Блёстки и гниль

      Сухие горячие губы прикоснулись к чужим потресканным. Хайзаки почти на инстинктивном уровне нырнул языком внутрь, раздвигая чужие тонкие губы и чувствуя кожей выпуклые келоидные рубцы в уголках рта. Санзу ответил ему практически сразу, перед тем, как положить руки на шею и притянуть к себе ближе. Он перехватил инициативу, углубляясь в рот Хайзаки, напоследок оттягивая нижнюю губу. Так, чтобы оставить карминовую красноту. Водянистую ниточку между губами.        В первое мгновение Хайзаки был обескуражен ответом и даже не шевелился, ощущая влажные губы на своих, чувствуя, как к нему в рот пробирается, словно змей, чужой язык. Рука его устроилась на худом колене Харучиë, обтянутом тканью брюк Ха. И пары лет пройти не успело, как ты лижешься с едва знакомым парнем. Мерзость. Грëбаный педик. Мой затуманенный мозг лихорадочно силился забить на то, что ты не чувствуешь себя виновным в моей смерти. Но меня передергивает при том, что ты делаешь сейчас. Тошнит. Ебучий внутренний голос не давал ни минуты покоя, поэтому, когда его губы Санзу снова коснулись его собственных, Хайзаки схватил его за покатые плечи, отстраняя от себя.       — Что? — Санзу провел носом по тонкой шее, слегка щекоча этим касанием.       — Санзу, это неправильно… — задыхаясь, проговорил Хайзаки. В этот момент ему всë в себе показалось отвратительным: и белый носок кеда с розовым пятнышком, похожим на шестерëнку, отрастающий ёжик чёрных волос, тело, слишком худое, чтобы быть красивым, и, наконец, бесчисленное количество шрамов, похожих на хаотично свернутую колючую проволоку.       — Идиот, сам же начал, — Санзу поморщился и резко перекинул ногу через Хайзаки, тем самым оказываясь у него на коленях. — Если я хочу, то какого хрена ты меня останавливаешь?       Хайзаки показалось, что во всём мире пропал кислород. Осталось лишь электричество, почти искрящееся фиолетовыми всполохами, отдающее шумом крови в ушах. Виделся этот момент отнюдь не смутно: фотонные картинки всплывали перед глазами, словно полупрозрачные кадры фильмов на стене, передаваемых проэктором. Распоротая кожа на щеках Санзу, его бледные руки, накрывшись его собственные, взрыв эмоций, временная пыль окружающих событий в воздухе.       Харучиë взял безвольно лежащие руки Хайзаки в свои и положил на свою талию под пальто. Он снова поцеловал его и окружающая картина превратилась в сплошные акварельные мазки. Думать о чём-то не хотелось, только вот различные мысли били набатом, по ушам лились разрядами электрическими. Хайзаки хотелось вжаться в гальку как можно плотнее, провалиться в кроличью нору вместе с Санзу.       Остаток ночи прошëл в мягком неведеньи, которое не нарушали мрачные мысли и догадки. Смеясь, Хайзаки дотягивался до низких искрящихся звёзд, под рёбрами индиговым светом светились органы, целовал горячие губы с двумя шрамами, делавшими улыбку Санзу несколько перекошенной.       Он не помнил, как добрался домой.       Хайзаки медленно поднялся с холодной плитки. Светало — первые солнечные лучи проникали через маленькое окошко в ванной комнате. В отражении металлической дверной ручки он увидел своё отражение — бледное, измождённое лицо, искажённое транслятором действительности. Отряхнул одежду, будто бы она станет от этого чище, и направился к раковине, чтобы прополоскать рот ледяной водой и отчаянно потереть лицо, надеясь смыть самого себя.       Думать не хотелось, однако воспоминания о турмалиновых искрах, перламутровых ночных мыслях сами лезли в голову, стучали кровью в ушах, кипели в черепушке, плескались. Слышишь? Танцуй. Это мелодия, под которую ты умрёшь.       