В Тени Твоих Крыльев (In The Shadow Of Your Wings)

19 декабря 1991 года       Когда Мэгги проснулась в следующий раз, она ожидала увидеть оранжевое пламя, мерцающее за ее веками, поэтому держала глаза закрытыми.       Но ощущения все равно возвращались: сухой воздух на коже, жесткие простыни, звуки механических гудков и далеких разговоров. Она помнила отголоски страха, мигающие огни, десятки голосов и рук.       Мэгги чувствовала, что боль поджидает ее за углом, как чудовище с мертвыми глазами и металлическими когтями.       Ее глаза открылись, и она тут же поморщилась, когда яркий свет в комнате ударил по сетчатке. Она что-то пробормотала, повернув голову в сторону, чтобы избежать света, и услышала тихий, торопливый разговор, доносившийся откуда-то из комнаты. Дверь открылась и закрылась, и шаги поспешили к краю ее кровати.       Мэгги снова открыла глаза, на этот раз более осторожно. Флуоресцентный белый свет проникал внутрь, и размытое изображение больничной палаты начало проясняться. Она услышала тихий шум справа от себя и медленно повернулась, чтобы посмотреть.       Тони стоял там и смотрел на нее таким взглядом, какого она никогда раньше не видела. Его глаза были красными, а на лице залегли тени, волосы были в беспорядке, а рубашка измята и испачкана. Он держался за пластиковый поручень на боку ее больничной койки побелевшими костяшками пальцев. Он выглядел почти как незнакомец.       Тони смотрел на нее еще несколько мгновений, его взгляд метался по кровати, а потом снова остановился на ее лице. Его брови сошлись вместе, а подбородок дрогнул.       — Привет, Мэггот, — прошептал он.

***

      Мэгги впитывала информацию о своем положении медленными каплями и струйками. Тони и мистер Джарвис были с ней в больнице, у каждого из них были влажные глаза и дрожь, а врачи и медсестры входили и выходили из палаты, время от времени рассказывая ей что-то новое, но в основном просто делая анализы и говоря, какая она смелая, или хорошая, или сильная.       Лекарства помогали заглушить боль, как если бы нож запеленали в вату, но голова от них путалась. Иногда она забывала, что ей говорили, и ей приходилось напоминать — ей сказали, это сотрясение мозга.       Когда она узнала эту информацию, ее желудок словно сжался. Сотрясение. Ожоги. Порезы. Обширные синяки. Она могла убедиться в этом сама — однажды она видела свое лицо в отражении металлического подноса, видела воспалённую красную борозду над бровью, чувствовала бинты и пластыри по всей коже. У нее был горизонтальный фиолетовый синяк на груди, где ремень безопасности врезался в ее кожу, и еще одна темная полоса вокруг верхней руки, где... где... ее мысли ускользали от этого воспоминания.       Повреждение нервов. Травмы позвоночника. Сломанные правая малоберцовая и большеберцовая кости. Инфекция.       Мэгги чувствовала себя такой расстроенной, слыша, как врачи что-то бормочут Тони и Джарвису, словно она ничего не могла понять. А она и не понимала; она понимала все слова, но не знала достаточно, не училась достаточно, чтобы понять, что они на самом деле означают. Она, конечно, могла сказать, что двигаться теперь гораздо труднее, чем раньше - она все чувствовала, когда врачи тыкали в ее ноги и спину резиновым наконечником для проверки чувствительности, но когда они просили ее пошевелить ногами, она едва могла сделать это из-за боли, а то немногое, что она могла сделать, выглядело дерганым, нескоординированным. Через некоторое время ей перестали давать смотреть на правую ногу, когда она начала краснеть и опухать.       Ей нужно было, чтобы врачи объяснили ей все, как ребенку; просто пятилетнему ребенку, растерянному и напуганному.       — Тебе будет трудно ходить некоторое время, если ты вообще будешь ходить, Мэгги, — сказали они ей вначале. — Мы не уверены в степени повреждения. Но с растущим организмом может случиться все, что угодно. — Ее сердце упало. Тони, молча стоявший слева от нее, протянул руку и взял ее за плечо. А день спустя: — Нам очень жаль, но инфекция в твоей правой ноге стала слишком серьезной, чтобы с ней справиться. Ты знаешь, что такое ампутация, Мэгги? Она знала это слово.

