова Джейн медленно повернулась ко мне, её руки едва шевельнулись. Она даже нашла в себе силы приоткрыть глаза и посмотреть на меня. И этот взгляд разорвал мои внутренности на части. Впору было завыть, но я стиснул зубы до скрипа. — Саманта…— едва выговорила она. У меня зашумело в ушах. Я шагнул к кровати, хватаясь за её ослабевшую руку своей, как если бы она была единственным, что помогало держаться на ногах. — Где Саманта? — тяжело спросила Джейн. Отчаяние. Страх.­ Панический страх. Звенящее отчаяние. Я не мог подобрать слов, чтобы ответить. — В операционной, — раздался откуда-то голос Маркуса. — Врачи говорят она выкарабкается. Эта ложь грубо швырнула меня в реальность. Но я не нашёл сил, чтобы сказать правду. Сказать, что нашей девочки больше нет. Отрешённо кивнув, опустился рядом на колени, тыкаясь лицом в её раскрытую, едва тёплую ладонь. Прошу, скажи мне, что всё будет хорошо. Скажи, что это ёбаная шутка. Умоляю. Иначе я сдохну. — Славно. Услышал, что она издала облегчённый выдох, и поднял глаза, наблюдая, как Джейн выдавливала из себя улыбку. Смотрел до тех пор, пока под веками не начало печь, а её лицо не расплылось перед глазами. Зачем она это делает? Улыбается, как будто всё хорошо. Едва шевелит губами, но продолжает притворяться, что ничего страшного не происходит. Всего лишь долбанный мир расползается на части. Всего лишь Земля, мать её, сходит с орбиты и взрывается где-то в космосе с восьмью миллиардами человек. — Я не могу тебя потерять, — эгоистично пробормотал я, прижимаясь лицом к её рукам. — Слышишь? — У тебя есть Саманта,— ответила она, поглаживая меня по щеке. — Ты должен справиться ради неё. Сердце билось так, что едва не разрывало грудь изнутри. Больно. Больно, так блядски больно. Я покачал головой, не решаясь взглянуть на неё. — Всё будет хорошо… Её голос неожиданно угас, и я в страхе вскинул голову. Она прикрыла глаза и прерывисто задышала. Потратила последние силы на меня. Я протянул руку и погладил её по пшеничным волосам, слипшимся от крови у лба. Потом рассмеялся. Громко и гортанно. Надрывно. Надломленно. Чувствовал себя окончательно съехавшим с катушек. Потом зарыдал, почти завыл. Закричал. Забился от боли. Потом опять рассмеялся. После поднялся на ноги и молча наклонился к Джейн, целуя её щеки, нос, лоб, губы и волосы, вдыхая их аромат, как сегодня, когда она была в моём кабинете. Она пахла цветами и кровью. Моей пропахшей потом бейсбольной курткой и поцелуем на последнем ряду кинотеатра. Она пахла я-никогда-не-выйду-замуж-за-сына-маминой-подруги и «да» у алтаря. Она пахла нашим ребёнком, моим одеколоном и той единственной жизнью, что мы хотели прожить. Джейн умерла через пару минут. Медсестра пыталась увести меня, но я заорал и отшвырнул её в сторону. Маркусу, старавшемуся меня оттащить от Джейн, я ударил в челюсть. Лишь троим охранникам удалось меня вывести. Но я не хотел оставлять жену, продолжая биться обратно. Только слова Маркуса, что мне нужно попрощаться с дочкой, заставили меня сдаться. Совсем сдаться. Меня накрыл туман и, похоже, слабоумие. — Нет. Я отказался. Не хотел видеть её мертвой. И даже попытки друга меня вразумить не возымели никакого действия. Он взъерошивал волосы и смотрел на меня воспалёнными глазами, прохаживаясь от одного угла больничного коридора к другому, прося передумать. Мне было всё равно. Он говорил, что я должен, что это мой ребёнок, что он не хочет, чтобы я жалел об этом всю оставшуюся жизнь. Меня выворачивало наизнанку. Било о пол, сдирало кожу. Я кричал, как сопляк, размазывая слёзы по лицу. А снаружи просто отказывался. Просто вдруг решил, что хочу