Ты мне доверяешь?

××К××

За ужином мы почти всё время молчим. Гейл уходит в комнату, а я говорю ему, что хочу прогуляться одна и остаюсь на какое-то время сидеть в столовой. Других обитателей этого пансионата я вижу редко, в основном только во время приёма пищи, они приходят и практически сразу уходят, чтобы вернуться к каким-то своим развлечениям, которые нашли здесь, в Дистрикте-4. Добравшись по вечернему пляжу до пирса, я свешиваю вниз босые ноги и набираю номер Прим. Разница между нами сейчас всего в один час, так что если у сестрёнки не возникло внезапных планов, то она должна быть дома. — Привет, Китнисс, — слышу в трубке радостное приветствие и даже громкое мурчание Лютика, который, должно быть, восседает на руках у своей любимой хозяйки. — Привет, Утёнок, — улыбаюсь я. — Как экзамены? — Завтра пишу последний, держи за меня кулачки. — Обязательно. Волнуешься? — Не особо, предыдущие два оказались намного легче, чем я думала, но теперь я боюсь расслабиться раньше времени. Тихий искренний смех рокочет у меня в груди, согревая домашним теплом. — Даже если последний окажется сложным, ты справишься. Мама дома? — Да, уже спит. В последнее время она слишком устаёт, — доверительным шёпотом сообщает Прим. — Скоро ей не придётся брать ночные смены. Вообще-то, она уже может их не брать, почему она продолжает? — Ты же знаешь её, — я буквально чувствую, как сестра закатывает глаза. — Она не может отказать в помощи. Теперь моя очередь закатывать их. — Кто бы говорил. На том конце слышен приглушённый смех. — Прим, мне нужен твой совет. Что можно подарить жениху и невесте, учитывая, что практически всё у них уже есть? Включая возможность купить то, чего ещё нет. Сестрёнка раздумывает над ответом. — У них же будет ребёнок, верно? — Да, но ещё не скоро. — Это не важно. Ты можешь подарить малышу его первую игрушку. Знаешь, например в виде птички, уверена в Четвёртом полно подобных магазинов. — Полно. Но не думаю, что игрушка будет считаться весомым подарком… — Им и не нужен весомый. Им нужен значимый. Ты сама тысячу раз рассказывала мне про Энни. Я уверена, что она оценит внимание и проникнется подарком. Я обещаю сестрёнке подумать и благодарю её за идею. Мы ещё немного разговариваем, поднимая общие темы, я интересуюсь делами Эффи и Хеймитча, которые вроде как не так давно помирились. Хеймитч клянётся, что не пил в тот вечер, и мне отчего-то хочется ему верить. Через некоторое время я отправляю Прим спать, чтобы она отдохнула перед предстоящим экзаменом. Решаю, что встав пораньше с утра, обязательно прогуляюсь по магазинам и к чему-нибудь присмотрюсь. Я возвращаюсь в комнату только с одной гипнотизирующей мыслью — помыться. Потому что при такой жаре тело успевает вспотеть несколько десятков раз, каждый раз цепляя на себя новый слой пыли. Да и песок после времяпрепровождения на пляже во всех мыслимых и немыслимых местах не позволяет как следует расслабиться. Но тут меня постигает разочарование, ванная занята Гейлом, и я не знаю, когда освободится. Так сильно хочется лечь в кровать и расслабиться после насыщенного и непривычного для меня дня. Но без мытья я такого себе позволить никак не могу. Кажется, дамочка со стойки говорила, что в коридоре есть дополнительная ванная комната. На всякий случай собираю все необходимые вещи и выхожу в коридор. Вчера я уже натыкалась на нужную вывеску и сейчас без труда нахожу её снова. Эта ванная комната отличается от той, что находится у нас. Здесь нет ни душевых кабинок, как я предполагала, нет даже одной, и нет кучи туалетов. Лишь дорого обставленная комната с бронзовым декором и красивой ванной на возвышении сбоку, почти у стены. На полочках у стен и на полу стоят незажжённые свечи. Либо их оставил кто-то из предыдущих посетителей, либо так и задумано… Посмотрев на всё это, я решаю, что у меня нет желания возвращаться и ждать пока Гейл выйдет, поэтому включаю воду в кране и она начинает постепенно