Валькирия

      «Превратим день в ночь, а ночь — в день!» хуже всего было открыть глаза и увидеть, что ты снова проснулась в лесу. Лозунг партизан звенел в ушах сидячей под деревом Аккерман. Это не тот звук, который должен быть. Точно не тот. Она очнулась от оцепенения только тогда, когда истребитель пролетел мимо.       — Вставай. Нас все равно не видно, — прозвучал голос одной из женщин; протянутая рука которой появилась рядом. Микаса не ухватилась за неё, поднявшись самостоятельно.       — Это пока.       Шёл почти месяц с момента перенаправления ее в отряд специального назначения. Один только Всевышний знал, почему сероглазую отослали служить именно сюда, практически в одну из самых отдалённых частей на границе с Бельгией. Временный разведывательный орган, который должен был собственноручно расчистить все нежелательные объекты рядом с необходимыми для Германии новыми территориями.       Хуже всего то, что Микаса приземлялась в эти места уже с пониманием того, что ее здесь хотят убить. И по-серьезному, если можно так выразиться. Не просто за вторжения, вызывая ненависть к себе у других народов. За этот месяц произошло многое. Все приняло совсем иной оборот, когда операция «Консервы» в действительности сорвалась. Микаса жалела, что так и не узнала всех деталей этой операции, но слышала, что в ходе неё погиб Гвен. Утечка информации произошла так стремительно, что Великобритания и Франция сразу же насторожились, сообщив, что Германия провернула у всех за спиной какую-то грязную аферу, однако афера была оперативно ими приостановлена. Но не полностью, из-за неразберихи которой и пострадали люди, в частности, во время обстрела таможенного пункта. Аккерман чувствовала себя очень плохо, в первую очередь — смерть друга. Второе — все было у неё под носом, но она ничего не знала. Детали всего дела были известны ограниченному числу лиц, это и настораживало и огорчало и злило и, главное, сбивало с толку. Что могла Германия такого натворить из-за чего все на неё ополчились? Однако самое страшное было впереди. Об этом Микаса узнала всего спустя несколько дней после провала операции, которую, — о боги — возобновили повторно! План остался неизменным, и хоть Германию уже поймали с поличным ранее, она добила те же самые «Консервы» до конца, после чего официально была объявлена Вторая мировая. Теперь все внимание было сосредоточено на Польше.       Микаса не могла быть больше оператором, и сейчас, находясь на чужих территориях, она чувствовала себя не в своей тарелке, учитывая, что и события в мировом масштабе обострились. Однако руководство будто бы сжалилось над ней в последний момент, изъяв кинокамеру, но предоставив взамен малоформатный фотоаппарат… Разумеется, это была даже не стереоскопическая модель. И несмотря на красоту этой маленькой чёрной складной коробочки Kodak Vigliant Junior Six-20 снимать что-либо в условиях походов и диверсий на неё почти невозможно — только если враг согласится тебе попозировать.       Ещё в комплект шел квадратный приёмопередатчик: очевидно, начальники сверху решили, что раз девица разбирается в технических науках, то будет полезна в роли связиста. Беда была в том, что через эту коробку никто и не пытался улавливать волны и послания, так как передатчик оказался неисправным.       Образ жизни «вервольфов»напоминал цыганский. Кочевники должны хорошо сливаться с природой, быть ее частью, чтобы суметь в ней выжить. Зарывая лопату глубже в землю, упираясь в нее сапогом, Микаса помогает рыть новую землянку. Локация поменялась и нужно было где-то жить. Никаких палаток, только собственноручные убежища. Жара изнуряла всех, поэтому единственным утешением оказались спасительные тени от деревьев, которые появлялись только под утро и вечер. Вытирая уже и без того потертый нос платком, Микаса чувствует, что все-таки начала заболевать. Она оказалась не готова и к таким переменам, и к холодным ночам, что так контрастировали с дневными часами.       — Даже не верится, что ты одна из нас, я уж думал, что тебя ничего не возьмёт. А теперь стоит тут и чихает, — заметил один из вервольфов.       Больная Аккерман была заметна невооруженным взглядом, но все равно упорно это скрывала. Что не нравилось и вожатой.       — Я не больна, просто аллергия.       Ложь.       Еще и обгорела. Из-за этого все тело ломит.       Сложно было себе представить, как действовали солдаты зимой, особенно в тех странах, где зима была по-настоящему леденящей. Аккерман надеется, что судьба не заведёт ее в непроходимые сугробы, где, чтобы уснуть на улице, приходилось спать прямо на углях недавно потухшего костра.       — Как быть с теми, кого ещё не нашли? — прозвучало в команде. — Если их до сих пор нет, значит, они в плену?       