degausser

      Писк следящего устройства, он даже не уверен, как назвать его – подслушка? Диктофон? А, может быть, вообще, видеозаписывающее новшество, ставшее за эти года и оружием и слабым местом для каждого, кто замешан? – Словно тиканье секундных стрелок. Даже не замечает. Всем видом показывает, как ему безразлично.       Дневник Майло прижат к груди рядом с сердцем. Большой палец гладит кожаную обивку, проходя по всем шероховатостям и задевая замок. Может быть, Майло почувствует где-то там, в своём мире, что его продолжают помнить. Что по нему скучают. Что он раскаивается за время молчания.       Он не делает ровным счётом ничего. Лежит без скуки, без сожаления об утекающем времени. Не сдвинется, пока не получит оплеуху. Его просто так не оставят. Наверное, стоит снова записывать видео, чтобы до него добрались быстрее, вовлекая в карусель. Дневник не отнимает от сердца. Камера на штатив. Задний фон – его не застеленная кровать, сам сидит на полу, вяло нажимая на кнопку записи. Смотрит в объектив.       Минута. Не понимает, что делать дальше.       Вторая. Кажется, надо что-то говорить. А что?       Третья. А для кого это всё? Кому говорить?       Четвёртая. Что он расскажет? Как скучает по Майло в эту минуту, лицемерно обнимаясь с дневником, словно он всегда ценил проведённое время вместе, а не тогда, когда его не стало?       Пятая. Нет. Это скучно. Избито в его же голове. Нужно что-то другое, на него не похожее. Надо привлечь внимание. И не зрительское, о-о, нет-нет, на них уже давно всё равно. Помнит, помощи ждать не от кого.       На дисплее камеры дёргается тёмное пятно, мельтешат различимые пикселями кудри. Он смеётся, пряча лицо в ладонь. Его не убьют. Его могут достать, испугать, покалечить и запереть невесть где, но не устранить. Может он и пешка, но какая же, сука, важная. Смотрит в объектив из-под пальцев на его лице, исподлобья. Хочет прожечь взглядом, но получается только взгляд перепуганного подростка. Убирает руку, выпрямляется, прокашливается. Выглядит уже более собранным, чем до этого. Пожимает плечами и слегка улыбается в камеру.       – Не знаю, что и сказать. Помимо того, что я давны-ым давно сделал знаете что? – Выжидает паузу. – Послал нахрен всех. Тебя, Наблюдатель, в первую, мать его, очередь.       Тычет пальцем в камеру.       – Я не понимаю, чего ты хочешь вынюхать, когда мне даже задницу подтирать некогда из-за моего апатичного состояния. Да, я занятой человек, спору ноль. А кто спорит? Да никто. У меня весь день расписан, как ты мог заметить!       Раскидывает руки в сторону, упираясь лопатками в мягкий матрас кровати. Паясничает.       – С утра до одиннадцати я, как правило, пытаюсь отойти ото сна и заставить себя поесть хоть что-нибудь, даже несмотря на то, что я давно не чувствую вкуса. Из-за твоих угроз, между прочим, урод. Многое потеряло краски. Ну, тут у меня, кстати, график два на два, плавающий. Сейчас, правда, рабочий сезон закончен, и я плюю в потолок. Иногда я просто лежу без снов, по-настоящему отдыхаю. Это джекпот. На обед у меня обычно по расписанию бессмысленно пялить в стену, в собственных мозгах сжирая себя за моё положение. Это может продолжаться до вечера, потом я уже не выдерживаю боли в желудке, завтрака у меня не существует, и иду жевать недоваренные макароны. Бывает, я ем их всухую. Соломка за соломкой, спиралька за спиралькой. В этом даже есть что-то, попробуй, такому засранцу как ты обязательно понравится. Так. — Шкрябает пальцем лоб от щекотки волос. – По расписанию... Далее у меня ночь, где я заканчиваю этот день сурка. Да, согласен, дел не так много уже, как раньше. Тебя за этим интересует слежка, Наблюдатель? Я не настолько тупой, чтобы сливать особенные факты. Это ты тупой, раз веришь в такую опрометчивость с моей стороны.       Склоняет голову, не отрывая взгляда от камеры. Давно он не говорил так много. Уже входит во вкус. Опять выпрямляет спину, облокачиваясь о матрас позади, вздыхает. Опускает дневник на согнутую на полу ногу. Подушечками пальцев гладит по замку. Успокаивает.       – К Администратору нет смысла обращаться. – Тише, почти под нос. Взгляд опущен к дневнику. Раздражается. Поднимает взгляд. – Он вертел меня на всём, чём можно точно так же, как и я его. Вот она – взаимность!       