набираться. Нахожу рядом целую кучу всяких баночек со средствами по уходу, шампуни, пенки и прочее. Попади сюда Флавий или Вения, они бы визжали от восторга. Я выбираю одну баночку, которая гласит о том, что она пена для ванн, и добавляю в воду. Та тут же начинает активно и пугающе бурлить, но процесс довольно быстро прекращается, а вот густая белая пена всё нарастает. На одной из полок я нахожу зажигалку, и решаю, почему бы и нет? Зажигаю все свечи и выключаю общий свет. Если расслабляться, так правильно, не даром же это всё здесь есть. И, похоже, сама судьба, распоряжаясь чужими желаниями помыться, привела меня именно сюда. Я забираюсь в ванну, когда комнату начинают заполнять ароматы свечей, но сандаловый запах пены бьёт в нос сильнее. Горячая вода почти обжигает, но довольно приятно расслабляет мышцы, и я погружаюсь в неё с наслаждением. Должно быть, прогулка и солнце действительно вымотали меня, потому что я не замечаю, как начинаю дремать. Тело, лежащее словно в парном молоке, чувствует себя потрясающе. Разум, одурманенный паром и приятными ароматами, медленно погружается в пучину забытья. Такого прекрасного и желанного. В довесок ко всему приглушённый свет, покоряющийся постоянным мерцаниям огней, поблёскивающих на стенах и потолке, словно гипнотизирует и вводит в чарующий транс. И руки. Да, эти сильные руки, массирующие мои расслабленные плечи и приводящие мышцы в истому, заставляя их пройти через сладкую боль. Чуть грубоватые подушечки пальцев, растирающие ключицы, мягкие и нежные касания, скользящие к груди, скрытой под слоем пены. Я резко распахиваю глаза. Потому что это всё не подсунутый измученным за последнее время сознанием мираж, не буйно разыгравшееся воображение и даже не вдруг нагрянувший эротический сон. Это правда. И мне даже не нужно смотреть, чтобы понять чьи именно ласковые руки коснулись меня. Я всегда узнáю их. Первая реакция в нерасторопном мозгу — испуг. Разве я забыла запереть дверь? И, видимо, эмоции проявились на моём лице, либо же он слишком хорошо знает меня, потому что практически тут же я слышу тихий ответ на свой невысказанный вопрос. — Замок сломан, вас не предупреждали? Я угрюмо молчу, стараясь выглядеть при этом невозмутимой. Пит обходит ванну и становится сбоку, теперь я могу хорошо его разглядеть. А он с чего-то нарядный. Совсем светлая голубая рубашка, придающая глубины его взгляду. Верхние пуговицы расстёгнуты. И почти белоснежные брюки. Не хватает разве что ещё такого же пиджака и бабочки. Наверняка, только что вернулся с семейного ужина с любимой женой. — Милый костюмчик, — невозмутимо замечаю я, словно над моей ванной не стоит, по сути, посторонний уже человек, пока я лежу в ней совершенно обнажённая, прикрываемая лишь обрывками уцелевшей пены, которая, кстати, неумолимо и предательски покидает меня. Губы Пита едва трогает лёгкая ухмылка, а сам он, обратив полное внимание своему занятию, принимается медленно и неспешно закатывать рукава, сняв и спрятав запонки в карман брюк. — Последняя примерка перед праздником. — Не слишком ли поздно для примерок? На дворе ночь. Мой голос звучит почти надменно, так, что это не нравится даже мне самой. — Были дела, — Пит принимается за второй рукав, закатав первый чуть ниже локтя. Бедной Глории придётся по новой отглаживать ему рубашку. — Хорошо, — отвечаю я, снова откидываясь назад и принимая расслабленную — насколько это возможно — позу. — И что же ты здесь забыл? Пит на какое-то время задумывается. — Мимо проходил, — отвечает он. Я порываюсь закатить глаза от собственной когда-то неумело придуманной отговорки. Зря он об этом напомнил. Теперь это подстегнёт меня на ответную колкость. Но я лишь насмешливо фыркаю, не придумав ничего достойного в срочной перспективе. Гениальный ответ наверняка явится ко мне сегодняшней ночью, завтрашним утром или через полгода. — А увидев тебя тут, решил, что это хорошая возможность, чтобы наконец поговорить с