И Хайзаки совсем не думал о вспыхивающих под рёбрами звездах. В голове антагонизм эмоций, хотелось убить Санзу за то, что так просто вбросил информацию о Канашими. За то, что он оказался просто редкостной мразью, позволившей почувствовать новые эмоции и растоптавшей тонкими ногами в тяжёлых ботинках, которые наверняка стёрли мягкую, тонкую кожу до костей, до кровянистой каши из кожи и плёнок, теплящееся светлое чувство. Большой мальчик позволял себе маленькую шалость: слова, что выплëскивались из его гнилых уст, впивались в чужие мозг и сердце, кулаки дробили тела на тысячи кусочков, а затем составляли органы заново, не сшивая части, покидали тело, оставив все так, будто ничего не менялось, и вообще Харучиë ни при чем — все так и было.       Хайзаки хотел сжечь это место. Он хотел сжечь себя. Всё действительно поменялось с первой кровью. Курокава Хайзаки — Джек Меридью, только вот Зверь убил его самого.       В пылающем потоке сновидений, которым он предавался оставшиеся два часа до приезда отца, не было места перламутровым каплям, в больном, простуженном до опухолей сознании, проскакивал только безликий силуэт и рыбьи голубые глаза без зрачков. Его голова — подтаявший рыхлый снежный сугроб, сердце — ущербная мышца, тыкающаяся изнутри в клетку рёбер.       — Курокава-кун, ты меня слушаешь? Курокава-кун, у тебя всё хорошо?       — Да, прости, — коротко ответил Хайзаки, уснувший прямо на столе.       — Ну как скажешь, — хмыкнул Чифую, поудобнее устраиваясь на кушетке. Он посмотрел на парня практически пронзительно-надрывно, заставляя чувствовать себя словно порфирным ягнёнком из алебастровой шерсти и тёплого фарфора (на иконах Палермских святынь) — подумаешь, глупость какая. Пролог этой игры напоминает одну из страшных историй, которые пространство полнили тяжёлым запахом — свежая кровь, краска и душок могильных цветов. Так пахла школа после произошедшего и старые мягкие игрушки на кладбище.       Хайзаки, ещё не проснувшийся до конца, отвлекся от работы и надавил на глаза так, что окружающая картина смазалась в акварельные мазки по намоченной бумаге. Постепенно эти мазки превращались в уютную комнату, в зелёное кресло-мешок, в восседавшего на нём Баджи, жующего кусок домашнего яблочного пирога, Пик-Джея, и самого Чифую, сидящего у компьютера.       — Ты спишь вообще, зомбарь? — почти неразборчиво пробурчал Баджи, запихивая себе в рот очередной кусок пирога, заботливо принесённого им мамой Мацуно.       — Сегодня часа два поспал, — честно признался Хайзаки, подпирая клонящуюся вниз голову руками чтобы не рухнуть на письменный стол.       — Че делал, признавайся?       — Гулял, — Хайзаки замолчал на секунду, не зная, стоит ли ему продолжать. — С Санзу.       — Ëбу дал? — округлил глаза Чифую.       Он развернулся на крутящемся компьютерном кресле слишком резко и чуть не свалился прямиком на Баджи. Получив от того ощутимый толчок в бок, Чифую подъехал на колëсиках кресла ближе к кровати, на которой сидел Хайзаки.       — Он не такой страшный, как ты думаешь, — выдохнул Хайзаки, стараясь не глядеть на парня и продолжая ковыряться в распечатанных листах бумаги, пытаясь сложить их всех по порядку.       — Кто сказал, что я его боюсь? — обиженно цыкнул Чифую. — Просто он больной на голову, все это знают.       Хайзаки тянуло к Санзу как магнитом. И вовсе не страшно было подходить к нему, провоцировать — его моментально темнеющие глаза заставляли чувствовать что-то всепоглощающее, внезапно становящееся центром маня-мирка, выстроенного самим Курокавой.       Когда в голове всплыли сцены сегодняшнего ночного происшествия, Хайзаки молча сидел на кровати Чифую с ногами и возил краешком ногтя по бумаге, думая о чëм-то непонятном даже ему самому. Некий мандраж набирал обороты в геометрической прогрессии. Чифую хмыкнул змеëю, даже не подозревая, что без искры, спичек, огнива, углей Хайзаки способен за считанные секунды вспыхнуть.       Чифую отъехал назад к компьютеру и принялся зачитывать вслух отрывки текста для их будущего проекта, но Хайзаки уже не слушал. Он отложил бумаги в сторону, и, убедившись, что ни Баджи, ни Чифую, на него не смотрят, достал телефон.

