Валькирия

Польша. Данциг       Рядом с портом ближе к сердцу городка располагался паб с незатейливым названием «Выпивка». Мокрые дороги из-за Балтийского побережья поблизости несильно мешали, так как все кругом было обложено камнем. Местами на улицах шли строительные работы, и люди, что ходили там, все были окутаны легкой дымкой. Отсюда, если пройти ещё немного вперёд, был хорошо виден мол, примыкающий к берегу одной непрерывной и длинной линией. Раньше там часто оседали польские граждане, хотевшие полюбоваться морем вблизи, но после вторжения немецких войск сейчас там никого не было. Некоторые волны добивали и до самого мола, заливая его водой, из-за чего приходилось либо убегать, либо неподвижно стоять и ждать, когда человека окатят брызгами.       Леви зашел внутрь паба, стряхивая с плаща соленую влагу. Сев за барную стойку на одно из высоких сидений, где от каждого неосторожного шага все бутылки начинали подрагивать, он подождал минуту и закрутил рядом стоящий механизм с колокольчиком. Бармен откинул ткань занавешенной двери и осторожно оглядел посетителей. Сегодня, как и уже целую неделю, людей было совсем немного. Три человека за одним столиком, старик, что уже собирался уходить и новопришедший. Очевидно, немец.       — Выпить желаете? — он старался как можно больше прибавить голосу уверенности, но не выходило.       — Если нет чая, то стакан воды, пожалуйста, — произнес брюнет, стаскивая с плеч верхнюю одежду. Темная военная форма теперь отчетливо подчеркивала и его звание и принадлежность к воинской группе. Сняв черные перчатки, он отложил их рядом с собой.       Бармен по привычке положил бирдекель на столешницу и сверху поставил стеклянный стакан. Воду тут никто и не просит. Когда живительная влага наполнила все до краев, парень в небольшом фартуке провёл стаканом по стойке, приближая его к гостю. Он все поглядывал на ту парочку хмурых мужчин, сидячих за столиком у стены. Освещение здесь было не очень, тусклый свет светильников висел по углам и выявлял посетителей не целиком. Но бармен видел их лучше, чем сидящий к ним спиной-полубоком вермахтский капитан.       — Сэр, может, вам лучше посидеть в зале?..       Оккупированная Польша вот уже как несколько дней приводит ее жителей в тремор. Поэтому сами поляки, не все, но приличное их количество, вели себя пассивно-агрессивно по отношению ко всему, что движется. Ещё больше на нервы действовала немецкая армия, которая после победы в вооруженном конфликте в порту плотно заселилась здесь, устанавливая свои порядки. Целый город был под их присмотром и поляки не могли ничего сделать, тем более, против нескольких отрядов СС, которые спокойно ходили по улицам и смаковали свое положение.       Бармен вспомнил, что уже обслуживал этого брюнета, но всего раз, и в тот вечер никаких озлобленных поляков в пабе не находилось. Леви просто продолжал держать на столе свой стакан, обхватив его двумя ладонями, наблюдая, как водяная горка на поверхности вот-вот выйдет «за берега» и перейдет грань дозволенного. Один из поляков, грузный мужчина лет пятидесяти с волнистыми волосами и свободной рубахой с широким декольте медленно подошел к барной стойке, как только заметил, что гость не собирается никуда пересаживаться. Красиво поправив ремень на животе, он облокотился на столешницу рядом и одним жестом попросил бармена подать бутылку бренди.       — Удивительно. Сюда обычно никто не заходит из ваших, — сказал подошедший мужчина. — Ещё не до конца устроились, наверное.       — Ага, наверное.       — Скажи-ка мне, поганый германец, — он уже стоял рядом. — У вас там все уже яйца свои растеряли? — мужчина решил не церемониться. Оно и к лучшему. — Вы реально считаете, что это Польша первая напала на вас? За что же вы так?       — Пришел выливать на меня дерьмо?       — О, это мягко сказано, мальчик. Немцы инсценировали нападение на свою же радиовышку, одевшись в польскую форму! — он начал орать, и голос его казался умасленным, будто минутой назад он съел жирную курицу и она осталась у него висеть на стенках гортани. — И теперь стали плакать, что эдакая Польша такая плохая! И надо как следует надрать ей зад. Отличный повод для нападения, великолепная и бесстыжая операция… Притом, никто в неё не верит, однако, что мы видим?       Брюнета удивлял тот факт, что сама Польша ещё недавно хотела делить территории Чехословакии и играть по-крупному, а когда сама оказалась на ее месте, внезапно начала строить из себя жертву. Что же касалось этой операции, то название «Консервы» появилось в связи с евреями, которых использовали в качестве жертв. Роль «погибших во время нападения» предназначалась заключённым концлагерей, умерщвлённым посредством инъекций и уже после этого доставленным на место событий. Для этого некоторых евреев специально отбирали отдельно. На эсэсовском жаргоне они назывались «консервами». Разумеется, сами жертвы были также переодеты. Все это делалось, чтобы сгустить краски.       — Полуостров кишит вами. Сраными комиссарами, офицерами, уберштур…штурманами-фюрерами.       — Оберштурмбаннфюреры, — непринуждённо поправил мужчину капитан.       — Берут под контроль наши склады, лишают гражданских прав. Теперь у нас нихрена нет. А ты сидишь перед нами и попиваешь водичку. Это что, издёвка?       — Я не люблю алкоголь.       — Теперь, друг мой, придётся выпить за нас. Ты поднимешь бокал за бедных жителей Гдыни, чьи жизни вы, твари, уничтожили. За все города Польши, которым ещё предстоит ваше варварское нашествие, — мужчина вылил воду Ривая на пол и налил в тот же стакан бренди, громко поставив выпивку перед дорогим гостем. Его жутко выводило из себя молчание этого небольшого по комплекции паренька, который даже не смотрел в его сторону.       — Кацпер, прошу тебя… — бармен по ту сторону стойки очень сильно не хотел разборок, но поляк осадил его жестом руки.       Леви все также смотрел перед собой, не притрагиваясь к пойлу, ожидая, когда все хмельные мужики уже отстанут от него в этой жизни, но этот Кацпер, видимо, был в сознании. Один из немногих, кто выступал подобным образом. Отчаяние или банальное хамство?       — Пей, — наклонился он ещё ближе, находясь лицом на одном уровне с лицом молчаливого оппонента. — Давай, пей. —Последние слова он произнёс особо напористым шепотом, заметив, что тот так и продолжал буравить стену перед собой: — Пей. Обещаю, ты не выйдешь из бара, пока не выпьешь за жителей Гдыни.       Пару его тучных дружков так и остались наблюдать со стороны.       — Не дыши на меня, — теперь уже Ривай хмуро смотрел на собеседника из-под фуражки, козырек которой кидал тень на и без того мрачный взгляд.       — Эй… Заканчивай… — обеспокоенная рука бармена легла на плечо мужчины, отодвигая его, но тот снова взбрыкнул.       — Не знаю, сколько тебе лет, юнец, но увидел, наконец, твою рожу и скажу честно, что рожа у тебя нихера не детская. Лучше бы ты отвернул ее обратно, — поляк сам отведал немного напитка, не заморачиваясь над тем, что коснулся губами чужой посуды.       — Я был очень терпелив с учетом всех нынешних обстоятельств. Но ты сейчас должен сесть обратно к своим тупоголовым дружкам и дать мне почитать газету, — строго ответил брюнет, дав знак бармену, чтобы тот повторно принес ему заказ. Воды.       — Гляньте! Ты у нас добрячок, оказывается, типа не при делах? — поляк отошёл, повернувшись к своим собутыльникам, но тут же развернулся обратно, со всех сил долбанув полупустой бутылкой по краю стойки. Стекло с криком разлетелось в стороны на небезопасном расстоянии от Аккермана. — Засунь свою учтивость в жопу, дипломат ты херов! И стой на коленях, извиняясь за ваших… — поляк не успел договорить, как получил от Леви одним из только что разлетевшихся осколков по лицу. Линия пореза пришлась от уха до рта, чуть не лишив того мочки.       Приятели на заднем плане подскакивают с мест. Пока Кацпер нагибается над полом, пытаясь прийти в себя, один из них кидает нож в Леви, но запоздало и куда-то не туда. Он тоже получает. Капитан одним рывком прижимает его к себе, ударяя коленом в живот. Тот складывается пополам, откинутый обратно к столу. Бармен интуитивно пригнулся, скривив рот в немом выкрике. Остатки бренди стекают лужей, отражая в себе завязавшийся переполох.       — Объясню вам всем, пока дело не зашло далеко, — начал Леви, чуть потянув края кителя книзу, чтобы поправить на себе форму. — Я не буду пить за вас, потому что, мать твою, против алкоголя. Очень странно, что никто этого не понял.       — Сука… — прохрипел поляк, кинувшись к своему месту за столовым ножиком. Поднявшись ровно и направив его на немца, мужик тут же поднял обе руки с ножом кверху в примирительной ноте. Леви уже направил на него свой парабеллум, произнеся лишь повелительно-спокойное «Нет», тем самым предостерегая от опрометчивых действий. И таким же тоном добавил «Не двигаться» после того, как выстрелил в телефонный аппарат, висящий у поляков за спиной.       Кацпер тяжело дышал, но послушно стоял. Остальные тоже молчаливо пригнулись в тишине. Все всё поняли.       — Проявляю, как видите, по отношению к вам своё миролюбие, — капитан Леви все ещё держал пистолет, но отвлёкся на официантку, что спустилась в помещение.       — Жак, я слышала выстрелы… — обращаясь к бармену, девушка застыла, заметив всех присутствующих. Не понимая, что здесь происходит, и убрав руки за спину, она в эту же секунду пожалела, что вообще спустилась сюда.       — Все нормально, проходи. — убрав оружие, он захватил свой плащ на соседнем стульчике. — Если тревожить меня после пяти, особенно после шести вечера, то в вашем Данциге точно наступит чёрный день. — Ривай прошёл мимо официантки, собираясь к выходу. — Что ж, мне еще нужна будет здесь комната к ночи.       Поврежденный телефонный аппарат все-таки рухнул на пол с потрепанных обоев.       Леви уже который день вынужден находиться в этом городе. Можно было уйти во все тяжкие; посещать театры, вальяжно сидя перед сценой пляшущих под твою дудку поляков; свободно гулять, снимать девок — но для него все это пустое времяпрепровождение ничего не значило, потому что он не умел отдыхать. За горожанами присматривали немецкие солдаты, в частности, люди СС. Их все боялись, их все избегали и старались не пересекаться, но офицеры сами всех находили. По пути Аккерман заметил штурмовика, прильнув спиной к той же стене, он встал в метре от него. Солдат держал руки в карманах, Леви курил. Серые улицы сменялись другими серыми улицами, во всем виноват туман, перемешанный с морским воздухом.       — Добрый день, господа, — с хорошим настроением встретил стоящих подошедший «обергруппенфюрер СС» Крюгер. — О, и вы здесь, капитан.       Высокий и стройный военачальник поднял голову к небу, задержался там ненадолго, а после осмотрелся. Он был весьма доволен положением дел в Гданьске и тем, как стремительно Польша стала на них работать.       — Пройдите со мной. После того, как закончим с делами, отправимся группой на осмотр нового оружия. Думаю, вам это будет в особенности интересно.       