Пока ты смотришь

– Что за нахуй с тобой не так, Фушигуро? – Это что со мной не так? – шипит Мегуми сквозь стиснутые зубы и мысленно матерится. Он ненавидит, когда эмоции выходят из-под контроля и оказываются близки к тому, чтобы управлять его словами и поступками. А сейчас они близки. Когда Мегуми понимает, что уже сделал шаг по направлению к Сукуне – приходится внутренне одернуть себя и резко остановиться. Что он вообще собрался сделать? Врезать Сукуне? Так себе перспектива. Мегуми не особый фанат применения силы и такого рода разборок – будь то дуэли на палочках или обычные мордобои на кулаках. Это не значит, что он никогда не дерется – всегда найдутся мудаки, которые заслуживают и сами нарываются. Просто… Мегуми все еще не фанат. А Сукуна, пусть и мудак. Но доводить с ним все до этой черты почему-то не хочется. Так что Мегуми медленно выдыхает, глубоко вдыхает. Заставляет ярость внутри себя, незаметно для него самого распалившуюся – хоть немного притихнуть. И только тогда говорит: – Если ты планируешь вести себя, как кусок дерьма – то я ухожу из команды, Рёмен, – и Мегуми с облегчением слышит, что собственный голос звучит вновь ровно, спокойно и ничего не выражает. Хотя облегчение – это, конечно, сильное преувеличение. Потому что внутренне от спокойствия он все еще удручающе далек. Бросив предельно холодный – как Мегуми надеется – взгляд на разъяренного, распаленного Сукуну, он разворачивается на сто восемьдесят. Делает шаг. Еще один. Как вдруг ему в спину прилетает злое, насмешливо-ядовитое: – Думаешь, ты такой незаменимый, а, Фушигуро? И Мегуми резко тормозит, будто он – заклинание, сталкивающееся с чьим-то мощным протего. Слова бьют неожиданно мощно – хотя не должны бы. Ничего особенного и ничего нового Сукуна ему не сказал – эти же слова Мегуми мог бы тысячу тысяч раз сказать себе сам; их мог бы сказать ему почти кто угодно другой – и это совершенно не задело бы. Потому что это правда. Но все-таки. Все-таки. Именно от Сукуны слышать их оказывается… задевающе. – Нет. Не думаю, – все так же ровно отвечает Мегуми, не оборачиваясь – потому что, опять же, это правда. И наконец уходит – в этот раз Сукуна его не останавливает. На самом деле, Мегуми совсем не хочется уходить из команды. Ему нравятся полеты. Ему нравится квиддич. Ему нравится азарт игры, свист ветра в ушах, тяжесть квоффла в руках. Нравится то непередаваемое, упоительное чувство, которое он испытывает, забивая очередной гол. Но. То, как играет Сукуна. То, какие приемы он использует. То, на что он готов пойти ради победы… Мегуми не собирается – просто не может – с таким мириться. Даже если придется бросить квиддич. Его никогда не устраивало, что Слизерин в целом известен своими грязными методами игры. Кажется, все вокруг считают, что единственный способ, которым они могут выиграть – это различного рода обман и хитрость. Что бесит просто до невозможности. Но неужели, бесит одного только Мегуми? Неужели, никому кроме него не хочется доказать, что они способны на большее? Что могут вырвать победу исключительно собственными силами? Маки – капитан их команды и единственная из Зенинов, кого Мегуми в состоянии терпеть – в целом с ним солидарна и обычно грязные методы игры не поощряет. Но если игрок талантлив и может изящно воплощать хитрость в жизнь – вот как Сукуна, – она этому не сопротивляется. Потому что тоже считает, что победа – выше принципов. И дело не в том, что Мегуми так уж принципиален… Ладно, может, он все же немного принципиален. Но дело все еще не в этом! Просто, если победа не заслужена собственным трудом, если не выцарапана максимумом приложенных усилий – то какой в ней смысл? Какое от нее удовольствие?! Сегодня терпение Мегуми лопнуло. Это была их первая с Сукуной совместная игра – после множества тренировок, во время которых они не переставали сраться – и… Они продули. Они продули, потому что ловец у них… неплохой, но и не гений – рейвенкловский, не без некоторого труда, но все же смог его обыграть. А двое из трех охотников всю игру не переставали переругиваться. Когда матч закончился, и их разочарованная команда спустилась на землю – Мегуми тут же развернулся, чтобы уйти. Он успел мельком заметить обеспокоенные лица Юджи и Нобары в толпе – но они уже знают, когда лучше оставить его одного, так что не стали идти следом. С другой стороны – Сукуна с понятием такта явно не знаком. Так что он-то как раз догнал Мегуми. По итогу, конечно же, они поругались. Опять. А когда у них вообще иначе бывает-то? Маки уже угрожала, что заменит обоих, если они так продолжат – не