Посмеивается. Дневник качается от каждого угловатого движения и скоро упадёт с тощего колена. Как он дошёл до обоюдной вражды? Никто теперь не относится к нему хорошо. Есть только ненависть, ставшая основным источником эмоций. Ненависть, отчаяние, апатия, скука, жалость к самому себе, гнев до инфантильного битья стен, чтобы почувствовать хоть что-то. Смотрит на свои руки, лежащие одной на дневнике и второй на бедре. Красных пятен на них уже нет, только потемневшие островки зажившей содранной кожи на костяшках. Уродует себя ещё больше. Да никто и не спросит, не поинтересуется. Не говорит ни с кем, кроме себя. Ни с кем, кроме разных себя.       Он один, но не одинок. Эти подонки всегда рядом.       – Я не знаю уже, чего хочу. Чего хочу достичь. Я даже не хочу, чтобы всё закончилось. Я в пустоте и полностью дезориентирован. Я в тумане, из которого не выйти. Я не могу уйти на дно, но и всплывать нет интереса.       Молчит. Глаза не поднимает.       – Но я знаю, по чему я скучаю. Чего мне не хватает в данный момент. Меня донимает желание поговорить с кем-то живым на отвлечённые темы. Просто узнать, как дела. Выпить вместе газировки, кофе. Я хочу смеяться над глупыми шутками, а не над своими неудачами. Мне даже не смешно. Я хочу друга, хочу союзника. Глупа моя идея в поиске такого, да? Терять нечего уже. Я знаю, на что иду. Я могу уйти и не вернуться. Исчезнуть. Но за моей душонкой идёт надзор. Господи… - Смеётся, прикладывая руку к щеке. Проводит к волосам, растягивая щёку. Пальцы в волосах, сжимает. – Я собираюсь лично выйти на игру со смертью. Играю с судьбой, где концовка и так известна.       Молчит. Сглатывает. Отпускает волосы и горбится, пряча лицо в ладонях. Устал. Как же он устал. Спускает пальцы по лицу, поднимает голову. Смотрит в потолок, упираясь челюстью в ладони. Мысли тугими шестерёнками скрипят в его голове. С болью. Прикрывает глаза. Не может остановиться, продолжает думать. Мысли не слушаются его, их ход не прекращаем. Будь что будет. Смотрит в объектив. Ставит точку. Выключает запись. Возможно, с этого момента он и начал переходить к тому будущему себе с отвратительной причёской и ужасной вонью.       Ему нужен Привычка. Надо поговорить. Не знает, о чём. Нужен голос извне, не принадлежащий ему самому. Хочет, чтобы Привычка коснулся его. Нужно тепло. Как же ему нужно тепло. Привычка всегда нарушает личное пространство, всегда трогает. Каждую их встречу Привычка трогал его, касался. И Привычка позволил себе больше, пошатнув жалкое подобие внутреннего покоя и смирения. Он не смирился с судьбой. Зачем Привычка сделал это? Теперь эти пальцы фантомной болью цветут на его теле, на шее. А что он спросит у Привычки? Что нужно узнать? Не знает. Искать поддержки в этих угасших и пугающих глазах бессмысленно. Привычке плевать. А ему нет. Ему тяжело и тревожно. Игнорирование факта надвигающейся смерти отнимает много сил. Отвлекаться не на что. Его жизнь не полна событиями. Редко, но метко он попадает в кошмары наяву. Ничего больше. Ничего радостного, только страх, гнев, обречённость.       Не важно. Если Привычке не выгодно видеть его, значит, попытка ворваться в то кошмарное место, в то отвратительное измерение, обернётся провалом. Он не понимает принципа перехода. Значит, не стоит возлагать много надежд. Боится, что будет ожидать встречи ещё сильнее. От мысли, что он идёт к убийце за нежностью, за разговорами о чём угодно, кружится голова. Привычка чудовище, только вселяющееся в людей. Знает ли Привычка, что такое дружба? Любовь? Задумывался ли об этом вообще? Да брось ты, думает, какое представление Привычка имеет об эмоциях и чувствах. Считает их за смешной спектакль. Тянуло ли привычку к кому-либо вообще? Что же за глупые мысли.       Утро было серым. Тучи распадались кружевами по квадрату окон из его дома. Задвигает занавеску назад. Грузными шагами доходит до письменного стола и открывает дневник, стараясь не порвать листы дёрганным движением. Перечитывает записи. Останавливается пальцами на чистом поле. Может, продолжить работу Майло? Завести свой собственный дневник наблюдений и заметок? Хотя, у него есть камера. Он показывает, что видит, а не рассказывает. Другой стиль изложения. Его канал уже дневник. Сжимает переносицу, зажмурившись.       Начинает с небольших прогулок. Как долго же он мог не выходить на свежий воздух, зарываясь в оболочку стен. Теперь улица кажется ему бесконечным пространством и, если не вести пальцами по стене, он потеряет равновесие и пропадёт в пустоте. Как будто он стоит на крыше, где края не отгорожены внушающими доверие поручнями. Ноги почти подкашиваются, но он держит себя. Старается цепляться за реальность, пока в голове гуляет тревожный ветер, разгоняющий все мысли.       