***

      Мэгги не спрашивала о родителях с тех пор, как проснулась. И, словно приняв ее молчание за реплику, никто не заговаривал с ней о них. Тони был молчаливым красноглазым упырем в ее больничной палате, разговаривая только для того, чтобы обсудить ее здоровье или сказать ей: "Все будет хорошо, с тобой все будет хорошо". Хотя он говорил мало, он был рядом, каждый день и каждый час, и это давало Мэгги такое облегчение, какого не могли дать никакие слова.       Мистер Джарвис тоже был там, иногда со своей женой Анной, и он заполнял тишину разговорами о том, как хорошо Мэгги поправляется, о погоде, о том, какие хорошие медсестры в больнице. Он был уже стар и сед, ему было почти восемьдесят, и Мэгги заметила, что его руки не переставали дрожать.       Роуди навещал ее несколько раз, приносил Тони еду и свежую одежду и пытался говорить с Мэгги как раньше: бодро, дружелюбно. Но это было слишком похоже на притворство, особенно когда она заметила, как он смотрел на нее, когда думал, что она не видит.       Избитое и сломанное тело Мэгги стало единственным источником разговоров и внимания вокруг нее. Было легче отгонять воспоминания о том, как она получила эти раны, и думать о том, как они будут заживать. Даже о том, что мамы и папы нет рядом, было достаточно легко забыть — она и раньше проводила дни, не видя их.       Но потом, за два дня до операции, кто-то из медсестер посадил Мэгги в инвалидное кресло, чтобы она могла выйти на улицу на несколько минут подышать свежим воздухом. Было больно, но Мэгги не сказала им об этом. Она хотела выбраться из палаты. Пока медсестры везли Мэгги по больнице, они видели не так много людей, но те немногие, кто видел, смотрели на нее, и на их лицах промелькнули шок и жалость.       Мэгги не обращала на это внимания, пока ее не привезли в палату, и по дороге мимо медпункта ее взгляд остановился на газете, лежащей рядом со стопкой досок для записей. Черно-белое лицо отца уставилось на нее, вернув ее внимание к газете и заголовку над его фотографией: ГОВАРД И МАРИЯ СТАРК ПОГИБЛИ В АВТОКАТАСТРОФЕ НА ЛОНГ-АЙЛЕНДЕ МАРГАРЕТ СТАРК, 5 ЛЕТ, ЕДИНСТВЕННАЯ ВЫЖИВШАЯ.       Дыхание Мэгги застряло в груди. Медсестры уже провезли ее кресло-каталку мимо медпункта и в больничную палату, разговаривая о погоде, но Мэгги замерла там, где сидела, закутавшись в одеяла. Она попыталась сделать вдох, но ее легкие, казалось, забыли, как дышать. Кровь отхлынула от ее лица, а когда она потянулась к горлу, ее рука задрожала.       Медсестры поняли, что что-то не так, когда Мэгги удалось сделать резкий, короткий вдох, а затем началась гипервентиляция: она задыхалась, боролась за дыхание, но ее легкие казались маленькими, как сдутые воздушные шарики.       — Мэгги? Мэгги, постарайся дышать, — звали медсестры, но их голос звучал так далеко. Она продолжала задыхаться, но воздух не поступал, и ее зрение сузилось до точки. Кто-то поднял ее и положил обратно на кровать, и теперь уже кричали люди. Она покачнулась в сторону, отчего боль пронзила правую ногу до основания шеи, и ее вырвало на пол. Все ее тело неконтролируемо содрогалось, и когда кто-то надел ей на лицо кислородную маску, она увидела, что ее дыхание вырывается с туманом на внутренней стороне пластика.       Больше не было сил бежать от воспоминаний. Вспышки огненного света, отблескивающего от серебристого металла, кровь, размазанная по дороге, и мертвые глаза заполнили ее колющее зрение и наполнили тело страхом. Когда знакомое тяжелое давление лекарства накрыло ее и закрыло глаза, Мэгги с облегчением погрузилась в сон.