заменила. Вот результат. Что ж, Мегуми упростит ей задачу. Но сильнее всего бесит даже не проигрыш и не то, какими методами Сукуна пытается победу заполучить. Сильнее всего бесит то, что он в квиддиче хорош. Действительно хорош. Иногда Мегуми залипает на том, как он летает. Хищная, опасная грация. Блеск в темных глазах. Удовольствие и адреналин и от самого полета, и от игры, которые просто невозможно не узнать. Мегуми слишком хорошо это знакомо. Мегуми сам это испытывает. Хотя на первых их тренировках казалось, будто Сукуна от всего этого далек – нет, летал он отлично, но был словно… отстранен? Словно все происходящее мало его волновало? Может, квиддич был для него разве что способом развеять скуку – или что-то вроде. Мегуми вообще поначалу плохо понимал мотивацию Сукуны, зачем он в команду сунулся-то, если не особенно и заинтересован. Но потом? Потом, однажды, когда они бок о бок летели к воротам, сражаясь за квоффл – Мегуми уловил, как что-то в Сукуне зажглось. Вспыхнуло искрой – и начало разгораться пламенем. Превратилось в тот самый блеск в глазах, в удовольствие и адреналин. Тогда Мегуми успел на какие-то несколько секунд их гонки забыть, что они на поле не одни. И теперь есть часть его, которой хотелось бы увидеть, что будет, когда пламя в глазах Сукуны разгорится по-настоящему; когда он по-настоящему квиддичем проникнется. Которой хотелось бы понять, каково это – по-настоящему играть в одной команде с Сукуной, без желания ежесекундно его проклясть. Да Сукуна сам – гребаное проклятие! Мегуми бы сказал – его личное проклятие – но это как-то слишком громко и самовлюбленно звучит. И при этом где-то глубоко внутри сидит мысль – они могли бы выиграть. Могли бы выиграть без всех этих хитростей Сукуны. Могли бы выиграть даже со слабым ловцом. Они могли бы. Они. Запоздало Мегуми осознает, что под они подразумевает не команду. А себя с Сукуной. Да чтоб его. Начавшая было притихать злость принимается распаляться заново. Запоздало Мегуми осознает, что, бездумно и на запале бредя, куда глаза глядят, пришел к Черному озеру – не самый плохой вариант. Дойдя до своего привычного места – в отдалении и прикрытого ветвями деревьев, куда обычно никто не заглядывает, – он опускается на землю, все еще поскрипывая зубами. Палочки у него при себе нет – на игры Мегуми ее обычно не берет, чтобы случайно не сломать, – поэтому он вручную принимается выискивать на берегу камни и методично швырять их в воду, надеясь монотонностью этого занятия окончательно заглушить ярость. А если швыряет Мегуми чуть сильнее нужного и представляет на месте камня кое-чью голову… Ну, этого все равно никто не узнает. Или почти никто. Потому что проходят всего какие-то считанные минуты, когда он слышит в стороне от себя веселое: – И чью же именно голову ты представляешь на месте камня, так яростно швыряя его в воду, а, дорогой Мегуми? Изо рта вырывается непроизвольный тяжелый вздох. Надеялся немного побыть в тишине и покое, чтобы привести в порядок мысли? С каких пор ты стал таким наивным, а, Мегуми? – А если я отвечу, что вашу? – невозмутимо парирует он, продолжая смотреть на озеро – и получает полный счастливого воодушевления ответ: – Тогда я скажу, что польщен! Теперь изо рта вырывается хмыканье – предельно холодное и невпечатленное, но его, конечно же, оказывается достаточно, чтобы профессор Годжо воспринял это, как приглашение, и демонстративно-грузно бухнулся на землю рядом. Но, с другой стороны – когда это профессору Годжо вообще нужно было хоть какое-то приглашение, выдуманное им самим или нет? – Хотя мне кажется, что у той головы, которую ты на самом деле представляешь, волосы должны быть куда более рыжими, чем мои, – обманчиво-задумчивым голосом произносит профессор Годжо. И в этот раз Мегуми все же поворачивается к нему, чтобы тут же столкнуться взглядом с широкой ухмылкой и темными линзами солнцезащитных очков, сейчас непривычно находящихся на одном уровне с его собственными глазами. Ну, хотя бы голову запрокидывать не придется. Сомнительные плюсы. – А вам не нужно чем-нибудь другим заниматься? – недовольно буркает Мегуми, игнорируя предыдущую реплику – и откладывая на потом собственный мысленный вопрос о том, как именно профессор Годжо догадался. И, тем не менее, он ощущает, как злость наконец вновь начинает понемногу притихать – то, против чего не помогло яростное швыряние камней в озеро, помогло одно присутствие этого человека. О чем самому профессору Годжо, конечно же, лучше не знать. – Ну там, например, свои обязанности преподавателя выполнять? – Уж не ты ли, Мегуми, вот