Сердце Льда

25 декабря, 2007 год

Токио

I get undertones of sadness,

when I think about the moments

that I never got to spend with you.

      — Ай!       По опушке леса разнёсся детский возглас. На ветвях старой раскидистой сосны встрепенулись сонные птицы.       Манджиро сморщил нос, лицо его стремительно покраснело от негодования. «Нахохлившийся цыплёнок», — подумал Шиничиро, помогая брату подняться. Стряхнул со штанов снег под ещё более недовольные вскрики и взъерошил пшеничные волосы, посмеиваясь:       — Никто не говорил, что будет легко.       — Я кататься хочу, не падать! Чего толкаешься?       Надутые щёчки мальчика покраснели от холода.       Майки ещё до рассвета начал донимать спящего брата просьбами сходить на озеро, а теперь стоял и старался как можно незаметнее шмыгать носом. Будто его опухший, — как дедушкина картошка, — нос не видно за километр. Ну, да.       Шиничиро снял варежки и стал мягко массировать щёки брата. Чтобы совсем не окоченел.       — Если не научишься падать, фигурного катания тебе не видать, как своих ушей!       — Я видел свои уши.       — Да ну? — Шиничиро взял младшего за руку, не спеша возобновляя движение.       Звенящий от мороза воздух разрезал мерный звук скольжения лезвий. Он эхом отражался от деревьев, укрытых тонким слоем снега. Старший Сано всегда любил такие моменты. Они напоминали о маме.       — Мне Баджи их артопортет нарисовал.       — Автопортрет, — поправил Шиничиро с улыбкой. — И это когда свои уши рисуют, а не чужие.       — Мне четыре, я не разбираюсь.       — В двадцать так же говорить будешь?       — Ага!       Шиничиро смеётся.       — Давай вторую лапу. Покатаем немного фонарики, и домой.       — Нии-чан!       — Никаких «нии-чан»! Домой, а то деда нас опять над картошкой держать будет, пока сами ею не станем.       — Я картошку люблю! — заупрямился Манджиро, но за вторую руку брата взял.       — А я нет, — скорчил рожицу старший.       Недовольный таким исходом событий, Майки решил пустить в ход тяжёлую артиллерию.       — О нет, — с ужасом произнёс Шиничиро. — Только не это.       Майки было не остановить.       — Сжалься, — взмолился Шиничиро.       Майки даже не моргнул.       — Предлагаю контракт, — сдался юноша.       Он никогда не мог противостоять взгляду того кота из Шрэка. Майки, уже в свои четыре года характером похожий на уличного блохастого котёнка, безупречно вживался в роль. Зараза никогда не упускал возможности лишний раз уломать брата купить дораяки или, как сегодня, позаниматься на озере.       — Какой? — сразу оживился мальчик.       — Сможешь проехаться вдоль берега без поддержки и завтра будем тренироваться дольше.       — Идёт!       Шиничиро покачал головой.       — Ну, Манджиро, ну, манипулятор, — ворча себе под нос, он вёл брата по льду. — Мелкий, язык втяни.       Майки даже не заметил, как от усердия высунул его.       Маленькие ноги то и дело съезжали с траектории, но не зря Манджиро Сано был грозой дворовой ребятни – силы ему не занимать. Он упрямо двигался вперёд, хотя щёки жгло от непривычной для Японии зимы, а коньки, взятые напрокат, были велики. Шиничиро задавался вопросом: как у четырёхлетнего ребёнка может быть такое сосредоточенное лицо? У Такеоми на контрольных по физике и то проще было.       Вспомнив друга, юноша слабо улыбнулся. Акаши, наверно, сейчас досматривает седьмой сон, даже не думая идти на первый урок.              — Без тебя скучно, — сказал он как-то раз, зависая с Сано в его гараже. — Зачем ушёл?       — Ты же знаешь, — вздохнул Шиничиро, копаясь в капоте мотоцикла очередного заказчика, — деда нас один не выдержит. Без мамы совсем дела плохи.       Июльский зной буквально плавил стены. Раскалённое железо создавало эффект духовки, не спасали даже распахнутые ворота и окна. А жар радиатора, с которым разбирался юноша, был подливой на этом адском блюде.       Шиничиро всё-таки снял футболку, оставаясь в одной майке. Акаши стянул даже её и светил мышцами с таким довольным лицом, что брюнету становилось не по себе.       — Отец забирать не собирается?       — И не думает. Алименты через суд платит, — он протянул руку Такеоми, тот привычно вручил нужный ключ, — но всё равно не хватает.       — Заебись, — раздраженно процедил Акаши. Шиничиро снова подставил ладонь, но вместо ожидаемой отвёртки получил кока-колу. – Отдохни, отвратительно выглядишь. Как тот смазливый из…       — Сумерек, — подсказал Сано. — Эмма каждый раз визжит, когда его видит.       — Ей только три, а уже по вампирам тащится.       Парни захохотали. Шиничиро забрался на импровизированный тюфяк в углу, скрытом тенью. Такеоми привалился рядом. Так, развалившись и по очереди передавая друг другу бутылку, они допили колу.       — А фигурное катание? — вдруг спросил Акаши. — Как ты две работы и тренировки совмещать будешь?       — Э… я бросил. Ну, не моё, — Шиничиро потёр шею. С губ сорвался неловкий смешок.       — Пиздишь, — Такеоми, сам того не ожидая, схватил его за плечи. — Кто мне целыми днями о тулупах и странных русских заливал? Хочешь сказать, мои уши зря завяли? Не смейся, идиот, я серьезно.       — Оми-чан, ты такой заботливый и драматичный.       — Не называй меня так!              Из воспоминаний Шиничиро выдернул глухой звук удара. Переведя взгляд вниз, он обнаружил Майки распластанным на льду в форме звезды и, кажется, готовым вот-вот зареветь.       — Нии-чан, дубесина!       — Опять ругательства на ходу придумываешь, — он тут же поднял брата.       Быстро пробежался по нему глазами, как сканнер, проверяя на наличие травм. К счастью, пострадала только великая гордость этого человечишки в три вершка. Невелика потеря.       — Ты меня не удержал, — пробурчал младший.       — Извини, задумался.       — Я понял. У тебя лицо тупое было.       — Чего?!       Майки захохотал, словно не он пару секунд назад униженно лёд целовал, и бросился наутёк, только лезвия и сверкали. Шиничиро кинулся следом.       — Сейчас ты у меня на коленях ползать будешь! — несмотря на угрозы, старший юноша громко смеялся, наблюдая за потугами брата.       — А ты догони!       — Сам не свались, дубесина, — улыбка прилипла к лицу Шиничиро.       В звенящем воздухе над безымянным озером то и дело разливался хохот, детские крики и звуки шуточной битвы двух братьев.              Шиничиро с мамой нашли этот водоём, когда заблудились в поисках святилища. Они хотели повесить дощечку за здоровье новорожденной Эммы, девочки, которую им под дверь подкинула любовница отца. Повернув не туда, мать и сын вышли на нехитрую змейку тропы, что вела выше по холму, открывая притаившееся среди сосен озеро. Оно было небольшим и совершенно невзрачным. Берега, поросшие сорняками, мутная водная гладь, в которой едва-едва отражаются хвойные макушки.       — Смотри внимательнее, — мама мягко подтолкнула Шиничиро, который уже хотел развернуться и уйти.       Юноша не понимал: на что там смотреть? Обычное болото. Они потеряли много времени, начало холодать, северный ветер неприятно лез под куртку и царапал загривок. Этот декабрь, как обещали по радио, будет самым холодным в истории. Шиничиро трёт нос и без особого интереса смотрит на озеро.       — У краёв, — женщина, со всем присущим ей терпением, указала на берег.       Там белело нечто, играющее бликами закатного солнца.       Лёд. Озеро замерзало. Такое в субтропиках Японии нечасто увидишь.       — Кататься можно? — невпопад спросил юноша. Глаза его забегали, заблестели, словно впитывая в себя отражаемый водой свет.       — Не сейчас, но ближе к Рождеству. Оно неглубокое, наверняка замёрзнет до дна. На таком кататься можно, — кивнула мама.       Шиничиро засиял.       — И Манджиро с Эммочкой приведём!       — Сам их на руках держать будешь?       — Ага!       С ветви всё той же сосны, гаркнув и строго хлопнув крыльями, улетела птица. Видимо, чересчур громкие забавы братьев Сано пришлись ей не по душе.       Раннее утро медленно перетекало в момент, когда просыпался город. Токио никогда не спал, но было время, когда на улицах мегаполиса воцарялась абсолютная тишина: закрывались клубы и бары, школы и офисы тоже не спешили открывать двери. Солнце, спрятанное за горизонтом, уже освещало небо холодными оттенками голубого, растворяя иссиня-чёрную пелену ночи.       Именно в это время Майки вставал, словно заведённый биологическими часиками робот. Будил Шиничиро, негромко, чтобы не потревожить деду и Эмму за стеной, но достаточно назойливо и упрямо. Они спали в одной кровати, потому что зимой в японских квартирах отопления нет, а маленькому Манджиро было страшно и холодно без мамы.       Он никогда не спрашивал, куда она ушла. Только крепко держал крохотную ладонь Эммы, когда она бегала по дому в поисках матери, и беззвучно плакал вместе с ней. Понимал: если будет делать это громко, малышка перепугается ещё сильнее.        Майки был умным ребёнком. В свои четыре он уже умел считать до пятидесяти и делал это вслух при любом удобном случае. Шиничиро несколько раз чуть не падал в обморок прямо в душе, услышав детскую считалочку за шторкой. Или, когда он сваливался в постель после рабочего дня, над ухом раздавалось тихое «сорок шесть, сорок семь…» могильным голосом, от чего юноша вскакивал, поминая всех святых, и обнаруживал под одеялом полусонного брата.       Майки учился считать во время просмотра программ по фигурному катанию. Они любили садиться за старый телевизор на кухне и, поедая тайяки, комментировать каждое выступление, обязательно докидывая или отнимая баллы за добавленную Шиничиро графу в судейском протоколе – «охуенность», а Майки за «вышпречность». Шиничиро понятия не имел, что это такое, но соглашался с каждым его вердиктом.       — Готов?       — Ща.       — Сопли втяни.       — Да ща!       Манджиро с громким хрюкающим звуком вздохнул и напыжился.       «Ну точно цыплёнок», — подумал Шиничиро, подкатывая ближе к берегу. Сложив руки на груди, юноша приготовился наблюдать за братом. Тот весь подобрался — поменялось даже выражение лица. С обыденного, слегка скучающего, на решительное и такое пронзительное, словно перед ним выросла бесконечная стена, которую нужно либо перепрыгнуть, либо проломить насквозь. Совсем как мама перед началом каждого своего выступления…       В груди задрожало — то было сердце.       Майки так был на неё похож, что иногда казалось — она никуда и не уходила. Мама всё ещё жила в пшеничных волосах брата, в его манере улыбаться сжатыми губами и смотреть прямо в душу, одним взглядом вскрывая там что-то очень важное.       Первый луч солнца мягко очертил потревоженные ветром ветви сосен. Плавно двигаясь по льду, он нагонял Манджиро, кусая за пятки. Ещё немного и солнце пересечёт линию финиша быстрее мальчика, уводя из-под носа золотую — как сами лучи, — медаль.       — Свет — самый быстрый объект во Вселенной, — как-то на уроке сказала учительница.       «Я не проиграю, — подумал мальчик. — Буду самым сильным. Тогда никто не уйдёт, как мама».       Он настолько увлёкся гонкой со светом, что не замечал ни своего тяжёлого дыхания, ни разъезжающихся ног.       — Манджиро, притормози! — Шиничиро рванул к нему.       «Эммочка, брат и дедушка всегда будут рядом», — звучал в голове настойчивый голос.       — Манджиро!       Скрежет лезвия о лёд, глухой удар и перепуганный возглас Шиничиро. Майки вновь распластался по льду. В голове было пусто. Солнечные лучи заливали лесную опушку, ослепляя озорными бликами на льду. Словно чествовали свою победу. Ну, и пусть.       Рядом опустился брат, встревоженно давясь словами:       — Ты дурак! Ничего не болит? Перевернись, не вставай, — Майки повернулся лицом к небу, лёжа на спине. — Я же говорил быть осторожнее! Приземляться для чего учил? Куда ты такой в фигурное катание, а? Не молчи!       — Нигде не болит, — успокоил его младший. — Я же не сильно.       — Сотрясение мозга не сразу проявляется!       — Просто споткнулся. Нии-чан, не шуми — птиц распугаешь.       — Тупая твоя голова, — Шиничиро вздохнул и лёг рядом.       Небо, озарённое рассветом, было таким чистым; неужели кто-то прошёлся по нему пылесосом? Нежные оттенки голубого и розового мазками смешивались на горизонте, аккуратно обводя заснеженные силуэты макушек деревьев. Прямо над ними, высоко-высоко, летел самолёт. Его след будто делил небо на две части.       — Нии-чан, — Майки повернул голову, — та тётя не захотела взять меня в группу?       — Ты же сам слышал, она назвала тебя талантом и похвалила твою грацию, — Шиничиро взглянул в глаза младшему. — Но ты был слишком хорош. Она даже не знала, чему тебя учить. Попросила год подождать, пока остальные ребята тебя догонят, и тогда прийти снова.       Он не мог сказать маленькому брату, что у них совершенно нет денег.       — Я не умею приземляться.       — Научишься.       — И прыгать, как Нифров, тоже не могу.       — Никифоров, — поправил Шиничиро с улыбкой. — Этому тебя научу я.       Майки смотрел внимательно и не читаемо — на дне чёрных, как смоль, глаз ничего нельзя было различить. Но старшему юноше всегда казалось, что он знает и понимает намного больше, чем показывает.       — А вдруг я продолжу падать?       — И что? Всегда сможешь подняться. Эй, — Шиничиро ласково улыбнулся брату, — во время падения не думай об ударе, о боли. Только о том, какой вид тебе откроется снизу. Что ты сейчас видишь?       — Небо, — выдохнул мальчик.       — Ты увидел небо. Стремись к нему, когда встанешь.       Ветер одобрительно прошелестел ветвями старой сосны. Где-то вдалеке просыпался необъятный город, рёв моторов жужжанием пчёл раздавался у верхушки холма. Пар, идущий изо рта, причудливыми клубами рассеивался в звенящем от холода воздухе.       — И никогда не забывай, Манджиро, лёд всегда будет рядом с тобой.       Мальчик прижался ухом к замёрзшей поверхности озера. Морозный поцелуй обжёг кожу, но это ощущалось так привычно и естественно, как если бы мама прижалась к его щеке губами.       Там, на дне, что-то происходило. Грохот, такой мощный, что едва можно было уловить, словно пытался поговорить с Майки. Сердце льда шептало:              Ты       со всем       справишься.              Голосом Шиничиро.       

I think we could live forever in each other’s faces

'cause I always see my youth in you.

And if we don't live forever

maybe one day we'll trade places.

Darling, you will bury me

before I bury you.