Цэвдэг

Сосны высились над землёй в синем предрассветном мраке. Вершина окутана была туманом. Неприступными белыми изваяниями стояли здесь горы; казалось, нет конца и края каменистой почве, снегу и глубокой небесной бездне, куполом покрывающей спящие Саяны. Ещё вчера тут и там виднелись чёрные проталины, однако теперь тело мёртвой земли целиком было спрятано под снежным покровом. С приходом зимы всё замерло, застыло в инеи, и лишь человеческая жизнь продолжалась в своей неутомимой пляске, неизменно ведущей к смерти. Ренат выдохнул клуб дыма, затушил сигарету и тяжело вздохнул, продолжая путь вперёд. Он был здесь один: жизнь отшвырнула его в туристический облезлый домик, в подвале которого несколько часов назад он заключил сделку с самой тьмой. На десять километров в округе не было никого, кто мог бы ужаснуться его окровавленному свитеру или посочувствовать взгляду, преисполненному тяжёлой скорбью. Он шëл медленно, сунув руки в карманы куртки и совершенно не ощущая холода, жгучего ноги сквозь разорванные подошвы. Взор его чëрных глаз был пуст и мрачен. Казалось, будто у него не было в голове ни единой мысли, а вместо того разум его полнила благословенная тишь и пустота — однако на деле его рассудок рвался тысячью голосов, наперебой задающих вопросы растревоженному сознанию. «Достоин ли я?» «Смогу ли я?» «Оправдаю ли я его надежды?» Впереди виднелся ступенчатый склон, поросший кустарником и соснами. Чëрные стволы деревьев уходили вверх, словно стремясь от грубой почвы к невесомости небес. Корни их всех равно уходили вглубь земли, и за годы своего роста они убедились в том, что не смогут существовать без них, но их вершины стремились к облакам, желая хоть раз за свой жизненный цикл притронуться к лазурной выси… Задумавшись над тем, как схожи были эти сосны с такими же, как он, вечными странниками, ищущими приюта вдали от семьи и народа, Ренат не заметил, как сошёл от центра склона к краю. Нога вдруг поехала, заскользила по насту; он не успел ничего сделать, как вдруг небо перед его глазами мелькнуло синей вспышкой и он кубарем покатился по склону, окончательно оборвав подошву на одном из ботинок. — Да ебаный же в рот!.. Ренат судорожно вцепился в наст. Рукам сделалось до омерзения тепло и холодно одновременно. Колкие куски затвердевшего снега больно впились в ладони. Под ним неизбежностью смерти зияла серовато-синяя бездонная пасть ущелья, а над ним чëрными высокими силуэтами, укрытыми тяжёлыми снеговыми шапками, стояли сосны. Мир равнодушно взирал на то, как он, взмыленный и напуганный, пытался выжить, цепляясь за край обрыва. Страх и отчаяние заполнили грудь, когда кусок наста медленно начал отламываться. Ренат не боялся смерти: он знал теперь, что за ней последует лишь чëрное небытие, а мучения его будут недолги. Его страшило скорее потерять смысл жизни, едва обретя его. До откровения Келе он существовал, бестолково утыкаясь в барьеры опостылевшей человечности, не имея цели и не видя, не понимая истинной ценности бытия; теперь же, когда божественное предназначение снизошло на него вместе с особой милостью повелителя тьмы, он не мог так просто и нелепо оборвать свою нить судьбы. Он в отчаянии подтянулся наверх, неловко зацепился рукой за землю, заозирался, выискивая хоть крохотный пучок травы, чтобы зацепиться, не дать себе рухнуть в пропасть… «Соберись же… » Со склона вдруг слетело, сверкнув меж сосен яркой вспышкой, нечто жëлтое, стремительно рассекая морозный воздух лыжными палками. Ренат удивлённо распахнул глаза и тут же помотал головой: верно, в пелене предсмертного ужаса ему померещилось… Вздыбив снежную волну, незнакомец, оказавшийся вполне материальным, остановился совсем рядом. Он хотел уже свернуть, уехать прочь, однако увидел Рената — и, отбросив палки с лыжами, кинулся к нему, на ходу снимая горнолыжные очки. Плюхнувшись на колени в снег, он наклонился вперёд и, потянув Рената за запястья на себя, крикнул: — За меня держись!.. Ренат, не веря в чудесное спасение, поднял голову — и увидел смуглое лицо лыжника, веснушчатое и тонкое, будто выделанное рукой искусного мастера из миндального ореха. На его лбу растущим полумесяцем значилось пигментное пятно. Он всем своим видом излучал тепло, и глаза его, раскосые, искрились, переливались в первых солнечных лучах необычным для Тывы ярко-голубым цветом. В подобный оттенок окрашено мартовское небо в те редкие моменты, когда оно свободно от туч и залито первым весенним солнцем… Нечто встрепенулось в груди у Рената, когда их взгляды соприкоснулись. «Это он», — спокойно прошептал вдруг голос Келе в голове, и сердце Рената заколотилось, забилось о рëбра, захотело вырваться наружу. Ощущение было совершенно иным, доселе невиданным, и оттого волнительным. Будто бы нежный свет весеннего солнца коснулся замшлелого подвала, разгоняя мрак по углам… Будто бы сами небеса разошлись и сияние золотого венца Творца отразилось в голубых переливах его глаз. Моё божество. Мысль коснулась разума сама собой. Он в неверии поднял взгляд на юношу — а тот лишь обеспокоенно поднял брови и повторил: — За меня держись, парень! Ренат, пытаясь унять сердцебиение, обхватил обеими руками его за шею. Закусив от натуги губу, юноша потянул на себя — и оба оказались в снегу. Сделалось жарко. Кровь прилила к онемевшим пальцам, и дышать стало чуть тяжелее. В неверии Ренат в последний раз