***

      Тони сидел у кровати Мэгги на больничном стуле с жесткой спинкой, положив подбородок на руку и насупив брови, наблюдая за сестрой. Они снова ввели ей морфий час назад, пока он обсуждал с ней похороны. Похоже, Мэгги не сможет приехать на похороны — она все еще была слишком больна, особенно с учетом предстоящей операции, а мир хотел отпраздновать жизнь Говарда Старка — они не стали бы ждать одну маленькую девочку.       Он вернулся к медсестрам, которые сказали ему, что у Мэгги был какой-то приступ паники. Они, казалось, не понимали, что послужило толчком к этому. Тони сказал им, что может придумать несколько причин, и после этого его оставили в покое.       Мэгги выглядела такой маленькой в своей постели. Она всегда была маленькой в его глазах, но видеть ее такой, заваленной больничными простынями, с проводами и трубками, тянущимися от локтей, и маской на лице... она выглядела крошечной. И сломанной. Когда он впервые увидел ее, рано утром после аварии, он оступился и наткнулся на одну из суетящихся медсестер.       Сегодня она выглядела лишь немногим лучше, чем тогда: синяки все еще темнели на ее коже, рана над бровью зарубцевалась, и они сбрили часть ее волос, чтобы обработать рваные раны на коже головы. Ее худые руки были в синяках и царапинах и пожелтели от антибактериальных тампонов, которые ей постоянно делали. А под простынями, он знал, все было еще хуже. Ее раздробленная, израненная и инфицированная нога, которую вскоре должны были отрезать ниже колена, забинтованная, и невидимое повреждение нервов в позвоночнике.       Тони испустил дрожащий вздох и опустил голову на руки.       — Мне жаль, Мэгги, — сказал он в тишине больничной палаты. Единственным ответом ему был тихий писк монитора сердца Мэгги.       Его последние слова, сказанные маме и папе, были злыми и горькими. Если бы он тогда повел себя по-другому, придержал язык, может быть, та машина никогда бы не потеряла управление и не врезалась в дерево? Были бы мама и папа рядом? Была бы Мэгги... снова целой?       Потому что он знал, что это хуже, чем физический ущерб. Мэгги изменилась. Той разговорчивой, раздражительной, любопытной Мэгги больше не было. Она почти не разговаривала с тех пор, как очнулась. А когда под действием наркотиков она не теряла сознание и не бормотала, ее глаза, казалось, тонули в страхе.       Он не мог поверить, что когда-то испытывал к ней хоть унцию ревности. За что? За то, что она умная? За то, что их родители гордились ею?       Дверь тихо открылась, впуская Джарвиса. После аварии он мотался по всему Нью-Йорку, занимаясь административными и юридическими делами, на которые у Тони не хватало сил. Тони понимал, что это несправедливо: Джарвис был уже пожилым человеком, до аварии он был более или менее на пенсии. Но у Тони не было никого другого. У него был Роуди, но Роуди не знал, как справиться с таким кошмаром.       Джарвис окинул взглядом спящую Мэгги, затем обошел кровать и положил руку на плечо Тони.       — С ней все будет в порядке, мастер Старк, — пробормотал он твердым и успокаивающим тоном. — Будет.       — Да, после того, как они отрубят ей половину ноги.       Джарвис сделал длинный вдох.       — Она молода. Она справится гораздо лучше, чем вы или я, если бы мы потеряли ногу. Пока мы будем рядом с ней.       Тон Джарвиса был решительным, но Тони почувствовал в нем вопрос.       — Я буду здесь, — пробормотал Тони. — Я остаюсь.       Джарвис все крепче сжимал его плечо, но потом отпустил.       — Полиция все еще хочет поговорить с ней до операции. Чтобы закрыть дело.       Тони стиснул зубы:       — А им это действительно нужно? Совершенно ясно, что она не хочет говорить об этом.       — Она может говорить столько, сколько захочет. Им просто нужно опросить её.       Тони снова опустил голову. Он слышал, очень слабо, звук дыхания Мэгги в кислородной маске.       — Хорошо.

