Пока ты смотришь

Сукуне не требуется много времени, чтобы заметить – Мегуми не в порядке. Пиздец, как не в порядке. Потому что у Мегуми, конечно, охуеть какой талант корчить прелестно-невозмутимую мину при херовой игре – но они знакомы годами. Они живут в одной комнате годами. Они играют в одной чертовой команде по квиддичу чертовыми годами… …ну а еще просто потому, что Сукуна, боггарт бы вас побрал, не слепой. Так что, да – он замечает. Замечает тени под запавшими глазами Мегуми. Замечает, какими неестественно резкими, колотыми стали его движения. Замечает, как его – охеренно талантливого охотника, на секундочку, который отлично умеет контролировать собственное тело, – иногда заносит на поворотах. Замечает он и то, что Мегуми теперь практически не появляется в Большом зале, а даже когда появляется – почти ничего не ест. Но если все это еще можно было бы списать на совпадения-случайности-завалы-по-учебе или еще что. То вот тот факт, что Мегуми не спит – уже как-то выходит за рамки простого «настораживает». Потому что, хотя у него и есть привычка постоянно околачиваться буквально где угодно, но только не в родной гостиной – спит Мегуми все же обычно в собственной спальне. Даже тогда, когда по полночи шляется черт знает где – либо в одиночестве, либо в компании братца Сукуны и этой Кугисаки; и нет абсолютно ничего особенного или стремного в том, что Сукуна прекрасно знает, с кем он время проводит – Мегуми просто ничего не скрывает. Но сейчас, если Сукуна засыпает поздно или просыпается посреди ночи – то либо обнаруживает Мегуми бодрствующим, либо, ну. Вообще его не обнаруживает. Можно, конечно, допустить, что он все же окончательно положил хер на родной факультет и теперь спит также где-то еще… Но эта мысль Сукуне пиздецки не нравится. А еще она не объясняет те случаи, когда он все же застает ночью Мегуми в спальне – но нихрена не спящего. Как не объясняет также и тени под глазами, резкость движений, заторможенность и в целом тот факт, что он выглядит до пиздеца заебанным, а еще стал чаще раздражаться – и это Мегуми-то. Всегда невозмутимый и каменный просто до пиздеца, бесит аж. Так проходит несколько дней, и в какой-то момент Сукуне начинает казаться, что еще чуть-чуть – Мегуми прямо перед его носом грохнется в обморок или сразу в летальный исход. Нет, Сукуна не драматизирует, приблизительно так он и выглядит. Наблюдая за тем, как Мегуми с каким-то ошалелым рвением швыряет себя во все, во что только может – тренируется до тотального изнеможения, постоянно что-то зубрит, строчит эссе, выматывает себя до предела. Сукуна ощущает, как беспокойство внутри него нарастает и понимает, что так не может продолжаться. Он решает: пора бы что-нибудь предпринять – ему слишком лень потом разбираться с трупом. Только поэтому! Но для начала не мешало бы проверить, а не надумал бы Сукуна себе все это. Так что следующей ночью он не спит – оставшийся в спальне Мегуми не спит тоже. Двенадцать ночи – не спит. Час ночи – не спит. Два ночи – не спит. К трем часам глаза Сукуна уже начинают основательно слипаться – Фушигуро-гребаный-Мегуми. Не. Спит. Да чтоб его, а! В конце концов, Сукуна не выдерживает – встряхнувшись, чтобы сбросить с себя прилипшую сонливость, он коротко приглушенно взрыкивает и вскакивает на ноги. Подходит к кровати Мегуми, пару секунд нависает над ним, ожидая хоть какой-то реакции – и беспокойство только настойчивее в изнанку вгрызается. Потому что Мегуми не замечает его. Не игнорирует, как иногда это делает – чем неизменно бесит, – а именно не замечает; за годы их знакомства Сукуна научился улавливать разницу. И это – нехеровый такой повод для тревоги. Дело все в том, что Мегуми, у которого чуйка выкручена на максимум, всегда – буквально, сука, всегда – чужое присутствие ощущает. Действуя на чистых инстинктах, Сукуна вместо того, чтобы словесно свое присутствие обозначить – тянется рукой вперед и обхватывает пальцами подбородок Мегуми, заставляя его чуть запрокинуть голову. На секунду приходит в ужас от того, что видит. Потому что глаза Мегуми – стеклянные, пустые, с полопавшимися капиллярами; мгновение-другое они смотрят на Сукуну без тени узнавания. И это – действительно страшно. За Мегуми страшно. До чего он вообще себя довел, а?! Но потом – наконец! – узнавание в глазах напротив все же вспыхивает, взгляд становится осознанным, появляется тень знакомой остроты – но без той силы, которая есть в этом взгляде обычно. Брови сходятся к переносице, а губы сжимаются в тонкую линию. Эта реакция выводит из оцепенения. Сукуна разрешает себе мысленно с крохотной долей облегчения выдохнуть – по крайней мере, это знакомо. По крайней мере, это Мегуми – а не выжавшая себя оболочка с пустыми глазами. Прежде чем Мегуми успевает среагировать – может, послать, может, вырываться из хватки, а может и проклясть, с ним всегда вариантов уйма, – Сукуна глухо шипит ему в лицо, чуть ближе наклоняясь к нему: – Завязывай, Фушигуро. Если хочешь присоединиться к Годжо в Мунго – то это так себе план. – Не понимаю, о чем ты, – сиплым явно от долгого молчания голосом огрызается Мегуми – и из хватки Сукуны все-таки вырывается, одергиваясь назад, пока во взгляде его загорается злость. Ну, как загорается. Слабо тлеет, без обычного для Мегуми огня – что тоже изрядно настораживает. Сжав в кулак нелепо повисшую в воздухе между ними руку, Сукуна не удерживается и закатывает глаза – ну как же. Не знает он. Мегуми и Годжо могут сколько угодно делать вид, что им друг на друга плевать – но, опять же. Сукуна не слепой. Все знают, что когда-то Годжо был аврором – пиздатым аврором, лучшим в своем деле, стоит признать, как бы Сукуна к этому раздражающему придурку ни относился. Потом из аврората он ушел – кажется, разосрался с тамошней верхушкой, не сошелся во взглядах или еще что, но точно никто не знает. После этого его пригласили в Хогвартс преподавать ЗОТИ, как временного профессора. Временный профессор стал постоянным настолько, что теперь он – декан Слизерина. К огромному сожалению и раздражению Сукуны. Но иногда, когда случается что-то по-настоящему серьезное и криворукие уебаны из Министерства не справляются – то тут же ползут на коленях слезливо умолять Годжо о помощи. Если ситуация и правда пиздецовая – Годжо, вроде как, не отказывает. Но только на своих условиях. Не отказался он и в этот раз – и с делом, конечно, справился. Вот только угодил в Мунго, где отлеживается уже несколько дней – те самые несколько дней, что Мегуми странно себя ведет. Совпадение? Хах. Сукуна не может сказать, что до конца понимает… да хоть сколько-то понимает, черт возьми, взаимодействие Годжо и Мегуми – это какая-то смесь из ебланских шуток Годжо, холодного парирования Мегуми, показательно наплевательного отношения друг к другу и скрытой заботы, свидетелем которой Сукуна неоднократно становился за прошедшие годы. Остальные, может, и ведутся на их театр-для-двоих – Сукуна тоже поначалу велся. Но только поначалу. Сейчас же он разве что невпечатленно смотрит на ощетинившегося, заебанного, выжатого Мегуми. Вскользь мажет взглядом по другим кроватям, с закрытыми пологами. Будить их соседей и устраивать для них концерт Сукуна не планирует. Поэтому хватает лежащую рядом палочку Мегуми – собственная осталась на тумбочке, за ней лень возвращаться – и ставит на кровать заглушающие чары, чуть подаваясь вперед, чтобы точно не выпасть из радиуса их действия. Тот факт, что Мегуми никак не возмущается из-за использоваться