оглянулся на пропасть, выдохнул и навсегда поклялся себе, что никогда более — даже по доброй воле, —не поедет в горы. Тяжело дыша, лыжник рукавом утëр пот с лица и, стараясь скорее перевести дыхание, слегка приподнял уголки губ в улыбке: — Как ты? — А? Хреново, но не критично, — глухо отозвался Ренат, всё ещё не веря в то, что остался жив, — Ты вообще откуда здесь? — Турист я, — лыжник поправил куртку, — Из Казахстана. Ты извини, — он неловко хихикнул, поправив шапку, — Русский знаю, говорю нехорошо. Я Салтанат, можно Иска, — он протянул руку в объëмистой перчатке, — А сам откуда здесь? Ренат рассеяно сжал протянутую ладонь, про себя отметив силу хвата этого мальчишки. Мысли в его голове всё ещё были хаотичны, и он никак не мог выдавить из себя нечто пристойное. Иска. До чего странное прозвище. — Меня зовут Ренат, — спустя несколько секунд усиленных размышлений сказал он, стараясь говорить спокойно и не сорваться случайно на крик, — Я… Скажем так, — достойной лжи ему на ум не пришло, и потому он решил сказать правду, утаив, впрочем, некоторые подробности, — Регион у нас пиздец какой маргинальный. Торговля людьми цветёт и пахнет. Два упыря поймали меня, когда я возвращался из школы, и привезли сюда. Здесь перевалочный пункт работорговли, насколько я понял. Они меня хотели то ли в Монголию, то ли в Китай продать, но мне… — он закусил губу, болезненно морщась при воспоминании об убийстве, — Удалось… Уйти. Глаза Иски расширились. В них отразился ужас приличного человека, угодившего вдруг в маргинальную яму со всевозможными отбросами людского рода. Он стиснул запястье Рената дрожащими пальцами и испуганно затараторил, глядя на него с искренним сочувствием: — Я… Я не знал, что такое бывает. Прости, сказать не знаю, как правильно, но тебя жалко. Очень. Тебе сколько лет будет? Может, родителям позвонишь? — У меня их нет, — Ренат закусил губу, ощутив, как забытая почти боль вновь заполняет грудь. Горячая слеза скатилась вниз по скуле, выжигая на снегу крохотную дырку. Он шмыгнул носом и произнёс, стараясь не вспоминать лицо матери, чтобы не зарыдать вдруг перед едва знакомым мальчишкой, — Мама… Мама умерла недавно. Отец никогда не участвовал в моей жизни. Я его ненавижу. Последние слова сорвались с губ глухим рычанием. Иска вздрогнул: верно, он прежде никогда не слышал такой ярой ненависти в человеческом голосе. Моргнув, он сказал наконец, явно пытаясь подобрать слова утешения: — Жалко тебя, парень. Маму жалко тоже. Отец не мужчина, раз бросил. Сделал — воспитывай. Нельзя так… — он сочувственно похлопал Рената по плечу и поднялся, протянув ему руку, — Так выходит, ты один совсем? Не дело. Пошли в наш лагерь, он тут недалеко. Потом спустим тебя домой. Тут невысоко. Ренат с подозрением взглянул на незнакомца. Он не привык к проявлениям доброты в людях. Пускай воспринимать тепло со стороны чужаков теперь было чуть легче благодаря влиянию Насти, он всё равно не мог доверять никому, кроме себя, и оттого взгляд его был полон недоверия. Он нерешительно повёл плечами, вздохнул, ещё раз посмотрел на Иску… В его невинных голубых глазах не отражалось ни одной мысли. Он простодушно улыбался, и, кажется, с воодушевлением смотрел на сосны за спиной Рената: верно, ему, южанину, эти громадные хмурые деревья были в новинку. «Если господин действительно выбрал тебя, я удивлён.» — Пойдём, — наконец произнёс Ренат, подымаясь на ноги, — Как ты здесь в принципе оказался? Я не знал, что здесь проходят туристические маршруты. — Туристический маршрут везде может быть, если знать, как зайти и по башке за это не получить, — хихикнул Иска, решительно ухватив Рената за руку и поведя его за собой, — У нас инструктор говорил, что знает хорошие дикие места, где можно безопасно отдохнуть. Не обманул. Я в горах часто бываю, но таких ещё не видел. — Вниз только не спускайся, — буркнул Ренат, бредя за проводником и стараясь скрыть смущение из-за чужого прикосновения, — Там такой мрак, что повеситься можно. — Зачем ты так говоришь, а? — Иска оглянулся на него, явно не представляя себе масштаб трагедии, — Родина на то и Родина, чтобы её любить. Даже если она бедная. Мой посёлок тоже небогатый, но я его люблю. — А я разве ненавижу? — Ренат горько вздохнул, — Я люблю Тыву, не подумай лишнего, но нужно ведь реально представлять себе ситуацию. Мне плевать, что регион нищий, я бы с этим смирился. Но даже по росстату мы самая неблагополучная часть Федерации, что уж говорить про реальность… Эти циферки и близко не отображают то, насколько всё плохо. Мне ведь жалко наших людей и наш народ. Мы могли бы добиться нормального положения в стране, если бы не было повального алкоголизма, безработицы и разрухи. — Ты прав, — подумав, сказал Иска, чуть посерьëзнев, — Я так никогда и не думал. Наверное, у нас всë-таки получше будет, потому не думал. Считал, что либо любишь, либо нет. Но и не дело много ругаться и жаловаться. Так всё равно ничего не поменяется, а грустно будет до ужаса. — Да я же и не ругался особо, — Ренат недоуменно взглянул на своего спутника, — Что же ты предлагаешь, совсем ничего не говорить? — Я и не про тебя сейчас, — усмешка вернулась на губы Иски, и искорки вновь загорелись в его голубых глазах, — Я про людей вообще. Но и ты тоже не грусти. Всё равно ничего не изменишь так, только хуже будет. А я предлагаю шутить. Так легче переносить всякую херню