Наследие Листа

Райдэн       - Милый, - мягкая ладонь накрыла мою макушку, - а ты не хочешь сахарной ваты?       Это, кажется, был мой шестой праздник ежегодного солнцестояния, что отмечали в деревне. «Морская» - так местные ее называли, хотя это не было официальным названием. Вряд ли наша деревня вообще была отмечена на карте. Территориально мы жили на юге страны Туманов. Наши дома растянулись длинной двухкилометровой дугой вдоль песчаного пляжа. Когда-то она была густонаселенной, и в ней часто останавливались торговые суда, но во времена смуты, когда Туман потерял свое величие, деревня обнищала. Многие семьи перебрались в центр страны оставив свои дома, которые от времени и сырости морского бриза развалились или осели глубоко в почву. Несмотря на то, что жилых дворов было не больше тридцати, деревня продолжала жить. Местные работали от зари до зари, стараясь прокормить себя и свои семьи. Поселение оживало с первыми лучами солнца, громкими криками чаек и песнями моряков, собирающихся в море. Праздники отмечались редко, однако в этот день, вне зависимости от погоды, каждый житель выходил на улицу и праздновал. Улицы были украшены цветами, играла музыка, были слышны разговоры и смех. Женщины танцевали, моряки громко шутили и много пили, дети играли в прятки и догонялки.       Прогуливаясь с бабушкой, я ненадолго остановился, чтобы рассмотреть семью у маленького прилавка со сладкой ватой. Женщина и мужчина средних лет держали за руку девочку моего возраста, пока продавец умело накручивал сладость на длинную палочку. Их дочь в розовой юкате переминалась с ноги на ногу от нетерпения, а родители умилялись, гладя ее по волосам. Я очень любил сладкое, но в нашей крошечной семье, состоящей из меня и бабушки, которая была мне даже не родная, не было денег, а сладкая вата, что могла подарить мне минутную радость, обошлась бы нам парой дней без хлеба. Это я знал уже тогда. Меня остановило не желание полакомится, а мужчина и женщина, которые трепетно обнимали своего ребенка. Каково это, когда о тебе заботятся оба родителя? Едва склонив голову к плечу, я жадным взглядом следил за тем, как мать девочки с любовью смотрит на свое чадо. Что она чувствует при этом? Как ощущается любовь? Я никогда не понимал, что значит испытывать что-то, кроме апатии и равнодушия. Чувствовать настороженный взгляд бабушки, натягивать на лицо улыбку и делать вид, будто я в порядке, будто я нормальный, - то, к чему я пришел уже давно, чтобы не вызывать лишнего негодования со стороны взрослых. И почему их беспокоит это так сильно?       - Почему у меня нет родителей? – тихо спросил я, сведя брови к переносице.       Мы остановились. Я не видел ее лица, но знал, что в эту самую паузу она нахмурилась. Я и раньше спрашивал про своих родителей, этот вопрос не застал ее врасплох, но видимо именно тогда я впервые спросил ее серьезно.       - Расскажи о них, - взяв ее за руку, я повел нас на окраину улицы, в направлении к дому, - хоть что-нибудь.       О моем отце было мало чего известно. Со слов бабушки он появился лишь однажды, когда мать только начала жить в этих краях, а после исчез. Моя мать часто говорила о нем, в те минуты ее безумства, когда казалось, что в этом мире не существовало никого кроме моего отца. Она говорила о его невероятной силе и благородстве, что он спас ее, приютил, дал кров, еду и наконец подарил меня. Человека, который в итоге ее и убил. Она умерла при родах, ночью, когда в небе разразилась настоящая буря. Последним словом, что слетело с ее губ, было мое имя - Райдэн. Так как она была не местной, о ней тоже никому ничего известно не было. Бабушка всегда вспоминала ее с грустью и тоской, тихо повторяя, что она была мученицей с тяжелой судьбой.       - Ты чувствуешь грусть, - монотонно начала бабушка, разливая теплое молоко по кружкам и потянулась за банкой меда, - но многие дети остались одни после войны, многие не знали своих родителей. Ты не один, - она обратилась ко мне, даря редкую, но теплую улыбку, - у тебя есть я.       Но она ошибалась. Ни грусти, ни даже тоски по умершим родителям я не испытывал. Откровенно говоря, я не чувствовал ничего к двум неизвестным мне людям. Лишь праздный интерес к тому, кто породил меня таким.       Я натянуто улыбнулся ей уголками губ, прильнул к протянутой ладони, скрывая за отросшими волосами безучастный взгляд:       - Я не грущу.       Меня растила старая знахарка, державшая единственную аптечную лавку, в которой кроме трав, собранных с полей ничего не было. Она принимала роды у моей биологической матери и оставила меня себе. Тучная женщина с седыми длинными волосами, собранными в высокую башню на голове. Ее руки были грубы, кожа высохла, потрескалась от частой возни в траве, голос напоминал карканье вороны в лесу, а на широком носу красовалась небольшая бородавка. Деревенские дети ее боялись, а местные, если и заводили дружеские беседы, то старались скорее их закончить и уйти. Бабушкин взгляд и характер были так же тяжелы, как и она сама, но у нее было доброе и хрупкое сердце. Она вздрагивала от грома, плакала ночами, когда я болел, шумно смеялась, рассказывая мне в очередной раз, как ее в молодости поцеловал лягушачий принц и исчез, оставив напоследок только бородавку на носу. Мы жили в мире и никогда не ругались. Практически.       - Не смотри на меня так! Не делай такое лицо, – бабушка пятилась назад, прикрывая руками глаза, - Сколько раз я должна повторять, Рен?       - Какое лицо? – спокойно спросил я, собирая осколки посуды с пола, куда она швырнула пару тарелок минуту назад.       - Безразличное, - шептала она, а после сорвалась и схватила меня за плечи, начиная трясти, как тряпичную куклу, - Скажи, что ты ни в чем не виноват. Улыбнись и успокой меня, или заплачь. Покажи мне хоть какие-то эмоции! Что с тобой не так? Почему ты заставляешь меня переживать?       Я вздохнул и сделал то, что должен был, чтобы она перестала смотреть на меня с испугом в тусклых глазах. Улыбнулся:       - Я ни в чем не виноват. Мы разошлись с наступлением грозы, я думал, она пошла домой.       Женщина всхлипнула, прикрыв ладонью губы и отвернулась, чтобы я не видел ее слез. Она простояла так еще несколько минут, распустила волосы, опустила руки и сгорбилась. Тихо прошептав, что устала, ушла в комнату. Дверной замок щелкнул. Лампаду она так и не зажгла. Иногда моя неспособность выразить эмоции играла со мной злую шутку. Закончив собирать осколки, я крадучись подошел ко входу в ее спальню. Мне хотелось ее успокоить, но простояв некоторое время, прислонившись к деревянной двери, я так и не смог найти утешительных слов. Я вышел на улицу проверить рыболовные сети, посмотреть на круглую луну и сияющую дорожку, оставленную на морской глади. Теплый ветер ласкал мои волосы, а соленый запах щекотал нос, и тогда я улыбнулся. Я радовался, что теперь мне можно не притворяться: я остался без друзей, нет нужды теперь общаться с кем-либо, из меня сделали изгоя и это радовало. Наконец, от меня все отстанут и я буду предоставлен сам себе.       Я ходил в местную школу. Сверстников было мало, со всей деревни можно было насчитать около семи парней. «Ты должен с ними подружиться, - говорила бабушка, перебирая лавандовые прутья, - Жить проще, когда у тебя много друзей, которые помогут в трудную минуту». У нее близких не было, и мне казалось, что она хочет воспитать меня, избегая своих ошибок молодости. Сейчас я понимаю, что она меня обманывала, ее лучшим другом было одиночество, но тогда я следовал каждому ее наставлению, стараясь не замечать внутреннего дискомфорта, который рвал меня изнутри.       