Единственная крупная женщина, слывшая здесь «вожатой», отмахнулась и присела с ружьём к земле. Она разложила карту, проводя по ее границам потрескавшимся пальцем.       — Я вам так скажу. Сейчас мы идем прямо по пятам врага.       — Позади?! Это мы их преследуем?       — Да. В этом заключается наша сила. Наносить урон со спины. Вероятнее всего, что наши люди, приземлившиеся вдали от нас, не все оказались пойманными. Кто-то может до сих пор блуждать и искать своих по лесу, кто-то уже двинулся в контрольную точку, — сказала она, указав на безымянное место. — Гляньте ещё раз, и не смейте ничего отмечать и рисовать. Иначе прибью на месте.       Подошло ещё четверо вместе с Микасой. Нужно будет перейти берег, на пути окажется деревня, но ее следует пройти, чтобы срезать путь и оказаться в другом посёлке в десяти километрах от неё. Там и ожидается цель, которую с некоторой периодичностью проходят противники. Главная задача состояла в том, чтобы вовремя все там подготовить, чтобы другой немецкий отряд, прибывший издалека, мог разместиться и занять завоёванную и очищенную базу.       — Красотка, сможешь подорвать там хоть один эшелон? Я не знаю на кой черт нам в команде связист, — проговорила вожатая, обращаясь всё также к Микасе. К радости, она не знала, что у брюнетки есть ещё и фотоаппарат, иначе совсем бы засмеяла.       — Вы серьезно? Я уже подрывала и больше не хочу этим заниматься.       — Ты это с командой делала, а я говорю тебе сделать это одной.       С самого первого дня, как только вожатая заметила ее среди своих, она будто бы поставила себе цель испытать полуазиатку.       Упрямство этой женщины невероятно бесило, еще больше из-за того, что упрямство смешивалось с желанием не только пободаться рогами, но и помериться ими. Не можешь обезвредить бомбу? Может, попробуешь тогда поохотиться на медведей? И пусть медведи не съедобны, все равно именно связистке стоит продемонстрировать свои силы, ведь вожатая наверняка все это умеет.       — Меня уже снабдили кое-какой взрывчаткой, спасибо. При случае воспользуюсь, — отозвалась Микаса, отвечая уже наобум. С такими людьми, главное, не молчать.       Наверное, со всеми здешними мужчинами она уже поквиталась, и теперь новой игрушкой оказалась представительница уже ее пола. Никто и не задавался вопросом почему во главу отряда поставили именно эту особу.       Аккерман взяла карту в руки, разглядывая ближе. Никакие пометки в ней не разрешались, чтобы никто другой из чужаков при обнаружении карты не понял стратегию отряда.       Сосредоточенное лицо тут же поменялось, как только в изящных руках Микасы карта загорелась пламенем, снизу разъедая бумагу беспорядочной дорожкой огня.       Сероглазая сразу отпустила карту и та, не успев коснуться травы, быстро сгорела.       — Надеюсь, все всё запомнили, — ухмыльнулась женщина, прокручивая в ладони металическую зажигалку. — Можете вести всех в путь.       Теперь можно не бояться того, что враг поймёт карандашные отметки на карте, потому что теперь нет самой карты. Если Микаса окажется одна посреди большого леса, то пенять ей придется не только на свои силы, но и на свою память. Все опять превращалось в игру на выживание. У любого профпригодного воина все важные данные должны быть сохранены только в голове.       — Проклятье! Снова мост сломан! — крикнул один из солдат, сжимая ветку в руках. Река начиналась как раз близко к лесу, из которого они собирались выйти. Прямо за ней, если верить той же несуществующей карте, должно быть поле.       — А он здесь вообще был?       — Конечно, — парень потрогал пальцами воду, убедился, что она ледяная и скривил лицо. — Уверен, это все советские партизаны.       — Это плохо! Черт-черт! — некоторые из немцев встревожились, так как партизаны в их жизни возникли относительно недавно, но они уже были сродни настоящей мигрени. Ведение партизанской войны очень эффективно и каждый раз неожиданно. — Неужто опять вплавь?!       Микаса подошла ближе, посмотрев в отражение. Речка в ширину была не меньше шести-семи метров. Никаких гибких деревьев поблизости не росло, чтобы можно было их наклонить. Солдаты столпились рядом и мигом повернули все головы вправо, как только услышали всплеск. Девушка поначалу стояла у самого начала реки, нащупывая дно. Когда стало ясно, что вброд реку не перейти и дальше есть ямы, где река уже становится сильно глубже, она молча пошла вперёд.       — Она меня пугает, — отозвался один из парней кому-то на ухо.       — Даже больше, чем коммунисты?       Вода обволакивала все тело, а тяжелые сапоги тащили ее на дно, мешая отталкиваться. Водорослей почти не было, но что-то в итоге заползло в ворот рубашки. Можно было вечно смотреть с замиранием сердца на то, как новенькая выплывает на противоположный берег. Чёрные короткие пряди липли к обгоревшему носу и щекам, а с одежды ручьём стекала вода. Следом пошли все остальные.       