в жизни. Сам знаю. — А если шутить не выходит? — Ренат усмехнулся следом за Иской, про себя отмечая, насколько же тот просто мыслит, — Иногда бывает так плохо, что просто лежишь и воешь. Что предполагаешь делать тогда? — Тогда… — Иска ненадолго задумался, а затем изрёк с совершенной серьёзностью, — Тогда надо идти в горы. Или в степь. Или к морю. И думать над тем, что тебя заставляет так страдать. Пока не пройдёт. Лагерь вдали вскоре приблизился, запестрив яркими палатками на сплошном белом фоне. Туристы, видимо, завтракали: вокруг костра расселись люди, о чём-то шумно переговариваясь на казахском языке. Над огнём закреплëн был котелок, и дым от него восходил к небу, постепенно просыпающемуся и сбрасывающему с себя утреннюю мутную пелену. Здесь было тепло, пахло горячей пищей и не ощущалось так остро тяжёлое чувство опустошения, всё ещё терзающее душу от всего пережитого ранее. Ренат впервые за долгое время ощутил умиротворение. Напряжение наконец спало, и он спокойно выдохнул, зная, что весь кошмар теперь позади. Иска, всё ещё ведя Рената за собой, решительно подошёл к сборищу у костра и произнёс, глядя на смуглого мужчину посредине: — Я его увидел недалеко на склоне. Чуть не упал. Вытащил. Говорит, мама умерла, отец бросил, здесь оказался из-за бандитов. Спускать надо. — Вот как… Ты уверен, что он сам не бандит? — смуглый человек с узкими, угольно-чëрными глазами, оправил капюшон оранжевой куртки, и поднялся на ноги. Роста он был невысокого, однако даже под тяжёлой зимней одеждой Ренат мог разглядеть очертания сухого сильного тела бывалого альпиниста. Такой человек при случае смог бы защитить группку подростков в глуши от любого недруга и провести их безопасными тропами к предгорью… Верно, он неплохо был знаком с местностью. Черты его лица показались Ренату странным образом знакомыми. — Он не может быть бандитом, — с напором ответил Иска, глядя инструктору в глаза, — Посмотрите на него. Раненый, одежда рваная. Разве может так бандит выглядеть? — Тише, Салтанат, я же не собираюсь его выгонять… Но согласись же, это весьма подозрительно, — инструктор усмехнулся, обошёл других членов группы и протянул Ренату руку, взглянув на него испытующе, словно пытаясь понять, есть ли в нём то, чего следует опасаться: — Алдын Белеков. — Ренат Мягмаров, — странная догадка озарила его, когда он ещё раз бегло взглянул в лицо Белекова при рукопожатии, — Вы местный? — Какая проницательность. Да, я раньше здесь жил, — Алдын вежливо улыбнулся, убрал руку и с холодком смерил Рената взглядом, будто пытаясь отыскать подвох, — Затем решил переехать в Казахстан по личным обстоятельствам. Что с вами случилось, Ренат? «Прощупывает. Пытается понять, что я сделал, чтобы меня похитили.» — Ничего особого, — холодно ответил Ренат и опустился наземь: снег больно обжигал ноги сквозь рваные подошвы, — Так, местные разборки. У нас часто похищают людей. Думаю, вы и сами знаете. В девяностые это делали почти открыто. Тогда вообще хаос был. Бандитов в правительство выбирали, интеллигенцию в Госдуму. Вы это знаете лучше меня. Я так, от матери с бабушкой наслушался. — Что же, мне вас жаль, — холод в его глазах всё так же пытливо выискивал несостыковку в истории Рената, — А что же с вашей матерью? — Умерла от сердечного приступа, — отрезал Ренат, глядя на Алдына сверху вниз, — Вы знаете, я бы и сам уехал, но мне только третьего ноября исполнилось шестнадцать. Денег своих не имею, учусь в школе. Сейчас вот в спортивную секцию хожу. Мне по завещанию всё отошло. Но что она могла завещать? Пару сотен в банке и эту чёртову квартиру в Каа-Хеме, да и то право наследования не скоро войдёт в силу. Я не знаю, куда мне идти и что делать. Я не хочу вашей жалости, мне её на хлеб не мазать, но хоть войдите в положение, что ли. Я правда не знаю, почему они выбрали меня жертвой похищения. Я запутан и потерян. Даже с горы не знаю, как спуститься. Лёд в глазах Алдына медленно растаял. Ренату не понадобилось даже лгать: в его истории и без того хватало тёмных пятен, чтобы продавить у совестливого инструктора жалость. То, с какой стремительностью его уверенность в себе испарилась, заставило Мягмарова оскалиться в глубине души. Он сам давно ничего не ощущал при воспоминании о событиях своей несчастной жизни. Пожалуй, только злобу. Всё остальное — страдание и отчаяние — он оставил позади, прорвавшись сквозь жернова бесконечного противостояния со своим одиночеством, слепотой и пустотой. В его новом облике не было места терзаниям. Он стал адептом Келе, и отныне не мог посрамить его милости. То, что было дозволено смертному, не было дозволено главному жрецу и глашатаю Бога Смерти. Ренат поднял глаза на Алдына и тихо, жалобно почти произнёс: — Мне бы только ботинки новые… И сигарет… Ну, вы понимаете… И бритву, если можно. Отвезите меня в город, пожалуйста. Пустите к людям. Я хотел в Москву или в Красноярск хотя бы, хотел на юрфак, хотел быть нормальным человеком… Вы ведь и сам знаете, здесь жизни нет… Не чувствуя ничего, кроме раздражения, он каким-то неведомым для себя образом умудрился пустить пару слезинок по щекам, и это, кажется, растопило сердце Алдына до конца. Он без былой уверенности в голосе пробубнил, несмело потрепав Рената по плечу: — Не расстраивайтесь вы так… Конечно, я помогу вам, у нас есть запасные ботинки. И с гор мы вас спустим. Простите, я не знал, что