degausser

      Голос, принадлежащий не ему, но отзывающийся своим, родным, откликом по просторной парковке. Доходит до его головы, проникая через уши к его сознанию, и пробирает до холода в груди. Это его голос. И говорит позади, за машиной, на несколько метров дальше от него. Опять игры со временем? Ещё этого здесь не хватало. Он устал. Он хочет домой. Достаточно приключений. Его целью был Привычка, которого не было. Ни следов, ни намёка на присутствие. Только Администратор со своим прихвостнем ГоловойМертвеца. Желания на новую встречу нет, пускай она и может принести помощи. В тот раз, на мосту Виктор парка помог себе только он, тот, который сейчас сидит, замерев. Он, который почти не дышит. Он, который одурел от Привычки и возомнил о себе слишком много. Ничего он не значит, его затея полная лажа. Ни черта он не может сделать. Может быть, он сломал цикл и умрёт раньше. Но его окликают снова.       – Ной, я знаю, что ты здесь. Давай, вылезай! – В голосе слышен задорный, смешливый тон. Либо это обезумевший Ной, либо что-то новое, неизвестное. Очередное кривое зеркало. Оно не смешит, оно ужасает и вызывает отвращение. – Ну же!       Зеркало, показывающее, как ты становишься самой худшей версией себя. И он сомневается, что это встреча с прошлым. Такого не было. Он не был здесь. Только если он не нарушил цикл вместе с Привычкой, и теперь встречает ошибки алгоритма, которые так старательно создавал Подстрекатель. Чёртов Привычка. Чёртово одиночество. Он зол на свою дурость. Надо было просто гулять. Днём и в людных местах. Не оставаться одному. Дурак. Какой же он дурак. Хочет закрыть лицо руками, чтобы скрыть свою скривлённую рожу. Он готов заплакать. Но продолжает сидеть, не в силах сдвинуть свои заледеневшие руки. Ладонь сжимает камеру, направленную в пол, вторая ладонь безвольно лежит на его животе. Ноги, согнутые в коленях, пятки примёрзли в каменный пол, не давая двинуть ни мышцей, ни косточкой. Закаменевший, лишённый движения, жалкий человек. Кается в своём грехе, ведущем его на страдания. Устал. Как же он устал, и хочет вернуться в свои четыре стены.       – Хватит прятаться!       Словно Азраиловым горном по спокойному небу разрушает облака, крошит лёгкую синеву, роняя грохотом на землю. Его собственный конец света, так жаждущий утянуть его глубже в своё проклятие. Не хочет. Нет.       – Я же знаю, где ты!       Почему Ной не идёт к нему? Раз он раскрыт, с поличным разложен на ладони Ноя, значит, Ной уже давно должен стоять над его душой. Ной мог давно потрогать его, ударить, да сделать хоть что-то, но ничего не делает. Ной застыл на месте так же, как и он. Остолбеневшие. И он перебарывает себя, спуская камеру под автомобиль. Сгибается, корячась на этом холодном, но невозможно тёплом полу, сдерживаясь от жалобного скулежа. Боль от ушибов, царапин, только-только засохшей раны на боку, стала менее раздражающей, если сидеть на месте, но он снова ворошит своё побитое тело. Смотрит в экран, задержав дыхание. Колени упираются костями в пол, головой ложится рядом с опущенной вниз ладонью и всматривается. Впереди, в нескольких метрах от его маленького укрытия, кто-то стоит. Ноги вместе, прямые, как будто до натянутой боли в коленях. Руки по швам, они не висят, они приклеены к бокам. Ладонь, пальцы прижаты к бёдрам. Грудь выпячена вперёд – идеальная осанка, которой никогда не было у него самого. Лицо – его, один в один, – не выражает никаких эмоций. Рот сжат в ровную линию, глаза… Ной смотрит на него. Ной знает, где он прячется. Ной выглядит моложе его лет на десять. Вьющиеся волосы ниже закрывают уши, доходя до челюсти. Поджатой, зубы Ноя точно сильно сжаты. Ной не двигается. Смотрит, не отводя взгляда, не моргая. Что-то не так с ним, и он не может найти эту деталь, выбивающуюся из внешнего образа. Странное поведение? Может, Ной напуган? Ной из прошлого может не понимать, куда попал. Но почему он говорил так уверенно? Эти весёлые ноты в его голосе не соответствуют виду. Это может быть уловкой? Он ещё ни разу не встречал подставного Ноя. Каждый из них