Прощай письма, бумажки и книги.       Жуткое желание снять все с себя и повесить одежду сушиться, но с таким бешеным горячим солнцем было легче просто продолжать ход дальше, параллельно высыхая.       Все тонкости такой жизни Микаса ещё не ощутила в полной мере, потому что месяц, по своей сути, хоть и кажется бескрайним, но содержит в себе не так уж много недель, и за эти прекрасные четыре недели девушка сильно намучилась, но не умерла. Немцам не приходилось топить снег, чтобы было что пить, им не нужно было жить в одной только пещере с летучими мышами или змеями, они даже находили места, где можно было помыться и, чаще всего, нападали и что-то портили именно они, а не им.       Микаса легко подстраивалась под новые обстоятельства, она умела воссоединяться с течением реки тогда, когда другие в ней тонули. Наверное, поэтому вожак их стаи то ли ревновала, то ли видела в ней большой потенциал, который нужно было срочно раскрыть, пусть и такими странными способами. Но девушка не была железной, и война об этом иногда забывала. В один из таких дней ее нелегкой службы Микасе даже пришел подарок. Праздничная коробка привлекла внимание остальных участников диверсий, и, думая, что над ней точно кто-то подшутил, она отошла к самой дальней сосне, чтобы избежать взглядов. Развязывая розовый бант, она отложила тяжёлую коробку в сторону и приподняла прямоугольную крышку, так и оставив ее в руках. Сложно было представить, что там могло находиться и кому в голову пришла эта идея. Внутри лежал дробовик.       — Это безумие… — Микаса отодвинула дробаш, обнаружив под ним записку с фразой: — «В семейной жизни пригодится»       Мало того, что она не могла быть больше оператором, так еще кто-то решил обустроить ей жизнь по-особенному. Не оставили никаких инициалов и не обозначили адресанта!. Сам дробовик позволял не только сражаться против британских и французских солдат, но и охотиться на животных. Очевидно, в семейной жизни и не такое пригодится, как было верно подмечено анонимом, так что в скором времени девушка ожидала получить арбалет, межконтинентальную баллистическую ракету и напалм.       Недалеко виднелся деревенский дом, позади которого находился амбар, а по обе стороны от строений расстилалось поле — его пахал крестьянин. Деревню трогать было необязательно, это не входило в изначальные планы. Наличие посторонних глаз не нравилось никому, но крестьянин, похоже, не обращал никакого внимания на людей в военной форме, он, как и ещё парочка женщин вдали находились в своей вселенной. Параллельный мир, где война представлялась им лишь увлечением энтузиастов и заслуживала не более серьезного отношения, чем охота со сворой гончих.       Дожидаясь остальных, она плюхнулась под большим кустом, остервенело стаскивая с себя обувь. Целый половник воды, который успели подчерпнуть собой сапоги, вылился в траву и растёкся леденящей лужей. Девушка была готова выкинуть их обратно на тот берег и никогда в жизни больше не надевать. Стопы болели больше от натирания, чем от бесконечно-длинной ходьбы. Тело стало тяжёлым и не поднималось с земли, напоминая девушке ещё и про невыносимые озноб и ломку, которые возникли из-за того, что на ветру она обгорела. Не хотелось касаться даже собственной кожи, она казалась раздражённой.       Вытаскивая из нагрудного кармана рукописи, они были разложены на земле под солнцем. С того самого момента, как она узнала о неудачной операции и смерти Гвена, она начала писать. Снова взялась за давно забытый сценарий, который сохранил ей Армин; Пока что это была лишь плохо структурированная вещь, даже не читабельная, но Микаса поняла, что это помогает ей. Справляться с собой же.       Снова чихнула. Хотелось исчезнуть.       Не успев коснуться берега, некоторые солдаты так и застыли по горло в воде, когда в небе послышался очередной шум.       — В укрытие! Рассредоточиться! Рассредоточиться! Бегом!       Крестьянин вместе с лошадью неподалеку спрятался под деревом, словно для того, чтобы переждать дождь. Запряженная в плуг, она щипала траву на еще не вспаханной полосе. Солдаты и мирные жители разбегались в разные стороны от шоссе.       Микаса понимала, что потеря обуви в походе равносильна смерти. И что нужно было встать, найти кинутые сапоги и побежать. Но для этого требовалось неимоверное усилие, усилие памяти. Чтобы понять, что сейчас вообще происходит…       В пятидесяти метрах от Микасы промчалась женщина с ребенком на руках, но вдруг передумала, вернулась и встала нерешительно озираясь, на краю дороги. Куда кинуться? Во двор или в поле?       