вы действительно в таком положении… Вы сами знаете, здесь всякая шваль шныряет, вот я и надумал дурного. Возможно, он подумал, что бандит не станет пускать слëз перед казахстанскими туристами или, по крайней мере, подошлëт для таких целей милую девушку или больную старушку. Возможно, Ренат просто был слишком убедителен в своём слезливом рассказе. Так или иначе, Алдын ему поверил, пусть и через манипуляцию, и теперь Ренат мог временно вздохнуть спокойно. Ему торжественно вручили новые ботинки, наградили хорошей шапкой и замотали в шарф-шаль, сделанный то ли из шерсти козы, то ли из меха козла. Дешевая манипуляция сентиментальным сознанием спортивного инструктора для детей прошла на «ура». Ренат не знал, справился ли бы он с кем-то покрепче, но наверняка ему было известно лишь одно: если бы на то была воля Келе, он бы стëр всех в пепел и пыль. От тяжёлых ли переживаний, от осознания ли собственной значимости, но так или иначе он вдруг разом посерьёзнел, сумев отбросить назад жалость к себе и мучительные думы о прошлом. Себя предыдущего, глупого, эгоистичного подростка, он оставил гнить вместе с останками тел бандитов в подвале. Теперь перед ним, заново рождённым из кошмарного кокона нескончаемых страданий, вырванным из бесконечного цугцванга, открылась истина. Весь привычный мир рухнул, и новый, чужой и холодный, предстал перед ним. В нём Ренат больше не искал тепла и поддержки. Он убедился в гнилостности человека, и не желал теперь ни любви, ни понимания. Его цель стояла выше границ морали. Он освободился от оков человеческой оболочки. Солнце, выйдя утром из замка зимнего забвения, весьма скоро скрылось за заснеженной вершиной, но отблески его багрового диска долго ещё танцевали в снежном покрывале. Оно искрилось, переливалось красным золотом, и каждая из его снежинок горела по-своему, в своём хитросплетении образовывая сияющее полотно, словно бы сотканное из бриллиантовых нитей. Небо долго ещё алело на Западе, не желая расставаться с редкой для зимы роскошью быть поцелованным светом материнской звезды, но вечер заявил о своих правах, пригнав с Востока позëмку — и небеса, неохотно подчиняясь неумолимому течению времени, постепенно потускнели, всё плотнее укрываясь синевой. Над пиком мягко замерцала первая звезда. Ночь наступала на горы, принося с собой буйный северный ветер и холод. След вчерашней бури, впрочем, давно остыли, и только позëмка юлила у ног, бестолково вздымая снежную пыль. В Саянах было всё спокойно. — Эй, Ренат, — позвал знакомый уже тонкий голос из-за спины. Вырванный из созерцания, Мягмаров резко вздëрнулся, напрягшись, но тут же расслабился. За ним стоял Иска. На щеках его ярко горел румянец, и шапка лихо была сдвинута набекрень: кажется, катание на лыжах было действительно его любимым занятием. Губы Рената непроизвольно приподнялись в лёгкой усмешке. «Ты ещё совсем ребëнок.» — А? — он развернулся к нему всем корпусом, — Что-то нужно? — Нет, ничего, — Иска расстегнул куртку и протянул ему шишку, — На! Оставишь на память себе. Сердце громко ударило о рëбра. Ренат с удивлением медленно простëр руку за этим странным подарком, покрутил её в пальцах, словно пытаясь убедиться, настоящая ли она, и наконец произнёс, широко открыв глаза: — Спа… Сибо? Ему никто никогда раньше ничего не дарил. Исключением были подарки от матери, которые она любила преподносить в красных коробочках, перемотанных дешёвой китайской обëрточной бумагой с золотыми пожеланиями счастья, да редкие амулеты-обереги, сплетëнные заботливыми руками бабушки. Одноклассники никогда его не поздравляли с праздниками, а друзей он не имел, и потому эта шишка, пожалуй, стала первым его настоящим подарком… Заметив взгляд Рената, Иска захохотал, отряхивая снег с куртки: — Да ты чего? Если не нравится, выброси, не парься! Я не обижусь! — Нет… — тихо, одними губами проговорил Ренат, после чего крепко сжал шишку в ладони и спрятал её в карман куртки, — Мне… Правда нравится. Я придумаю, где её применить. — А чего удивился так тогда? — Иска, всё ещё улыбаясь, заглянул ему в глаза, — Необычно, да? — Мне никто, кроме членов семьи, никогда не дарил подарки, — хрипло выдохнул он, втайне опасаясь насмешки, — Вообще. — А как же друзья? Или одноклассники? — Иска удивлённо распахнул глаза, — Чего, всегда один был? — Вроде того. У меня никого не было, и нет теперь, — Ренат усмехнулся тому, как мрачно прозвучали его слова, и сунул руки в карманы, — Но знаешь, что? Мне и так хорошо. В конце концов, со мной мои убеждения, а это уже означает, что я не один. Улыбка сошла с губ Иски. Он смотрел на Рената без этой противной жалости, которая была обыкновенно в глазах у матерей его одноклассников, а лишь с искренним сочувствием… Тихо вздохнув, он протянул ему руку и с непосредственностью, достойной детсадовца, спросил: — Хочешь, буду твоим другом? Ренат замер. Ощутив, как по лицу разошлась кровь и щеки заалели, он в ступоре вытаращил глаза на Иску. Разумеется, этот опыт теперь не был для него первым, поскольку ранее он неплохо взаимодействовал с Настей, но ему никогда ранее не предлагали вот так просто и бесхитростно стать друзьями… Сердце забилось едва ли не в горле. Пытаясь скрыть робость, он нетвёрдо пожал руку Иске и пробубнил, отводя взгляд: — Я… Был бы рад, если ты не шутишь. — Зачем шутить таким? Это жестоко было бы, — Иска почти ласково улыбнулся и