Прогулка в Сан-Франциско

Мы не так просты как может показаться на оба первых взгляда.

***

      Иван совсем позабыл, со всеми своими скупыми мужскими переживаниями, как быстро всё катится к ebenyam в этом проклятом городе.       Он приехал в ресторан ровно в назначенное для шабаша время, вместе с заранее заготовленным пижонским костюмом и маской Айта - демона с головой волка, проводника в мир мёртвых(что поделать, рисоваться ему с недавних пор стало нравиться. Интересно, с чего бы?).       Изначально ничего сверхъестественного не планировалось: он собирался войти-выйти, сразу после того, как найдёт и допросит очередную шестёрку such'ego ubludka, и выяснит, где обретается хозяин.       Четверо предыдущих канцелярских крыс едва ли продвигали Ивана вперёд. Они делали всё, что от них и ожидалось - спихивали вину друг на друга, молили о пощаде, предлагали деньги, заработанные на крови его соотечественников.       Их смерть ничего не тронула в его груди, потому что никто не мучается совестью после убийства клопов.       Следующий в его списке, подонок Кузьмин, должен быть в Quince сегодня вечером, а это значит, что и Брагинский тоже.       Но когда Иван вышел из "Судьбоносной встречи", то понял, что нужно...       Кое-что обдумать.       Остановиться на крылечке, расправив плечи, глубоко вздохнуть, и поднять глаза на небо...       Оно здесь такое ясное, чистое.       Напоминающее о доме.       Что-то часто он стал дом вспоминать. Нехорошо. Потому что каждый раз портило боевой настрой.       И где теперь его "дом" и что от него осталось? Квартирка, которую он когда-то приобрёл - пустует который день, ведь от "Судьбоносной встречи" и ближе к центру, и сподручнее, и Яо под рукой всегда.       Яо... Он так много сделал для него, что Иван совсем терялся. Почему он помогает? Не из доброты же душевной?       Или, прости господи, из дружбы? Они друзья. Друзья?       Неспешно двигаясь в сторону выхода из квартала, попинывая камешки на своём пути, Брагинский боролся с разыгравшейся паранойей, косясь на своё отражение в витринах.       Нет у него друзей, и быть не может и не должно. А Яо... Ну а что - Яо? Яо - это другое дело...       Сколько он возьмёт за твою голову, Ваня?       (Не раз за всё время пребывания Брагинского в этой проклятой стране старый-добрый однокурсник выручал и словом и делом. Он никогда этого не забудет).       Хотя лукавит, есть у него ещё две верные подружки - левая и правая, ха.       ...и есть партнёры.       Джия, например, ну и кое-кто по мелочи.       Голову медленно скручивала разрастающаяся мигрень.       Брагинский вынырнул из квартала и двинул влево - через два дома его ждёт Бьюик Ривьера девяносто пятого года.       Свою Ласточку Иван решил попридержать. Хорошая машинка, будет неприятно, если всё закончится также, как с понтиаком.       Понтиак...       Хлопает дверь бьюика, Брагинский вдавливает педаль газа до упора, выскакивая на встречку как чёрт из табакерки, под завывание звуковых сигналов добропорядочных водителей.       Если он опоздает на шабаш, то отрежет кому-нибудь что-нибудь.

***

      Ресторан являлся чистым воплощением насмешки нал простыми людьми, вызывая в Брагинском неподдельное раздражение. Многим людям и в девять жизней не заработать на один вечер здесь!       Мраморные полы, отражающие сияние хрустальной люстры в главном зале, большие витражные окна, не скрытые кровавыми гардинами, большие лестницы, с двух сторон ведущие на второй этаж и балконы.       Насмешка. Презрение. Самодовольство.       Но цель его была важнее.       Охранники снаружи приняли приглашение, пронумерованное особенным образом под своего настоящего хозяина, и распахнули двери в мир интриганства, больших грязных денег и ублюдков.       Маска ограничивала видимость, а костюм - движения, так что двигаться нужно было крайне осторожно.       Брагинский принялся ненавязчиво кружить от одного стола с расшитой золом скатертью, до другого, прислушиваясь к разговорам мужских кружков, не забывая, впрочем, и о дамах, разодетых на различнейший манер - от монашек до валютных проституток со звериными головами.       То тут, то там раздавалась речь - от звонкого сопрано, до глухого баса. Иван неспешно проходил парочку с птичьими головами, и расслышал от них ломаный французский. Где-то вспыхивали английские и немецкие словечки, но ни слова по-русски.       Это напрягало до зубного скрипа.       Так и прошли полчаса в пустой болтовне среди расфуфыренных девиц и пузатых денежных мешков, пока сверху не раздалась оглушительная русская брань.       Брагинский чуть вздрогнул, шевельнулась на плечах белая шерсть мантии - продолжение волчьей головы, и придвинулся к стене, прокручивая хрустальный бокал упрятанной в тонкую перчатку рукой, повернулся так, чтобы ощеривщаяся пасть маски смотрела чуть в сторону, пока он сам наблюдал из-за чёрных непрозрачных глаз.       Кузьмин, suchiy боров, громко материл какую-то тонюсенькую вчерашнюю студентку, судя по бедности платья и маски, скрывавшей только количество кредитов.       Иван замер, прислушиваясь.