***

21 декабря 1991 года       — Здравствуй, Мэгги — сказал на следующий день полицейский с темными волосами и широким подбородком, улыбаясь Мэгги, которая сидела в своей кровати, подперев ее подушками. — Меня зовут офицер Уильямсон, а это офицер Купер. — Он жестом указал на светловолосого мужчину справа от себя, у которого на коленях лежал блокнот. Они оба были одеты в черную форму с серебряными значками на груди. — Мы слышали, что ты выздоравливаешь, это прекрасно.       Мэгги ничего не сказала. Ее операция была назначена на завтра.       Тони, сидевший рядом с Джарвисом на другой стороне кровати, беспокойно ворочался и что-то бормотал себе под нос.       Офицер Купер поднял голову.       — Вам не обязательно находиться здесь, если вы предпочитаете этого не делать, мистер Старк, мистер Джарвис.       — Я не уйду — сказал Тони угрюмым голосом, который Мэгги привыкла слышать в его разговорах с отцом.       Купер и Уильямсон снова повернулись к Мэгги.       — Нам очень жаль твоих родителей, Мэгги, — сказал Уильямсон, нахмурив брови. — И нам очень жаль, но нам придется спросить тебя о той ночи, для дачи свидетельских показаний. Ты понимаешь?       Мэгги кивнула, но она уже чувствовала, как в груди нарастают тревожные симптомы страха. Она заставила себя сделать длинный вдох, как говорили ей медсестры после того, как она очнулась от приступа паники. Она задавалась вопросом, куда делся весь этот сверкающий гнев.       — Хорошо, — улыбнулся Уильямсон. — Расскажи нам, что ты помнишь.       Мэгги почувствовала, что ее челюсть застыла, как будто кто-то заморозил мышцы ее лица. Ее глаза расширились.       — Я знаю, что это должно быть трудно, и я знаю, что твои врачи сказали нам, что ты, возможно, не сможешь вспомнить многого. — мягко сказал Уильямсон. Всякий раз, когда Мэгги возвращалась мыслями к той ночи, воспоминания казались ей разрозненными и нечеткими. Но некоторые вещи были такими же четкими, как если бы они были заморожены во времени. — Может быть, мы расскажем тебе об этом?       Прежде чем она успела ответить, Купер сказал:       — Итак, машина потеряла управление и врезалась в дерево. Ты это помнишь?       Мэгги сглотнула и кивнула.       — Начался пожар, — продолжил Купер. Мэгги снова кивнула. — Должно быть, это было очень страшно. Ты выбралась из машины?       — Я выбралась, — прошептала она. Она сжала кулаки, чувствуя, как гравий впивается в ладони. Она слышала, как хрустит гравий под шагами, которые не были ее собственными.       — И твои родители были… — Купер перевел дыхание и мягко сказал: — Их уже не было, не так ли?       На другой стороне кровати Тони напрягся. Мэгги не кивнула. Она могла видеть их: папино лицо, все разбитое. Мама, не издающая ни звука.       — Итак, ты выбралась и начала ползти…        —Там был мужчина, — вздохнула Мэгги.       Как будто разговор о нем наконец-то вызвал его, она увидела мужчину с металлической рукой: его глаза были устремлены прямо вперед, а лицо было пустым, пока он тащил ее по дороге. Она потянулась вверх, чтобы коснуться руки.       Полицейские обменялись взглядами, Тони и Джарвис нахмурились.       Уильямсон прочистил горло.       — Да, мужчина и женщина нашли тебя на дороге, Мэгги. Они привезли тебя в больницу…       Она сильно тряхнула головой, все ее тело напряглось.       — В машине был мужчина.       — Хорошо… — сказал Уильямсон. — Ты можешь описать его?       Рот Мэгги открывался и закрывался.       — Я... он... он был одет в черное. Весь. У него была металлическая рука, и…       Уильямсон и Купер нахмурились.       — Ты можешь... описать его лицо?       — Пустое, — прошептала она. Она чувствовала, как пламя мерцает на ее коже. — Цвет волос?       — Темные.       — Цвет глаз?       Мэгги вздрогнула, когда паника поползла вверх по позвоночнику. Она с трудом могла говорить или дышать из-за сдавленности в горле, напоминавшей ей о вчерашнем дне. Она сжала в кулак больничную простыню и заставила себя дышать через нос.       — Его глаза были мертвы.       В ее памяти его лицо превратилось в чудовищную яму, меняющуюся, как лед, охваченный пламенем.       Купер слегка наклонился вперед.       — Мэгги, этот человек, которого, как ты говоришь, ты видела... на кого он был похож? Он был похож на кого-то из твоих знакомых? Может быть… на твоего отца?       Она снова покачала головой.       — Он ни на кого не похож.       Тони и Джарвис уставились на нее. Купер наклонил голову.       — И... что сделал этот человек?       — Я… — она нахмурила брови, пытаясь разобраться в своих размытых, полных боли воспоминаниях. — Я не... не видела всего этого. Но я думаю, что из-за него мы разбились. Он сделал больно... он сделал больно маме. — Глаза Тони закрылись, и когда она взглянула на него, то увидела, что его лицо полностью искажено болью.       — Он что-нибудь сделал с твоим отцом, Мэгги? — спросил Уильямсон.       — Я не видела. Его лицо… — Ужас захлестнул ее горло, мешая говорить, и она задыхалась.       — Мэгги, — раздался голос, но он звучал так, будто говорили с вершины колодца, а она была в глубине, заключенная в ледяную черноту, слишком тесную, чтобы дышать или видеть. Она слышала гудки аппаратов и далекий голос Тони, а затем теплая рука легла ей на грудь, заставив сделать огромный, задыхающийся вдох. Она схватилась за руку на груди, узнав мозолистые пальцы Тони, и через мгновение нечеткие серые пятна в ее сознании рассеялись.       Все в комнате стояли: Тони с одной рукой на груди Мэгги, а другой у ее головы, его глаза были расширены и полны отчаяния, Джарвис стоял в стороне с протянутой рукой, а двое полицейских нависали над ней, забыв о своих записях. Дверь распахнулась, и в комнату вбежали две медсестры.       — У нее снова начались проблемы с дыханием, — сказал им Тони, его голос дрожал, — я не…       Медсестры поспешили к Мэгги и начали возиться с кислородной маской, но она уже заставляла себя делать длинные, глубокие вдохи.       — Как ты себя чувствуешь? — спросили они ее.       — Я уже в порядке, — прошептала она. — Просто испугалась.       Они перестали пытаться прикрепить кислородную маску. Они задали еще несколько вопросов, затем попытались уговорить полицейских уйти — «будет проще, если мы просто закончим это сейчас», сказал Купер, и снова вышли из комнаты.       Все вернулись на свои места, даже Тони, хотя он выглядел готовым снова вскочить и помочь Мэгги, если ей это понадобится.       Купер отложил свой блокнот.       — Мэгги, ты уверена, что в той машине с тобой был мужчина?       Мэгги кивнула, стараясь не думать слишком много о своих воспоминаниях, чтобы снова не испугаться.       — Да. Я видела его. Он схватил меня и пытался увести.       — А потом он оставил тебя там?       Она кивнула.       — Почему? — слабо спросил мистер Джарвис, и офицер Уильямсон бросил на него предупреждающий взгляд.       — Я не знаю, — ответила Мэгги. — Он просто ушел.       Уильямсон и Купер посмотрели на нее с таким выражением, какое она видела у всех остальных в больнице: с жалостью. Купер закрыл свой блокнот, и они обменялись взглядами.       Уильямсон кивнул, один раз, затем снова повернулся к Мэгги.       — Спасибо, что помогла нам, Мэгги. Мы очень сожалеем о том, что тебе пришлось пережить. И мы надеемся, что ты скоро поправишься.       И с этим они ушли. Тони и Джарвис последовали за ними из комнаты, оглядываясь на Мэгги в ее постели. Дверь со щелчком закрылась.       Мэгги вцепилась руками в больничные простыни и уставилась на свои ноги. Она требовала, чтобы они двигались. Ее левая нога дернулась, и боль пронзила позвоночник. Правая нога болела, до костей и лихорадки.       Она слышала приглушенные голоса по ту сторону двери и напрягала слух. Иногда она могла слышать, как медсестры болтают на своем посту, если они говорили достаточно громко.       "Мы видим это иногда...", — услышала она. "Дети придумывают себе физических злодеев, чтобы обвинить их".       Более низкий голос, неслышный, продолжил:       "Да, слияния вещей, которые они могут понять, чтобы помочь им справиться. В сочетании с травмой головы и лекарствами, это, вероятно…"       Мэгги стиснула зубы и уставилась в потолок. Вот он, гнев.       Когда Тони вернулся, выглядя на много лет старше, он со вздохом закрыл за собой дверь. Повернувшись, он увидел решительный взгляд Мэгги.       — Что, Мэггот?       — Они мне не верят, да?       Тони снова вздохнул и опустился на сиденье рядом с ней.       — Нет. Мне жаль, Мэгс, но ты знаешь... твоя голова пострадала, и я уверен, что тебе было страшно и больно. — Он опустил голову на руки. — Иногда некого винить.       Мэгги посмотрела на него.       — Но я видела его! Я говорила с ним!       Тони поднял голову:       — Ты говорила с ним? Что ты сказала?       Ее руки сжались в кулаки.       — Я спросила его, зачем он это делает, и он сказал, что я — его миссия. Потом он бросил меня. И я сказала ему, что он — моя миссия. Слова были горячими в ее желудке и горле, как будто она проглотила лаву.       Тони долго смотрел на нее. В его темных глазах блестели слезы.       — Ты злишься, — сказал он.       Ее глаза горели.       — Кто-то убил маму и папу! — В конце ее слова прозвучали высокопарно, и она возненавидела себя за то, что говорила, как маленькая испуганная девочка. На мгновение ей захотелось, чтобы она могла быть такой же спокойной и внушительной, как этот мужчина с металлическими руками. Она видела, как Тони с грустью наблюдал за ней. — Ты тоже мне не веришь, да?       Тони вздохнул:       — Я не знаю, чему верить, Мэгги. — Он окинул её взглядом, будто каталогизируя её повреждения. — Но сейчас тебе… тебе нужно поправляться. Давай сделаем так, чтобы ты поправилась.