Нужно было спрятаться в листве, отойти обратно в лес, но переплывать реку заново Микаса вряд ли успеет. Фотоаппарат уже был в руках, через него хорошо видно и поле, и деревню, и быт здешних обитателей, удачно поместившихся в рамку кадра. Все это походило на картину, в которой мило скомпоновалась сельская жизнь, и даже летевший в небе боевой самолёт хорошо сюда вписывался, находясь именно там, где в кадре казалось пустовато. Женщина и ребёнок.       — Почему они не сидят дома?.. — брюнетка смотрела на них, не понимая, что от неё требуется в этой ситуации. Возможно, сельчанка не различает по внешнему виду боевую технику, и думает, что самолёт прилетел уничтожать дома ее деревни. — Нет же… Им нужно поймать только немцев, куда она высунулась?!       Посмотрев ещё раз в небо, Микаса прищурилась, примерно прикидывая через сколько секунд вражеский самолёт окажется непозволительно близко. Посмотрела, будто хотев убедиться, что тамошний пилот точно понимает свою цель и не станет разбрасываться взрывным орудием по всему живому, что находится за пределами деревни. Иначе под раздачу попадёт не только ее отряд, но и люди другой национальности, к делу никак не причастные.       Продолжив делать снимки, она пыталась догнать своих людей, но, обернувшись, увидела, что женщина с мальчиком бегут прямо на неё.       В голове билась только одна мысль «я просто оператор, что вы от меня хотите». Ничего не должно было ее касаться, отвлекать от исполнения своих обязанностей.       Женщина говорила что-то на французском, то ли ожидая какой-то помощи, то ли проклиная кругом все. Микаса с ужасом смотрела на неё, не замечая рев заплаканного ребёнка рядом.       — Avez-vous une arme?! Abattez cet avion!       — Я не понимаю… Остановитесь, — Микаса указывала рукой в обратную сторону. — Вам сюда не надо! Бегите!       — Que se passe-t-il ici?!       Мальчик, кажется, что-то понял, потому что внезапно отреагировал на слова связистки, но не мог совладать со своей истерикой, он только тянул маму за платье, продолжая обливаться слезами. Истребитель уже подлетел, нависнув хищной птицей. Пытаясь отвязаться от парочки, Микаса отталкивала их, стремясь как можно скорее прогнать. Пилот может застрелить их всех, в первую очередь, из-за самой Микасы, которая была немецким солдатом. Выстрелы послышались рядом, противник прошёлся по тем, кто все еще находился в реке. Вода местами окрасилась в красный, и почему-то именно это послужило сигналом для принятия безумного решения. Микаса схватила ребёнка на руки. Убегая дальше, теперь она планировала скрыться с ним в его же деревне, отходя на большое расстояние от машин и от других людей. В такие моменты это первое, что нужно избегать. Опасность состояла в том, что реку и деревню отделяло чистое поле, которое нужно было преодолеть. С воздуха такое место дает наилучший обзор, всё становится явным как на ладони. Приняв это решение за мать и ребёнка, теперь она чувствовала ответственность и страх. «Не отступать… поздно…»       Им нельзя было быть вместе, пилот может подумать, что эта женщина помогала немецкому отряду? Многие деревенские оказывали помощь тем же партизанам. Но и стоять просто так тоже опасно.       — Быстрее!       Держа свободной рукой бельгийку за запястье, она бежала со всех ног, не обращая внимание на уже хорошо натертую кожу в сапогах. Другой рукой она придерживала мальчика под попу, пытаясь навалить его на себя так, чтобы он тоже мог держаться. Но весил он около двадцати пяти килограмм, и Аккерман с каждым новым шагом чувствовала, что не может набрать нужную скорость. Ребёнок уже не того возраста, чтобы бегать с ним на руках, волоча попутно за спиной и его мать. Адреналин не вытягивал и Микаса почувствовала, что ее и до того ослабленное тело снова протестует. Крепко прижатая рука к мальчишке внезапно стало влажной; он обмочил штаны и визжал Аккерман в ухо. Женщина, казалось, тоже больше не могла бежать. Она что-то кричала — наверное, хотела забрать сына. Ребенок рвался ей навстречу поверх плеча девушки. И тут раздался свист летящего снаряда. Их учили, что, услышав его, нужно остановиться и ждать взрыва, потому что время все равно истекло.       Сама женщина будто знала это, замерев на месте с большими от оцепенения глазами, сколько бы ее не звали и не тянули, она не предпринимала никаких попыток сдвинуться. На согнутой вперёд операторке ребёнок теперь висел как коала, зацепившись за надёжную ветку, но тут же был прижат к ней двумя крепкими руками. Микаса прижимала его к самому сердцу, практически лишая воздуха и прыгая вперёд. До дверей потрепанного домика оставалось всего несколько метров. Уже в полёте она поняла, что прыгнула не сама, это земля содрогнулась рядом от взрыва и оттолкнула их в сторону.       