запомнить свою дочь живой. Смеющейся. Обиженно дующей губки и неуклюже слезающей с моих колен. Я хотел запомнить её сегодняшним утром, когда она ушла с Джейн.» Возвращаюсь к реальности, когда слышу настойчивый стук во входную дверь. Хочется покурить. Ещё больше хочется удариться головой об пол и сдохнуть. Последний раз бросаю взгляд на фото и поднимаюсь на ноги. Бережно кладу снимок на стол и иду на кухню, игнорируя очередного заботливого родственника или кого-то из друзей. Включаю кофе машину и пытаюсь прикурить зажатую в зубах сигарету. Руки издевательски дрожат. «Если бы меня спросили: «Что у тебя болит?», я бы не задумываясь ответил — суббота. В субботу как всегда без приглашения заявился Маркус. — Почему ты ещё не готов? Я опёрся ладонью об пол и подтянул к себе непослушные ноги, плотнее прижимаясь к дивану в гостиной. Скрутился, услышав его обеспокоенный тон, но головы не поднял, она была тяжелей обычного. Херов литр джина превратил череп в метал, и я почти титаническими усилиями держал голову навесу, чтобы лупиться в паркет, потому что это успокаивало. Но нога шаркнула по полу и испортила идиллию, оказываясь перед моим носом. Я впился взглядом в начищенные чёрные туфли, возникшие перед глазами, и стряхнул пепел на их нос, портя безупречную картину. — К чему? — Сам знаешь. — Не знаю, — промычал я, прикрывая глаза. — А ты куда собрался? Вырядился, будто на свадьбу… Я резко распахнул глаза и вскинул голову, скептически осматривая его чёрный смокинг и туго затянутый у горла галстук. Потом сделал затяжку. — Твои родители и родители Джейн ждут тебя в машине, — хмыкнул он, наклоняясь, и зачем-то подтягивая меня за плечи. — У тебя есть пятнадцать минут, чтобы превратиться из воняющего дерьмом и дешёвым пойлом корыта в карету для Золушки. — Иди и скажи им пусть валят к чёртовой матери, — я разозлился, сбрасывая с себя руки друга, который почему-то не хотел оставлять меня в покое. — И сам вали. — Хер с тобой, — Маркус снова схватил меня под локоть и дёрнул вверх, отчего мне пришлось подскочить на ноги.— Пойдёшь на кладбище как есть. Сердце больно ударило в груди и сжалось, будто никогда больше не разожмётся. Кладбище. Слово на вкус, как кусок дерьма, с запахом смерти, смеси соплей со слезами и «я бы» у надгробной плиты. Меня затошнило, но я уговорил себя проглотить его и обвиняющее, так словно Маркус положил мне его в рот и заставил прожевать, уставился в глаза друга, обеспокоено глядевшие на меня с того самого дня в больнице скорой помощи. Отшатнулся от него. Потом как загнанная, побитая собака, беспомощно закрутился на месте, озираясь по сторонам. Всё оставалось на своих местах. На низком кофейном столе по-прежнему стояла тарелка с недоеденной кашей. На полу были разбросаны детские игрушки. На спинке дивана лежал вязанный свитер Джейн с большими идиотскими пуговицами. Всё казалось, как прежде. Словно они сейчас войдут в дверь, и дом отряхнётся от этой давящей тишины. Но Маркус разуверил меня в этой иллюзии. Наверное, поэтому я вышел из себя. — Я не пойду! — рявкнул я, надвигаясь на него. — Что значит не пойдёшь? — Что именно ты не понял? — сделал глубокую затяжку, а свободной рукой наотмашь пихнул друга. Он отступил назад, похоже не обращая внимания на мою вспышку ярости. Это вывело из себя ещё больше. — Ты должен быть на похоронах,— он отмахнулся от моего очередного выпада. — Ничего я не должен. — Хотя бы ради них. Это был удар ниже пояса. — Хера два ты заставишь меня! — заорал я и набросился на него, кинув бычок на паркет и придавив его босой ногой. — И закрой свой поганый рот! Не хочу ничего слышать!» Отпиваю глоток