***

      За годы, проведённые в поисках на бешеной скорости, терпению Брагинский так и не обучился. Он мог остановиться, слиться с толпой в ожидании, но безделье всегда давалось ему тяжело, задолго до всего.       Поэтому он едва не выдал себя, когда мчался за целью, в какие-то мгновения умчавшейся на своёй чёрной иномарке.       Пришлось делать крюк, чтобы добраться до своей машины, и теперь Иван рыскал по переулкам, сокращая дорогу, отмечая путь по мысленной карте.       Вечерело.       Бьюик взревел, выскакивая из-за поворота. Взметнулся мусор позади, солнечный луч отразился в окнах домов.       Впереди, метров за сто, показался черный Гранд Чероки.       Брагинский вцепился в руль и выдохнул, переходя из одурманивающего бешенства в ледяное спокойствие за долю секунды. Яо научил его этому когда-то очень давно, Ивану кажется иногда, что это случилось в другой жизни - полной злобы, отчаяния, одиночества и жажды мести. Сегодня чувства притупились и отшлифовались, превращаясь из слабости в грозное оружие, которое можно было в любой момент словно козырный туз из рукава.       Пришлось сбавить ход и пристроиться у какой-то запыленной развалюхи очередного белого воротничка, чтобы не привлекать лишнего внимания.       Чероки впереди остановился перед светофором, пропуская по зебре кучку старушек.       Бьюик и ведро с болтами перед ним. Это был шикарный Dodge Charger 66-го года, и Иван несомненно возмутился бы отношению, из-за которого некогда инновационная машина будто бы стала жертвой артобстрела под Сталинградом, если бы не был увлечён жаждой погони и концентрированной ярости, растекающейся по венам с каждой минутой промедления. А после того, как светофор дал добро, он бы заметил и сменяющиеся бары по обоим сторонам дороги, и то очень милое кафе, в котором он как-то пару раз останавливался и в котором подавали отличный кофе, и огромное вычурное здание, так контрастирующее со своими соседями.       Конфетти.       Брагинский проехал лишних двадцать метров, завернул за угол какого-то бара слева, оставив отчётливый след на асфальте и, оглянувшись на салон, вытянул из-за водительского кресла тёмно-синюю спортивную сумку.       Звякнул расходившийся замок, раскрывая нутро, и сверкнул чёрный собачий глаз лежащей на соседнем сидении искусной маски.       Брагинский переодевался быстро, по-военному, под стук сердца. Он уложился в тридцать ударов, а на тридцать первый - хлопнул дверью Бьюика и неспешно вышел из-за угла, где его встретил неприятный сюрприз (Иван ненавидит сюрпризы).       На мраморной лестнице, ведущей к резным дверям, стояла толпа недружелюбных головорезов.       Дорогу преграждало несколько машин, перерывая Чероки, из которой никто не выходил.       Мгновение и ветер взметнул ивановы отросшие волосы, тут же заслонившие обзор.       Иван обошёлся без проклятий, потому что двери машины наконец-то открылись и толстый крикливый (даже отсюда слышно) человек вышел, потягиваясь. Следом вытекла тонкая фигурка секретарши.       Судя по всему, она что-то ему сказала, потому что следом получила громкую затрещину тяжёлой рукой и упала.       Брагинский сжал зубы и кулаки, вынужденный наблюдать за этим. Притихшее пламя в груди разгорелось с новой силой.       Девушка с красным лицом поднялась и, заламывая руки, лепетала, пока мужчина на отмахнулся от неё и не вышел вперёд, обступаемый четырьмя людьми, одном из которых пожал руку и хлопнул по плечу, громко хохоча.       Девушка убрала с лица волосы и, открыв дверь Чероки тонкими дрожащими руками, скрылась в машине, которая тут же стала отъезжать и скрываться вдалеке.       Ступая в тень клуба, Брагинский назвал девчонку Запасной Вариант, на всякий случай.       Было у него нехорошее предубеждение об этом клубе. Может быть, из-за его хозяина.