уже… – профессор Годжо опять притворно задумывается, запрокидывая голову и стуча пальцем по губе, а затем тянет: – Мно-о-ого лет задаешь вопрос, как меня вообще сделали преподавателем, если я в этом абсолютно ужасен? – То есть, раз ожиданий нет – то можно их и не оправдывать, – сухо подводит итог Мегуми. – Удобно. – Еще как! – шире улыбается профессор Годжо, возвращая взгляд Мегуми. Не удержавшись, тот закатывает глаза. На несколько секунд повисает тишина – удивительно спокойная, не давящая, но долго продлиться она, конечно же, не может. Только не в компании профессора Годжо. Не то чтобы тот совсем не умеет молчать – просто явление это очень редкое. Мегуми вновь смотрит на озеро, когда профессор Годжо опять начинает говорить. – Ты ведь совсем не из-за проигрыша пытаешься избить здесь камнями бедное Черное озеро, правда? – и хотя голос его звучит все еще легкомысленно и весело – Мегуми знает профессора Годжо достаточно хорошо, чтобы различить в нем нотки серьезности. – Одним только проигрышем тебя так на эмоции не развести. И я могу пересчитать по пальцам, что – или кто – в состоянии это сделать. Острота злости размывается едким раздражением, когда Мегуми отточено-равнодушно бросает в ответ: – Не представляю, о чем вы. – А я уверен, что представляешь, – продолжает веселиться профессор Годжо – а Мегуми отказывается признавать, что он прав. По крайней мере, вслух. – Мне вот это ужасающе редко удается, – и Мегуми очень надеется, что неожиданные нотки горечи в чужом голосе ему только мерещатся – наверное, и впрямь мерещатся, потому что от них не остается ни следа, когда профессор Годжо все так же весело произносит: – Зато кое-кому удается очень даже неплохо. На секунду Мегуми задумывается. Если он сейчас отчетливо и твердо даст понять, что не хочет об этом говорить – профессор Годжо не станет давить дальше. Удивительно дело – но у этого прилипчивого, совершенно несносного человека все же есть границы, и он понимает, когда Мегуми серьезен и когда действительно стоит остановиться. Ну, или же научился этому за годы их знакомства. И если Мегуми скажет, что правда хочет побыть один – профессор Годжо уйдет. Он знает. Но все-таки… – И что, даже ни единого слова о том, как вы этим проигрышем разочарованы? – немного меняя направление разговора, осторожно начинает Мегуми – и бросает на профессора Годжо косой взгляд. …как вы разочарованы мной, – вместе с тем замалчивает он. Потому что, да, сам-то Мегуми здесь не из-за проигрыша – то есть, конечно, это на само по себе разочаровывает; а то, как они проиграли, разочаровывает еще сильнее. И все же – основная проблема Мегуми не в этом. У основной проблемы Мегуми есть вполне буквальное, не абстрактное лицо. Но вот профессор Годжо… Мегуми знает, как сильно он болеет за их команду и как сильно хочет видеть кубок в своем кабинете. Та искренне-гордая улыбка, которую послал ему профессор Годжо, когда Мегуми стал охотником – до сих пор стоит перед глазами. А в ушах все еще отдаются его полные уверенности слова: Ну, теперь-то кубок точно будет наш! Но сейчас – вот. Это. И если еще совсем недавно мысли Мегуми были слишком заняты идиотским Сукуной – то в текущую секунду, старательно не глядя на профессора Годжо, он ощущает горечь совсем другого рода. – Ну, парочку ставок я проиграл… – легкомысленно бросает профессор Годжо, без проблем подстраиваясь под заданное направление. – Так как, говорите, вы стали преподавателем? – …но это можно пережить, – заканчивает он, коротко фыркнув на реплику Мегуми. – Я все еще верю, что ты завоюешь мне кубок. Никогда не перестану верить. Профессор Годжо все еще говорит это легко – но в словах ощущается сила. Твердость. Та самая дурацкая вера. Ком в горле становится еще более горьким и плотным. В прошлом году Мегуми не смог. Он тренировался. Пахал. Играл на износ. Как ему казалось тогда – выкладывался на все двести. Но этого все еще оказалось недостаточно. Мегуми все еще оказалось недостаточно. Мегуми все еще был недостаточно хорош. Он хотел эту победу – и упустил ее. Слизерин получил второе место – пусть и в считанных очках от первого. Но кого волнуют детали, если оно все же не первое? Резко обернувшись и глядя на профессора Годжо так твердо, как может, Мегуми выпаливает прежде, чем успевает себя остановить: – Я хочу уйти из команды. Профессор Годжо замирает. До этого, даже сидя, он продолжал едва уловимо двигаться – болтал ногой, взмахивал руками, склонял голову то к одному плечу, то к другому. А теперь превращается в статую. Секунда. Другая. На диафрагму Мегуми что-то будто неуютно давит. Из