хлопнул Рената по плечу, — Ну чего ты такой нервный? Всё хорошо, расслабься. Страшное позади теперь, ведь правда? — Правда… — Ренат, испытывая необъяснимую дрожь в теле от его прикосновения, вздохнул и закурил, — Просто… Понимаешь, я никогда раньше не чувствовал ничего подобного… У меня были только мама, бабушка и двоюродные. Я всегда, сколько себя помню, всегда был один. Со мной были только книги, а я не мог даже поставить себя на место героя. Я не чувствовал себя достойным даже человеческого взгляда. Мне казалось, что мне легче умереть, чем продолжать своё существование. Я выжил только потому, что внезапно осознал свой смысл жизни. Знаешь, это ведь не более, чем социальный конструкт, но смысл, даже если он придуманный, действительно даёт силы к существованию. Спасибо, что спас меня. Сияние звëзд замерцало в глазах Салтаната. В чистой голубизне его радужной оболочки горела, перемигивалась далёкими светилами, вся галактика. Лёгкий, как летний ветерок, тонкий и нежный, похожий на первые лучи восходящего солнца, он смотрелся так чужеродно в горах, что Ренат на секунду удивился снежинкам, медленно опадающим на его светлые кудри. Иска мягко улыбался, и в его улыбке было больше смысла, чем во всех словах, когда-либо сказанных людьми из окружения Рената… Набравшись духу прервать это благословенное молчание, он спросил: — Но почему ты хочешь со мной дружить? Ведь мы почти не знакомы. Или тебе меня жаль? — Жалость плохое чувство, — отозвался Салтанат, — Жалеют больных собак или котов. Или горьких пьяниц. А тебя мне не жаль. Я тебе сопереживаю и вижу, что ты человек хороший. Не хочу тебя оставлять одного. Знаю, как это больно. — Ты… — Ренат не нашёлся, что сказать. Его сердце гулко билось о рёбра, дыхание сделалось частым, и он совершенно потерялся в своих мыслях. Не имея возможности выразить благодарность словами, он вдруг схватил Иску за плечи и крепко, неумело обнял. Тот обхватил его руками за шею, обнимая в ответ, и затих на его плече. Ренат не видел его лица, но был уверен: Иска даже сейчас улыбается. Было что-то в этом человеке такое, что сразу заставило его довериться, не боясь быть преданным. Он был тёплым солнечным лучом, и более всего напоминал о том, как на землю после долгой ночи спускался невесомый летний рассвет… С ним словно бы разом забывалась вся каменная тяжба бытия. Нет, пожалуй, он не был лучом. Иска был самим солнцем. — Я научу тебя дружить, — уверенно произнёс Иска, наконец разорвав объятия и глядя Ренату прямо в глаза, — Если не умеешь. Я буду рядом, даже если снова станет плохо. Только позови меня. В вк добавить сможешь? Только там всё на казахском, я до этого с русскими мало общался. — Да, конечно, — Ренат невесело усмехнулся, хлопнув себя по карману, где лежал его престарелый хонор, — Как домой вернусь и поймаю сеть. Как тебя там зовут-то? Мне бы понять, как тебя найти. — Просто очень, — Иска слегка замялся, вспоминая, и изрёк, — Искандер Темирбулатов. Там на аватаре моя рожа, только она загорелая, как у негра. Улыбаюсь и стою у моря. А на фоне закат. Только не забудь, ладно? Многие русские забывают, имя сложное, говорят. Я, как приеду и сеть поймаю, тебя приму. — Вот как… Запомню, не переживай, я ж тоже не русский, — Ренат усмехнулся, — У меня как есть. Ренат Мягмаров. На аве раньше была моя фотка, а теперь там ничего. — А чего удалил? — Надоело, я там на быдлана алкогольного похож. И у меня прыщ прям на шее, неприятно. А ты почему Искандер? — Э… — явно смутившись, Иска потëр затылок, — Ну… Хотел, чтобы так звали. Не люблю своё полное имя. Потому и Иска. — Тебе, как мне кажется, оно бы больше подошло, — Ренат задумчиво оглядел Иску с головы до ног, — Ничего, вырастешь — переименуешься. В этом мире легко стать кем-то другим. Достаточно захотеть. — Думаешь? Родаки надавят, боюсь… Хотя, — Иска почему-то отвёл взгляд, мрачно взглянув на снег, — Матери так вообще, скорее всего, будет пофигу. Они разводиться с батей хотят. Мать другого мужика нашла. Чем батя не нравится? — Сложное дело, — буркнул Ренат, силясь понять, как это — жить с отцом, — Не знаю. Люди просто, наверное, перестают любить. Или изначально не любили. Только помни, что ты тут не виноват, ладно? Это их разборки, ты по-прежнему их общий сын. — Мамке это скажи, — Иска уныло надвинул шапку поглубже на лоб, — Она вся в корейце этом. На нас с сестрой вообще пофигу. Будто бы мы никто ей. Мужик у неё ещё такой противный. Прикинь, живёт в Алма-Ата, бизнес есть свой. Какую-то херь для губ продаёт корейскую. Не знаю, как называется. Столица, понятно, лучше Кызылорды, но у нас там квартира, а в Сайын, посёлке при каспийском море, вообще двухэтажный дом. И сад. Персиковый. Чем плохо? Деньги есть, собака даже есть. Батя её не заставляет платок носить даже, во всём свободу даёт. Живёт хорошо, платья открытые носит. Почему уйти решила вдруг? — Так бывает, — сказал Ренат после долгих раздумий и утешающе похлопал Иску по спине, — Так или иначе, ты останешься с семьёй. С тобой будут отец и сестра. А мать пускай живёт с этим корейцем. Если она больше не хочет с вами жить, то, наверное, лучше будет отпустить. Всё равно она уже не сможет любить отца, как раньше, и дома будет постоянный ор с битьëм посуды или ещё чего похуже. Сестру поддерживай и сам не унывай. В жизни будет ещё много пиздеца. Главное не избегать его, а уметь с ним справляться. — Правду