тобой, ты же всё время от меня убегаешь. А здесь никуда не денешься. Пит медленно приближается и садится на край ванны, поворачиваясь лицом ко мне. Озорные бесенята так и пляшут в небесно-голубых обычно — но синих сейчас — глазах, а на губах играет шаловливая улыбка. — Ты так думаешь? Могу уйти прямо сейчас, я уже вдоволь намылась. — Я так не думаю, — он вдруг касается одной рукой моего колена, чуть выступающего над поверхностью воды. Прикосновение не настойчивое, но причиняющее мне неимоверную боль, потому что для моего тела оно воспринимается так обычно, так… по-родному. Но я не дёргаюсь. Меня, пожалуй, впервые с нашего разрыва заинтересовало, что скажет Мелларк. — Мы с тобой не очень-то хорошо расстались, Китнисс. — Расстались, и уже хорошо, — грубо отвечаю ему я. — Не очень-то хотелось в один день проснуться любовницей уже женатого человека. И, судя по всему, всё оказалось очень вовремя. — Я лишь мгновение скольжу взглядом по кольцу на его руке. — Я бы не… — Как там твои картины, Пит? — не даю ему договорить. Поднятая им тема меня совсем не интересует, а точнее злит и расстраивает. Не хочу выйти из себя и дать ему этим насладиться, поэтому спешу сменить направление. — Потихоньку, — неожиданно рука Пита начинает медленно спускаться вниз, погружаясь в воду и скользя по внутренней стороне моего бедра, заставляя кожу трепетать, а мышцы напрягаться. — Ну вот, — на выдохе говорю я, чтобы он не заметил моего смятения. Хорошо, что из-за горячей воды и пара я и так уже красная. — А говорил, что муза покинет тебя. — Она и покинула, — он склоняется ближе к моему лицу, с каждым новым словом его голос всё тише. И они по какой-то причине ранят меня, заставляя при этом почувствовать себя виноватой. Он пришёл обвинять меня? Не хочу говорить об этом. Не хочу говорить ни о чём с ним. И я бы всё прекратила, если бы его рука не оказалась так стремительно там, где не должна была оказываться уже никогда. Пит принимается медленно ласкать меня, выводя замысловатые узоры по моему клитору, а его лицо… Лицо при этом выглядит совершенно невозмутимо. Словно всё, что он сейчас делает — это действительно ведёт незатейливую беседу, а не ублажает бывшую девушку в ванне. И тут до меня доходит. Это его месть. Месть за вчерашнюю ночь. Теперь и он хочет довести меня до такого же исступления. Подчинить меня. Лицезреть это. Насладиться этим. Ну уж нет. Я не позволю. Ну, разве что, чуть-чуть подыграю, чтобы в нужный момент досада от несвершённого злодеяния была ещё горче. Совсем чуть-чуть, это ведь не плохо, верно? Эта игра придаёт мне уверенности. Стараюсь так же, как и он, максимально отстраниться от того, что происходит под водой и вести непринуждённую беседу. — Не сомневаюсь, что в скором времени ты найдёшь себе новую. Его движения оказывают на меня большее влияние, чем я думала. Тугой узел внизу живота уже завязался и требует, чтобы эти ласковые руки его распутали, а в горле пересыхает. — Это навряд ли. Не сжимай ноги, — безапелляционно произносит он как-бы между делом, и я понимаю, что тело не слушается. Не потому что сжимает ноги, а потому, что оно само собой решительно разводит их чуть шире, будто бы только эти слова ему и требовались. — А как там твои песни? Я слышал твой альбом. — Да? — моё дыхание учащается, я не пытаюсь скрыть это, пусть видит. Пусть думает, что победит. — И какая песня тебе больше всего понравилась? — Про висельника, — чуть хрипловато отвечает Пит. Поскольку он улавливает какой-то скрытый сигнал каждый раз, когда находит на мне точку, которая посылает импульс потребности, и фокусируется там, моё тело отзывается на его движения всё сильнее. Он успел слишком хорошо изучить его. Я пытаюсь заставить себя остановиться и прекратить поддаваться. — И почему же именно она? — Не. Сжимай. Ноги. — По словам грозно произносит Пит, приближаясь ещё ближе и застывая практически перед моим лицом. Его глаза тёмного-тёмного цвета. — Просто нравится