профессора Годжо вырывается шумный выдох – и тут же, следом за ним: – Ладно. – Ладно? – оторопело переспрашивает Мегуми. После этого профессор Годжо вновь приходит в движение и уверенно кивает, подтверждая теперь уже редким для него серьезным тоном, без тени фальшивого веселья: – Ладно. Мегуми моргает. Не то, чтобы его что-то не устраивает, но он не ожидал, что этот разговор пройдет так… просто? – И вы даже не будете меня отговаривать? – осторожно спрашивает Мегуми, и профессор Годжо невесело фыркает. – Если я чему-то и научился за годы знакомства с тобой, Мегуми – так это тому, что тебя бесполезно отговаривать. Если ты принял решение – то принял. Не оставляя себе путей отхода. Нравится оно мне или нет. И отказаться от своего решения ты можешь, только если найдутся действительно веские причины. О. Так вот, в чем дело. Наверное, Мегуми не должно удивлять то, как хорошо профессор Годжо его знает – и все-таки удивляет. На секунду-другую неприятное давление в грудной клетке перебивает приливом тепла – но затем это давление становится лишь сильнее, когда Мегуми передергивает плечами, понимая, что задолжал объяснение. – С Сукуной команда имеет все шансы выиграть, – произносит он и с разочарованием слышит, что горечь пробилась в голос. – А я буду только мешать. На этих словах профессор Годжо неожиданно и резко выпрямляется. Сдергивает очки с переносицы. Вглядывается в Мегуми пристально и недовольно, со сведенными к переносице бровями и хмурыми тучами в голубых глазах. А потом вдруг поднимает руку со все еще зажатыми в ней очками и обвинительно указывает на Мегуми пальцем. – Ну уж нет! – припечатывает он неожиданно взбудоражено, заставляя Мегуми удивленно моргнуть. – Если ты сам хочешь уйти из команды – то я уважаю это решение, пусть и не одобряю его. Но если ты хочешь уйти, потому что думаешь, будто мешаешь им выиграть… – на считанные мгновения профессор Годжо будто о чем-то задумывается, а затем преувеличенно-тяжело вздыхает и уже спокойнее хмыкает. – Хотел сказать, что тогда я впервые отниму баллы у Слизерина из-за тебя, но тебя такое только обрадует. Так что – не дождешься. Какую-то долю секунды мозг Мегуми обрабатывает услышанную чушь, а потом он словно со стороны слышит, как из собственного рта вырывается короткий смешок – и с этим смешком будто что-то внутри, пусть и на сотую часть, но все же расслабляется. Профессор Годжо коротко ухмыляется, явно гордый собой. Вновь глянув на озеро, Мегуми задумчиво скользит взглядом по водной глади, идущей рябью от легкого порыва ветра. Пытается подобрать нужные слова. – Не думаю, что мы с ним сыграемся, – в конце концов, тихо говорит он. – Мне не нравятся его… Методы игры. И я не хочу под это подстраиваться. – Тебе и не нужно, – доносится до ушей твердый голос профессора Годжо, и Мегуми переводит на него взгляд. – Ты не должен ломать себя ради чего-либо или кого-либо. Никогда. Меня все еще не устраивает мысль, что ты уйдешь – но если это то решение, которое самому тебе кажется самым правильным, значит, оно таким и есть. Глаза профессора Годжо при этом – абсолютно серьезные, уверенные. Ни тени веселья или сомнения. А Мегуми ощущает себя так, будто ему становится чуть легче дышать – хотя до этого он даже не осознавал, что каждый вдох дается с боем. Но затем профессор Годжо вдруг ухмыляется – и если бы Мегуми не знал его достаточно хорошо, не заметил бы едва уловимую горечь в его улыбке. – Хотя терять такого игрока все же жаль. Ты восхитителен в небе, Мегуми. Только благодаря тебе наша команда почти выиграла в прошлом году. – …но все же не выиграла, – против воли вырывается изо рта Мегуми – и тут же, следом: – Разве вы не разочарованы? Потому что, по сути, он ведь так и не получил ответ. И Мегуми не знает, почему ему так важно его все же получить – или не хочет себе в этом признаваться. Профессор Годжо моргает. И Мегуми отлавливает тот момент, когда в глазах его отражается какое-то осознание. Он хмурится и начинает медленно, вдумчиво говорить: – Мегуми, в команде семь игроков. Ты же помнишь об этом, правда? Помнишь, что не можешь один отвечать за результаты ваших игр? Мегуми морщится. Что ж, профессор Годжо явно в этот раз понял – или близок к пониманию того, что он имел в виду не разочарование в целом. А разочарование конкретно в нем, в Мегуми. Это определенно не было частью плана. Нужно было промолчать – но он не промолчал, а теперь… – Но я все же был недостаточно хорош, – упрямо произносит Мегуми, потому что, раз уж он это начал – то должен и продолжить. – Так что… – Так что, – прерывает профессор Годжо, и