Пока они бежали по земле, в небе в этот момент образовался новый юнкерс, теперь уже разведывательный и немецкий. Через какое-то время все стихло, самолеты исчезли из поля видимости, пытаясь сбить друг друга, они отдалились благодаря своим пируэтам и петлям, перейдя на другую локацию. Несмотря на то, что в небе больше не было видно увлечённых друг другом смертоносных точек, сельчанку подстрелили на месте.       Микаса влетела в сарай так быстро, что не успела сгруппироваться. Ей пришлось отпустить от себя ребёнка, чтобы тот не напоролся на гвозди.       Все было тихо. Первые семь минут. Сейчас девушка полубоком лежала на досках, одна нога согнута кверху, лежавшая сейчас на спинке стула, локти ободраны, но упираться на них у девушки ещё были силы. Проломив частично крышу, она свалилась внутрь сарая и теперь отчетливо видела перед собой зияющую дыру. В этом темном римском пантеоне над головой светилось голубое небо, где ещё недавно творилось черти что.       — Madame, ça va? — крупный мужчина стоял в воротах, осторожно выводя руки перед собой. Сзади него появился юноша с вилами.       Микаса не могла ничего сказать, при падении она, кажется, сдавила легкое и первые двадцать секунд не знала, как набрать воздуха и сообщить хоть что-то. Молчание упавшей на крышу бомбы ещё больше рассердило юношу.       — Она не понимает нас. Немка. — он вышел вперед отца и после продолжил на немецком: — Steh auf! Schnell!       Бельгийцы могли говорить на французском и некоторые из них частично на немецком, но это несильно упрощало задачу. После того, что произошло, народ теперь был не столь беспечным и настороженно относился к чужеземцам. Но при этом они ещё не знали, что скоро немецкая 6-я армия стремительным ударом преодолеет южную часть канала Альберта — по мостам, захваченным немецкими парашютистами. Мощный бельгийский форт Эбен-Эмаль, прикрывавший южную часть канала, также будет захвачен воздушным десантом.       — Наверняка из-за вас летали истребители. Им нужны были ваши головы? Сколько вас ещё осталось и что вы тут забыли?       Оба заметили бледность гостьи. Эта болезненность отпугивала, но предложить уход или помощь они не решались.       Мужчина положил тяжёлую руку юноше на плечо, не отрывая при этом взгляда от девушки в военной форме. Кто знает, что она может выдать, если проходила военную подготовку. Только вот Микаса ее не проходила.       — Оставь.       — Ты хочешь, чтобы она тут пряталась?       — Нет, — крестьянин освободил проход, указывая ладонью на выход. — Мадам, лучше вам уйти. Здесь мы не сможем дать вам жильё. У вас есть пять минут, чтобы покинуть это место.       С трудом приподнявшись, она схватилась за голову, та казалась такой отяжелённой, что не держалась на шее. Все из-за ее самочувствия после обгорания, этот озноб бил даже в тепле. Может у неё вообще температура, а она пытается здесь что-то доказывать этим простолюдинам, которые, видимо, были готовы наколоть ее на самые настоящие вилы.       — Где ребёнок? — прохрипев, она попыталась двинуться в сторону жильцов, но те отшатнулись. — Если вы понимаете меня, скажите…       Парни переглянулись, у обоих на лицах читалось негодование.       — Жив-жив мальчик, а тебе что? Понравилось защищаться им как щитом? — уголок губ нервно задергался, приподнявшись в отвращении. — Он кричал не больше пяти минут назад. Не слышала?       Не слышала. Те тихие минуты после падения казались ей единственно блаженными за последние несколько недель. Как будто контузило.       — Это было громко. Мы подумали, что это самолеты продолжают свой вой. Малыш упал прямо на землю, у него вывих бедра и возможный ушиб позвоночника.       — J'espère qu'il ne sera pas handicapé… — тихо произнес мужчина на тяжелом выдохе.       «А мать, выходит, так и лежит там. Убили». Девушку начало колотить, она прошла через ворота, унимая дрожь, обхватывая себя руками. Руками, которые убили людей. Выйдя из сарая, она и не надеялась оставаться в деревне на ночлег, первоначальной целью было просто спрятать там семью. Пить и есть, конечно, хотелось, но позывы желудка давали о себе знать в последнюю очередь на фоне всего спектра эмоций и реакций, полученных ее телом. Дойдя до границ леса, не оборачиваясь назад, она пробежала поле, каждый раз стараясь смотреть в ноги или вперёд себя, чтобы не наткнуться глазами на подстреленных. Содом и Гоморра уже позади.       