говоришь, — Иска слабо улыбнулся, — Сестре моей, Айгерим тяжелее, чем мне. Она мелкая, двенадцать ей. Смотреть больно. Рыдает целыми днями. Думает, дура, что это потому, что она стала плохо учиться по математике и потому что она толстая… Разве ж важно, толстая или худая, если дочь? Мать просто гулящая, а отец с Чеченки не оправился. Вот и всё. — Вот и поддерживай её, а то станет ещё анорексичкой, — фыркнул Ренат, вспоминая и без того худых одноклассниц, болезненно желающих похудеть, — Приколы с пищевым поведением обычно с того и начинаются. Если у неё будут проблемы с психикой, ситуация осложнится. Так что живи ради себя и Айгерим. А родители пусть сами грызутся. Рано или поздно всё это закончится. —Живу… Спасибо тебе, — Иска улыбнулся на сей раз широко, искренне, и сияние звëзд на чистом небе снова сверкнуло в его глазах, отдавшись гулким стуком в сердце… Они замолчали. Только сердце часто билось в успокоенной минутой умиротворения груди и ветер, лëгкий, игривый, трепал Искины кудри. Ренат больше не переживал о своей сущности, понимая будто на уровне интуиции: Иска не испугается. Они знали друг друга только день, но им обоим казалось, словно они знакомы целую вечность… Словно одинокие странники, наконец обнаружившие друг друга в сухой пустынной степи, они медленно обернули друг на друга головы и заулыбались, сами не понимая, чему… Ренат хмыкнул и произнёс с непривычной ему ноткой лукавости: — Не смейся. Иска поджал губы, подавился усмешкой, всеми силами попытался не улыбнуться, но к собственному удивлению звонко захохотал. Его смех подхватил Ренат, и вскоре оба заливисто смеялись под звёздным небом, толком не понимая, почему, но твёрдо зная: им хорошо вместе. А звëзды холодно мерцали на тёмном небосклоне. Только им одним во всей вселенной была до конца понятна истинная сущность белобрысого мальчишки с заразительным смехом. Молчаливо смотрели они на то, как юноша, рождённый с отпечатком кровавого полумесяца Анку на лбу, сквозь смех выдавливает какую-то ерунду, и могли лишь диву даваться, как земные создания порой не замечают в себе очевидного. Ему только предстояло познать себя. Ночь прошла в болтовне, порой переходящей на казахский, Искиных воплях под гитару — петь он не умел совершенно, но очень старался, — и анекдотах. Ренат даже на несколько часов забыл, кто он и что несёт в мир, и ощутил себя обыкновенным подростком, но когда рассвет коснулся кровавым заревом Востока, воспоминание о будущем вновь коснулось его разума. Стоя на склоне в красных лучах восходящего солнца, он думал о ядерных боеголовках, человеческой жестокости и собственной участи палача. Ему тяжело было принимать новые реалии, но он знал, что в том состоит его долг перед самим собой и человечеством… До боли трудно было понимать одно: Иску, этого светлого, доброго мальчишку, тоже придётся сделать вершителем судеб. О том шептал монотонный голос Алэлэке, это было известно самому Ренату: рано или поздно свет Искиной души обратится в неуëмное пламя, и тогда в нём не останется ничего, кроме чистой, благородной ярости. Он — божество, рождённое в человеческом теле. И когда он войдёт в свои регалии, слившись воедино со второй половиной грозного бога Келе, в нём больше не будет юношеской наивности и тепла. Его спустили с гор ближе к полудню. День выдался морозным, но солнечным, и Ренат, в последний раз взглянув на сверкающий под золотыми лучами снег, усмехнулся: — Хорошо быть альпинистом. Стоишь себе на вершине и видишь только горы, солнце и снег. Никакой грязи и человеческих отбросов, какие у нас в Кызыле время от времени шляются. — Приезжай к нам в Казахстан, — улыбнулся Иска, и Ренат в очередной раз удивился тому, как красиво его голубые глаза горят на солнце, — Море увидишь. Каспийское. Оно как большое озеро, только солёное. Бескрайнее, синее и тёплое. Тебе это обязательно надо видеть. — Как-нибудь приеду… Ну, давай, в вк свяжемся, — напоследок окинув взглядом всю группу, Ренат крепко хлопнул Иску по плечу, — Спасибо, что спустили, ребят, не знаю, куда бы без вас делся. До свидания. — Пока, Ренат! — крикнул Иска, и за ним повторили все остальные туристы. Не желая прощаться, он ещё раз пересëкся взглядом с Темирбулатовым, мягко, тепло улыбнулся и, вздохнув, пошёл наконец вперёд. Снег всё так же искрил под ногами. Чуднó было видеть ему, сыну городских трущоб, как прекрасна и великолепна природа родного края — и чем ярче было осознание свободы горных вершин, тем болезненнее в груди ощущалась необходимость возвращения. Проклятый Каа-Хем давно ждал его, затаившись за плечом Кызыла зловонной ямой нерешённых проблем и ничтожных людей. Там, внизу, воздух был тяжелее и пах кровью. Кровь... Ренат остановился, судорожно сглотнул слюну. Перед глазами стояла кровавая рана на шее Далхана. Вспомнились, как будто это было тридцать минут назад, предсмертный хрип где-то за пределами сознания и противная полнота желудка… Под рëбрами живо запульсировало. Теперь Ренат помнил всё, и оттого чудовищно хотел продолжения охоты. От нетерпения кончики пальцев начали подрагивать. Вскоре за ним должна была приехать машина знакомого Алдына… Нет. Ренат глубоко вдохнул, проглотил слюну и сжал кулаки, мысленно заставив себя отступиться. Знай меру. Знакомый Алдына, здоровенный угрюмый мужик со шрамом на щеке, подъехал скоро. Он явно не был рад внезапному попутчику в