персональная панацея ким сону.

— пишу свои песни, рисую картинки в помятой зелёной тетрадке. я поправлю твоё одеяло и мир, если он будет вдруг не в порядке. ты оставишь свой номер в контактах пустых, дождь сойдёт пеленою глубокой. мне так жаль, ведь ты - выдумка, ягодный дым, что рассеялся в мире жестоком. голубые следы акварели в глазах и широкие пятна на пальцах. ты уйдёшь точно так же, как много других позабытых чужих постояльцев. разметет циферблат половины часов, солнца блеск отразится на звёздах. я скучаю по нашим рассказам без слов, хоть все было совсем несерьёзно.                                    лиза пишет.

ким сону не умел довольствоваться такими днями. никакими днями сону довольствоваться не умел. он мог сидеть, лежать, даже выходил на улицу, передвигал ноги и приветливо улыбался, разводя каждого второго прохожего на ответную улыбку. ким сону правда много чего умел. он смеялся громче всех, точно знал, что в столе на кухне лежат несколько книг с рецептами, мог определить созвездия на тёмном небе и даже пару раз брал в руки гитару. но того, чего он не умел, было немногим больше. у него не получалось вязать: спицы в его руках сталкивались, стучали друг о друга и рвали тонкие нити; плавал он только лягушкой,  смешно ругался, не мог в химию и в физику от слова совсем. но хуже всего у него получалось дышать. вы не подумайте,  нет, он не жалуется. ким сону был чудесным мальчиком. на фотографиях и статьях в школьном журнале, в родительском доме и на парах в универе. ким сону был везде. казалось, что он хочет забрать себе как можно больше места. так, чтобы о нем не забыли. ким сону мог похвастаться множеством имен: его звали и  " ну тот, который..",  и  " этот, как тебя там..",  и  " эй, погоди!.." но свое собственное ему нравилось гораздо больше; он выписывал его на краях тетрадок, чтобы не забыть, но все почему-то продолжали звать его иначе. странно, это же такая очевидная вещь! кстати о днях.  это была суббота, седьмое число. осень в этом году  вредная до жути,  мажет по календарю тёплыми деньками, но сует в самую середину дожди, вовсе не яркая, какая была в прошлом году, — или, быть может, сону она приснилась?? — и не шебутная. от такой воротят носы в шарфах и пьют антибиотики натощак по утрам вместо завтрака. солнце в эту субботу не грело, цвело белым блином в окнах прохожих и било в лицо противным светом. "возможно,  антибиотики вкуснее малиновых пилюль и капсул." сону выпрямляется, щурится от светлых полос, бросившихся в глаза, и прикрывает лицо ладонями. то самое солнце рваными линиями режет комнату каждый день ровно в четыре часа и девять минут. ким знает, что это временно, но ему все равно нравится думать, что у них с ним, с солнцем, свои обещания на ноябрьские вечера. пусть парень иногда и опаздывает. скрип половиц за дверью отдается гудением в ушах. — сону-я, — это мама. он непроизвольно вздрагивает, соскакивает со стула, громко топая ногами, тянется через всю кровать, опираясь больным коленом на мягкие подушки, и закрывает окно. воздух в комнате дышит юным морозом, и сону был бы счастлив, если бы ему позволили ощутить его у себя на щеках. — как же у тебя тут холодно. мама ютится в дверном проёме,  стучит ногтями по внутренней стороне двери,  где когда-то были выведены разноцветные бабочки и цветы на планетах, смотрит, позволяя губам сложиться в хрупкий бантик. она так переживает. — а мне кажется, что тепло, — сону прячет пальцы в колючие рукава своего уродливого свитера; те, как  на зло, предательски подрагивают от морозного дыхания. — не пойдешь обедать? — он улыбается. кажется, что слушать её голос  — все равно, что есть мед ложками.  ему немного жаль, что у него аллергия. — я не голоден. ким сону вечно не голоден.  ким сону не ложится поздно спать. ким сону совершенно точно здоров. — ты не ел ничего с завтрака, — её взгляд смягчается,  тает, как мороженое,  бегает по чужому  — такому знакомому — лицу и, не выдерживая, прячется в книжных стеллажах. сону молчит. быть может, потому что на завтрак он тоже ничего не ел. немножко совестно, но только немножко. это не смертельно, пройдёт ближе к вечеру. — я обязательно поем чуть позже,  — ким шаркает по ковру, огибает стул, хватая со стола тетрадку и две ручки — синюю и зеленую. его комната — кладезь всяких вещей. чего только стоит отдельная полка с ручками.  сону не может сказать, что ему так в них нравится, но они с блёстками и вкусно пахнут. он бы с уверенностью назвал бы это место волшебным,  но доказательств нет, только две жирные кляксы на указательным пальце и ещё одна — вот, прямо в центре ладони. — пойду прогуляюсь, я не далеко. не теряй, — и улыбается. он не слышит того, что говорит ему мама, сбегает вниз по лестнице,  подскальзываясь в своих любимых носках со сквидвардом, и скрывается за поворотом. мама, прикрыв ладошками рот, растерянно поглядывает вниз. шуршание одежды выдает в её сыне ещё как минимум года три размеренной жизни обыденных семьянинов. хлопает дверь, и все, что остаётся делать — сидеть на чужой кровати и молиться, чтобы этот странный мальчик с кляксами на руках вернулся домой к ужину. в своей розовой  сахарно - ватной куртке сону похож на зефир. на его щеках выцвевшими фломастерами плывет румянец; день идет календарными отрывками: холодное начало, жаркий полдень, похожий больше на огромную медведицу, студеный вечер и две с половиной пары красных носов. три алых и один в складках шарфа, и все, кроме одного, отражаются в разбитых окнах старой хрущевки.  