Привыкает к улице. Не предпринимает никаких активных действий. Каждый день выходит, чтобы пройтись сперва вокруг дома. Потом проходит мимо домов соседей. Ноги обретают уверенность, но он всё ещё дезориентирован и клюёт носом. Принимает решение выходить вечером, но проходящие люди нервируют, и он теряется ещё больше. Всячески отгоняет идею заводить будильники на четыре утра. Сама мысль выстраивания режима, как у обычного человека, была противна. С него достаточно принятия душа, ежедневной чистки зубов и редкого бритья. Пришлось сдаться, когда его останавливает незнакомец, спрашивая дорогу. Машинально указывает путь. Осмыслить не успел. Ужасается только оказавшись у порога двери, вставляя ключ в скважину. Он говорил с живым человеком, не втянутым в его омут проблем. Стены встречают его родным застоявшимся воздухом. Он смог расслабиться, увидев края дома, прячущие свободу.       Новую папку для видеозаписей на ноутбуке называет "Неделя ранних подъёмов.» Камера всегда с ним, но он ещё не планирует нарезать все обрывки и перекраивать их между собой. Попытка попасть за черту заведомо обречена на провал. Удача выкинет его на порог к Наблюдателю, либо поставит подножку и он угодит в ловушку тощего ублюдка. Верно. Ловушка тощего ублюдка. Туда он и держит путь. Уверен, костюмированный урод не будет ожидать такой наглости. Может, судьба предрешена. Но он играет по своим правилам. Он обязательно запишет, как попадёт назад в ту отвратительную реальность. Он – первопроходец. Мученик не по своей воле. Но вместо Земли Обетованной, ведёт за собой во мрак. Потопив всех, кого пытался спасти, не надеется на спасение, идёт дальше. Мотивация. Сравнение себя с Великим Человеком помогает вставать с трелью будильника. Романтизация. Прохлада утра оседает приятной влагой на его коже. Он выходит в футболке и джинсах, желая быть окутанным прохладой. Она приводит в чувство, держит за руки в реальности.       Камера записывает, как он ходит кругами, пытаясь обвести себя самого вокруг пальца, стараясь добиться настоящего провала в неощутимую кроличью нору. Вспоминает события 24 декабря, добиваясь разгадки. Ежедневные прогулки уже не в тягость. Наоборот, ожидаются до отсчитывания минут. Последний пикающий и жалкий на вид коммуникатор, или что это, был выкинут из окна на соседский участок. Дом чист. Мысли закреплены за целью. Папка пополняется новыми видео. На записях он молчит. Иногда слышно, как играет музыка из дешёвых наушников. Переход как сбивание с ног. Ты не понимаешь, что происходит, но всё выглядит таким же. Если не вспоминать, где был до этого. Его ориентир – его чувства. Чем ближе, тем сильнее бьётся сердце и сильнее тревога. Но его не пускают. Не расстраивается. Продолжает дальше.       Не понимает, зачем ему нужен Привычка. И что он будет делать, встретив Привычку снова. Скажет, привет, как дела? Поболтает о погоде? Это уже совсем бессмысленно. Доказать самому себе, что он безнаказанный? Возможно. Мысль, что Привычка не прикончит его, льстит. Неуправляемый душегуб, который только может угрожать и стерпит его плевок в лицо. Господи, да он же харкал в него и попал в глаз. Какой кошмар. Мог ли кто-то другой позволить себе подобное и остаться безнаказанным? Был ли вообще Привычка привязан к какому-либо человеку хоть раз? Или к другой сущности? Похоже, что Подстрекателя он держит на одной планке с собой и продолжает держать их общий уговор.       Свобода от стен дома уняла апатичность. Тоска перестала быть такой до боли в груди невыносимой. На улице никого нет, и он позволяет себе наслаждаться прогулкой. Ему весело, когда он поворачивается на пятках в своих протоптанных сандалиях и идёт спиной вперёд по проезжей части. Как будто даже пританцовывая, колени, вместо потери сил, сгибаются в ритме. Он покачивается, его голова кивает в такт. На камере мелькают ноги.       Осекается. Камушек под подошвой скользит и ноги заплетаются. Смешно спотыкается, камера записывает смазанный кадр из асфальта вперемешку с фонарными столбами и ночным небом. Ругается вслух и глубоко вдыхает, успокаивая подскочивший пульс. Но сердце не замедляется. Осматривается, наблюдая через экран камеры. Отрывается от экрана и мотает головой в одну сторону, в другую. Он гулял не в этом месте. Он здесь не был. Уши закладывает. Вязкий воздух тяжело втягивается через нос, и он дышит ртом.