haihaixi

Я знаю, кто ты

      Когда он писал это, ощущения были, словно он сейчас поднимался на эшафот. Даже звук доставленного сообщения звучал как-то несмело, робко и виновато. akaharu догаддался таки・✫・゜・。.

haihaixi

Это было не сложно. Нам надо встретиться

akaharu обсудить твои гейские замашки¿       Хайзаки показалось, что мир вокруг сгустился — пальцы беспомощно скользнули по телефону. В голове последняя, грустная и убогая шутка про свидание с розами и презервативами. Да, так всё и обернëтся — некрасиво и грязно.

haihaixi

Шибуя, 17-22. В 19:00 буду там

Прочитано.

      Хайзаки, наконец-то открыл глаза, и ещё долго сидел с парнями за проектом, периодически позволяя себе лениво тянуться до чашки с крепким кофе. Ему это чувство бесконечной усталости было знакомо лучше, чем всё прочее. Закат уже бил розовым всполохом по глазам, а Баджи в очередной раз отправился на кухню варить кофе. Трудно сказать, что получалось у него хорошо, но жаловаться было нельзя — Хайзаки принял очередную кружку с лёгкой благодарной полуулыбкой.       Оставался всего час до того, как он вновь понадобится во внешнем мире, пусть и по своему желанию. У Хайзаки уродливые синеющие шрамы и обгрызенные до крови ногти, и весь он целиком и полностью, от чëрного ëжика волос, до серëжек-крестов в ухе — не проблема Чифую с Баджи, поэтому…       — На сегодня закончили, — неловко разводит руками Чифую, явно намекая на то, что Курокаве пора уходить.       Как хорошо, что он знал это и сам. Парень встал с кровати, неловко попрощался — они сохраняли дистанцию — да, нии-чан, не из-за уважения, а из брезгливости и страха, ты же зачумлëнный.       В каком-то смысле так и есть.       Небо давно окрасилось пепельным цветом и стены домов обернулись в нежно-розовую пелену закатного солнца. Каждое окно многоэтажных домов вдоль улицы сверкало ленивыми отблесками — приближался мрачный вечер, готовый затянуться до самого утра. Хайзаки, ненавидящий холодный ветер, пронизывающий до самых костей, кутался в свою тëплую куртку. На часах было 19:13 и он понимал, что собственноручно упустил возможность поговорить с Санзу.       — Эй.       При звуках надменной речи Хайзаки сразу же затравленно обернулся назад. Сзади стоял Харучиë — знаменитость в его голове, размаха умирающего антисоциального эгоиста. Хайзаки где-то с секунду смотрел на него: невысокий, он стоял в своëм пальто и угрюмо смотрел на Курокаву, скрывая часть лица под чёрной маской. В попытке собственноручно разрушить стену презрительного непонимания, парень сделал шаг навстречу.       — Привет, — сказал он, неловко поднимая руку.       Небо медленно превращалось в фиолетовую копировальную бумагу и контуры предметов и людей были отчётливо видны под светом фонарей.Но тем не менее, из всей этой картины, отчётливо выделялось мрачное лицо Санзу, словно на плëночном снимке с дефектом. Его белые волосы развевались на ветру — хрустальный фильтр лунного света, словно со светящимся содержимым.       — Я, блять, не знаю, как на это реагировать, — неуверенно начал Хайзаки. — Но…       — Правда? — с неприкрытой раздражëнностью спросил Санзу, складывая руки на груди. — Но что?       — Я не считаю то, что произошло, какой-то ерундой, чтобы просто забить на неë, — осторожно продолжил парень, делая шаг навстречу.       — Да что ты, блять, несёшь? — отшатнулся Санзу назад. — Тебя не отпустило ещё? Что за бред вообще?       — Ты можешь дослушать?       —Дослушать? Ты просто меня засосал, пока мы объебывались, что тут обсуждать? — продолжал злиться Санзу. Он нервно сжал руки в кулаки и снова уставился льдисто-голубыми глазами на Хайзаки.       — Будто ты не ответил тем же самым, — ядовито проговорил Курокава, пряча озябшие руки в карманы.       Санзу помрачнел и Хайзаки буквально увидел, как его светлая радужка потемнела, а зрачок залил чернотой глаз.       — Я был под наркотой, — зло прошипел он, хватая парня за полы куртки. — Хватит уже говорить о том, будто это какая-то возвышенность, не неси хуйню!       — Я бы не сделал это для кого-то, кто мне не важен!       Моментально озлобленное выражение на лице Санзу сменилось на совершенно спокойное и он улыбнулся за маской, скрывающей половину его лица. Тон его тоже сразу же сменился на вполне уверенный.       — Зачем ты сам себе врëшь? — усмехнулся он, отпуская Хайзаки.       Он отошёл и уставился на медно-ржавые последние солнечные лучи и облака, которых на небе красовалось ровно шесть штук. Хайзаки был внимателен к мелочам, и сейчас он непонятно зачем акцентировал на этом внимание.       — Всю суть можно было уместить в простом предложении: «Прости, это ничего не значило». До встречи, друг, — саркастически сказал он и удалился, оставляя Хайзаки один на один со своими мыслями.