был живым. Стоит ли отсиживаться дальше? Может быть, Ной придёт сам к нему, объяснившись, к чему он здесь. Было бы лучше, уйди Ной вообще отсюда. Подождать ещё несколько минут? Колени уже невыносимо врезаются в бетон, шея затекает, а рёбра начинает стягивать боль. Сколько ещё надо высидеть? Смотрят друг на друга как два придурка. Сглатывает. Глаза не отводит, наблюдает. Чёрт, Подстрекатель не готовил его к очередному диалогу с прошлой версией себя. И какого чёрта ему сможет рассказать его прошлая версия? Только если пожаловаться, как всё плохо. Может, поговорить с Ноем? Что он потеряет от этого? Ничего. Сейчас он сам тратит время, лёжа в глупой позе. Сгорбившись и раздражаясь от боли. Просто попробует. Может быть, он и правда нарушил цикл? И теперь Подстрекатель пытается исправить его ошибку?       – Ной. – Разнеслось грубым эхом по парковке. Старается перетянуть ведущую сторону на себя, скрывая уязвимое положение. Вряд ли он будет драться с самим собой. Это не враг. Это он сам. Пора перестать поддаваться тревоге. Но что-то здесь всё же не так. Не переставать быть внимательным.       – Ной! – Отзывается тем же задорным тоном. Но не улыбается. Смотрит тем же серым выражением лица.       – Стой на месте. – Надо встать. Только тревожность никуда не ушла. Страшно, что, упустив из виду, Ной может приблизиться до ужаса быстро. Мгновенно. ГоловаМертвеца напугал тогда до боли в сердце. До отвратительного холода внутри. Страшно повторять. Страшно, что Ной кажется не настоящим. Опасным.       – Хорошо!       Он никогда так не говорил. Он знает самого себя. И если обезумевший Ной вёл себя по-другому, то продолжал оставаться самим собой. Тот, кто стоит поодаль, не Ной. И он хмурится, готовясь к подлости от двойника. Встаёт, отталкиваясь ладонью от пола. Колени свело, ушибленные рёбра не дают дышать полной грудью, в правом виске стучит стреляющая боль. Воздух снова плотный, душащий. Хочется пить.       – Давай на чистоту. – Злится от головной боли, усилившейся от его поднятия на ноги. Есть и успокоение, Ной не сдвинулся с места. Стоит тем же истуканом, что и стоял. Вытянутый по струнке. С безразличным лицом. – Какого дьявола ты здесь делаешь?       Подходить не хочет. На расстоянии безопаснее. Ной продолжал смотреть в его глаза. Не моргая. Мог ли он выглядеть так же несколько лет назад? Всматривается в своё лицо, пытаясь найти самого себя. Намёк на настоящего Ноя, а не на отвратительно похожую куклу.       – То же, что и ты!       А какого хрена он тут делает? Не знает. Дурь. Ной хочет надурить его? Ничего он здесь не искал, кроме собственной смерти в своём мире. Хоть где-то он был бы дома, а не в сюрреалистическом подобии его измерения. Ной хочет отвлечь его?       – Сомневаюсь. – Это начинает раздражать. Безэмоциональное лицо напротив, но смешливый голос пугают. Это бутафория его самого. Кукла с динамиком. Точно очередная ловушка. Господи, когда это закончится. – Не пудри мне мозг, что тебе нужно?       Продолжает сохранять твёрдость в своём голосе. Его маленькая победа. Он держится. Собран, как только может себе позволить сейчас. Внимателен к деталям, но не замечает ничего из ряда вон выбивающегося. Ной просто стоит. Смотрит. Говорит оживлённо, но замерший намертво.       – Ты знаешь. – Режет слух. Ной говорит без игривости. Тихо, но слова доходят молнией до него. Ной хмурится. Ной опускает подбородок, чёлка спадает на глаза, но он видит эти глаза, простреливающие его насквозь, смотрящие исподлобья. Смотрит в душу. А он тушуется, ломая собственную стену контроля над ситуацией.       Он теряется. Не понимает, какого ответа ждут от него. К какому выводу они должны прийти? Но переход с шутливого настроения Ноя к серьёзному облегчил восприятие этой встречи. Статуя отмерла.       – Я не хочу играть в шараду сейчас. Говори прямо. – Надо расколоть Ноя. Что происходит? Сколько можно мучать его за этот несчастный вечер? Головная боль мешает думать.       – Ты не узнаёшь меня, Ной? – Лицо Ноя кривится в страхе, панике. Глаза забегали. Смотрит то в его левый глаз, то в правый. Колени подрагивают, когда ноги отклеиваются друг от друга. Теперь Ной выглядит более живым. Плечи напряженны. Ной дышит тяжело. Тоже задыхается от этого воздуха. Ною страшно. Наклоняется вперёд, обнимая себя за плечи. – Не помнишь, как плутал вокруг да около? Без возможности уйти?       В таком положении он прямо сейчас. Почти ушёл, но вернулся в этот ад снова. Дышит размеренно, шумно вдыхая носом. Сквозь головную боль честно старается понять, о чём говорит Ной. Но жажда и начинающий жечь бок отвлекают. Сбивают с пути. Толкают в безрассудство.       – Ной, не ври себе. Напряги свои последние хреновы извилины. – Ной раздражается, это слышно в его голосе. Раздражение, смешанное с подступающей паникой. – Сентябрь.       – Какой, блять, сентябрь?! – Достаточно. Этих сентябрей у него было выше крыши. Этот диалог вообще имеет смысл? Этот Ной что-то знает. Ной из прошлого знает то, о чём не знает он сам. Блефует? Пытается затянуть его в паутину? Обездвижить, добив его морально? – Что ты хочешь услышать от меня?!       – При-изна-ание-е. – Снова улыбается, но продолжает держать себя за плечи. Не приближается к нему. Стоит на месте.       – В чём? Что я разнёс эту сраную тачку? – Этот засранец сейчас и в правду будет давить на совесть? Ну и бредятина. Надоело. – Ты только мешаешь мне, отъебись!       И он разворачивается, где-то там, сбоку, есть выездной спуск. На месте уже решит, куда ему идти. Если честно, плевать. Что вниз, что вверх толку – ноль. Но замирает, вслушиваясь.       – А я руки вознесу, да к небу преклоню колени. Серость стен как лапки насекомых режут кожу…       Вкрадчивые слова держат его за плечи. Мягко, давая возможность уйти. Но куда он может пойти? Лишь запутает себя сильнее в этом давящем и душном лабиринте. Ной не настоящий, и пытается натолкнуть его на разгадку. Но разгадку чего? Поэтичный настрой Ноя притягивает тревожные мысли, распутывая, чтобы под узлами найти нужную иголочку, прибивающую как будто тонкое крылышко трепещущей бабочки. Где узорами выведен ответ. Ной клонит его к дому. Серые стены, уютная домашняя коробка, в которой он находит покой. Руки к небу? Он не молится богам. В этом нет смысла, когда за тобой идёт охота от неизвестных до этого миру сущностей.       – …Невыносимо думать, правда? День сменился ночью в голове. Повсюду мрак, и страх вокруг. Воспоминанье душит, жмёт. И вот ладонь идёт…       В живот ударил холодный осколок, и он оборачивается, смотря через плечо. Воспоминание доходит медленно, нехотя. Думать об этом снова он не хочет. Стыдно возвращаться туда, где он позволил себе быть жалким. Что до, что после. И Ной, замерший напротив, тянет руку к шее, обхватывая и медленно проводя пальцами по коже, к подбородку, к острой челюсти. Ной смотрит ему в глаза и улыбается. Твою мать, какая мерзость.       – …Ты знаешь сам, и знают все вокруг. Здесь тайна не уйдёт от глаз чужих. Ты загнанная муха в паутине здесь…       Хочет, чтобы Ной заткнулся. Чтобы перестал вгонять его в тот день, где он, как озабоченный урод, сидел в углу. Хочет ударить Ноя, но стоит на месте, завороженный мерзким видом самого себя. Ной водит пальцами по губам. Костяшками отводит влево, залезая указательным пальцем к зубам, и разводит слюни до щеки. Вправо тянет подушечкой среднего пальца, опуская нижнюю губу вниз, открывая нижний ряд зубов. И продолжает говорить дальше.       – …И вспомнил наконец. Хоть где-то головой ты думаешь, балбес. Нравится тебе? Мы видели и вас вдвоём. Потеха…       – Кого «нас»? – Перебивает Ноя. Убеждается, что его облизывание рук видел Наблюдатель. Эти дурацкие жучки, натыканные по всему дому, подставили его. Ной точно подосланный. Привет от Наблюдателя, который любит ставить в неудобное положение и унижать. Наблюдатель хорошо справился с этим сейчас. Показал ему слишком интимный момент. Только сейчас Ной подводит совсем не к тому, о чём следует говорить. О том, что раскрывать точно не стоит. А почему не стоит? Почему ему тревожно от того, что его могли видеть с Привычкой? Ной точно намекает на то, что произошло между ним и Привычкой. Как же мерзко думать об этом сейчас. Неприятно, что это видел кто-то посторонний. Ему стыдно и без этого. – Меня с моей ладошкой? И что с того?       