Мегуми замечает легкий оттенок раздражения в его голосе, впервые за сегодня туда проскользнувший. – Тебе нужно прекратить уже вечно взваливать всю ответственность на самого себя. И я очень, очень надеюсь, что мне показалось и ты не имел на самом деле в виду, будто я могу быть разочарован в тебе. Потому что иначе я буду очень, очень зол. Я не могу разочароваться в тебе, Мегуми. Я не разочаруюсь в тебе, если кубок так и не окажется в моем кабинете. Если ты уйдешь из команды. Если ты вдруг завтра проснешься и поймешь, что вовсе разучился летать. Я. Не. Разочаруюсь. Не знаю, откуда такая нелепая мысль в принципе могла взяться в твоей умной голове… Здесь профессор Годжо вдруг резко сам себя обрывает, на пару мгновений замолкает, пока на лице появляется какое-то сложно, немного мрачное выражение – а затем из него вырывается тяжелый вздох. Дальше он продолжает чуть тише, уже менее запальчиво и со странными, незнакомыми интонациями. – Хотя, наверное, все же знаю. Я недостаточно об этом говорю – вообще почти не говорю. Но я горжусь тобой, Мегуми. Ты невероятно сильный и смелый ребенок. И я всегда буду гордиться, – но последние предложения звучат твердо. Отчетливо. Внушительно. Горло неприятно сжимается, а в глазах появляется жжение – Мегуми моргает, прогоняя это ощущение до того, как оно могло бы превратиться во что-то другое. До того, как могло бы скопиться солью. Взгляд профессора Годжо – непривычно хмурый и абсолютно уверенный в собственных словах, и Мегуми… Мегуми абсолютно точно не расклеивается. Нет уж. Но выражение лица профессора Годжо вдруг смягчается – так что, по всей видимости, удержать невозмутимую маску Мегуми все же не удается. Черт. Вот только он совершенно не знает, что на это ответить – весь их разговор вдруг стал слишком личным, слишком открытым; просто слишком. У них таких разговоров обычно не происходит. Мегуми не вывозит. Но, к счастью, профессор Годжо либо понимает это – либо и сам не вывозит тоже, потому что он вдруг фыркает, возвращаясь к своей обычной легкомысленной манере и говорит, тем самым избавляя Мегуми от необходимости подыскивать ответ: – Так что это только твое решение, Мегуми. Если действительно считаешь правильным, лучшим для себя уйти – уходи. Я уважаю это. Но я возмущен. И, возможно, от возмущения начислю тебе сотню-другую баллов. Ты не можешь меня винить! И все возвращается в привычную колею. Привычные дурацкие шутки и игнорирование концепции личного пространства – со стороны профессора Годжо; привычные колкие ответы и закатывание глаз – со стороны Мегуми. И Мегуми не знает, испытывает он из-за этого в большей степени облегчение или разочарование – потому что, на самом деле, он хотел бы ответить; хотел бы нужные слова найти. Просто… Не знает, как это сделать. Искренность, открытость и прочее дерьмо – Мегуми в таком абсолютно ужасен. А профессор Годжо тем временем продолжает – и в глазах у него вдруг вспыхивает очень знакомый хитрый блеск, который никогда не предвещает ничего хорошего: – Хотя я все же считаю, что для начала тебе стоит поговорить с Сукуной. Ну, знаешь, поговорить, а не орать друг на друга до сорванной глотки. Хотя… – и опять профессор Годжо с обманчивой демонстративностью задумывается, а Мегуми едва удерживается от того, чтобы заранее закатить глаза, уже зная, что дальше услышит какую-нибудь чушь. – Это Сукуна обычно орет. Ты больше по шипению и обдаванию таким холодом, что безо всякой палочки можешь превратить в ледяную статую. Видел я мельком ваш сегодняшний разговор после матча – хотя и не слышал ничего, но этого хватило, чтобы уловить… нюансы. Мегуми моргает. Он оставался уверен, что там никого не было. По крайней мере, это все же объясняет, как именно профессор Годжо вот так сразу понял, из-за чего Мегуми злится – хотя не удивило бы, догадайся он и в целом из-за того, как Мегуми с Сукуной вели себя на матче. И все же иногда кажется, что у профессора Годжо шесть глаз – вечно он все видит и все знает. Но, очевидно – и к счастью – все же не шесть ушей. – Весьма благодарен за признание моих способностей, – сухо произносит Мегуми, и профессор Годжо весело отзывается: – Всегда пожалуйста! Игнорируя его, Мегуми продолжает: – Но не думаю, что он будет со мной говорить. – О-о-о! – тянет профессор Годжо, и хитрый блеск в его глазах достигает своего пика. – А я думаю, Сукуна может тебя удивить, – при этом делая странный и ужасно очевидный акцент на «тебя». Мегуми недоверчиво хмыкает. Не то чтобы ему не нравится такой вариант – им бы с Сукуной действительно нормально поговорить – просто Мегуми не считает, что