кофе, продолжая игнорировать непрошеного гостя. Я знал, что это не Маркус, хотя бы потому, что я знал Маркуса. Равнодушно прикидываю родители это или её ты-неотесанный-грубый-придурок величество Эмили. Не успеваю подумать, что куда лучше второй вариант, как раздаётся её мелодичный и уже рассерженный голос: — Считаю до трёх и ухожу! Я пялюсь в одну точку и зачем-то считаю вместе с ней, но про себя. Раз. Два. Три. « Я сильно приложился по другу, и теперь его рубашка была обрызгана кровью, что капала из разбитого носа. Он тоже приложился не слабо — впечатал голову в паркет и привалился сверху, продолжая прижимать моё лицо к полу. От его тяжести дыхание перехватило, но я всё равно сопротивлялся, выдавливая почти внутриутробно. — Вы такие конченные… Думаете, я хочу видеть их мёртвыми? — картинка вокруг плыла, а к горлу подступала рвота, но даже в таком состоянии я почувствовал влагу сначала в уголке глаз, а потом на скуле. Мне нужно было вытереть эту слабость с лица, но Маркус крепко сжимал мои руки за спиной, и я лишь щекой растирал ёбаные слёзы по полу. — Люци. — Так и будешь держать меня? Или бей сильнее или убирайся. Друг замер, но ненадолго. Потом перекатился вбок и сел рядом. Я попытался встать, но вышло паршиво. Перевалился на спину и светлая гостиная крутанулась перед глазами и рухнула обратно. Наша стычка притупила эффект алкоголь и всё разом потускнело. Осталась лишь саднящая пустота, блядская боль и Маркус, прижимавший рукав к разбитому носу. — Их больше нет. — Знаю. — Я просто… я просто не верю. Я стиснул зубы, втянул в лёгкие воздух, но воздух обжёг лёгкие. Потом поднял руки, закрыл глаза и зажмурился так крепко, что стало плохо. — Ты переживёшь это. — Их нет, — глухо повторили губы. Это было страшно. Ещё страшнее было то, что с этим придётся жить.» — Ну привет, — протягиваю я, открывая входную дверь. — Долго тут стоишь? — Нет, всего лишь полчаса, — огрызается Эмили, а потом переводит обеспокоенный взгляд на сбитые костяшки моих пальцев. Смотрит, но ничего не говорит. Завожу руку за затылок, проводя ладонью по волосам, и отступаю в сторону, чтобы пропустить её внутрь. — Заходи. — Я принесла домашний буррито, — она поднимает вверх бумажный пакет, привлекая к себе внимание. — Уверена, ты ничего не ел. Когда мои глаза находят её фигуру в пространстве гостиной, она, чувствуя на себе мой взгляд, смущённо опускает плечи и становится похожа на сконфуженную сгорбленную старуху. Улыбаюсь. В этом вся Эмили. Сначала привлекает к себе внимание, а потом вспоминает, что она стеснительная монашка, случайно напялившая на себя красное мини-платье, или как, например, сейчас джинсы скинии. — Утром мне достаточно кофе, — отвечаю, глядя как Эмили смотрит через плечо, таща вязанный джемпер в белый цветочек к коленям. — Утром может и да, но ты видел сколько времени? Бросаю взгляд на наручные часы и понимаю, что стрелка перевалила за полдень. Тру пальцами переносицу. — Чёрт. На мгновение повисает тишина. Выражение лица Эмили из смущённо-обиженного быстро превращается в сочувственно-укоризненное. Равнодушным видом даю понять, что всё в порядке и перевожу тему, пока не посыпались обвинения, что я гроблю свою жизнь, морю себя голодом и вообще придурок. — Какая начинка? — Что? — В буррито, — уточняю и выхватываю пакет из её рук, занося его на кухню и ставя на стол, рядом с остывающим кофе. Она идёт за мной. — Рубленное мясо, — Ли садится, смыкает ладони в замок, кладёт те на колени и наблюдает за тем, как я достаю контейнер и некоторые продукты из пакета. — Помидоры, бобы, всё полезное и вкусное… Она продолжает диктовать ингредиенты, пока