К шестнадцати годам у меня уже была своя лодка: я откладывал небольшие деньги с выручки за пойманную и проданную на рынке рыбу, которую мне выдавали моряки в конце рабочей смены. Старый косой парус я купил за сто двадцать семь рё через восемь месяцев работы. Еще около месяца ремонтировал судно, штопал дырки и отлаживал поворотные механизмы. Я начал ходить в море один.       - Эй, Рен, - меня окликнули, - ты куда?       По пыльной прибрежной улочке за мной бежал худощавый рыжеволосый парень с веснушками по всему телу. Я натянул улыбку:       - Аки, - продолжив шаг, как только он поравнялся со мной, ответил я, - ты чего тут забыл?       - Много рыбы продал? - он закидывает руку мне на плечо, панибратски прижимая меня к себе, в ответ я лишь кривлю губы, но быстро беру себя в руки, убеждаясь с облегчением, что он не обратил на это внимания. Лучше поддерживать с ним хорошие отношения.       - На хлеб точно хватит, - подавив усталый вздох, ответил я.       - Мы с ребятами вечером собираемся на пирс, - быстро начал он, - думаем понырять за ракушками. Горо на днях стащил у отца бутылку саке, - хитро захихикал Аки, - давай с нами. Ребята тебя уже сто лет не видели.       - Много работы, - уклончиво пробормотал я.       Раньше мы много времени проводили вместе, лениво слоняясь по деревне или изредка выбираясь за ее пределы, изучая мир вокруг. Я следовал за ними, слушая заурядные беседы об учебе, работе дома, семье или девушках, которых стало довольно много в ежедневных рассказах. Я не отказывался от встреч тогда, потому что это было единственной отдушиной, что могла скрасить серость будних дней, однако сейчас, когда я стал работать на себя, когда у меня появилось дело, которое приносило мне настоящее удовольствие, друзья стали мне не нужны.       - У тебя всегда много работы, - ворчливо ответил друг, - я на тебя обижусь, если не придешь.       - Хорошо, - я сдался, - приду, но ненадолго. Завтра рано уходить в море.       - Здравствуй, Райдэн, - со стороны послышался писклявый голосок.       Рядом с нами поравнялась группа из пяти девочек, главная из которых со мной и поздоровалась. Мы замедлили шаг. Аки натянулся струной, стараясь выглядеть выше своего роста и выгнул спину. Закрыв меня спиной, насколько это было возможным, словно не замечая, что я выше его на полторы головы, он горделиво и немного громче, чем должен был, поприветствовал всех и постарался завести беседу. Однако вся группа девушек не удостоила его вниманием, скорее они наблюдали за своей подругой, что смущенно отводила взгляд, ожидая ответа. Я посмотрел на нее, разглядывая румянец щек высокой, светловолосой девушки с голубыми, практически прозрачными глазами.       - Да, - ответил я, - и тебе привет, - а после отвернулся и направился прочь.       - Чувак, - застонал Аки, - твоими словами можно резать. Мико за тобой уже месяц бегает, а ты не замечаешь.       - Кто такая Мико?       Мико была моей одногодкой и, как оказалось, ходила со мной в одну школу. Ее семья жила в центре деревни. Отец занимался изготовлением рыбацких сетей, к которому я частенько захаживал, а мать ухаживала за домом и маленькими братьями девушки. Девчонка была миловидной, складно говорила, часто появлялась со мной в общих компаниях, правда, я не замечал ее ровно до того момента, как мне напрямую не сказали о ее заинтересованности. Не видел смысла обращать на нее лишнее внимание.       «Ну наконец-то, - радостно воскликнула бабушка, - и какая красавица! Ты должен, нет, ты обязан с ней подружиться», крутилось у меня в голове, пока Мика трещала без умолку о своих делах. Ее голос был похож на бесконечный крик стаи чаек, что кружили над лодками, стараясь отхватить наживы. Пару раз я вздрагивал и морщился от резкого звука ее смеха, после очередной «невероятно смешной» истории о младших братьях. Никогда бы не подумал, что вымазанный в каше младенец может доставлять кому-то такую радость.       - Тебе не интересно? - вдруг спросила она.       - Что? – потерялся я на мгновение, и тут же отрицательно замотал головой в стороны, - Интересно. Очень.       - Хорошо, - улыбнулась она и посмотрела на меня, - о чем я сейчас говорила?       Сначала она, кажется, говорила что-то о братьях, потом о своих подругах, где-то в середине что-то я уловил про волосы, но что она говорила дальше? Все это время я задавал себе вопрос «Что я здесь делаю?». Встречаться с Микой мне хотелось так же, как и гулять с ребятами, которых я называл друзьями. То есть не хотелось совсем. Я открыл рот, чтобы ответить, но меня прервал рокот грома, а после вдалеке сверкнула молния, что рассекла небо надо морем. «Спасен» - подумал я.       - Приближается гроза, - тихо прошептала Мико, поежившись и придвинувшись ближе. Теперь наши плечи соприкасались. Подавив желание отодвинуться, я вздохнул и принял неизбежность телесного контакта.       Она пригласила меня на берег, посидеть на старом развалившемся бревне и встретить закат. Ей показалась эта идея очень романтичной, а мне показалось, что меня убьет бабушка, если я откажусь. Жаль, конечно, что ее романтический закат тогда испортила надвигающаяся гроза.       - Нам надо пойти домой, - начал вставать я, - Ты замерзла. Через полчаса начнется буря.       - Нет, - она дернула меня за руку и усадила обратно, - Ты боишься гроз?       - С чего бы?       - Ну, - протянула она, накручивая прядь золотых волос себе на палец, - поговаривают, что ты родился в сильнейшую грозу. Тогда умерла твоя мама. Я подумала, может поэтому ты не любишь грозы и хочешь уйти?       Но мне были безразличны грозы, я их не боялся и не не любил. Я хотел уйти, потому что ее бессмысленные разговоры меня утомили. Может она и неплохая девочка, но тратить на нее свое время больше, чем нужно, мне не хотелось. В какой-то момент мне даже стало жалко ее. Из всех ребят она решила выбрать предметом воздыхания единственного незаинтересованного парня в деревне. Я даже не мог себя назвать привлекательным. Я победил в росте своих одноклассников и был довольно крепким из-за частого физического труда, но в остальном я проигрывал. Я не стремился прятаться от солнца и сохранить благородную бледность кожи, мои отросшие волосы достигали плеч и были собраны в небрежных хвост, вместо расчески я часто использовал пальцы ладоней, приглаживая выбившиеся на ветру пряди. Мои ладони были в мозолях, а колени разбиты, либо в синяках. Из всех ребят я был самым тихим, спокойным и, что уж скрывать, бедно-эмоциональным. «Девушки любят загадки. Их притягивают холодные мужчины», - часто повторял Аки парням, когда раздавал советы.       - Гроза – это атмосферное явление. Мы в школе проходили, помнишь?       - О, Ками, - она закатила глаза, - что тебе нравится, Рен? Есть что-то, что ты любишь? Чего боишься? Что ненавидишь?       - Как мы перешли из разговора о грозах к таким темам? – я натянуто улыбнулся, стараясь не смотреть на нее.       И тогда она дернулась вперед. Схватив двумя руками мою широкую рубашку, притянула к себе, заглядывая в глаза, и прильнула к губам, жмурясь и краснея, как слива на солнце. Гром раскатился по небу, заставляя ее дернуться и отпрянуть. Тяжело дыша, храбрясь, она смотрела на меня и ждала:       - А теперь? – запнулась она, - теперь что-то чувствуешь?       