он выполним. Все их попытки говорить заканчиваются руганью – и это… Это расстраивает Мегуми куда сильнее, чем ему хотелось бы признавать. Между ними с профессором Годжо вновь повисает тишина – и теперь к ее спокойствию примешивается что-то совсем умиротворенное, по-настоящему тихое; в этот раз прервать ее профессор Годжо наконец не пытается. Удивительно, но за годы их знакомства выяснилось, что именно с ним иногда так хорошо получается молчать – хотя порой Мегуми кажется, что профессор Годжо намеренно от молчания и тишины бежит. Кажется: тот факт, что он иногда, пусть и редко, молчит рядом с ним, с Мегуми – это какой-то из особых уровней доверия. Наверное, он просто надумывает. Какое-то время они продолжают так сидеть – пока в конце концов профессор Годжо не поднимается. Демонстративно отряхивается. – Я так понимаю, ты теперь планируешь торчать здесь и прятаться ото всех, пока сможешь? Мегуми что-то неопределенно мычит – в целом, да, именно таким план и был, – и профессор Годжо хмыкает. А затем ведет рукой в воздухе. И Мегуми ощущает, как его окутывает теплом – до этого он и не понимал, что успел немного продрогнуть. И уже совсем не удивляет то, что профессор Годжо палочку даже не подумал вытащить. Беспалочковую магию он использует так же легко, как дышит. Мегуми не уверен, что когда-нибудь сможет осознать величину силы этого человека, обожающего притворяться легкомысленным дурачком. – Тогда я не хочу, чтобы мой чудесный ученик сам превратился в ледяную статую. Лучше превращай в нее других. И, весело подмигнув, он уходит. Мегуми же откидывается на землю и впивается взглядом в плывущие над головой облака. Дышать становится еще чуточку легче – но давление внутри до конца не отпускает, когда в одном из облаков ему вдруг мерещится одна очень знакомая и очень раздражающая рожа. Да. Чтоб. Его. А вечером, когда Мегуми возвращается в гостиную – уже сильно после отбоя, когда там никого не должно быть – то, совершенно внезапно для себя, обнаруживает сидящего на одном из диванов Сукуну. Стоит Мегуми переступить порог – тяжелый взгляд красных глаз тут же впивается в него. Мегуми застывает. Сукуна застывает. Воздух между ними неприятно сгущается. Внутри поднимается напряжение, и Мегуми поджимает губы. Этот день был слишком выматывающим, и он точно не готов к очередному витку их обычных обменов руганью. Так что лишь морщится, когда Сукуна бросает раздраженное: – Как обычно, найти тебя можно где угодно, только не в гостиной собственного факультета? Ну нет. К черту. Если Сукуне так хочется посраться – пусть ищет для этих целей кого-нибудь другого. Мегуми – пас. – Если это все, что тебе есть сказать мне – то я спать, – бросает он холодно. В голове всплывают слова профессора Годжо о… …стоит поговорить. О… …Сукуна может тебя удивить. И Мегуми мысленно хмыкает. Ага. Как же. В горле опять появляется горечь. На разговоры Сукуна явно не настроен. А на ругань не настроен Мегуми. Так что он отворачивается, уже собираясь отправиться в спальню – но улавливает позади себя движение и сдавленное «блядь», с которым Сукуна шумно поднимается с дивана. – Да стой ты! – слышится позади, и, вопреки твердому намерению в это дерьмо не ввязываться… Мегуми все же останавливается. Есть что-то такое в голосе Сукуны, что останавливает. Что-то, похожее на безнадежность – хотя Мегуми, наверное, просто мерещится. – Я не хотел… – продолжает Сукуна, но сбивается на полуслове и опять матерится. – Да блядь! Мегуми все же оборачивается. Хмурится. Сукуна стоит посреди гостиной – раздраженный, распаленный, будто разочарованный; но, вроде бы, не в Мегуми. В самом себе, что ли? А еще – такой знакомо по-подростковому угловатый и весь какой-то взъершенный. В голове мелькает странное сравнение с возмущенным цыпленком – и Мегуми едва удерживается от того, чтобы фыркнуть. Сукуна уж точно максимально от цыпленка далек – и все-таки. Сравнение из головы исчезать отказывается. – Я просто пытаюсь сказать… – опять запнувшись, Сукуна недовольно взрыкивает – и следом раздраженно выпаливает: – Из-за тебя мы сегодня позорно проебали победу! Этих слов, злых и разгоряченных, оказывается более чем достаточно, чтобы прогнать легкий отголосок странного тепла, попытавшегося загореться в грудной клетке Мегуми. Теперь ребра стягивает лишь разочарованием, которое только сильнее сгущает горечь. Выстилает ее по изнанке горла милям и милями песка. Ага. Вот и оно. Нужно было все-таки уходить – но Мегуми не ушел. И теперь ему разбираться с последствиями. – Да. Из-за меня, – холодно отвечает он. – Потому что с твоими