реальность в моих глазах сменяется прошлым. «Уличная вечеринка была в самом разгаре. Я стоял на заднем дворе за грилем, переворачивая ребрышки, пока Маркус, Лорен и Эмили резвились у надувного детского бассейна и потягивали мартини. — Как дела? — спросила Джейн, появляясь из дома с тарелкой буррито и голубым водным пистолетом с розовым пони на рукоятке. — Пока хозяйка дома отключилась на диване за просмотром мультфильма, предлагаю выпить. — Мне нравится твой настрой, дорогая, — поддержал Маркус, вылавливая бутылку вина из воды. — Никогда не думала, что детские бассейны такие удобные, — блаженно выдохнула Лорен. Я оглянулся через плечо и увидел, как жена целится в меня из брызгалки. — Ни с места. — Разве это честно стрелять в безоружного? Пришлось вскинуть руки в шутливом жесте, но почти сразу же в спину прилетела струя воды. — Во мне нет ни капельки чести. — Дай мне! Я тоже хочу, — прогоготал друг. Я уворачивался несколько раз, прежде чем выхватить у жены водяной пистолет и подтащить её к себе за футболку. — И ты не хочешь ответить? — расхохоталась Джейн, балансируя с тарелкой. — Тебя угомонит только порка, — поддел я, а потом заметил блестящие азартом глаза и поднятые вверх уголки рта. Моя рука зарылась в волосы Джейн, а губы мягко прикоснулись к её улыбающимся губам. — Целуешься ты лучше, чем отражаешь нападение, — она выставила перед собой ладонь и слегка оттолкнута меня, привлекая внимание к посуде, которую продолжала удерживать на ладони. — Как ты и заказывал. — Положила ломтик бекона? Кивок. — И жареные бобы? Она расхохоталась и снова кивнула. — Мясо, бекон, жаренные бобы, помидоры. Всё полезное, аппетитное и вкусное, как ты любишь.» — Люци? Поднимаю на взгляд на Эмили. — Всё в порядке ? — Да, — небрежно взъерошиваю волосы и кладу последний помидор на столешницу. — Ты ведёшь себя странно. — Я веду себя обычно. Она поднимается с места и протискивается между мной и кухонным островком, заставляя отшатнуться назад и посмотреть на неё. — Что происходит? — Мы собирались есть буррито. — С тобой, — Эмили тыкает пальцев мне в грудь и я проследив за этим движением, снова смотрю на неё отчасти с желанием выставить подругу из дома, отчасти с потребностью что-то ответить. Но что сказать, когда смотрят с таким беспокойством и желанием помочь? Когда уже давно потерял себя и смысл жизни? Когда не желаешь помощи, а всего лишь хочешь, чтобы тебя оставили в покое и позволили сдохнуть? — Я плохо спал. Отмахиваюсь от этого жеста, но неугомонная брюнетка ловит мои ладони в свои и переворачивает, демонстрируя отметины на костяшках пальцев. Рассматривает и осуждающе сжимает губы. — Не надоело? — Что именно? — вырываю руки из её хватки грубо и небрежно. Почти сразу же жалею, когда она теряется и с задетым видом скрещивает свои на груди, пряча их под мышки. — Мучать себя. Давлю пальцами на глаза. Опять одно и то же. Качаю головой, закипая. Не понимаю, почему все вокруг лезут не в своё дело. Почему, мать его, думают, что определено лучше меня разбираются в жизни, смерти, а ещё в её последствиях. — Не представляю, о чём ты говоришь. — Хочешь сказать, что всё в порядке? — Я ни в чём не собираюсь тебя убеждать, Эмили, — развожу руками и разворачиваясь иду в гостиную. — Просто не лезь в это. Ли идёт за мной. — Остынь, ладно? — останавливается передо мной, когда я без сил падаю на диван. — Я просто не могу смотреть, как ты изводишь себя. — Не смотри. — Ведёшь себя, как придурок. — Как всегда прочитаешь лекцию, о моём моральном облике? — Не будет никаких лекций,— она сдвигает брови. — Не будет? — Нет. — Охеренно. Она закусывает губу и крутит