Между тонкими деревьями все ещё играл свет. Птицы никуда не улетали, они оставались петь свои брачные песни, журча и щебеча сутки напролёт. Микаса остановилась у одного такого музыкального дерева, прижимая к себе сумку с вещами. Раздражительность сейчас пронизывала ее до всех костей — зачем птицы продолжали петь? Любовные утехи в момент блицкрига? Час назад жестоко пострадали люди, произошла огромная ошибка. Неужели эта трагедия была настолько мизерной и несущественной, что не удостоилась хотя бы минуты молчания? Все серьезно делают вид, что ничего не происходит. Микаса почувствовала такую злость к тому, кто назывался Создателем, что не сразу разжала кулаки. Он не напустил сгущающих туч, чтобы хоть как-то прикрыть трагедию деревушки с ее полями. Сама природа никак не омрачилась, вокруг места происшествия не выстроилась неприступная стена скорбного тумана и даже спустя год здесь не образуется болото, напоминавшее всему живому о том, что тут было. Микаса повернулась лицом к реке, где все еще местами проступают кровавые пятна ее товарищей. Эта река продолжала беззаботно поблескивать на солнце, чуть покачиваясь от ветра. Совершенно ничего. Больно от того, что, возможно, все люди просто брошены друг другу на съедение и никто больше за ними не присматривает. Мы совсем одни. И никакой кары, скорби или малейшей заинтересованности по отношению к нам не было, нет и не будет. Стало плохо из-за гигантского чувства одиночества. Вместо реквиема уши оглушало веселое щебетание трели и соловей. Всем настолько похер, что создавалось ощущение, что девушка сейчас посетила банкет, а не сбежала с побоища и не стала свидетелем покалеченных детей или матерей, над которыми летали юнкерсы и прочие машины.       Один выстрел и соловей без единого писка сваливается к корням дерева. Микаса молча убирает дробовик с плеча, удостоверившись, что поблизости наконец все затихло. Какое-то головокружительное чувство у неё возникло уже не из-за шума, а из-за, как ни странно, его отсутствия. Особо не полегчало.       Дорог в лесу не было, отчего путь вёл Микасу по зарослям. Вытаптывая себе тропу, она не заметила, как вышла на небольшую полянку, окруженную деревьями. На ветке висел парашют.       — Сюда тоже приземлялись наши? — девушка аккуратно обошла местность. Многие из отряда потерялись, неудачно спустившись с неба. Кто-то застревал в листве, путаясь и цепляясь в ней, кого-то ловили британцы, а кто-то и сейчас продолжает бродить по неизведанным местам в поисках своих. — Но человека нет. Выходит, его сняли или он сам спрыгнул?       Спрыгивать было бы очень опасно.       Большая полоска белой ткани вертикально замерла между темными стволами. Вокруг никого. И неизвестно, как давно. Аккерман, полностью побитая и ослабленная, думала, что ей не стоит упускать эту возможность. Любая ткань, в данном случае — перкаль, особенно такого качества и количества, пригодится в походных делах. К сожалению, снизу веток не было совсем, а взобраться на высокий ствол нужно не просто прыжком. Как бы она хотела, чтобы сейчас с ней кто-то был, потому что работа в одиночку прекрасна, но только не тогда, когда ты валишься с ног.       Микаса прошла вперед десять метров к более древесной и колючей местности, запомнив уже найденное место. Уперевшись как следует одной стопой в землю, другой она наступила на длинную ветвь соседнего дерева, надламывая ее пополам. С помощью этого атрибута она начала поддевать парашют снизу, чтобы он свалился. Изначально не выходило, так как на своём сучке он держался хорошо, но спустя двадцать минут упорного труда девушке удалось уронить артефакт к ногам и утрамбовать его в походную сумку.       Нужно было где-то переспать и набраться сил. Но мысли о том, что она не смогла спасти людей ударяли сильнее, чем падение с крыши. Ей банально не хватило сил, она просто физически не подготовленная. Это просто невообразимо. Все эти общие слова не могут описать такое тяжелое состояние. Микаса пытается переключить мысли на что-то ещё и вспоминает про оставленный сценарий у реки.       — Проклятье.       Надо вернуться и забрать. Вернуться и забрать. Это уже далеко. Все равно нужно! Она не может оставить все свои творческие заметки там. На удивление, она помнит их все. Но все равно ищет повод вернуться, наверное, чтобы снова увидеть то место, где она так облажалась. Упершись затылком в толстую кору и опустив плечи, сейчас Микаса должна была глубоко выдохнуть и устранить это безумное поедание самой себя. Хотя бы для того, чтобы были силы двигаться дальше.       Чем больше она думала о тех исписанных бумажках, тем больше ее бедная голова начинала репродуцировать в памяти другие художественные образы, которые она могла бы использовать для фильма. Сначала она видит перед собой незнакомое дерево. Но не то, на которое она хотела недавно залезть — теперь это громадная секвойя. Оставшийся в памяти парашют стал мутировать и надуваться. Надувшись до размеров воздушного шара, переполнил все кругом на полянке и начал пугать своими габаритами Аккерман, перегородив даже секвойю. Но как только она увидела маленьких Армина и Эрена в самом низу, будто бы летевших на этом шаре, ей сразу полегчало.       — Подождите меня! Совсем же немного осталось. Я сейчас догоню вас!.. — девушка пыталась подняться и побежать, но тело продолжало ломать, и она снова закашлялась. Она оставалась стоять припечатанной к коре дерева позади себя, как бы не старалась от неё оттолкнуться. И хоть опора позади была единственным, что позволяло ей нормально стоять, она всеми мускулами желала оторваться и догнать своих родных. — Не успела?..       Открыв глаза, она обнаружила себя все также стоявшей и прислоненной к дереву. Она действительно превратилась в дикую лошадь, засыпающую стоя. Сон казался таким длинным, но на деле она простояла так не больше пяти минут.