Чего я не любил, так это когда действовали против моей воли. Скривив губы, я потянулся рукой к лицу, вытирая влагу со рта.       - Чего ты этим добивалась, Мико? - я расслабил лицо, перестав играть заинтересованного друга. Во мне не нашлось сил более терпеть ее общество.       - Что ты…       - Ожидала взаимности? - я наклонил голову, рассматривая ее сверху вниз, а после сощурил глаза, все еще негодуя в душе от ее поступка, - Есть много вещей, которые мне нравятся, которые я люблю и ненавижу, однако к тебе это не относится ровным счетом никак.       Грубо и хлестко. Но я не ощущал чувства вины. Это был ее проступок. Окружающая нас природа замерла. Абсолютная тишина с отсутствием ветра кричали о скором наступлении неминуемой бури. Черные, тяжелые тучи покрывали небо, изредка потрескивая молнией на горизонте. С новым ударом грома, Мико вскочила, сжимая кулаки:       -Ты бесчувственный и отвратительный придурок! – прокричала она и убежала, сверкнув на прощание влажными глазами.       Гроза началась через тридцать минут. Я успел вернуться до дождя, а вот Мико домой так и не вернулась.       Ее тело прибило волной через пару дней к берегу. На ней не было следов насилия, побоев или чего-либо, что могло констатировать насильственную смерть. Городской лекарь смог учуять еле уловимый запах алкоголя, но не больше. К нам домой приходили присланные сотрудники порядка и расспрашивали о нашем свидании: что мы делали, о чем говорили, что пили и что ели. Я рассказал все, что помнил и от нас отстали. На похороны меня не пригласили, а мои некогда друзья со мной больше не общались. Даже Аки обходил теперь меня стороной. Бабушка многократно пыталась расспросить меня о случившемся, считая, что я утаил подробности, но я не лгал. Ее ужасало с каким спокойствием и равнодушием я пересказывал снова и снова историю, произошедшую до смерти молодой девушки. Ей хотелось, чтобы я переживал, скинул с сердца груз вины, но на нем не было никакого груза.       Прошло около пяти месяцев с трагедии в Морской. Я жил в своем маленьком мире, где царил штиль, где присутствовала только моя семья, деревянный домик с лужайкой цветов, за которыми ухаживала бабушка, уютная лодка, качающаяся на волнах, и вечерние беседы за ужином. Бабушка грустно вздыхала, глядя на мою теперь искреннюю улыбку и радость. Каждый вечер я засыпал, зная, что меня ждет завтра. Море, лодка, ветер, ласковое солнце и чувство свободы.       «СПАСАЙСЯ»       Я подскочил на кровати. Часто моргая и отрывисто дыша, я прислонил ладонь к влажной коже груди, стараясь успокоить сердце. За окном по-прежнему светила луна, а за стеной раскатисто храпела бабушка. Я встал, на ощупь пробираясь в темной комнате к тазу с холодной водой, и умылся. Глаза уже привыкли к темноте, когда я смог рассмотреть себя в маленьком прямоугольном зеркале на стене. Глаза красные, мокрые. Я дотронулся до влаги на нижнем веке и, не отдавая отчет, прислонил пальцы к губам. Соленая. Я плакал. Удивленно уставившись на свое отражение, словно я никогда прежде не плакал, я пытался вспомнить, что мне снилось. Перебирая воспоминания в голове, всё, на чем я смог остановиться, были мягкие руки женщины с зелеными глазами, загорелой кожей и длинными черными волосами, которая гладила меня по макушке, пока я лежал на ее коленях. Она нежно улыбалась, рассматривая мое лицо, и молчала. Эта сцена тянулась вечность, пока она не дернулась, нахмурив брови и не прокричала, вцепившись когтями мне в щеки: «спасайся».       «Дурной знак» - сказала бы бабушка и настояла на том, чтобы я не ходил за рыбой, но вчера я услышал, что за бухтой появился большой косяк розовых окуней, поэтому я промолчал. Беда ждала не в море.       На Морскую напали утром.       До нас уже месяц доходили слухи, что неизвестная банда работорговцев нападала на маленькие деревни. Прибрежные зеваки каждое утро судачили о погибших и ругали шиноби Тумана за их бездействие. «Мы должны сами позаботиться о себе» - часто слышал я, но, разглядывая местных пьянчуг, я думал, что всё, что они смогут защитить - недопитую бутылку саке.       Я уже укладывал сеть в лодку, чтобы уйти в море, но остановился, услышав громкий хлопок. Столб дыма устремился в небо из центра деревни. Не прошло и пары минут, как послышались женские крики и детский плачь. Дома стали вспыхивать как соломенные халупы и уже вскоре голубое небо застилали облака из дыма. Шум от всеобщей паники и криков заложил уши. Оглядевшись по сторонам, я уже не видел моряков. Все мужчины выскочили из лодок и устремились защищать деревню. Сердце зашлось в быстром ритме. Я заметался, пытаясь найти что-то, что могло бы сойти за оружие, но, не найдя ничего подобного, я ухватился за весло и устремился через всю деревню к своему дому.       Мне сложно описать, что происходило дальше. Не минуло и суток, а в памяти уже стерлась хронология событий, оставив после себя лишь яркие вспышки отдельных картин. Задумываясь, я отчетливо помню, как видел панику, огонь, людей в черных одеждах, что без разбору размахивали клинками, обильно поливая кровью местных мужчин прибрежный песок. Я помню Аки со звериными глазами, который кидался в стороны, отбиваясь от нападающих. Мы встретились взглядами ненадолго, он крикнул «Рен, помогай», но я не остановился. Моя бабушка была одна. Наверное, со стороны я тоже был зверем, размахивая наотмашь веслом, готовым броситься и вцепиться зубами в шеи нападавших, лишь бы защитить то единственное дорогое, что у меня было. И в минуту, когда я вспомнил слова местных зевак, что от шиноби никакой помощи, появилась она.       Вспышка: яркая и наполненная цветом настолько, что в сравнение не могли встать ни море со своей голубизной, ни солнце. Хрупкая, словно неправильно собранная кукла, с маленьким телом, длинными и худыми ногами и руками, с копной сверкающих серебряных волос, с кожей словно искристый фарфор, с яркими как отполированная сталь глазами, в которых не было страха, а была лишь уверенность, храбрость и жизнь. Девочка, вдвое меньше меня и гораздо меньше того мужчины, что напал на наш дом, кидалась словно дикий каракал. В ее действиях не было неуверенности или сомнения. Она была шиноби, о которых говорила бабушка, от которых можно ждать только смерти и бед. Что ж, действия маленькой куноичи подтверждали слова бабушки, но не ее взгляд. Когда грузное тело врага замертво упало на землю, поднимая столбы пыли, девочка не ликовала. Скорее растерялась всего на несколько мгновений: нахмурилась, вздохнула, пробежалась глазами по трупу, нам и уставилась в пол. Смутилась, застыдилась, наверняка расстроилась. Уголки ее губ дернулись вверх, она качнула головой в мою сторону и развернулась. Сейчас исчезнет!       - Постой!       Ее зовут Сора. Она дочь какого-то высокопоставленного чиновника из страны Огня. До абсурда уверенная в себе, надменная и гордая. В ней отсутствовала скромность, она не стеснялась в выражениях и говорила первое, что приходило в голову. Объяснялась быстро, не сдержано, огрызалась, когда ей что-то не нравилось. Все ее эмоции легко читались на лице, она не притворялась и не надевала на себя маски. Ее не обижали слова бабушки и она не обращала внимания на пренебрежительные и недоверчивые взгляды. Каждую следующую и даже в последнюю, как мне показалось, минуту, мне хотелось, чтобы она смотрела на меня. Я хотел заинтересовать эти живые глаза, я хотел смотреть на нее дольше. Больше.       «Да что со мной не так?»       Я никогда не молился. Не выпрашивал подарков. Не клянчил сладости. Не был жадным. Если святые меня слышат, может ли мне зачесться это? Выполните только одну мою просьбу: дайте шанс задержать ее.       - Это у тебя что, шаринган?       Молодой шиноби учтиво попросил бабушку дать им кров на ночлег, пока куноичи ищет в деревне утерянный документ, в доставке которого заключалась их миссия. Не слушая ее протесты на тему моей «особенности», он мертвым голосом сказал, что на рассвете они уйдут. В отличии от пепельноволосой девушки, этот мужчина смотрел на меня изредка. За весь вечер он удостоил меня парой взглядов, полных недоверия. В компании бабушки ему было более комфортно, поэтому, недолго думая, я решил выйти из дома, собрать дров для растопки печи, а заодно подождать задерживающуюся гостью.       Раскладывая разрушившуюся дровницу, отбирая и откладывая толстые бревна, под ладонь попадается кожаный цилиндр. Присаживаясь на корточки, я разглядываю находку. Двухцветный футляр, связанный бечёвкой и порванной петлей. Таких вещей я прежде не видел. Раскручивая верхнюю крышку, извлекаю толстые желтоватые листы бумаги. Они пустые, лишь в углу стоит маленькая печать с символом ястреба и иероглифами, которые я прочитать не могу.       - Этот ли свиток ты ищешь?       Я застал ее стоящей на пороге своего дома. Серебряные волосы отражали лунный свет, искрясь, как звезды. Стараясь не спугнуть, я аккуратно приседаю, опуская охапку дров на землю. Сора стоит с пустым взглядом, держась за дверную ручку. Ее длинные, окрашенные в черный, ноготочки, перестукивают по деревянной поверхности, и это единственное, что выдает в ней волнение.       - Почему ты такая грустная? – нарушая тишину, я накрываю своей ладонью ее трясущуюся руку, стараясь всей поверхностью кожи ощутить бархотистость кисти под ней.       - Я не нашла свиток, который должна была доставить, - грустно улыбнувшись, она посмотрела на меня.       Стараясь себя не выдать, я мимолетно отвожу взгляд на дровницу, в земле которой покоится мой секрет. Пока я стоял, пытаясь найти новый путь для нашего разговора, Сора меня опередила. Смотря на меня с огнем в глазах, забыв о свитке, о своей миссии и о мужчине, что отдавал приказы и ждал ее в доме, перехватив мою руку, заставляя тело дрожать, она заводится вновь. Прикрывая ладонью губы, я уже не могу сдержать тихий непрерывный смех, глядя на то, как она отказывается сдаваться, пытаясь найти рычаг в моей душе, потянув за который, она собирается меня заинтересовать и упросить уйти за ней. Кажется, она согласится сейчас на что угодно, лишь бы добиться желаемого. Такая самоуверенная, храбрая и до невозможности глупая, наивная девочка. Мне нет дела ни до своих родителей, ни до шарингана, о котором ты так много твердишь, мне плевать на ниндзя и твою великую деревню, мне плевать на весь мир, он для меня всегда был серым. Серым до тебя. Не опуская ладони с губ, я отвел взгляд в сторону: там по прежнему шелестела листва деревьев от дуновения морского ветра, такая же, как и всегда, – скучная, а потом я опять посмотрел на тебя, такую яркую и живую, искрящуюся словно драгоценный камень. Для себя я уже давно решил, что пойду с тобой, за тобой, потому что мне интересно. Интересно, что же будет дальше, если ты уже окрасила мой мир в разные цвета, если заставляешь хотеть дотрагиваться до своих рук и смеяться над твоими речами больше, чем есть сейчас. Меня здесь ничего не держит.       «Я пойду за тобой, Сора, или, в конце концов, заберу тебя себе.»