головой, оглядываясь по сторонам. — Где у тебя аптечка ? — Ты не обязана со мной нянчиться, — прикрываю глаза и запрокидываю голову назад, потому что не хочу смотреть на неё. — Не обязана. И выслушивать это не обязана,— соглашается подруга, по звукам переступая с ноги на ногу. — Но ты мой друг… — от чего-то у неё спирает горло, и Ли сглатывает. — Самый близкий друг. Даже закрытыми глазами я отчётливо представляю выражения её лица. Легко воссоздаю картину понимающего взгляда карих глаз и одновременно обиженных тонких губ, с которых почему-то так и не слетает «но ты всё равно придурок, и я обиделась на тебя и теперь снова пропаду на месяц» . Эмили слишком ранимая. А мне сегодняшнему слишком на всё наплевать. И с этим ничего нельзя сделать. Однако она не заслуживает такого отношения. Становится необходимо что-то сказать. — Я понятия не имею, где в этом доме аптечка. Только Джейн могла здесь что-то найти, — шепчу, глубоко вздыхая. — Хорошо, я сама найду. Я даже не шевелюсь. Слышу шаги Ли, удаляющиеся от меня, но сил открыть глаза нет. В доме повисает тишина. Какое-то время продолжаю слушать, как она ходит туда-сюда в поисках херовой аптечки. Потом щёлкает межкомнатная дверь, и всё затихает. Жду. Через мгновение до ушей доносится её негромкий вздох и шарканье мебели по паркету, хруст разбитого стекла и хлопки выдвижных полок. Похоже, она увидела, то что не следовало. Я стискиваю зубы, готовясь объяснять, как в дом влетел торнадо и разрушил одну из комнат, но а я получил ссадины, останавливая его врукопашную. Не знаю, как долго кручу в голове этот бред, крепко зажмурив глаза, но когда всё-таки размыкаю их, Эмили уже сидит передо мной на корточках, готовясь прижать вату со спиртом к костяшкам пальцев. Вздрагиваю может от увиденного, может он холодного куска ваты. — До сегодняшнего дня, я даже не предполагала, что всё настолько плохо. По спине пробегают мурашки. Она осторожно поднимает мою правую руку, обрабатывая ранки. — Моя жена умерла. Моя дочь умерла. Да, Эмили, всё до охерения плохо. От этих слов становится больнее, чем я ожидал. Именно поэтому приходится избегать родственников и друзей. От разговоров становится тяжелее. От сочувственных взглядов тошнит. От воспоминаний срывает крышу. На каждом знакомом лице, словно написано: «Люци, помнишь, какой совершенной была твоя жизнь? Помнишь, как ты был счастлив?» — И ты думаешь, если работать до изнеможения, напиваться до беспамятства и колотить стены, тебе станет легче? — Думаю, это помогает отвлечься, — отвечаю, пристально глядя, как она накладывает бинты. — Это просто попытки убежать от боли. — Именно этого я и хочу. — Люци, — от прикосновения тёплых пальцев сосёт под ложечкой. — Тебе не нужно её избегать. Пора смириться с мыслью, что, возможно, ты будешь испытывать боль всю свою жизнь. Как и все, кто знал Джейн, кто любил Саманту… Понимаешь? Её слова оказываются словно удар тупого ножа. — Ты должен смириться с горем,— она робко поглаживает мои ладони. — Прошло достаточно времени, чтобы попробовать отпустить их. Слова не идут с языка, к тому же у меня в горле стоит ком, поэтому не получается произнести ни звука. Отпустить — значит не одно и тоже, что потерять. Отпустить значит перестать перекладывать их вещи с места на место, перестать каждое утро вдыхать аромат геля для душа Джейн и класть в постель мягкую игрушку дочери. Отпустить — дерьмовое слово. Оно означает, что всё кончено. — Ещё нет, — отвечаю осипшим голосом. Первым размыкаю наши сцепленные руки и откидываюсь на диван. — Я сам решу, когда пора, без твоих советов, Эмили. Наклоняюсь к кофейному столу, хватая пачку сигареты