***

      Увлекательное путешествие по помещениям для персонала и вентиляциям кончилось под столом прямо перед носом у компании вооружённых до зубов шакалов (потому что иначе на деловые встречи в этом городе не ходят. Да и всё равно лучше перебдеть и переоценить, чем недобдеть, недооценить и валяться с лишней дырой в голове. Народная мудрость).       Впереди, шагах в десяти, не больше, слышалась итальянская речь вперемешку с английским, французским и русским-народным suka blyat', сказанное полушёпотом где-то по левой стороне.       Иван приподнял уголок скатерти, и, извернувшись, выглянул и, насколько смог, огляделся.       Впереди стоял длинный диванчик из светлого дерева, обитый бархатом, и за его спинкой стояло около семи человек, переговарившихся меж собой.       Это была Проблема Один.       Проблемой Два был десяток человек на противоположной стороне за спинкой абсолютно идентичного дивана. Эти матерились по-понятному.       В груди всё сжалось. Это значило, что сейчас будет... — Какого дьявола..? Что ты тут делаешь? Тебя не должно здесь быть!       О, а вот и она. Проблема Три.       Хмыканье вырывается у Ивана помимо воли. Рядом с этим парнишей самоконтроль ослабляется. — Тебя тоже.       Они молчат и тут снаружи раздаётся знакомый обоим (а некоторым даже слишком хорошо) голос Франциска. — Приступим к делу, господа?       Брагинский хмурится. Их партнёрство давно закончилось, но француз остался всё тем же несносным засранцем, сующим свой нос в самое пекло.       Ответа не последовало. Иван пригнулся к полу, прислушиваясь. — Я уже говорил вам это, господа, и скажу ещё раз, в последний раз - отступитесь от этой идеи. За "Дракона" вы получите больше, чем за нападение на президента. — Ве~, amico, оставь свои переживания при себе. "Commilitoni" знают, что делают.       Кем бы ни был подонок-хозяин голоса, Ивану он не нравился вдвойне. Если Франциск не изменился, то ему - втройне. Наркотики - дела грязные, Брагинский никогда с ними не работал, но Франц...       Взгляд произвольно перевёлся на копа. Мальчишка побледнел, а затем покраснел, не встречаясь с ним глазами. Ха, до чего странный тип.       Но не проходит и минуты, как тот поворачивается к нему, пошуршав своей курткой-бомбером и, наклонившись, прошептал: — Раз уж мы тут надолго, как насчёт познакомиться поближе?       Руки сами по себе сжимаются в кулаки, скрипнув кожей перчаток и, похоже, в груди поднимается гнев и что-то такое отражается на ивановом лице, потому что парень... Альфред, торопливо исправляется: — Э-э-э, я имею...Мы же почти незнакомы, так что...Эм, как тебя сюда занесло?       Нашёл время.       Совсем рядом раздаются тяжёлые шаги, и зычный бас разрушает спокойствие вокруг: — Ну что, tovarischi, выпьем за нашу удачную сделку?!       Иван кивает куда-то в сторону голоса, на ходу соображая сорт лапши, которую он сейчас будет навешивать Джонсу помимо той, что там уже висит с их первой встречи. — Это моя причина. Его жена наняла меня выяснить, не изменяет ли он ей, а этот b... - он осекается, - толстосум приторговывает наркотой, как оказалось, - ложь растворяется в воздухе.       Альфред расцветает (Иван это замечает, как и странный трепет, мгновенно сменивший недавнюю злость, в собственной груди из-за этого зрелища) от мысли о том, что этот... В принципе чрезвычайно приятный (будь он девчонкой, как Запасной Вариант) парень ещё и на стороне закона. То есть, фактически, на его стороне. — Так, значит, ты...частный детектив?       Брагинский ухмыляется, в который раз за сегодня. — Веду охоту на чудовищ, в каком-то смысле.       Иван, конечно, никогда этого вслух не признает, но то, какой эффект производят на парнишу эти слова, он сохранил в памяти и спрятал куда-то рядом с воспоминаниями о семье.       Они проводят под столом ещё около восьми минут, когда раздаются первые выстрелы.       И ещё минуту до взрыва.