Леви молча отпрянул от стены, двинувшись за Крюгером. Сигарета погасла, но все ещё была в руке. Военачальник командовал всеми войсками СС и это делало из него самого что ни на есть монстра. Звание капитана он получил ещё в Первой мировой и на данный момент мужчина занимается так называемой «Чрезвычайной акцией по умиротворению»: арестами польской интеллигенции и отправкой их в концентрационные лагеря.       Отчасти Леви сам принадлежал к СС, хоть и не совсем официально. После того, как он пережил крушение самолёта, и прослужил достаточно времени, несмотря на тяжкий путь, оказался не в самом удобном положении. Немецкая армия хотела насильно поставить его в ряды Schutzstaffel, ведь изначально данное формирование национал-социалистической рабочей партии создавалось в качестве личной охраны фюрера, однако этому мешала одна проблема. И проблема не касалась того, что сам Леви изначально был отличным летчиком и фронтовым оператором по совместительству, что не сильно-то нужно было в личной охране, всё было намного проще. Он Аккерман. Однако такой драгоценный и желаемый Аккерман, что немецкому командованию пришлось хорошенько покусать локти и прийти к решению, чтобы мужчина просто помогал эсэсовцам, крутился среди них и был под рукой. Ни для кого не секрет, что эсэсовцы проходили куда более сложную подготовку, чем обычные солдаты Вермахта, и им же доставалось обилие отличных плюшек, за что другие немцы их не любили. Леви тоже много кто не любил, но его это волновало в последнюю очередь. Он тоже прошел подготовку повышенной сложности, но камеры не лишился — по-прежнему считался в первую очередь профессиональным оператором, хоть и с лезвием ножа за спиной. Проходя мимо долгожданной урны, брюнет выкинул в нее свой окурок.       — После того, как со всем разберёмся, предлагаю вам выпить со мной в местном ресторане.       — О, я не пью, генерал, — если кто-то ещё сегодня предложит ему эту гадость, скорее всего он активирует врата в Ад.       — Тогда поесть. Я удивлен, как это вкусно. Польский журек в хлебе, представляете?       — Что это?       — Такой суп внутри хлебной корки. Давайте за мой счёт.       Никто не мог отказать генералу, сам генерал давно к этому привык, но подступиться к Аккерману почему-то было сложнее всего. Мысленно назвав его несколько раз «засранцем», генерал в какой-то момент оставил свои попытки и на Ривая зла не держал. Рядом два солдата схватили под руки какого-то мужчину и затолкали его в транспорт. Это была душегубка. Фашистская автомашина, в которой истребляли людей путём удушения их газом.       — Капитан, какой фильм посоветуете мне на вечер? Я ведь могу к вам с таким обратиться?       «По-твоему я знаю, что именно тут крутят в местных польских киноклубах?» — мозг Леви уже давно перестал отделять мысли и реально сказанное, и если бы когда-нибудь он озвучил то, что думает, он бы ни разу об этом не пожалел. В большинстве случаев так и происходит.       Подошедшие к ним два военнослужащих были вынуждены отвлечь их и провести до помещения с прибывшим арсеналом. Комната кишела обилием полок из темного лакированного дерева, забитых тяжелыми приборами. Леви слушал доклад человека, что привёз все эти вещи сюда, и внимательно осматривал приборы. Но все это было уже обыденным, в отличие от недавно завезенной модели камер-убийц. При обстреле других летящих объектов в кабине самолёта, он пользовался отдельным оружием, совмещенным с камерой совсем по другому принципу, и ему это не мешало правильно «наводить фокус». Здесь же модель позволяла снимать и стрелять одновременно.       «Тц, изыски»       Эта модель была в ограниченном количестве, всего пять экземпляров. Выпускать новые серии кампания не собирается. Вальтер Крюгер держал руки за спиной, с интересом расхаживая рядом.       — Что думаете? — поинтересовался мужчина, закончив доклад.       — Не берем, — без раздумий сообщил брюнет.       Такой ответ ввел в ступор. Он растерянно посмотрел на обергруппенфюрера, тот лишь замер в благородной позе орла и лицо его было такое, будто он развлекался. И что бы не сказал этот капитан Леви, он всему будет рад.       — Очевидно, не сегодня! — Крюгер негромко хлопнул в ладоши. — Мне стоило вас предупредить, что у нашего капитана особые вкусы. Он несильно-то любит убивать. Хоть и делает это отменно.       — Кинолетописцы фиксируют и выстраивают. А с такой огнестрельной махиной нужно учиться работать. Будет неприятно, если вместо спусковой кнопки камеры они пустят огонь, — объяснился оператор, возвращая перчатки на руки.       Мужчина будто бы не понимал, о чем идёт речь. Разумеется, такой прибор выглядит диковинным на фоне всего остального, что используется на войне, но в этом его прелесть? Прошло три минуты загробной тишины.       — Я тут решил, что мы не оставим нашего друга совсем без денег. Вам стоит попробовать хотя бы два экземпляра. Да и я разве не знаю, что у вас в команде люди опытные? Вы же их там нехило дрючите. Вряд ли наделают ошибок, — с чего-то вдруг зажурчал Крюгер, собираясь оплатить все самостоятельно. — Воспользуетесь только в ближайшей миссии и все! А там как пойдёт.       Аккермана больше удивила новость о ближайшей вылазке, чем напористость этого монстра.       