и вынимая из неё одну. Зажимаю зубами. — У тебя решалка сломана,— её глаза сверкают и Ли поднимается на ноги. — Это ещё почему? — устало выдыхаю. — Потому что, как оказалось, убитые горем мужчины не способны что-то решить. Они могут только гробить свою жизнь и издавать предсмертные вздохи. — Ты меня раскусила, — собираюсь щёлкнуть зажигалкой, но Ли перехватывает мои пальцы, и та оказывается у неё в руках. — Серьезно? — Вполне, — она швыряет её в сторону. — Что на этот раз я не так сказал? — Я закончила, поменяй бинты ещё раз перед тем как ляжешь спать. Эмили кладёт аптечку на стол и направляется к выходу. — Ли. Она делает вид, что меня не существует. — Перестань! Подруга не слушает. Хватает сумку и дёргает ручку двери. Выругавшись под нос, вскакиваю и бросаюсь к ней. — Опять собираешься пропасть на месяц, не отвечать на звонки и смс? — прижимаю ладонь к двери прямо перед её ухом, защёлкивая обратно. — Именно, — она круто разворачивается, оказываясь со мной лицом к лицу. Смахивает со лба волосы, выбившиеся из низкого хвоста и выглядит какой-то огорчённой. — Не хочу быть свидетельницей твоего самосожжения. — Охеренно. — Просто цирк. — Хочешь, чтобы я скакал по полю и радовался солнышку? — А почему бы нет. — Да ты издеваешься! — А ты такой придурок и не можешь осознать, что вокруг тебя ещё остались люди, которым ты дорог и которым ты нужен. Ты, а не твоя тень. Хватит всех отталкивать! Смотрю, как она сживает кулаки и ядовито улыбаюсь, хлопая по двери над её головой. Ли вздрагивает. — Пора смириться с моими недостатками, как я мирюсь с твоими. — Что? — Суёшь нос в мою жизнь, хотя со своей разобраться не в состоянии. Напомнить тебе, как несколько лет ты убивалась по какому-то козлу, с которым и месяца не провстречалась. А Ли? По несколько недель не выходила из дома, размазывая сопли по подушке. Никого не хотела видеть. Тогда тебе не казалось, что для одного малознакомого мудака многовато страданий. Эмили в растерянности хлопает ресницами. Беспомощно озирается по сторонам. Потом смотрит на меня, изо всех сил стараясь не заплакать. В груди неприятно щемит от блестящих глаз, уставившихся на меня. Ощущаю, что лицо воспламеняется, а тело сжимает от острого напряжения. И это ощущение одновременно раздражает и приносит облегчение. Значит я способен ещё хоть что-то чувствовать. Понимаю, что наговорил лишнего, когда она размахивается и пытается влепить мне пощёчину, но делает это недостаточно быстро, и я перехватываю руку в воздухе. Рывком отталкиваю её от себя к центру гостиной. — Ли. — Я ухожу! Стукаюсь спиной о дверь. — Слушай, мне не нужно было этого говорить. — Отойти, — запальчиво бросает подруга, обхватывая себя руками и срываясь с места. — Я не хотел тебя обидеть. Встречаюсь с ней взглядом. Жду, что она ответит, но Эмили молчит, сверля дыру в моей грудной клетке. — Я хочу уйти! — Ли. — Какая тебе вообще разница обидел ты меня или нет,— ощетинивается подруга. — Тебе ведь никто не нужен. Тебе наплевать на других, на их слова и чувства. Тебе даже на себя наплевать! Тру пальцами переносицу. Наблюдаю за тем, как Эмили сжимает кулаки. Не имею ни малейшего понятия, зачем позволяю ей быть здесь сейчас, а не выставляю за дверь. Наверное, потому что… сегодня тяжело. Действительно. А когда тяжело она магическим способом всегда оказывается неподалёку. Пытаюсь осознать. Что делаю и для чего. Что ещё сказать и нужно ли. И эти — её слова бьют по сознанию. Почти пощёчиной. Бьют и бьют. В такт тяжёлому дыханию и ударам сердца. Ломают неправильно сросшиеся кости. — Может, мне нужно, чтобы ты была рядом. Может, я не хочу, чтобы ты уходила.