Алёша

Алёша подбирает под себя ноги и натягивает на колени майку. Мама говорит, это плохая привычка, от неё портятся майки. Мама за такое ругает и даёт подзатыльники, и вот это уже действительно плохая привычка, потому что от неё портится Алёша. Потом папа в дневнике двойку увидит — и давай ремнём угрожать, и разве ему объяснишь, что Алёша глупеет от маминых подзатыльников, а значит, если по правде, это её надо бы пугать ремнём и ставить в угол? Черепица тёплая-тёплая после солнечного дня, сидеть на ней уютно. А мама говорит — нечего по крыше шастать, ещё сломаешь что-нибудь своими ножищами, потом потолок протекать начнёт. Алёша думает, так им и надо. Пусть на них течёт с потолка, раз они такие. Он перебирает пыльные пальцы ног и вдыхает вечерний запах тёплой крыши, спелых яблок, скошенного сена и навоза. Где-то внизу нервно ходит туда-сюда папа, бряцает ремнём, резко распахивает двери и двигает мебель. Алёшу ищет. И мама что-то говорит высоким своим голосом. Подсевает. Это слово Алёша узнал от покойной бабушки, оно очень подходит маме. Она ведь действительно будто горсти зёрен бросает, и прорастают от её обвинений и проклятий обиды в душе, буйным цветом цветут. Папа, наверное, скоро плюнет, перестанет искать, бросит ремень на кровать и уйдёт куда-нибудь, где мёдом намазано: к тёте Амалии или к дяде Жене с дядей Славой. Алёша раньше думал, что они действительно папу кормят мёдом, но ни разу это мамино обвинение не подтвердилось. Прибежит Алёша по её поручению папу домой звать, а он либо в карты играет, либо с отвращением пьёт противную горькую водку, либо и вовсе держит тётю Амалию на коленях, будто маленькую. А она большущая, эта тётя Амалия, она как целый кит! Алёше даже обидно, потому что его папа давно уже на колени не сажает и вообще гонит от себя. Иди, говорит, стукач, к своей матери, нечего подлизываться. Папа не сдаётся, всё ищет, уже во двор выбежал. Вот-вот глянет вверх — и получит Алёша разом и за двойки, и за растянутую майку, и за испорченную крышу. В чернильном небе расплёскиваются вдруг чернотой огромные крылья. Большущий орёл кружит, снижаясь. Алёша уже видит его крепкие чешуйчатые лапы с длинными когтями. — Вот ты где спрятался! — кричит папа, подняв голову и потрясая ремнём. — Ну, погоди, я из тебя всю дурь-то выбью! Орёл подлетает совсем близко. Мощные лапы мягко берут Алёшу за плечи и поднимают над крышей. Алёша едва успевает одёрнуть майку — и вот он уже летит над домом, над садом, над калиткой, над улицей, над чужими огородами. Воздух становится холоднее, но орёл прижимает Алёшу к себе, кутает в тёплые бело-коричневые перья, и Алёше становится тепло и мягко — и ни капельки не страшно. Орлиные крылья хлопают, рассекая воздух, и звук этот убаюкивает. Орёл относит почти спящего Алёшу в своё гнездо высоко-высоко в горах, бережно укладывает на мягкую подстилку из пуха и травы, укрывает крылом от дождя и от ветра, от папиного ремня и от маминых подзатыльников. Перед тем как уснуть, Алёша приоткрывает глаза и видит сквозь перья отблески звёзд в летнем небе.