лице высокого худого подростка с безумным взглядом, однако, по видимости, Алдын подкинул ему неплохих денег на карту — и шкаф без лишних разговоров подвëз Рената до Каа-Хема. За окном автомобиля мелькали заснеженные степи, из магнитолы орал русский рэп, а Ренат, сидя на заднем сидении, молча внимал природе родного края. В голове его, как и последние несколько месяцев, было пусто. Однако пустота больше не пугала его: гораздо больше Рената страшила перспектива снова быть загнанным в угол собственным рассудком. В конце концов, порой ни о чëм не думать было легче, чем толочься на одном месте и раз за разом перегонять в голове затëртую плëнку плохих воспоминаний. — Ну всё, дальше сам, — буркнул мужик, подъехав к ликëро-водочному, — Не такси я тебе, чтобы до дома подвозить. Там занос чудовищный, как вы только проезжаете там? — В доме машина есть только у соседа, который при Союзе работал в партии, а при Ельцине воровал, как сука, так что это никого не волнует, — холодно отозвался Ренат, выходя из автомобиля, — Спасибо, что подвезли. — Спасибо на хлеб не намажешь, — огрызнулся водитель, — Я тебя и подвëз-то по просьбе дружбана старого. К тому же, у меня тёща через квартал живёт. Иначе бы сам добирался. — Спасибо, что подвезли, — повторил Ренат сквозь сжатые зубы. Манера общения водилы его раздражала. Если бы он не знал наверняка, что это обернётся ненужными последствиями — на них очевидно указывали толстая цепь на шее мужика и марка автомобиля, — непременно дал бы ему кулаком в зубы… В вечернем полумраке глаза его вдруг непроизвольно сверкнули двумя красными огнями. Водитель мгновенно изменился в лице. Практически посерев, он вдарил по газам и был таков, взвив в воздух вихрь из грязного снега. «Ну и ссыкло.» Пожав плечами, Ренат сунул руки в карманы куртки и пошагал через двор к родному подъезду. Ему, в принципе, не было никакого дела до людского хамства. Он теперь точно знал: человечество прогнило до основания. Рената больше не удивляли ни выходки одноклассников, ни разгул бандитизма, ни тупые и хамоватые прохожие: в конце концов, каждый из них всё равно подвергнется высшей мере наказания, и на месте уродливых саженцев человеческой истории расцветут прекрасные цветы дивного нового мира… По крайней мере, ему хотелось в это верить. — Где ж ты был, Ренатка?.. — тихо спросила его Айна, когда тот постучался в дверь. Глаза её были заплаканными и оттого казались ещё меньше обычного. Прижав руку к груди, она шумно всхлипнула и кивнула на прихожую: — Да проходи, проходи… Я ж понимаю, ты натерпелся, бедняга… — Откуда вы знаете? — Ренат удивлённо вздëрнул брови, — Я полагал, что вам всё равно. — Ну что же ты такое говоришь… — Айна шмыгнула носом, неумело поднялась на носочки и обняла Рената за шею, обдав его запахом дешёвого шампуня и вусмерть застиранного платья, — Ты же единственное, что от Оюны осталось… Я по ней так скучаю, ты бы знал… Да и если б ты загулял где, я бы не волновалась, но мне подруга из дома на Энергетиков рассказала, что тебя скоты какие-то в машину затолкали и увезли! Я и в ментуру, туда-сюда, а они говорят, три дня ждите, а нас не трогайте пока… Чего ж ждать-то? Пока тебя по частям в лесополосе найдут? Ой, Ренатка… — и она снова разрыдалась, хлюпая носом и неумело гладя Рената по спине. Ошеломлённый таким приступом нежности у пьющей, и в общем-то, совершенно чëрствой женщины, Ренат из вежливости обнял её в ответ и аккуратно отстранился. От слов о соседях тьма снова всколыхнулась в душе. Вспомнилась отвратительная муть в голове, шансон из магнитолы и рвота… Голова от порыва воспоминаний болезненно запульсировала в висках. — Видели, говорите? — Ренат сузил глаза, — А что же не помогли? — Ну так… — Айна отвела взгляд, виновато уставившись в календарь на стене, — Боялись под раздачу попасть, Ренатка… Время-то тяжёлое… «Гнилье эгоистичное.» Заметив, как потемнел взгляд Рената, Айна занервничала. Ей явно не хотелось оставаться в квартире наедине со скучающими подростками и собственным одиночеством. Оправив клетчатый халат, она, заискивающе улыбаясь, спросила: — На чай остаться хочешь? У нас рулеты есть… Мы тебе один отдать можем, ты ж вон, спортом занимаешься… У меня парень в молодости был, тоже спортсмен, так он полстола сожрать мог. — Не надо, тётя Айна, — тяжело вздохнув, Ренат всё же улыбнулся в ответ: ему стало настолько жаль эту несчастную, избитую жизнью женщину, что он испытал непонятное умиление от её наивных попыток позвать его в гости. В конце концов, она была неплохим человеком. Если бы в один момент юная Айна не пристрастилась к бутылке, ей не пришлось бы сейчас мучиться от последствий сожительства с моральным уродом и собственного подорванного здоровья… После смерти Баттала она, невзирая на миф о неизлечимости женского алкоголизма, ни разу не пила. Пролежав в городской больнице неделю из-за выкидыша, Айна пообещала, что избавится от зависимости, и пока что своего обещания не нарушила. Она отрезала кухонными ножницами себе волосы, распрощавшись таким образом с символом прошлого замужества, купила себе несколько новых цветастых халатов на молнии, приобрела китайский мелок от тараканов и, пусть и не без помощи Рената, провела в квартире генеральную уборку. Здесь было всё так же тоскливо и убого, однако квартира теперь, по крайней мере, не полнилась грязью и не воняла застарелой мочой… Ренату даже