В экспедиции, которую возглавили буквально через неделю, Леви со своей съемочной командой был вынужден плутать по лесам. Пусть у них и был фургон, но большую часть пути нужно было проходить пешком. Операторов редко трогали и редко на них нападали просто так, поэтому наличие пулемёта под рукой не сильно меняло дело, их беда состояла в том, что, находясь рядом с извергающимся вулканом, смерть приходила быстро с первыми же кипучими толчками. И, будучи настоящим оператором, ты должен не прятаться от лавы, прикрывшись булыжником, пытаясь оттуда что-то запечатлеть, а стоять по колено в этой самой лаве и снимать заветное жерло, пока на тебя катятся клубы дыма. Приличных размеров отряд выдвигался на машинах с техникой и строителями. Место, куда они направлялись, находилось в глуши, но в выгодной позиции, поэтому там хотели обустроиться обстоятельно, пусть и на территории все еще находились вражеские точки, которые не везде успевали расчищать.       Леви шел и наблюдал за дорогой. За ее отсутствием. Про себя отметил, что выживать в этих лесах практически невозможно. Ещё и союзники на связь не выходят.       На время перерыва, утомленные ходьбой солдаты очень хотели пить. Наличие воды в флягах нужно было экономить, а здешние колодцы, пусть и старые, выглядели хорошо. Капралы Найл Док и Фарлан Войцех, служившие вместе с Риваем первый его год, когда он только начинал, все еще находились с ним под одним командованием, просто исполняли другие функции. Сейчас они были ответственны за перевозку, но Фарлан внимательно следил за всеми, не давая и шагу ступить, пока все кругом не изучит.       — Остановимся здесь? — один из солдат скинул вещи, снимая каску с головы. Облокотившись о колодец, он начал доставать личные принадлежности.       — Отойди оттуда, — строго сказал Войцех. — Ты что, собрался пить?       Солдат опускал ведро внутрь по веревке. Расположившиеся рядом товарищи уже пустили слюну. Войцех не выдержал и ударил мужика по рукам, слыша, как раздается эхо от упавшего ведра на дне.       — Это нельзя пить. Твое дело двигаться за командирами, знающими карту и стратегию общего пути. Эта зона уже отравлена.       — Да не собирался я пить. — смотреть на упавшую за ведром веревку было невыносимо. — Хотел лишь побриться нормально!       Бритвенный набор тоже чуть не свалился следом, и огорченный немец отошел обратно в общий строй.       — Бриться ядом? Где таких рекрутов набирали, ей-Богу…       Даже в этом случае Риваю можно было позавидовать, он каким-то волшебным образом успевал приводить себя в порядок везде и всегда. Сыграла ли здесь роль «общая чистоплотность немецкой армии» или какие-то его особые заморочки по этому поводу — сказать сложно.       Если говорить о немецкой армии, то нужно было отметить тот факт, что сама армия поначалу не до конца понимала, что происходит. Или понимала, но делала вид, что все в порядке. Пропаганда на родине работала отлично, в этом Германия была превосходна. Настрой тоже был на высоте, ведь все страны и города попадали в руки за считанные секунды. Привыкшие к награде и цацкам, полученных на захваченных местах, они не могли не радовать глаз. А тем единичным людям, которым не хотелось во всем этом участвовать, в любом случае приходилось двигать свой зад.       Когда, наконец, послышались выстрелы, операторы разместились парами по кустам. Командование встретилось с командирами другого отряда для понимания ситуации. Они-то прибыли в нужный срок, однако представленная перед ними картина немного отходила от изначальных ориентиров. Вместо пустой базы, которую должны были оставить им для дальнейшей модернизации и усовершенствования, в округе сейчас происходило интересное месиво из различных дивизий.       Один из операторов расположился сильно дальше от места действий. Благодаря двум новым моделям камер, любезно предоставленных самим Крюгером, мужчина теперь чувствовал относительную безопасность. Съемку он вёл, но не отказывал себе и в выстрелах, вкусив тот запретный плод, когда можно было вмешаться в ту реальность, за которой раньше только наблюдал. Видя противника со спины, он остался неудовлетворен, отползая в сторону. Задача усугублялась еще и из-за наличия повсеместного дыма, поэтому завязавшийся поединок двух солдат выглядел очень размыто. «Отличная пушка все-таки! Сейчас покажу этим несчастным…» — парень лег на живот, пристроив свою камеру-пушку напротив увиденной бойни. Самим снимать то, как ты собственноручно поражаешь пулей врагов — поистине лучшее, что может случится с фронтовиком. «Что за…»       — Смотрю, ты совсем рехнулся.       Подошва сапога одним точным движением уперлась в «дуло» видеокамеры, наклоняя ее в сторону; пуля оператора пролетела мимо цели, съехав вниз. Насколько сильно теперь задело воевавшего солдата — в этом аду не разберешься. Оператор поднял голову, видя перед собой начальника. Его черный, немного измятый движением сапог был продолжением орнамента четких вен на его напряженном лбе и руках, делая образ капитана пугающим вдвойне. Без нервного сглатывания слюны не обошлось.       — К-капитан Леви?! Что вы сделали?..       — Вынь голову из задницы. Стреляешь по нашим. — брюнет осмотрел поле кругом, в поисках более старшего по званию. Поймай этого нерадивого оператора кто-то из других командиров, Риваю пришлось бы возиться с целой кучей бумаг, отчитываясь, почему же его съемочная команда творит такую херню. — И почему стоит мне отойти, как сразу же происходит… — он затих, устало выдохнув. — Понижу в должности. Эта игрушка тебе не по зубам.       Леви выдавил из фляги паренька немного воды на руку, промыв лицо. Шокированный оператор подскочил, открыв рот, но его перебила полевая радистка Анка Рейнбергер.       — Разрешите обратиться, капитан, — девушка встала ровно, окружённая звуками выстрелов.       — Давайте, только не задерживайте.       — Вы давно прибыли?       — Считай, только что. До вас добираться в районе трех миль. — Ривай уже прикручивал обратно затычку фляги, стоя полубоком к радистке. Это долгое путешествие стоило ему головной боли. — Что-то случилось?       Сконфуженный оператор стоял и ждал, когда он сможет поменять позицию и затаиться, но без приказа не имел права двигаться. Анка подняла руку к головному убору и встала в стойку;       — Просили передать сообщение. Вам нужно вернуться в генштаб на завтра.       — Вольно, — ответил ей сероглазый, обращаясь теперь к нерадивому подчиненному: — Отвезешь сегодня отснятый материал вместе со мной в город. Не забудь правильно оформить объяснительный лист, прилагаемый к пленке. Впишешь в него все свои косяки.       — Капитан, позвольте! Вы же знаете… — дальше шел обычный поток всех фраз военнослужащего, куда входила речь о его невиновности, о жене и детях, ждущих его дома, о низком жаловании. Субъект оказался даже слишком стандартным. Под конец просьба о помиловании.       — Там на экране и посмотрим, что да как.       Леви прибыл в отдел кадров сразу же после того, как вернулся из генштаба. Кинематографическое начальство имело несколько своих корпусов, это были не такие обширные здания, как у военных, но зато каждый этаж плотно забит рабочими комнатушками; в одних было все навалено чуть ли не до потолка, в других царил более сносный порядок, но зато людей было с избытком. Все они мельтешили и сбивали друг друга с ног. В отделе отборочного материала, к превеликой радости, сейчас находился только один тихий и спокойный работник, и белокурый мужчина, вечно поправляющий свои очки. Очкарик подошел чуть позже.       — Ривай, какими судьбами? — интересуется работник, придерживая карандаш за ухом. Его звали Ганс и торчал он тут с утра до ночи.       В помещении было достаточно душно, отчего давно находившиеся в нем кроты периодически вытирали пот со лба.       — Что там по кадрам? Хотел глянуть несколько свежих.       Брюнет держит дистанцию, так и не приблизившись к столу. Ганс вытягивает палец вперед, тем самым прося секундочку, и что-то перебирает среди огромной кучи бумаг и кассет. В конце всей возни он протягивает ему бобину с его инициалами.       — Зик, возьмите у него эту, — обращается он к блондину солидного роста. — Его работу вы как раз не отсматривали еще.       Леви не отдает бобину очкастому, откладывая ее на противоположную часть стола.       — Насчет своей работы я не сомневаюсь. Дай посмотреть тех, что из моего отряда.       Ганс переглядывается с Зиком, стоявшего у проектора. Шарит по коробкам с недавней и вчерашней датой и передает пленку на осмотр. Загорается экран.       — Эту я видел. Понравилась, — сообщает бородач в светлом халате, прислоняясь к проектору.       Ривай внимательно смотрит на полотно, на которое проецируется изображение, подходит ближе на моменте, когда его оператор выстреливает в союзника. Если будет видно убийство, то он распорядится должным образом, но если ничего летального не обнаружится, то, несмотря на задокументированный выстрел, он оставит это дело. Просто так четвертовать он никого не собирается, пока полностью не будет удостоверен в виновности человека.       — Я бы хотел показать эту серию на большом экране, устроить очередной показ. Что думаете, капитан? — Зик выглядел сытым котом, в лапы которого наконец-то попало что-то стоящее.       — Это не отправится в архивы? Что здесь сенсационного?       — Ганс, приблизь изображение, — Блондин поворачивается к гостю лицом, звякнув каким-то причудливым брелком-обезьянкой в кармане. — Похоже, ваш второй глаз плохо видит. Не беда, я поясню, что имею в виду, — мужчина собирается закурить, но озадаченный напарник начинает активно махать руками, напоминая, что в кинопомещениях это может быть очень опасно. — Ах да, прости. Все время играю с огнем.       Ривай смотрит на него с нескрываемой неприязнью, ловя себя на том, что его почему-то ужасно раздражает этот побрякивающий брелок.       — Ваш коллега-оператор, несмотря на оплошность, снял очень интересный момент: борьбу двух воинов, один из которых до этого ловко пробирался через обстрел и успевал по пути уничтожать объекты. Я могу смонтировать этот момент куда более красочно, добавить больше выстрелов, напустить больше дыма. И по итогу сделать из нашего воина легендарный образ, который остался жив, несмотря на огонь со стороны как и врагов, так и союзников. Мы ведь отчетливо видим, что пуля со стороны камеры летит прямо в нашего немецкого солдата после того, как его противник уже сваливается на землю. Мало ли какая неразбериха случается на поле битвы… А после пустим слух, что этот солдат ещё и находится сейчас на грани смерти, что вызовет куда больший резонанс.       — Чтобы подставить моего товарища? Возникнут вопросы.       — Ваш товарищ все равно попал в человека, только какая-то внезапная тряска камеры извне помешала ему снести цель окончательно, — Йегер выдохнул, вновь обращаясь к собеседнику. — Капитан, пожалуйста, не сверлите меня взглядом. Нет смысла отгораживать его. Так любите своих подчиненных?       — Незачем усугублять. Показывай еще раз.       Ганс отмотал пленку назад. В действительности, было достаточно сложно разобрать происходящее на экране, только самые внимательные могли уловить детали. Ривай был наслышан о такой значимой фигуре как Зик Йегер, особенно в индустрии документалистики. Тот самый тип, что был сначала неплохим сценаристом, а теперь мог творить историю, просто сидя за монтажным столом, что-то грамотно отрезая, а что-то добавляя. Через него все снятое на фронте и проходит первым делом. Ирвину бы этот бородач точно не понравился, учитывая ярое стремление Смита к истине и неподдельной сути вещей. И Леви это понимал.       