Ной молчит. Улыбается и прикрывает глаза, проталкивая пальцы в рот. Ной расслабляется, перестав стоять в напуганном виде. Второй ладонью гладит грудь, рёбра, бок, живот. Пролезает под футболку, проходя пальцами по животу и расправляет пальцы на груди. Выдыхает с тихим стоном. Отвратительно. Его начинает мутить. Как же ужасно он выглядит со стороны. Если Наблюдатель видел это так, то он готов умереть со стыда и отвращения здесь и сейчас. Зачем ему показывают это? Хотят показать, какой он уродливый со стороны? И звуки, выходящие из Ноя, вынуждают его поморщиться. Неприятно. Слышать, видеть это очень неприятно. Тошнит от самого себя. Понимает, почему Привычка резко оборвал всё. Как долго ему наблюдать за этим представлением? Не хватало ещё того, чтобы Ной начал дрочить при нём. И почему он сам продолжает смотреть на это?       – Прекрати! – Громко, со злостью, выкрикивает, когда Ной одной ладонью сжимает волосы на правом виске, а второй опускается ниже живота, вздыхая. – Чего ты хочешь от меня?       Ной смеётся, не говоря ничего. Замирает в этом положении. Взлохмаченные волосы под его рукой, вздымающаяся от тяжёлого дыхания грудь, и ладонь, опасно дотягивающаяся пальцами чуть дальше пуговицы на джинсах. Бесполезно. Он просто теряет время. Может, Ной специально отвлекает его, пока сюда не прибежит ещё один ублюдок, настроенный уже агрессивно. Но зачем, если при нём нет ничего, что можно было бы отобрать? Сейчас он бесполезен. Пора уходить. В прошлый раз, в чужом доме, он ушёл, нарисовав символы. Чем же сейчас рисовать? Смотрит вниз. У машины валяются осколки от разбитого лобового окна.       – Ной! Не отвлекайся, смотри на самого себя дальше! – Снова этот раздражающий счастливый голос. И он смотрит на Ноя. Смотрит, как рука с живота доходит до молнии джинсов, сжимая бугорок. Как запрокидывает голову со стоном, не пытаясь сдержать его. Ну, конечно. У Ноя встал.       Его сейчас вырвет. Бегло оглядывает пол под ногами. Небольшой осколочек валяется у переднего колеса. Этого достаточно. Снова смотрит на Ноя, увлечённого петтингом с самим собой, и, до щелчка в коленях, опускается вниз, подбирая стекло. Ной не замечает, как его осматривают взглядом, полным ненависти. Ной ничего не знает о ненависти к самому себе. О настоящем отвращении к тому, кем ты являешься. Это не настоящий Ной. Это даже не человек. И ему доставит сладкое удовольствие изрезать Ноя до громких криков.       – Ной. – Отвлекает, обращая на себя внимание. На него смотрят из приоткрывшихся глаз. Затуманенных. – Покажи мне больше.       Ему усмехаются, продолжая наслаждаться своим телом. Ной уже расстегнул пуговицу, и пролез пальцами под джинсы. Вторая рука гладит шею, сжимая её под челюстью и отпуская. Трогает свои губы пальцами, облизывает языком. Фу, блять. Камера лежит на избитом капоте, снимая напряжённую спину. Он подкрадывается, обходя осколки под ногами. Подкрадывается, ступая украдкой носком сандалий и перекатываясь на пятки. Ной со всхлипом вздыхает от собственной руки, сжатой на шее. Эти пошлые звуки расплываются огненным раздражением по груди, протекая в плечи, к запястьям, сомкнутым, до натянутой кожи на острых костяшках, пальцам. Какой же он мерзкий со стороны. Ной недвусмысленно сжимает, трёт пальцами под спускающейся ниже молнией джинсов. Видны трусы, под которыми прячется его личный грех. Тот, что он смог перебороть под трель надоевших глаз, что следуют за ним по пятам. На вид предстают его собственные омерзительные эмоции, никчёмный внешний вид, и бездарные поступки, что он не терпит даже в двойнике. Ной задыхается своим горячим и от того частым дыханием. Он заслуживает быть в изгнании от взглядов, наполняющихся разочарованием, словно слезами, только не горькими, а унизительными лезвиями по его самомнению. Такими же глазами, полными колющих спиц осуждения, он смотрит и на Ноя, получающего удовольствие. Ной закусывает пальцы в своём рту, и давит на нижнюю челюсть. Ладонью внизу останавливается, сжимая сильнее. Ной вздрагивает. Ногами хочет закрыться, но вместо этого заходится дрожью по всему телу. Ной его кривое зеркало. Его бремя, что он несёт и жалеет, являясь последним выродком на земле. И его удовольствие будет в блеске колотого стекла над собственным блаженным лбом.       