***

22 декабря 1991 года       Пока Мэгги под общим наркозом удаляли голень, Тони сидел на стуле на лужайке на кладбище Вудлон и смотрел, как опускают в землю гробы его родителей.       Он боролся против этого времени, но похороны были назначены, а врачи не хотели переносить операцию. Тебе не нужно будет присутствовать до конца, сказали они ему. Ты будешь только ждать.       Впрочем, он и здесь ничего не делал. Роуди сидел рядом с ним, и они оба наблюдали, как друзья семьи, политики, ветераны и ученые произносили хвалебные речи. Нью-Йоркское хоровое общество спело гимн. Обадайя говорил о "Старк Индастриз" и о наследии отца. Джарвис рассказал о своих пятидесятилетних отношениях с "мистером Старком", о том, как он встретил Марию, о ходе их отношений, а затем:       — Мистер и миссис Старк принесли в этот мир двух самых лучших и ярких детей, которых я когда-либо знал, — сказал Джарвис. Его голос дрожал. Его хрупкие пальцы крепко сжимали украшенный цветами пюпитр. — Из всех их достижений и похвал ничто не может сравниться с жизнью Тони, и... и Мэгги. — Тони увидел, как лицо Джарвиса стало пепельным. — Эта потеря для них... ни с чем не сравнима. Но я знаю, что они вырастут замечательными, блестящими людьми, независимо от того, куда они пойдут в жизни. Я... они…, — внезапно Джарвис разразился рыданиями. Он дрожал, как стебель травы во время урагана, а через несколько мгновений Анна поспешила к подиуму и увела его.       Тони не двигался. Он уставился на два простых надгробия в траве. По крайней мере, мы не будем хоронить и ее.       Хотя при том состоянии, в котором находилась Мэгги, кто знал, сколько времени пройдет, пока он снова окажется здесь?       Он не слышал остальной части службы, пока церемонимейстер не пригласил присутствующих встать и пройтись, может быть, возложить цветы на могилу. До конца дня по всему городу будут проходить траурные мероприятия.       Тони встал, повернулся и пошел обратно к автостоянке. Роуди молча последовал за ним.