***

      — Перераспределяемся.       Вожатая прикрывалась от солнца рукой, серьезно смотря вдаль. Потерь меньше половины, но этого хватало, чтобы почувствовать, как поредели ряды. Другая часть бесследно исчезла в чаще леса ещё до начала операции.       — Ещё раз? Мы только что собрали весь отряд, включая раненных. А теперь опять разбегаться?       — Поделимся на две группы. Нам до нашей цели уже близко осталось, — негромко произнесла женщина, чтобы все кругом лучше к ней прислушались.              К сожалению, сам отряд сильно опаздывал из-за покушения и был вынужден идти окольными путями, чтобы избегать налетов с воздуха. Ещё нужно было удачно избегать тех, кто охотился на тебя с земли.       — Стойте! Замрите! Сюда кто-то идёт, — шикнул один из солдат, приготовив оружие.       Заросли снова зашелестели. Команду «огонь» никто не ждёт, будет ясно по ситуации.       — Может, скажем, чтобы выходил уже? — шепнул приятель своему соседу.       — Он не должен знать, что мы его обнаружили. Сиди молча и жди.       — Едрить тебя за ногу, Микаса Аккерман! — громогласно заявила вожатая, обращаясь к ней и откидывая ружьё в сторону. — Явился блудный сын.       Девушка стояла вся потрепанная в листве, стояла и смотрела на всех мертвыми глазами, слегка покачиваясь. Она явилась через несколько часов и казалось, что эта застывшая воительница сейчас рухнет. С правого бока солдат вышел из укрытия, поспешив принести ей вещи первой необходимости, но она сразу направилась вперед к вожатой, проходя стрелой мимо парня.       — Что нужно делать?       — Не резвись для начала. Мы разделились на две группы несколько часов назад.       — Значит, мне нужно выбрать, в какую пойти.       — Хах, красотка, ты меня поражаешь. Выбирать уже нечего. Ты сама нас нашла, значит, будешь теперь в группе по подрыву и отравлению, — на этих словах Микасу чуть не передернуло. Это уже даже не смешно. Пока она не подорвет вражескую технику, вселенная от неё не отстанет? — А если бы ты встретила вторую, то пришлось бы с ними идти. Тебе кто-то попадался?       Первая группа пропускала передовые части вражеских войск вперёд и после этого наносила удар в тыл. Это была особенность немецких вервольфов. Пока эта первая группа расчищала местность в округе, вторая должна была прибыть на точку, и, пока там никого не было, нанести удар уже своим способом. То, что колодцы нужно было отравлять, сбивало с толку и Микаса до сих пор к этому не привыкла. Она фотографировала ещё свежую воду на дне колодцев, а позже делала несколько документальных снимков того, как воду заполняли из баллонов ядом. Это было похоже на расстрел скота в полях: животных убивали, просто чтобы они не достались врагам. Аккерман несла один такой баллон в руках, помогая партнерам, но те просили побыть ее в стороне, потому что она все ещё выглядела неважно.       Вожатая похвалила ее за то, что та все-таки дошла до контрольной точки по памяти, находясь совсем одна практически в непроходимом лесу, без каких-либо сигнальных ракет и рации. Это и впрямь было удивительно.       Около получаса работа шла успешно. «Лагерь» был пуст и в нем не оказалось следов присутствия вражеских солдат. Значит, они пришли раньше до повторного обхода. Несколько эшелонов будет подорвано специальной взрывчаткой, установленной под транспортом. В самих домиках немцы обчистили все, что могли. Оставалась только железная дорога в пятнадцати метрах отсюда, по которой должны были возить важный груз из Бельгии странам союзницам, в том числе какая-то провизия. Вскоре появилась и первая группа, сообщившая, что им на пути попался всего один маленький партизанский отряд, который они удачно разбили со спины. Находился он сильно дальше от их нынешней локации.       У Микасы сильно забилось сердце и проступила очередная слабость. Организм бил тревогу и нужно было нормально выспаться, желательно, на теплой перине с белыми подушками, запивая все это дело шиповником с мёдом. Каким-то образом она находила энергию и продолжала выполнять свои обязанности. Всем было легче поверить в то, что в неё кто-то вселился и управлял ее бездыханным телом без ее ведома.       