методами игры мириться я не собираюсь. Так что, как и сказал, уйду из команды. Все решено. Еще вопросы? В ответ Сукуна… вдруг чуть отшатывается и бледнеет. Его злость не уходит – но, кажется, трансформируется во что-то другое. Что-то, похожее на… отчаяние? Безнадежность? Или Мегуми все еще только мерещится? – Ты ведь не шутишь, да? – неожиданно тихо и хрипло произносит Сукуна – и голос его тоже, вроде бы, больше отчаяние, чем злость. – И правда уйдешь? Мегуми не считает нужным на это отвечать – очевидно же. Поэтому просто продолжает холодно смотреть. Секунда. Другая. – Да какого хера ты так на этом зациклен? – ожидаемо взрывается Сукуна, делая шаг вперед и опять переходя к злости в считанные секунды – но Мегуми все еще кажется, что в этой злости больше чего-то другого, что он не может с уверенностью опознать. – Победа остается победой! Есть ли гребаная разница, как именно мы ее получаем? – Для меня – есть, – в конце концов, не выдерживает Мегуми. Бесит – но профессор Годжо все же прав. Никто так не разводит его на эмоции, как Сукуна – вот только совсем не положительные. Поэтому Мегуми шипит, будто со стороны слыша, как собственный голос становится тише – но холоднее и тверже. – Я хочу чувствовать удовлетворение от того, что сам, без каких-либо уловок выиграл матч. Хочу доказать всем остальным, что мы на это способны. Хочу с гордостью держать кубок в своих руках, а не ощущая себя самозванцем. Неужели, ты не хочешь того же, Сукуна? Ты же невероятно хорош в этом! Ты охеренно летаешь и играешь! Мы с тобой могли бы победить без этих твоих идиотских уловок. Я верю в это. Почему ты не веришь?! Запоздало Мегуми осознает, что к концу все же сорвался в почти-крик. Почти-рычание вместо глухого и холодного шипения. Черт. И снова – он, черт возьми, ненавидит, когда эмоции начинают контролировать его слова и действия. А сейчас они начинают. Рядом с Сукуной – слишком часто начинают. Бесит. Еще больше бесит опять демонстрировать, что профессор Годжо, чтоб его, прав. И Мегуми ждет, что Сукуна сейчас опять взорвется в ответ. Ждет потока яда и ругани. Которые не приходят. Потому что Сукуна… У Сукуны выражение лица такое, какого Мегуми никогда еще не видел. Он больше не выглядит злым. Больше нет того странного то ли отчаяния, то ли еще чего, что Мегуми мерещилось раньше. Он просто… Смотрит. Смотрит на Мегуми таким взглядом, что становится неловко. Но не плохо неловко – скорее, просто непривычно. Потому что понять этот взгляд он не может. И интонации Сукуна тоже не может понять, когда тот тихо и сипло, как-то оторопело говорит: – Что ты вообще делаешь на Слизерине? – А что, недостоин вашего великого факультета? – тут же огрызается Мегуми, на чистых рефлексах. Он уже столько раз слышал от собственных сокурсников, будто ему не место на Слизерине, будто он Слизерина недостоин, что должен был бы привыкнуть – правда, чаще всего это говорят все же из-за того, что считают его магглорожденным, а не по каким-либо другим причинам. Никто здесь попросту не знает его достаточно, чтобы швырять ему в лицо другие причины – зато эта конкретная очень уж им приглянулась. И, в целом, Мегуми действительно привык – но почему-то мысль о том, что именно Сукуна один из тех, кто может сказать ему это… От нее давление на ребра, не исчезавшее весь день после матча – становится ощутимее. Сильнее. Неприятнее. Сукуна же в ответ моргает – будто бы непонимающе. Удивленно. Немного встряхивается, сбрасывая то оцепенение, в котором, кажется, прибывал. – Ты вот вроде умный, но иногда невообразимо тупишь, да, Фушигуро? – интересуется Сукуна, но в его голосе нет привычного яда и желания задеть – это даже не звучит вопросом, скорее какой-то удивленной констатацией факта. – Это еще что должно значить? – хмуро спрашивает Мегуми, но Сукуна его игнорирует. Вместо ответа он говорит – и снова вопрос. Что у них за обмен вопросами-без-ответов? – Ты и правда так считаешь? Что я… чего-то стою на поле? Теперь приходит черед Мегуми непонимающе моргать. Сукуна опять звучит совершенно для себя нетипично – но теперь Мегуми кажется, что он может разобрать в нем что-то… Неуверенное? Уязвимое? Мегуми надумывает или попросту сходит с ума? – Конечно. Я должен быть слепым, чтобы не заметить этого, – хмурится он. У него нет никаких проблем с тем, чтобы признать – Сукуна талантлив. Невероятно талантлив. То, что они не сходятся во взглядах – совсем не повод очевидное отрицать. – И ты думаешь, что я мог бы помочь тебе выиграть? – задает еще один вопрос Сукуна прежде, чем Мегуми успел бы еще что-то добавить. Прежде, чем успел бы