***

      Всё происходит так быстро, что Иван не успевает осознать хоть что-то кроме того, что вот они, эти самые ebenya, незримый дух которых преследовал его с самого выхода из "Встречи".       Ударная волна отбрасывает его на Альфреда, и вместе они бьются о стену. Но их разделяет - Альфред бьётся о разрушенное ограждение и останавливается , а Ивана утягивает назад. Позади в ту де секунду раздаётся хруст и Ивана на секунду прошивает страх - Джонс маленький и его так легко раздавить...       Сверху падают обломки и вышибают из Брагинского дух. Он оглядывается, но до Джонса обломок не долетел.       Это приносит неожиданное облегчение и заставляет отбросить камень с груди.       И тут на Джонса падает новый обломок.       Иван вздрагивает от страха и хрипа копа, протягивает к нему руку. — Альфред... - шипит он.       Ноги давит обломок и не даёт придвинуться ближе. — Альфред, - говорит он.       Руки, непокорные его воле, сами собой шарят по обломкам, а визг сирены где-то сверху доходит до сознания неторопливо, с опозданием. — Альфред! - рявкает он.       Никогда ещё Иван не радовался близости к полуживому копу, хрипящему и с трудом открывающему глаза.       Он говорит ему что-то, а сам не может понять, что именно говорит. Перед глазами встаёт картина - маленькая Наташа лежит под старой железной кроватью, на которую рушится потолок и плачет, протягивая ему руку.       Он тянется к ней, и дым, как сейчас, слепит глаза и дерёт горло. Её прижало и ей не дотянуться, она такая маленькая и хрупкая, её так легко раздавить...       Взрослых нет рядом, и времени тоже нет, и пол под ним скрипит и прогибается, и нужно дёргать СЕЙЧАС.       Брагинский рвётся к нему и ныряет под обломок.

***

      Когда он вытягивает их из-под груды камня, дерева и мрамора, повсюду уже слышны крики людей и спасателей.       Ноги едва выдерживают собственный вес, но не возникает и мысли бросить Джонса здесь, в дыму и одиночестве.       Перехватывая бессознательное (но ж и в о е) тело удобнее, Брагинский, сыпя проклятиями, добирается до чудом уцелевшего (ненадолго) коридора, и почти верует в чудо и божественное провидение, подарившее ему цельную пожарную лестницу.       Едва спустившись, Иван падает на землю, хрипя и прижимая к себе Джонса. Он смотрит на это мальчишечье ещё лицо, и не видит не видитне видит       Но слышит.       Так его, припавшего к груди Джонса и находит бригада спасателей и оттаскивает в сторону.       Копа забирают на носилках, а Иван только и может, что смотреть вслед, пока его самого трогают, щупают, мелькают перед глазами и хлопают по щекам, пока он не отмахивается и, злобно матерясь, не убирается прочь.       В суете, среди трупов на своём пути, спасателей, медиков, пожарных, ему удаётся доковылять до дороги и выцепить такси.       На улице странно темно, или у него в глазах? — Ну и дела, взрыв поди было слыхать в самом Вашингтоне! - говорит стареющий усатый таксист, когда они отправляются, - ты сам-то откуда такой, парень? Бледный как смерть и грязный как свинья!       Пререкаться не хватает сил и Иван молчит. Таксист белым шумом трещит на задворках сознания, пока он сам пытается удержаться в сознании, цепляясь взглядом за деревья, столбы, витрины, фонарики...

***

      В себя он приходит на койке в светлом помещении, смахивающем на лазарет.       Чьи-то нежные руки касаются его щёк и лба, принося прохладу. — Не открывай глаза, Вань. Отдыхай.       Никакому другому приказу он не был так счастлив как теперь этому.       Яо сидел у изголовья койки и гладил ивановы мягкие волосы. Весь пережитый ужас прошлого часа теперь представлялся таким далёким и свершившимся будто тысячу лет назад.       Руки до сих пор подрагивали. — Что же ты со мной делаешь, ару.       Яо заправил за ухо выбившуюся прядь и шумно выдохнул.       Меньше суток прошло с момента, как он мог потерять двух близких людей.       Потери всегда давались Яо тяжело.       Поднявшись, он прошёл на негнущихся ногах пару шагов и остановился, наклоняясь к иванову лицу - бледному и израненному. — Какого бога я должен благодарить за твоё спасение? - сказал он, глядя на недвижимые ресницы раненого.       Он разрешил себе осторожно прикоснуться лбом ко лбу Ивана.       Наступила тишина, прерываемая лишь негромким дыханием.       Яо отстранился, но затем склонился снова.       Провёл ладонью по щеке и пострадавшему виску, огладил светлые волосы. Задержав дыхание, приблизился к рассечённому лбу и поцеловал его.       Иван спал и ничего не заметил, и Яо был этому рад.       Он выпрямился, сжал крепкую руку Брагинского, безвольно лежавшую поверх белого одеяла и прошептал: — Спи, 我的最爱, и пусть меншен охраняют твой сон.       Еще миг он смотрел, прежде чем развернуться на каблуках и, погаств свет, выйти из комнаты.