Кажется, пуля не коснулась тела, так как человек позже отпрыгнул в сторону, а не схватился за рану. Работник отмотал еще больше, практически в начало, также показывая и те моменты, где тот пресловутый солдат, за которого так сильно зацепился Зик, подрывает объект. И здесь Леви резко замирает, распахнув глаза. «Давай еще ближе, черт возьми» — он прекрасно видит подорванную железную дорогу и болтающийся в ногах фотоаппарат. Ганс старается отыскать максимально удачный ракурс на кадре, чтобы этого солдата можно было разглядеть детально.       — Увы, но больше не приближается, — сообщает парень, поставив видео на паузу.       Эти черные волосы, точеный профиль, плавные движения, женское телосложение. Аккерман чувствует, как у него пересыхает в горле.       — Неужто кто-то знакомый? — больше в шутку интересуется блондин, выключая технику.       — Личные данные этого солдата сообщу тебе позже, — отрезает Леви, держа курс к выходу. — Хочешь прославить ее на экранах? Приступай.       Внезапное изменение настроя сказывается на Йегере положительно, хоть он и видит, с каким натягом тот это произнес. И все-таки причина такого поворота на все сто восемьдесят остается ему не ясной.       — Решили не воевать со мной? Куда же капитан так стремительно направляется?

***

      Кенни уже давно занимает пост заместителя военного комитета, и если бы кто-нибудь спросил его каким образом он вообще дослужился до такого, возможно, ответа бы не последовало, так как спрашивать подобное у Кенни никто не решался. Он был «тёмной лошадкой», «мутным парнем» среди своих же, частенько пропадал по своим делам, да и фамилии толком его никто не знал. Все это странным образом замалчивалось. Но он был ценен руководству, и оспорить данный факт никто не мог.       Сегодня мужчина хотел полакомиться штруделем и запить все это дело кружкой молока. Это вознаграждение вполне осуществимо, учитывая, сколько муторных и тяжелых дел сегодня ему пришлось разгребать на рабочем месте. Идя вдоль коридора, засунув руки в карманы, он неторопливо передвигает свои длиннющие ноги по полу, посвистывая. Свист стал звонче и игривее, когда путь перегородила женщина.       — Вы — старый дурак.       — О, Траут! Неужто снова по мою душу? — мужчина развел руками, надеясь, что она все-таки пришла составить ему компанию, а не угнать обратно в кабинет. Нет, туда он не вернется.       — Вы правы. Я взяла вам еду с собой, — помощница приподняла завёрнутый кулек, демонстрируя добычу. — Давайте-давайте. И перед этим ещё лекарства, если не забыли.       Кенни выдохнул, как следует почесав щетину. Чтобы немного разбавить монотонную атмосферу своего кабинета, что стал ему роднее роддома, в котором он родился, он открывает все оконные форточки нараспашку и закидывает ноги на стол. Скромно, но хоть что-то. Рядом с ботинком на стол также приземляется тарелка с десертом. Карвен, несмотря на ее серьезность и невозмутимость, иногда даже удавалось побаловать своего наставника. Что тут скрывать, он считал ее настоящим золотом среди всей этой прогнившей системы, и дело тут не в ее губах или глазах.       — Да ты что! Месье Штрудель собственной персоной? — мужчина скинул шляпу на ближайшую тумбу. — Да я король! Не иначе.       Женщина стояла напротив стола, попутно доставая из сумки перевязанную кипу бумаг. Кенни повторил движение, только вместо бумажек в его клешне оказалась маленькая гильотина для резки сигар.       — Там… «наверху» очень сильно ругались. Просят разобраться с одним важным человеком, который доставляет проблем. Лишь припугнуть, как они выразились.       — «Наверху»? Их что, всех там прикончили? Батюшки, я уж думал, жизнь с ними уже распорядилась и мы больше их не услышим, но эти гады способны вещать с неба.       — Я продолжу. Возможно, дело дойдет до суда, если ничего не предпримем. Говорят, он домогался до какой-то там из своих племянниц. Но наши хотят пока замять это дело.       Кенни медленно и важно кивал. Племянницы, племянники… какая прелесть. Одним щелчком кончик сигары был обрезан гильотиной.       — Почему мы обязаны копаться в грязном белье? Это их семейные мутки.       — Он Фриц. В бывшем занимался…       — Я знаю, — шляпник скинул ноги обратно на пол, выражение лица посерьезнело, морщины разгладились. — Хули хулиганят наши хулиганы? Дядя идет за своим ганом!       — А у вас, видно, хорошее настроение, — женщина вздохнула и в какой-то момент замялась. — Может, тогда расскажете, что это за дополнительное задание больше месяца назад давал вам Аурилл?       Аккерман поднялся с места, выдыхая сигарный дым.       — Так уж и быть, малышка Траут. Я думал, что тебе уже известно, но раз нет, то скажу, что это было самое обычное дельце, которое нам обычно с тобой поручают, — начал он свой спектакль. — Честно, не помню уже детали. Ко мне тогда пришел его секретарь и передал документы, прямо как ты. — Кенни усмехнулся, сделав паузу. С возрастом аллергия на документы только обострилась. — Мда-а… Жуть.       — Я слышала, что вам передали изучить досье, — взгляд больших серых глаз метнулся в сторону полуоткрытой двери и вернулся обратно на мужчину.       — К черту тебя, Кармен, ты все знаешь, — на это женщина лишь убрала прядь волос за ухо. — Решил, что не буду затягивать с этим. Кинул досье на стол, а там фотография девушки. Фронтовой кинооператор, бывший лейтенант. Честно, я тогда нихуя не понял. Смотрю на эти бумажки, интересная биография, отличные отзывы, лицо красивое, а, главное, знакомое!       — У вас отличная память на лица, да.       — Аурилл хотел, чтобы я избавился от неё как можно быстрее, сам, очевидно, не хочет этим заниматься. Так вот, глянул я и решил, что лучше просто переформирую куколку в другую воинскую часть, чем просто лишу ее жизни. Она не из простых, и это видно.       — Могу я глянуть? У вас фотография с собой? — на просьбу женщины Кенни скривился. — Что простой оператор может сделать плохого?       — Помешала чем-то военным или зарезала кого-нибудь? Я тогда и сейчас не знал, меня не информировали. Самое интересное то, что когда-то у нас с ней был совместный просмотр вестернов в кинотеатре. Ее отец, кстати, содержал его одно время.       После этого Траут странно покосилась на босса, пытаясь хоть как-то представить себе эту картину. Не выходило. Кенни смотрел фильмы с девчонкой? Ее дурят?       — И раз «войнушки», по ее же словам, ей так скучны… То я подумал, почему бы не отправить солдата прямиком в тыл врага! Пусть поиграет в эти самые войнушки по-настоящему, — на его лице появляется хитрый оскал. — Стрелять и взрывать ведь куда интереснее, чем прятаться за объективом. И куда интереснее, чем наблюдать за этим на экране.       — Удивительно. Вы везде найдёте способ себя развлечь.       Мужчина накидывает на себя шляпу обратно. Уже тлеющий остаток сигары втыкается в нетронутый штрудель, выдавив крем наружу. Помощница снова напоминает о лекарствах, говоря, что врач прописал принимать их строго до наступления темноты. На что Кенни меланхолично отвечает: «Темнота везде, Траут».       Стрелка показывала час ночи. Лампы в кабинете выключаются и высокий мужчина закрывает за собой дверь. Ещё привыкшие к недавнему свету глаза начинают жмуриться и слезиться. Но он ещё не был настолько стар, чтобы не заметить мелькнувшую фигуру в чёрном коридоре. Слишком поздно для незваных гостей. Обернувшись назад, он обнаружил человека, тот вальяжно прислонялся лопатками к двери, которую он только что, мать твою, закрыл. Впрочем, абсолютно похер. Невозмутимо пройдя вперед два метра, продолжив свой путь по коридору, он все же был остановлен появившимся в молчании голосом.       — Стоять, Кенни. Есть разговор.       — Леви, гаденыш, почему тебя нельзя просто проигнорировать, чтобы ты исчез?       — Это хорошо сработало в моем восьмилетнем возрасте. А сейчас соси хуй.       — Если я буду сосать хуй, то у нас не получится такой нужный тебе разговор, мой дорогой племянник, — парировал дядя, удивляясь собственному хладнокровию. Он ведь мог одной рукой поднять того над землей, как только увидел перед собой. Неужели и правда без лекарств теперь никуда? — Признаться, я удивлен твоему упорству. Прийти сюда, просто чтобы заняться таким непотребство… Сука! Я не хочу возвращаться туда!       Оказавшись наедине в запертом изнутри кабинете, мужчины встали друг напротив друга. Кенни уже догадался, что этот коротышка использовал Траут в своих интересах, заставив блондинку расспросить его о давних лицах, разболтать информацию о той девчонке, тупо подслушивая снаружи. Ведь только он отвечал в штабе за перенаправления солдат в другие отделения. Очевидно, Траут и сама все знала о том деле, но паршивец Леви хотел услышать правду только из его уст. Умная женщина могла обмануть, а вот ничего не подозревающий дядюшка не мог — и в итоге хорошо справился. В любом случае это никак не беспокоило Аккермана-старшего. Он часто делал все по-своему, много разбалтывал, переворачивал планы Аурилла вверх дном, за что уже давно мог быть убит. Но ведь он все ещё жив, не так ли?       Леви перебирал множество вариантов, перед тем как прийти сюда. Для начала надо было унять все беспорядочные мысли по типу «Что она забыла на войне?!», заменив их на попытку разобраться. Разобраться в том, могла ли студентка операторского добровольно бегать с дробовиком в опаснейших местах далеко от дома без должной экипировки и с фотоаппаратом между ног. Где можно было бы быстро найти о ней информацию и явить в срочном порядке в штаб, с ее согласием или же без него. Этот бред должен быть закончен при любом раскладе. Если же Зик Йегер сможет обратить на неё внимание общественности, Микаса будет удостоена награды за храбрость и ее повысят в звании. С человеком, чьё штатное воинское звание будет выше «рядового», и то понятнее, как поступать. Аккерман не знал, чем девушка занималась до того, как оказалась в траве с чуть ли не простреленной ногой. Чем бы все закончилось, не наклони он тогда дуло камеры, и думать не хотелось, но прошлое сейчас не так важно, как настоящее.       — Вернешь ее сюда? Используя мои полномочия? — Кенни в такой ситуации не мог не воспользоваться очередной сигарой. Ему обломали весь кайф. — Получается, мой подарочек для нее оказался не таким уж и шуточным? Я же тогда не имел в виду ничего серьезного. А тут действительно намечается «семейная жизнь», я погляжу. Сумасшедшая семейка у нас, просто сумасшедшая. Не находишь?       — Какой ещё подарок? Что за чушь ты несёшь.       — Да так, забудь. Обычная хозяйственная вещь. Быть может, прочувствуешь на себе когда-нибудь.       