её смысл. Возлюбленный пытается спасти свою любимую, хочет защитить её, всячески обезопасить, при том, что сам уже висит в петле. Она — единственное, о чём он думает, даже перед смертью. Я ведь всё верно понял? — Верно, — сквозь сжатые челюсти цежу я. — Но если быть честным, ты же знаешь, мне нравятся все твои песни. — Ну, — сглатываю, — скоро выйдет ещё одна. Пожалуй, моя любимая. Мягкость, нежность и тепло его кожи бросают меня в жар, и моё возбуждение нарастает с каждой секундой. А точнее мои выдержка и самообладание остаются уже на пределе. — О чём же она? — Она… Чувствую, что пора всё это прекращать. Ещё чуть-чуть и он… и я… Нет! Я не хочу дать ему насладиться зрелищем. Хотя бы не так. Тело уже начинает крыть сладкая дрожь, пробираясь до самых кончиков пальцев ног, где я уже ощущаю прохладное покалывание, когда я хватаю Мелларка за края его слегка расстёгнутой рубашки и тяну на себя так резко и сильно, что он оказывается в ванне, расплёскивая воду на пол и туша несколько ближайших свечей, заставляя их грозно шипеть. Он смотрит на меня шокированно, но этот шок не оказывается продолжительным. Я не знаю, кто двигается первым. Кто стирает пространство между нами. Всё, что я знаю, это то, что с самой вчерашней ночи, когда наши рты отстранились друг от друга, я тайно жаждала их воссоединения вновь. Его касания губ такие домашние. Такие по-теплому нежные и по-горячему страстные. Не такие как вчера, когда я выводила его из себя, заставляя физиологические потребности брать верх. Я возвышаюсь над водой так, что моя грудь уже ничем не прикрыта. Соски давно затвердели и касаются его груди, обтянутой мокрой рубашкой. Я цепляюсь за ткань на его спине, хочу чтобы он немедленно от неё избавился! А Пит как нарочно медленно расстёгивает свои мелкие пуговички. Не выдерживаю и срываюсь помогать ему в этом, не отрываясь от любимых губ. Не хочу останавливаться! Но это нужно сделать! Так же нельзя, почему мы опять так поступаем? И кто из нас прекратит? Кто нас остановит? На долю секунды я позволяю себе пожелать, чтобы кто-нибудь прервал нас. Кто угодно. Чёрт, дверь же не заперта , ворвитесь сюда! Я наконец сбрасываю на пол мокрую ткань, пугаясь, когда та чуть не угождает прямо в пламя полыхающей свечи. Губы Пита ласкают мою шею, яростно и нежно одновременно. И как он умудряется быть таким и таким? Я тянусь руками к его брюкам, но он перехватывает их. Глядит мне прямо в глаза. Ну вот. Сейчас остановится, и выйдет, что я всё-таки проиграла, хотя кому какое до этого уже дело? Он долго вглядывается в мои запутавшиеся в этом всём глаза. Что он там видит? Соблазнительный взгляд испорченной девицы? Неподдельное желание озабоченного сознания? Всеми возможными способами подавляемую любовь или скрытую за бравадой и безразличием боль и обиду? Может, боится, что я снова поступлю с ним как вчера? Не хочу, чтобы он так думал. Поэтому я медленно отстраняюсь и даю ему право самому принять это решение. Ему не нужно много времени, чтобы решить, его губы практически сразу же снова накрывают мои. И пока он справляется со своими штанами, что весьма сложно сделать в воде, полностью сосредотачиваюсь на них. Захватываю нижнюю губу, скользя по ней зубками. Аккуратно, не пытаясь причинить боль. Затем провожу языком, проскальзывая глубже. Встречаюсь с преградой, но та быстро исчезает, потому что Пит отвечает мне, и наши языки сплетаются. Когда все мокрые ткани сброшены, нашим телам ничего не мешает. Лежать в жёсткой ванне — да ещё не одной — крайне неудобно, но касания его кожи возмещают любой ущерб, заставляя неудобство оборачиваться в наслаждение. Мои руки скользят по его рельефной спине, бёдрам, груди, будто стараясь окончательно запомнить и запечатлеть этот образ. Словно сегодня последний раз, когда мы ещё можем познавать друг друга. И вероятно, это так, с испугом осознаю я. Я так отчаянно впиваюсь в его губы, когда он входит в меня, что хочется плакать. Нет, мне