Ной кричит. Ной на пике горького блаженства, когда его хватают за щёки, и удерживают пальцами под челюстью, не давая свободы. На лбу выходят кривые царапины, набухающими в момент каплями крови. Жгучая боль следует за каждым острым наброском линий, разрывая кожу в раскрывающееся око. И он радуется, вслушиваясь в каждый тон, в каждый диез нот, в очередную бемоль страдания в голосе Ноя. В его собственном голосе, что почти целует его такой же разбитый, как лобовое стекло позади, разум. И разрыв открывает перед ним всю правду из наигранной лжи. И лицо, такое похожее, казалось бы, родное, каменеет в ужасе. Глаза полны не слёз, нет, кровь. Ной истекает кровью с глазом во лбу своём. И он ликует. Ненависть обрела свой вид через кровь, растекающейся от носа к губам, из рта к подбородку, к его пальцам. Но сменяется тьмой. Его демон, похожий на него, испускает мрак. Захлёбывается нефтью. И он заворожен собственной красотой, сияющей болью.       – Твой стыд убьёт тебя. – губы заполняются пузырями тягучего мрака из рта Ноя. Ной ещё дышит, утопая. Но глаза, просвечивающие сквозь слёзы, уже не его. – Я всё знаю. Ты – посмешище, Ной! Твоя ошибка стала достоянием для наших глаз, и теперь ты сгинешь вместе с отступниками. Я смеюсь над тобой! И беглецы будут страдать, получив наказание, под наш торжествующий глас.       И Ной заходится булькающим смехом. Не его смехом. Истеричный, громкий, рвущий его слух и возрождающий тревогу снова.       – Ты можешь закрывать меня, сколько тебе угодно. Но я не перестану напоминать тебе твоё место. Ты понял, что ты марионетка? В наших руках. В руках твоего ёбанного Подстрекателя! Тобой управляют с улыбкой на лице, ведь ты, простак, отупел от собственного страха. Но оступился не ты.       Ной говорит чужим голосом. Голосом, что был знаком и не пугал его своим звучанием когда-то. Этот голос, что был снисходителен к нему, добр. Теперь это звучание громыхает, настораживая. Наблюдатель. И ему страшно, видя, как его собственное лицо, его собственные губы, говорят не его словами, не его загнанным речитативом. Он видит, кем станет после всего. Не собой. Он станет чудовищем. Одним из этих отродий. Но руки продолжают держать своё умирающее лицо.       – Передай своему Белому Королю, что его собачка всего лишь непослушная шавка со двора. – Выплёвывает слова ему в лицо. Наблюдатель через его собственное лицо не намекает, говорит прямо. – Ничего не утаится в его собственном доме. Собачка поступила опрометчиво, давая нам карт-бланш.       Смех отражается эхом по всей парковке, давя сильнее сгущающегося воздуха вокруг. И он отпускает лицо Ноя, отталкивая от себя. Урод. Он был уродом и останется им, пройдя через свою дорогу испепеляющего камня под ногами, приносящего боль с каждым шагом. Ной показал его мысли, то, о чём он думал в тот день, прокручивая в памяти один раз, второй, третий. И наблюдатель видел это. Наблюдатель знает всё. Вся жизнь под взором этих демонов. И Ной тает. Стекает кожей, открывая заплывшие мраком белки глаз, открывая мышцы, вены, веточки сосудов, кости. Напоминая ему, что вся его жизнь постоянно под оком смерти. И его не ждёт счастье. Ни в каком из вариантов его просчитанной до мелочей жизни. Если не Подстрекатель, то коллектив готов подхватить его, как только предоставится возможность. Загребут своими лапами, щупальцами, и задушат. И он бежит, когда лужа кожи, шмотьё мяса, узлы вен и оголённые кости развеваются пеплом, норовя попасть в его лёгкие. Бежит снова, подхватывая камеру, поскальзываясь на повороте из дьявольской парковки. Вниз. Скорее уйти отсюда. Не удивляется, только вскрикивает, когда спотыкается об колючий куст, изрезав свою кожу вновь.