Усевшись на бетонном полу под подоконником непримечательного дома-коробки, она снова и снова погружалась в творческие фантазии. Раз работу поручают теперь только тем, кто в отличной форме, то у неё есть время позависать. Это было единственное, что ее сейчас по-настоящему занимало и отвлекало. Она писала сценарий мысленно. И писала его где угодно; ее не смущали сырые окопы, перестрелки, это могла быть ночь или раннее утро — она продолжала работать везде. В какой-то момент уровень ее мозгового штурма достиг того, что она могла во время воинского построения и переклички разрабатывать в голове новые сюжеты и при этом вовремя отвечать главнокомандующему «есть, сэр». Выходило у неё хорошо, но она не успевала себя оценивать, так как все шло одним непрерывным потоком, который сохранялся у неё в одном из мозговых отделов. Бумаги не было. Но ей и не нужно было давать оценку или включать критика, ей было важно просто продолжать писать — неважно что и как. Когда над головой пролетел коктейль Молотова, разбив окно и приземлившись напротив, сероглазая услышала звон десятков разных осколков. Во всех них было ее отражение, осколки будто замерли в воздухе, медленно отлетая в стороны, что нарисовало в голове Микасы синтез образов. Перед ней предстала зеркальная сущность. Человек с темным капюшоном, отсутствие привычных человеческих черт лица, всё его лицо — подобие полированной маски, в которой было видно не что иное как отражение своей собственной головы. Такое видение хорошо подходило на роль главного героя.       Микаса по стенке начала отползать в сторону, как только пламя ощутимо заиграло жаром. Взяв фотоаппарат, Аккерман выбралась из дома, заметив как минимум девять вражеских солдат на территории. Откуда они вышли?! Прятались с боеприпасами под маскировкой. Ей становится не по себе: снова в тело бьет адреналин и снова дает сигнал к действию. Вставай или умрешь. Думай или умрешь. Не отвлекайся или умрешь. Каждый раз, когда казалось, что сил вставать больше нет, они появлялись, и никто не знал, хватит ли таких запасов на то, чтобы продлить себе жизнь хотя бы на день. На сторону недомоганий встала сторона злобы и ненависти. Микаса так сильно возненавидела всю ту бессмысленность и опасность, всю свою слабость и людей, что снова заставляют ее открывать глаза и бороться с ними, что она первым делом побежала к железной дороге.       Шнур, капсулы-детонаторы, флегматизатор. Прикрепив прибор, девушка отползла в кусты. Путь повредился удачно, значит, приезжий груз свалится на землю. Однако после взрыва обилие дыма поднялось в таком количестве, взбудоражив пыль с земли, что приходилось внимательно вглядываться перед собой. Микаса ускоряет шаг, пытаясь выбраться из тумана. Она сталкивается с солдатом и заваливается назад. Спина соприкасается с холодной землей, пилотка отлетает с головы в траву. «У него был нож» — ясно понимает она. Солдат начинает размахивать им, приближаясь и не видя, кто именно был передним: пехотинец, партизан, оператор, командир, чертов фотограф? Он просто знал, это — враг. Микаса сделала кувырок в сторону, чтобы мужчина не мог завалиться на лежащего перед собой. Оба мелькали в дыму, превращая эфемерную встречу в ринг на выживание. Резкие взмахи ножа оказались беззвучны, но вот приклад дробовика пришёлся характерным треском. Вырубив его оружием, она оттолкнула мужчину от себя.       Вервольфы сами опоздали с прибытием в этот лагерь, но вражеские войска в округе специально были перебиты первой группой. Их нахождение здесь и сейчас поражало и обескураживало.       Девушка не хотела убивать, и сегодняшний день особенно этому поспособствовал, однако она бы и не успела это сделать. Дробаш нуждался в перезарядке, в прицеле и правильной постановке, и так быстро из него не выстрелишь. Это был первый раз, когда на неё напрямую напал человек. Как только недооператорка отбилась, в области голени ощутилась жгучая боль, будто кожу задело разгоряченное лезвие. Аккерман рефлекторно откинулась в сторону, в очередной раз завалившись уже в высокую траву, попутно сгруппировавшись.       — Откуда с той стороны вообще могут быть стрелки?! — девушка заметила в своих галифе дыру. Выходит, ее лишь поцарапали. Пуля, присланная ей откуда-то издалека, прошла навылет ткани.       Рядом донеслось «Это наши! Пришло, наконец, подкрепление!». Если сюда явилась дополнительная немецкая армия, прибывшая издалека, то она наверняка сейчас проклинала всех и вся. В первую очередь, вервольфов, что не до конца справились с подготовкой лагеря для них и сейчас вынуждены были поджимать хвост.       Будь ее воля, она бы бросила это дело, взяла увольнительные и уехала вместе с Ханджи и Ирвином в другие города, однако бросить всё сейчас — означало проиграть. Закрыть глаза на показы ее видео-фрагментов без указания ее имени; на людей, что отправили ее в это пекло и лишили возможности полноценно снимать; на бывших ее напарников, которых предали и подвергли опасности.