не больно. По крайней мере не физически. Кажется, я прикусываю ему губу, потому что чувствую во рту металлический привкус крови. Но Пит ничего не говорит об этом. Наверное, боль заставляет и его отвлечься от своих мыслей. — Будет больно, — виновато шепчет он. — Не будет, — я касаюсь ладонью его щеки, и он начинает движения. Я оказываюсь не права. Толчки, пусть и не самые резкие, которыми он вбивается в меня, и правда причиняют боль. Но не им самим, а грубым металлом, окружающим меня. Верно говорил Цинна, что кроме костей скоро ничего не останется, питалась бы лучше, было бы не так неприятно моим бедным лопаткам. Но я как могу стараюсь выкинуть эти ощущения из головы, а Пит старается быть как можно нежнее и ласковее, придерживая меня, чтобы моё тело не страдало из-за неудачно выбранного нами места соития. Ванна уже наполовину пуста, но вода всё ещё как может выплёскивается за её края. Я не могу заставить себя даже отвести взгляда от Пита. От светлых волос и голубых глаз, которые постоянно дразнят меня в моих снах и скользят по моим мыслям. Наши тела сплетаются, наши души сливаются в этот момент. Не хочу, чтобы это заканчивалось, не хочу отпускать его. И почему я чувствую себя так, будто это прощание? Странное ощущение, не сопровождавшее меня раньше, кончики пальцев на руках и ногах словно искрятся, приятно покалывая, когда тело сводит самая сладкая судорога, и я что есть силы хватаюсь за крепкую спину, что нависает надо мной. Его тоже не приходится долго ждать, у нас как всегда всё идеально синхронизировано, даже от этого становится больно. Пит упирается одной рукой в край ванны над моей головой, а сам склоняется к моему лбу, тяжело дыша. Не хочу, не хочу, чтобы он уходил. Но так хочу, чтобы терзания кончились. Предательская слезинка скатывается из моего глаза, но я быстро утираю её мокрой ладонью. Это определённо был лучший наш раз. Самый искренний и самый чувственный, когда за края выливалась не только вода, но и эмоции. — Прости, Китнисс. — Это не твоя вина, — говорю я, избегая его взгляда. Разглядываю наши всё ещё сплетённые тела. Больше я этого никогда не увижу. — Синяки заживут. — Я не об этом, — шепчет он мне. Его слова даже не шёпот, такие они тихие. Я скорее чувствую их на своих губах, чем слышу. — Я о той лжи, о том, что я её… — Не надо, — прерываю его. Трещины в моей груди, которые я сдерживала вместе, снова раскалываются и расширяются. Ладошками я медленно отстраняю его от себя. Он покидает моё тело, и я прикрываю свою наготу, притягивая колени к груди. — Можно мне домыться? — Китнисс… — моё имя сочится тоской, когда слетает с его губ. — Нет, уйди, пожалуйста. Всё было прекрасно, но теперь мне нужно, чтобы ты ушёл. Знаю, что он пристально вглядывается в меня, но я глаза поднять не могу. Полмиллиона вещей вертятся у меня на кончике языка, но я молчу. Знаю, что если сейчас посмотрю на него, то плотину прорвёт, и я начну изливать ему все свои обиды и горести, а он начнёт утешать меня и рассыпаться в извинениях, это же Пит. А я, поддавшись, могу и простить его. Простить, а потом страдать ещё из-за этого. Нет. Ни он, ни я не заслужили этого. Просидев так ещё некоторое время, но в конце концов поняв, что больше ничего от меня не добьётся, Пит выбирается из ванны, спрашивает у меня разрешение взять одно из полотенец, на что я молча киваю, собирает свои мокрые вещи с пола и молча уходит. Перед выходом, я говорю ему «спасибо». Он слышит, но ничего не отвечает. А я и сама не знаю к чему это сказала, то ли за то, что, почти не пререкаясь, покинул, позволив остаться со своими мыслями наедине, то ли за то, что сейчас произошло, потому что это оказалось для меня очень важно. Будто это помогло понять то, что всегда было на поверхности, но я так упорно не замечала. Тем не менее, стоит ему скрыться за дверью, как слёзы начинают литься ручьём. И я, как всегда, сама не понимаю истинную их причину. А может, просто не желаю понять.