***

      Когда Мэгги проснулась, потеряв часть себя, она не знала, что чувствовать. Она все равно не могла ходить, даже если бы у нее была целая нога, так как нерв был поврежден слишком сильно. В послеоперационной палате ее вырвало от анестезии, и следующие несколько дней она снова провела в тумане лекарств и боли. Ногу держали в бинтах, но ей разрешили посмотреть на нее, когда она достаточно окрепла, чтобы поднять голову. Это выглядело забавно - видеть ее укороченную, замотанную бинтами ногу рядом с целой (пусть и немного поврежденной). Как оптическая иллюзия.       Тони вернулся и рассказал ей о похоронах. Мэгги все равно не хотела идти. Ей не нравилась мысль о том, что маму и папу предадут земле.       Она попыталась снова рассказать полиции о человеке с металлической рукой, когда двое офицеров вернулись, чтобы передать Тони вещи, найденные после пожара в машине: обручальные кольца мамы и папы, папин пейджер, инструменты, которые лежали в багажнике. Но даже когда Мэгги изо всех сил пыталась настоять на том, чтобы они ее выслушали, она видела, что они ей не верят. Они думали, что ее умный мозг придумал, как все это объяснить.       Но в этом не было никакого смысла, разве они не видели? Почему никто не смотрел?       Когда физиотерапевты начали заставлять ее двигаться с помощью щадящих упражнений для ног в кровати и подбирали ей инвалидное кресло на длительный срок, Мэгги повернулась к Джарвису и попыталась убедить его поверить ей насчет человека с металлической рукой. Но ей стало не по себе от того, что каждый раз, когда она заводила об этом разговор, на его лице появлялось горе.       В больничную палату начали проникать посетители: несколько нянь, коллеги отца (которые выглядели скованными и неуютными), Оби, даже тетя Пегги, которую Мэгги видела всего несколько раз.       Тетя Пегги была единственной, кто спросил ее об автокатастрофе, ее глаза были проницательными, а голос мягким. Мэгги хотела бы, чтобы ее голова была яснее, но после операции она принимала много лекарств. Кроме того, она не понимала, чем может помочь пожилая женщина. Тетя Пегги поцеловала ее в лоб и оставила ей в подарок приставку SNES.       Мэгги пыталась поговорить с Тони об этом, но по мере приближения даты выписки из больницы он все больше погружался в изучение и проектирование протезов. Он хотел каким-то образом починить ее. Он не хотел думать о монстрах во тьме.       Так человек с металлической рукой стал личным демоном Мэгги, преследующим темные углы ее комнаты. Он поджидал ее в ночных кошмарах, всегда появляясь в виде вспышки металла и мерцающего пламени.       За день до того, как ее должны были выписать из больницы, через месяц после автокатастрофы, Мэгги в последний раз упомянула о человеке с металлической рукой. Это было лишь мимолетное упоминание Тони, в надежде, что он хотя бы признает ее. Он сидел на своем обычном стуле в ее больничной палате, делая наброски чертежей.       Мэгги сохраняла ровный голос, когда говорила:       — Мужчина из машины, кажется, я знаю, какой мотоцикл он водил.       Тони сделал вид, что не расслышал ее.       Мэгги сжала губы и проглотила все дальнейшие слова. После того дня она больше никогда не упоминала об этом человеке.       Другие думали, что она убедилась в ошибочности своих галлюцинаций, что она отказалась от них. Но в глубине ее души жила память о мертвых глазах и хриплом голосе, о тисках на ее руке и силуэтах ее горящих родителей. Воспоминание горело в самой ее личности, тлеющий уголек, подпитываемый ее собственным голосом, шепчущим в темноту: Теперь ты — моя миссия.