***

      Иван провёл в постели три дня, прежде чем сумел отбить у Яо и его медички право на свободу.       У него так много дел, что тратить время просто непозволительная роскошь.       За эти три дня он провёл много времени с Джией (Яо где-то чем-то занимался и не появлялся) и она рассказала кое-что о ситуации с этим треклятым "Конфетти".       Наивный Иван считал, что направил Джонса (мысли о котором раздражающе долго не покидали его) и Кику по ложному следу, отправив в тот клуб, а оказалось, что он своим тычком в небо разворошил осиное гнездо - в "Конфетти" проводили встречи не только такие, как Иван и Эмма (Анри и как-её-там), но и продажные копы, которые и не копы вовсе. — Феличиано "Италия" Варгас - босс одного из крупных мафиозных кланов, стекающихся в Сан-Франциско в последнее время, - говорит Джия.       Его цель (скорее всего подохшая под обломками, недовольно отмечает Иван) встречался с боссом мафии в клубе, где заправлял Франциск - старый знакомый. — Я думал, он отошёл от дел, - говорит Брагинский, помешивая горячий куриный бульон. — Времена меняются, - отвечает Джия, - загляни к нему и узнай всё лично, если хочешь.       Она встаёт, поправляя голубое блестящее платье, делает два шага в сторону двери и вдруг бросает из-за плеча, блестя чёрными глазами: — Я слышала, в госпитале Святого Валентина в последнее время такой разнообразный контингент.       Она убегает, хихикая, и Ивану очень хочется бросить ложку ей вслед, но рука болит, суп стынет, да и ложку жалко.

***

      В госпитале он обьявляется к полудню, вновь безупречно спокойный и одетый в черное пальто. Только пара отметин на лбу свидетельствует о прошедшем.       Светлые коридоры заполнены людьми, улыбчивыми и не очень, но Брагинский идёт к намеченной цели твёрдым шагом, хоть и смертельно напрягаясь внутри.       Жжёт карман листок с одиннадцатью цифрами, и Иван не уверен до конца, нужно ли идти на это, но отступать не в его правилах.       Да и поздно - палата перед ним.       Он договаривается с медсестрой в розовом и за сотню баксов оказывается впущен "на пять минут".       Облегчение затапливает его с головой, когда Альфред улыбается ему.

***

      Из палаты он выходит спокойным как скала, но всё же странное чувство поселяется в его груди - что-то сравнимое с надеждой, ожиданием нового дня, в котором непременно сбудется то, о чём давно мечтаешь.       Он отходит от палаты и опирается на стену - раны и усталость дают о себе знать.       Из-за угла вылетает светлый ураган (Иван готов поспорить, что где-то его уже видел) и врывается в палату. За стеклом видно, как ураган стискивает в объятиях Альфреда (никакой иррациональной ревности, никакой... О нет), а затем, повинуясь ему, щёлкает кнопкой и стекло занавешивается белым жалюзи.       Из-за того же угла степенно выходит невысокий мужчина с нехилыми такими бровями (Иван удерживается от смешка, потому что он взрослый человек), но чем ближе дверь палаты перед мужчиной, тем медленнее он подходит, пока не останавливается совсем.       Брагинский окидывает его взглядом и замечает всё - напряжённость плеч, негнущиеся ноги с чрезмерно ровной спиной, сомнение на лице.       Вообще-то, это не его дело, но... — Войдите, - говорит он, - или будете жалеть.       Мужчина не оборачивается, но Иван всё равно замечает толику бешенства. Хо-хо, да мы обидчивые.       Но проходит время и плечи поникают, руки плотнее перехватывают пальто, а голова мужчины поднимается вверх, видимо, смотрит на номер палаты. Или задумался. — Нет. Не могу... - говорит мужчина уставшим голосом.       И когда Иван отходит на пару шагов от своей стены, собираясь уматывать, раз разговора не клеится, как мужчина заговаривает снова. — Он меня ненавидит, - говорит он с горькой усмешкой. Иван распознает её, потому что встречался с ней слишком часто.       Он останавливается. — Так уж и ненавидит?       Мужчина держит руку на потёртой ручке двери, поглаживая и не решаясь войти. — Да.       Иван усмехается. — А кажется славным малым. Попробуйте. Как говорится, лучше жалеть о том, что сделал, чем о потраченных зря возможностях.       На этом прилив жизнелюбия у Ивана кончается и он неспешно уходит.       Но перед тем как скрыться за углом, он бросает через плечо косой взгляд.       Мужчина с толстыми бровями отстранился от двери, постоял в нерешительности, и ушёл.