Эти двое были из тех людей, с которыми можно было провести множество времени вместе, но так и не узнать их настоящих, несмотря на видимую ясность, которую они демонстрировали окружающим. Ирония состоит в вечном непонимании и между самими Аккерманами. Кенни никогда не поймет всю глубину мышления Леви, а Леви никогда не поймет всю глубину мышления Кенни. Они одновременно и чужие и близкие друг другу люди. Впрочем, все отношения, которые так или иначе их связывали уже были не важны, потому что это только раньше сероглазый наделял загадочным и недосягаемым ореолом дядю, живя с ним, но не имея возможности привлечь к себе внимание. Они виделись и несколько лет назад, но уже тогда равнодушие проскальзывало внутри племянника, он давно перестал относиться к этому мужчине, как к чему-то важному или жизненно необходимому. Что там думал и испытывал сам Кенни, черт его знает. Но известно одно, если встречаете этих людей вместе — лучше уносить ноги.       — Ты ведь и про Фрицев наверняка услышал, пока крысой стоял за стеной. Расскажу тебе, только попозже. Занятные люди!       — Мне это неинтересно.       Оператор коснулся холодной ручки двери, провернув ее налево. Перед тем, как собраться уйти, Кенни внезапно начал разговаривать сам с собой. Брюнету не нравилось, когда тот, будучи в полном сознании, начинал вдруг притворяться, инсценировать старческий маразм или нести бред, только чтобы приковать к себе кучу взглядов. Кто-то мог предположить, что странное чувство юмора просто спасало его от того, чтобы в действительности не сойти с ума, но в это слабо верилось. Кенни не мог страдать. Это аксиома. Даже при такой жизни, где повсюду преследуют смерти, во множестве которых он сам же и принимал участие, ему жилось отлично. Его не разрывало на части, он не чувствовал вину, возможно, он даже не понимал, что такое ценность человеческой жизни. Он считал всех вокруг пылью, но при этом за себя держался крепко; никогда не думал о том, чтобы закончить жизнь самоубийством или уйти в запой, осознав свою никчемность и мало-важность по сравнению с целой вселенной. Кенни никогда не был освещён солнцем, на него всегда падал свет красного Марса, Бога войны. Несмотря на всю аморальность, он при этом мог годами держать в голове важные для себя приоритеты, принципы, которым он мог изменять, но потом вновь к ним возвращаться. И это не лицемерие, это полиморфность. Создавая образ человека, который нашёл своё место в мире, он при этом в течение всей жизни продолжал метаться, и делал это словно бесноватый.       — Ты хоть знаешь, почему нас так ненавидят? — заключил он свой словесный поток. Ладно. Просто ладно.       — Потому что в нас течет… Кенни больше не мог слушать истории про грязную кровь и прочие глупые стереотипы.       — Это уже какое-то старье, знаешь ли! — он сделал лицо святого мученика, оттянув челюсть книзу. — Дело в том, что наш род знатно набедокурил, а фамилия Аккерман известна тем, что пошла против системы, и не один раз за времена правления различных шишек. Нас стали истреблять. Я и сам бы всех нас истребил, ну а хули.              Выходит, всю жизнь ответ маячил перед носом, но в упор его никто не замечал. Кенни рассказал ему, что их верховный фюрер не нравился и самим немцам. Точнее, были те, кому он не нравился, включая и его режим, поэтому нашлись люди, которые попытались остановить этот порочный круг.       — Я сейчас тихонько скажу тебе кое-что на ухо. — длинноногий хрящ одним движением притянул к себе капитана за пояс его униформы, наклонившись к макушке. — Ты только не рыпайся. О таком просто не говорят в открытую.       Ривай слышал его хриплое дыхание. И это не Кенни сейчас терял голову.       — Это был заговор Германского Сопротивления… — начал он шепотом. — Сопротивление против главнокомандующего Вермахта…       — Тогда как тебя сюда пристроили?       — Просто наше правительство не решает нужным рассказывать народу об этой секретной операции… Под кодовым названием «Валькирия»!!— внезапно разорался он, отчего Леви пришлось отдернуть мужчину, грубо отстранившись.       — На кой черт ты орешь мне в ухо, — процедил он сквозь зубы, смотря на собеседника уже с меньшим интересом. — Больше не секретно?       Кенни рассмеялся, и смех его рикошетил от каменных стен. Он провел рукой по сухой коже лица, выглядывая одним глазом через щель сомкнутых пальцев, как будто побаивался своего племянника.       — Извини, просто у тебя был такой вид… Словно я сказал тебе, что Бог создал нас не на шестой день, а на седьмой, — продолжал смаковать ситуацией дядя, после ответив на вопрос сероглазого о том, как его вообще сюда смогли пристроить с такой-то крамольной фамилией. — Да плевать, мне тут никто ничего не сделает. Это только для простых граждан данная информация неизвестна, а здесь эту историю знают все наизусть. Ну так вот, слушай дальше. Заговор прошёл бы хорошо, как и свержение нацистского правительства, если бы не то неудачное покушение нашего клана двадцатого июля. Очень многих тогда заговорщиков подвергли казни и репрессиям, сам же фюрер чудом смог спастись и остаться в живых. Поэтому Аккерманы как бельмо на глазу. — он глянул на Ривая, как-то невесело хмыкнув.       Людям было бы гадко узнать о том, что даже высшие генералы вермахта, одни из самых приближенных людей к фюреру, и те не смогли ничего с ним сделать. Эта мысль нисколько не успокоила Леви, ведь о тех героях никто ничего не знает. Они теперь изменники и предатели. А неприязнь к Аккерманам раздулась до смешного, полностью исказив вообще все и всех. Правительству не нравился их род, поэтому легче всего было просто разжечь ненависть к этому роду со стороны простых жителей, сравняв его с землей и грязью. Выдуманные сплетни, невнятные слухи и суеверия — вот что имеет поистине разрушительную силу. А то, что именно победители пишут историю, уже ни для кого не секрет.