***

      Пегги Картер, вскоре ставшая экс-директором Щ.И.Т.а, позвонила по номеру два после посещения детской больницы Святой Марии.       — Пирс.       — Это Картер, — пробормотала она, усаживаясь обратно на сиденье автомобиля. — Я только что из больницы. Я проследил за тем, что упомянул мистер Джарвис.       — И что?       Пегги вздохнула.       — Я не знаю. Она упомянула, что был человек, который ранил ее родителей, но то, как она его описала... он похож на призрака. Ей больно, и она напугана, и она в замешательстве.       — Естественно.       — Но у нас нет возможности проверить то, что она говорит, не так ли? Нет никаких записей с камеры на месте аварии, мы понятия не имеем, над чем работал Говард в то время, а полиция уверена, что это был несчастный случай. Я просто... я не знаю, что делать. — Она закрыла глаза. Она была слишком стара для этого. Она скучала по своему другу. Образы детей Говарда — избитая, исхудавшая Мэгги и изможденное лицо Тони на похоронах — горели в ее памяти.       Пирс испустил тяжкий вздох.       — Я действительно сожалею о вашей потере, директор Картер. Я бы сказал, что лучшее, что мы можем сделать, это отметить файл с запросом об убийстве, но кроме этого…       — Я знаю, — ответила она, кивнув сама себе. — Слов травмированного пятилетнего ребенка недостаточно, чтобы основывать расследование. — Она ущипнула себя за переносицу. — Но я боюсь, что делаю неправильный выбор. Я... я слишком близка к этому. Что вы думаете?       На линии повисла долгая пауза.       — Александр?       — Я думаю, мы должны оставить это, — сказал он в конце концов, его голос был низким и мягким. — И, может быть, вам стоит подумать о том, чтобы взять перерыв. Навестить внуков.       Пегги грустно улыбнулась.       — Я не брала отпуск уже десять лет, Александр.       — Это не отпуск.       Пегги закрыла глаза.       ***       Офицер Уильямсон стоял на заднем дворе полицейского участка, прижимая к уху дешевый телефон.       — Да, — сказал он в трубку, внимательно слушая. — Да, тревога не объявлялась. Девочка, похоже, помнит о той ночи, но история о травме головы и воображении, похоже, продана. Врачи даже записали в ее личное дело проблемы с памятью. И в последний раз я слышал от сотрудницы больницы, что она перестала говорить об этом, так что не думаю, что нам стоит беспокоиться о подавлении.       Он сделал паузу.       — Девушка? Нет, они не знают, сможет ли она снова ходить. Боюсь, миссия провалена.       Он снова сделал паузу, кивнув сам себе.       — Спасибо, сэр. Хайль Гидра.

***

20 января 1992 года Сибирь       За пять тысяч миль отсюда, в бетонном бункере, скрытом под замерзшей тундрой, крики Зимнего Солдата эхом отдавались в ракетной шахте. Лед все еще таял в его костях, а в глазах полыхали молнии.       Его куратор бесстрастно наблюдал за происходящим, пока ученые не кивнули ему.       — Желание. — Тело солдата содрогнулось, когда металлические пластины машины подавления памяти отцепились от его лица. — Ржавый. Семнадцать. Рассвет. — Лицо солдата исказилось, когда он услышал эти слова — так всегда было с первыми несколькими, как будто слова заставили его физически отпрянуть.       — Печь. Девять. Добросердечный. — Резкое дыхание солдата успокоилось. — Возвращение на Родину. Один. — Знакомая пустота затопила взгляд солдата. — Грузовой вагон.       Куратор подождал несколько мгновений, пока солдат не стал абсолютно неподвижным.       — Доброе утро, солдат.       Выражение лица солдата не изменилось. Стабильное, надежное оружие. Куратор был уверен, что какие бы неудачи ни произошли на последнем задании, они не повторятся. Солдат посмотрел в лицо своему куратору.       — Я готов отвечать.