порой казалось, что у неё появился второй шанс, но всякий раз он отметал от себя эту мысль, то ли не веря самому себе, то ли боясь сглазить. Впрочем, будущего он не знал, и потому только надеялся, что тётка не уйдëт в очередной запой. В кухне обнаружились Цогтгэрэл с Сулушаш. Они, судя по всему, не услышали, как Ренат вошёл, и теперь смотрели на него удивлённым глазами, словно вообще не ожидали увидеть его живым. — Привет… — произнёс наконец ошарашенный Цогтгэрэл, — Ты как?.. — Нормально, — ответил Ренат, не желая вдаваться в подробности своих злоключений, — Ты, я смотрю, чувствуешь себя получше? — Всё хорошо… Представляешь, отец родной нашёлся. Я так рад, что он теперь меня и Шашку заберёт, ты не представляешь! — светясь таким искренним счастьем, какого Ренат прежде в его глазах никогда не видел, Цогтгэрэл, забыв о своём смятении, поднялся со стула, — Обещает, что к маме будем приезжать каждые два месяца, что в школу хорошую пойдём… Как только школу закончим, заберёт! — Отец… — выдохнув сквозь сжатые зубы, Ренат помотал головой, стараясь не вспоминать Балчыра, — Что же, рад за тебя, Цогт. Не боишься? Вы его меньше месяца знаете. — А чего ж боятся? Это мой родной папа, он явно добрее Баттала, да и мама им вполне довольна. Жизнь… Будто бы начинает налаживаться, — Цогтгэрэл вздохнул, поджал губы и посмотрел на своё бледное отражение в темном оконном стекле, — Даже не верится, что так может быть. — А я знала, что всё наладится! — Сулушаш, подскочив со своего места, хлопнула загрустившего от воспоминаний мальчишку по спине и хитро взглянула на Рената, — И ты не унывай! Всё хорошо, а будет ещё лучше! Месяц назад дрожащая, избитая отцом, морально уничтоженная девчонка теперь сияла, как гирлянда на новогодней ёлке. Рядом с ней даже бледный и вечно печальный Цогтгэрэл выглядел чуть счастливее… Ренат горько усмехнулся. Он знал: хорошо будет только тогда, когда господин Алэлэке очистит мир от первородной грязи человеческой природы. Но ему хотелось верить в оптимистичные заверения Сулушаш. И он позволил себе на пару часов отвлечься от жестокой реальности. Сел на табуретку, попросил у Айны престарелую гитару, на которой иногда что-то бренчал Баттал, пока ещё окончательно не спился, установил неумелые пальцы на струны и сыграл простенькую песню. Музыкантом Ренат никогда не был, но эта незамысловатая мелодия, эти три аккорда, наполнили кухню домашним теплом… Под потолком горела бледная жёлтая лампа, освещая умиротворëнные лица Цогтгэрэла и Сулушаш, на подоконнике, протягивая ветки к потолку, силилась выйти за пределы горшка многолетняя герань, а за окном, в чёрной темноте декабря, на землю медленно опадал снег. — Ты же будешь нас помнить?.. Там, в Москве, если всë-таки уедешь? — спросил вдруг Цогтгэрэл, положив голову на стол и глядя Ренату в глаза, — Город огромный, в нём легко и малую родину забыть… — Буду, — Ренат тихо усмехнулся и потрепал Цогтгэрэла по голове, — Родину не забывают, Цогт. И снегопад за окном усилился. А затем был новый год. Ренат накануне подарил Насте сладкий подарок, поскольку ничего иного придумать не смог, и долго сидел у в гостях, слушая краеведческие байки её отца и мерный клекот радиоприёмника на заднем фоне… Сам праздник прошёл тихо. В его семье больше внимания уделялось лунному новому году, наступающему в феврале, и оттого Ренат только поздравил тётку с двоюродными, повесил в кухне гирлянду и, тоскуя по матери, опять упился до рвоты… Наутро же последствия себя долго ждать не заставили. Тяжёлые, окаменелые будто бы веки с трудом дëрнулись, открывая глазам вид на заплёванный потолок. К пересохшему горлу толчками подступала рвота. Стеная сквозь зубы, Ренат с трудом заставил себя встать с пола. Подыматься не хотелось совершенно, но нечто будто бы толкало его в спину — и противиться воле извне он не мог. «Что на этот раз…» Левая рука нестерпимо болела. Пульсирующая, жгучая боль заполняла мышцы, кости и сосуды, отдаваясь в груди с каждым ударом сердца. «Господин… Мною недоволен.» Только и сумел подумать Ренат прежде, чем с новой силой нахлынула волна боли. Сквозь зубы зашипев, он упал лицом на диван, подтянул колени к животу… — Господи, за что?.. «Не смей больше предаваться мимолётным удовольствиям ради забытья. Ты всё время пытался сбежать от правды, и она всё равно тебя настигла. Смотри на мир ясно, не помутняя взора. Ты глашатай этого мира, а не больное дитя.» Тогда-то, лёжа на диване в позе эмбриона, он и понял: его жизнь более не принадлежит ему. Идея — вместилище для его хрупкого тела, и он должен сделать всё, чтобы она нашла выход, воплотилась в действительность… Жгучий стыд заполонил его с ног до головы, и Ренат зарылся лицом в подушки, бессмысленно сжимая и разжимая кулаки. «Прости меня.» Алэлэке услышал - но, кажется, и вправду не был доволен его поведением. Оттого рука его ныла и пульсировала ещё добрых полнедели, пока наконец не прошла внезапно после долгой тренировки. С тех пор Ренат старался нигде не оступаться. Боли он не боялся, а вот разочарованием становиться не хотел. Ему была доверена миссия, быть может, более важная, чем миссия Творца, создающего мироздание, и оттого он не мог позволить себе обыденных юношеских глупостей. Если уж кому-то и была дозволена человеческая склонность к саморазрушению и совершению ошибок, то точно не тому, кого Келе избрал своим главным пророком.