сону не уверен, что может её так называть, но на ум больше ничего не приходит. закат неоном валится в окна, чертит полосы на стенах, и осень шмыгает носом, разливая на лужах яркий красный противной акварельной дымкой. сону думает, что давно ни с кем не разговаривал. кроме матери, гранича на диалогах об обеде и ужине. и не то, чтобы ему прямо-таки нравилось сбегать из дома под предлогом прогуляться, просто сидеть в четырёх стенах, зная, что через пару часов твоё горло будет бухнуть от таблеток, сам невольно начнёшь отсчитывать минуты и каждый день ставить свою обувь поближе к двери. зато у него классный шарф, на один из свисающих ломтей ткани он прицепил цыплёнка из биссера; тот смешно поблескивал иногда, шатался туда-сюда от ветра и путался в светлых складках. — ему тепло, — думал сону и теребил круглые бусинки указательным пальцем. и сону тоже было тепло, пусть его руки и были холодными. он продолжал шагать, пробегая между развалин и новых кафешек, прогнал голубей со двора одной очень хлипкой многоэтажки, погладил кота без одного уха — сону его знает; на самом деле, все его знают,  просто зовут по-разному. в этом они с кимом похожи. только сону посимпатичнее будет, и орёт он в разы меньше. — и достал откуда-то пачку сладких сухарей к чаю, открыл, сгрыз две штуки и спрятал оставшееся по карманам. а пока шёл, перекатывал на языке новые строчки несбывшихся произведений. его руки успели покрыться красными иголками,  и сам он прятал нос в складках шарфа все чаще и чаще, боясь ощутить на губах ледяную дымку. ничто не выдавало в нем калеку.  он мысленно гордился этим, быть может, если получится, — если доживёт  — поступит на актёрское после окончания обучения на своей специальности. хотя-бы попытается. сону ежится на новеньких ступенях у дома, что находится недалеко от его универа, перебирает в карманах крупицы сахара и зубрит строчки. какая-то румяная бабуля пропускает его вперёд, открывая дверь дома под звонкий писк домофона, шепелявит что-то про ужасную погоду, улыбается с ямочками,  поднимаясь выше, и скрывается за лестничным пролетом. сону благодарит в пустоту, садится на корточки,  приспуская шершавые уголки шарфа, достает из кармана ручку, два фантика и сухарь,  шуршит листами в тетрадке, записывая слова и фразы, что засели в мыслях минутами ранее. что-то щелкает справа, раздаются приглушенные голоса, смеются, отражаются от стен и пропадают. сону вздрагивает, когда понимает: кто-то открыто на него пялится. он поднимает свой взгляд от тетрадки в линейку, цепляется за точеную фигуру в тени, пока эта самая фигура не цепляется за его шарф в попытке поправить.  парень выглядит знакомым, то-ли потому, что сону его где-то видел прежде, то-ли ему снова что-то похожее приснилось. он перекатывается с пятки на носок, в ухе сверкает серебряная сережка. кажется, сону может услышать звон, прямо как в старых мультфильмах про спасателей, когда им попадались драгоценности. — на улице дубак,  — у кима глаза расширяются от того, как этот парень говорит. от его голоса, точнее. это как по скрипке провести впервые и удивиться тому, что музыка существует. — а ты тут без шапки сидишь. он кивает на белый шарф, и сону снова зарывается носом, вдыхая лёгкий запах кондиционера для белья и персикового дрессрума. — замёрз же, так ведь? — ни капельки. — а уши красные. — это я смущаюсь. и странный парень смеётся. про таких говорят, что они смеются всем телом: он дёргает коленями, выглядывающими из прорезей в чёрных джинсах, наклоняется вперёд, качая головой, и, когда облокачивается о перила, сверкает по глазам улыбкой так, что солнце на улице завидно клонит свои лучи к горизонту. — от чего же? — мне просто не разрешают с незнакомцами разговаривать, — сону прикусывает колпачок от ручки, смотрит выжидающе,  ждёт чего-то. чувствует, что что-то изменится,  но не понимает, что именно. — а я и не незнакомец вовсе, — не-незнакомец ухмыляется, протягивает руку, второй приглаживает чёрные волосы, и сону становится резко стыдно за свой розовый цвет на голове. — я пак сонхун,  если ты не замечал. учусь с тобой в одном университете,  но на архитектурном. и правда ведь не замечал. — я ким сону, — щебечет и тут же прячет руки в карманы. — приятно познакомиться с тобой, пак сонхун с архитектурного. но мне пора. сбежать хочется то ли от того, что почему-то горят щеки, то ли потому, что время на прогулку подходит к концу. ким кланяется, привстает, кутая нос в шарф,  прячет зачем-то цыпленка из биссера и огибает нового-старого знакомого. — было приятно встретиться, хоть я тебя совсем не помню, извини. сонхун поворачивается,  шурша капюшоном куртки, хочет было что-то сказать, но, словно передумав,  кивает. слышится протяжный писк, следом хлопает дверь. румянец на щеках сону горел-горел красными маркерами, и воздух словно пах персиками и осенней свежестью, когда он бежал домой по лужам, забрызгивая свои синие джинсы до коленей. в тетрадке косыми линиями выведены две новые строчки про парня на лестничной клетке и его смех, зарисованный в нотах в скрипичном ключе.