попросту озвучить свои мысли – так ведь было бы честно, считает Мегуми. Тем не менее – шанс сделать это уходит. А то, что спрашивает Сукуна – оно так сильно отличается от всего, что Мегуми когда-либо от него в свой адрес слышал. И Мегуми кажется, что теперь Сукуна звучит еще более неуверенно. Еще более уязвимо. И Мегуми кажется, что ничего искренней Сукуна никогда еще ему не говорил. Но при этом сама формулировка Мегуми совершенно не нравится. – Я думаю, что мы могли бы выиграть, – поправляет он, почти повторяя то, что уже говорил – вот только Сукуна отчего-то услышал его по-своему. Потому что – да, Мегуми действительно так думает. Потому что он думает, что оказаться с Сукуной в одной команде – это на самом деле совсем неплохая перспектива. Просто все еще есть вещи, с которыми Мегуми смириться не может. Так что вместо того, чтобы хотя бы попытаться сыграться – они только срутся. Но это совсем не то, чего Мегуми хочется. И то ли ему вновь мерещится – то ли от этих слов что-то в Сукуне расслабляется, прогоняя напряжение, застывшее в плечах, в глазах, в чертах лица. Что-то будто светлеет в нем, прогоняя неуверенность и уязвимость – так, словно эти слова действительно для него важны. Но этого же не может быть, правда? С чего бы слова Мегуми были для него важными? Все время их знакомства Сукуна только показывал, насколько Мегуми его бесит, как он Мегуми едва выносит – так какого черта… – Ладно, – вдруг говорит Сукуна, прерывая поток мыслей Мегуми – и звуча твердо. Спокойно. Уверенно. Так, будто принял какое-то решение. – Хочешь честную игру – будет тебе честная игра. Мегуми не уверен, что когда-нибудь в жизни ощущал себя более ошарашенным. Первая его реакция – спросить: Серьезно? Но совершенно очевидно, что да, серьезно. Весь Сукуна сейчас серьезность выражает. Серьезность в интонациях. В глазах. Даже в том, как расправлены его плечи. Поэтому Мегуми спрашивает другое, куда более важное. – Почему? Он ведь правда не понимает. Не понимает – только не после… Думаешь, ты такой незаменимый, а, Фушигуро? Только не после того, как Сукуна столько времени сочился презрением к нему. Не понимает – потому что был уверен. Сукуна только с облегчением выдохнет, если он из команды уйдет. Мегуми. Не. Понимает. Пару секунд Сукуна молчит, смотрят на него странным взглядом. А затем отводит глаза и отчего-то вдруг севшим голосом произносит: – Говорю же – невообразимо тупишь, Фушигуро. Но теперь это звучит совершенно иначе. Не как констатация факта – а так, будто на самом деле Сукуна хотел сказать что-то совершенно другое. Так, будто он и обращается-то скорее к самому себе. После этого Сукуна отворачивается – и идет в сторону спален. Мегуми думает, что на этом разговор окончен – надо же, у них и впрямь произошел разговор. Эту мысль еще нужно уложить в голове. Но Сукуна вдруг останавливается на полпути. Плечи его вновь напряжены, когда он, не оборачиваясь, тихо спрашивает: – Ты же не уйдешь из команды? Мегуми думал, что после их разговора все очевидно – но, тем не менее. Хотя Сукуна и не смотрит на него, кажется, ответ ему действительно важен – или же Мегуми просто хочется так думать. В любом случае, он отвечает: – Нет. Не уйду, – и сам удивляется едва уловимым мягким ноткам, скользнувшим в собственный голос. Веские причины для изменения решения и впрямь нашлись. Надо же. А плечи Сукуны тем временем расслабляются. Он, все еще на Мегуми не глядя и стоя в пол-оборота, коротко кивает, после чего наконец поднимается в спальню. А Мегуми все еще смотрит туда, где недавно стоял Сукуна – и ощущает, как внутри у него самого что-то расслабляется. Как окончательно уходит напряжение. Как наконец растворяется давление в грудной клетке. Как вместо этого давления вспыхивает и начинает разгораться предвкушение – часть Мегуми хочет отправиться за Сукуной и потащить его прям сейчас на поле для квиддича. Чтобы узнать, каково же это все-таки – играть с ним, когда они заодно. Чтоб проверить, получится ли у них. И если получится – то что именно. Как это будет выглядеть. Как это будет ощущаться. Мегуми приходится едва не силой себя от глупого порыва останавливать. Если профессор Годжо узнает, что его идея с разговором была не так уж плоха – он будет таким невыносимо самодовольным. А значит, он не должен узнать никогда. Но Мегуми догадывается, что это «никогда» не продлится долго. Вряд ли их с Сукуной ссоры на этом резко прекратятся – подсказывает здравый смысл. И все-таки… Даже эта мысль не портит настроение, вдруг резко скакнувшее на пару пунктов вверх, когда Мегуми тоже отправляется в спальню.