своей волшебной палочки… Ну, вот как раз он вполне вписывается в общую картину. Потому что это далеко не первый раз, когда Сукуна использует палочку Мегуми – неоднократно и Мегуми его палочку брал. Обычно это происходит достаточно бездумно, инстинктивно. Что это значит и значит ли что-то? Сукуна подумает как-нибудь потом. Или не будет думать – как делал все время до этой секунды. Работало же раньше, а? Пусть все еще работает. – Мне похеру, каким именно самообманом ты занимаешься, Фушигуро, – шипит Сукуна не без раздражения – за которым, конечно же, совсем не пытается скрыть беспокойство, пф-ф, какое беспокойство. Да с чего бы ему вообще беспокоиться? – Но выглядишь ты так, будто скоро откинешься. А я не хочу возиться с твоим трупом. – Со мной все в поря… – хмуро пытается выдать Мегуми, и Сукуна ничего не может поделать с тем, что из него вырывается непроизвольное злое рычание. Типичный Фушигуро я-в-порядке-даже-если-выгляжу-так-будто-сейчас-развалюсь-на-куски Мегуми. Наклонившись еще ниже, так, что упрямо удерживающему зрительный контакт Мегуми приходится еще сильнее голову запрокинуть – Сукуна выплевывает раздельно, чеканя каждое слово. – Иди. Нахер, – потому что именно туда, блядь, отправляется все это дерьмо с «в порядке» и озвучивающий это, такой очевидно нихуя-не-в-порядке Мегуми вместе с ним. – Когда ты в последний раз спал? …и ел? – мысленно добавляет Сукуна, но пока что не озвучивает. Проблемы нужно решать по очереди – в данный момент актуальнее та, которая касается сна. Вернее, его отсутствия. Видя, как Мегуми щурит глаза с раздражением и явной готовностью поспорить – Сукуна опережает его. – Если сейчас снова начнешь нести свое дерьмо про я-в-порядке – опять пойдешь нахер. Если скажешь, что это не мое дело – тоже пойдешь нахер, потому что это и моя комната тоже и мне, повторюсь, трупы здесь не нужны. А если пригрозишь, что тогда свалишь подыхать куда-то еще… – Дай угадаю, – ехидно прерывает его Мегуми и вздергивает бровь. – Пойду нахер. – Не дойдешь, – хмыкает на это Сукуна. – Сдохнешь же где-то по дороге. Он почти уверен, что ему это только мерещится в приглушенном освещении спальни – но по губам Мегуми будто бы проскальзывает намек на улыбку… который слишком быстро гаснет, чтобы в него поверить. И где-то в этот момент до Сукуны наконец доходит, насколько близко он успел к Мегуми наклониться, пока говорил. И что между их лицами расстояние уже в какой-то выдох. И что он тупо завороженно пялится на губы Мегуми, пока сердечный ритм гулко отдается где-то в затылке… но когда Сукуна заставляет себя от них оторваться и поднимает взгляд, сталкиваясь с глазами Мегуми – понимает, что лучше нихуя не становится. Расширившиеся в полумраке зрачки почти сожрали радужки, оставив только яркую кайму, и больше эти глаза не кажутся ни стеклянными, ни пустыми – на донышке их плещется что-то такое, к чему отчаянно хочется потянуться, что отчаянно к себе припаивает. И не помогают ни въевшиеся в веки тени, ни полопавшиеся капилляры. В голове все равно мелькает оторопелое: Красиво. А Сукуну все равно какого-то хера поводком вперед тянет… Он моргает. Резко выпрямляется, неловко откашливаясь и отводя взгляд. Бля. Какого хуя?! – Если ты сейчас же не ляжешь спать – я швырну в тебя петрификусом и напою каким-нибудь зельем сна без сновидений, – хрипит Сукуна куда более низким голосом, чем рассчитывал, и на пару секунд повисает тревожная тишина, в которой он едва не панически думает, не спалился ли… …хотя даже не знает, в чем именно мог спалиться. Все же нормально. Охуенно просто. Все же иногда оторопело пялятся на своих однокурсников-сокомадников-охеренно-красивых-то-ли-врагов-то-ли-друзей-то-ли-вражески-настроенных-друзей… Там где-то затерялось «охеренно красивых»? Вычеркнуть. Не было такого! А даже если и было – то это просто объективный факт. Неважно. К счастью, Мегуми вырывает его из этого лихорадочно потока мыслей, когда хмыкает: – Оставь свои фантазии при себе, Рёмен. …ну или нихрена не к счастью. На секунду Сукуна ни-капли-не-задыхается, опять ощутив вспышку паники. Он почти ляпает: Для фантазий ты определенно нужен в сознании и получающий от происходящего удовольствие. Но, к счастью, успевает вовремя прикусить себе язык. Потому что Мегуми шутит, черт возьми. …и потому что нет никаких фантазий, точно же – настойчиво напоминает себе Сукуна. А те сны, которые ему изредка снятся… Ну. Кхм. Их он вполне успешно контролировал до сегодняшнего дня – и собирается продолжать это делать. – Хорошая попытка отвлечь мое внимание, Фушигуро, – в конце концов, находится с ответом Сукуна, возвращая взгляд Мегуми и старательно невпечатленно на него глядя – копируя обычный взгляд самого Мегуми. – Но нихрена не сработало. Мегуми невесело фыркает, а затем… А затем весь вдруг как-то сдувается. Оседает. Тот слабый намек на раздражение и злость, который улавливался в нем до этого – будто вымывает из Мегуми, оставляя только концентрат заебанности, и внутри самого Сукуны заново вскидывается беспокойство, успешно вытесняя собой всю остальную херню. – Дело не в том, что я не пытался поспать, – в конце концов, тихо произносит Мегуми, и опять морщится, и в нем опять вспыхивает раздражение – но теперь совсем усталое. Направленное куда-то вовнутрь. – Я пытался, черт возьми, но… На этом Мегуми сам себя обрывает, морщаясь сильнее. Но. И тогда до Сукуны доходит. – Ты выматывал себя, чтобы уснуть, – немного ошарашенно произносит он, прокручивая в голове эту до пиздеца очевидную мысль и не понимая, как раньше не догадался. Блядь. Это же Фушигуро-гребаный-Мегуми. Это же настолько в его, сука, стиле! – Все равно ничего не вышло, – безразлично пожимает плечами Мегуми, хмуро глядя в точку перед собой – чуть в стороне от Сукуны. – Даже когда ощущаю себя так, будто сейчас рухну – уснуть все равно не могу. Сукуна уже открывает рот, собираясь спросить, как долго Мегуми не спит – но тут же закрывает. Во-первых, и так ведь уже знает ответ; мысленно он подсчитывает – по крайней мере, три дня. Еще немного – у Мегуми галлюцинации начнутся вполне буквальные. Удивительно, что еще не начались! А во-вторых, Сукуна почти уверен, что как раз Мегуми ему на этот вопрос не ответит – попросту не сможет. Слишком уж небрежно и похуистично к самому себе относится, чтобы ответы на такие вопросы отслеживать. Блядь. Сукуна судорожно пытается придумать, что делать. Зелье, вообще-то, не такой уж плохой вариант – лучше, чем ничего, но это не выход. Хер знает, на сколько Годжо в Мунго застрял – и что, Мегуми каждую ночь зельями закидываться? Какая-то слишком тревожная мысль. Ему бы самому как-то уснуть… Да и Мегуми ведь далеко не тупой – с мозгами у него все отлично, куда лучше, чем у Сукуны, хотя вслух он этого не признает, – так что наверняка тоже этот вариант рассматривал. И если не воплотил его в жизнь – значит, вариант и впрямь на деле нихрена не вариант. Но тут в голове вдруг вспыхивает мысль, смутный план, идея – хер знает, как назвать – и Сукуна не дает себе это обдумать. Не дает себе отступить. Не дает себе выдать список причин, почему эта идея плохая, абсолютно катастрофическая. Он уже хрипит: – А ну-ка двинься, – легонько пихая Мегуми в плечо. Тот бросает непонимающий, хмурый взгляд – но, как ни странно, отодвигается без вопросов и возражений; что тоже тревожно, потому что наверняка является следствием его общего заеба и недосыпа. И Сукуна тут же скользит к нему в кровать. Обхватывает Мегуми руками за плечи. И тянет на себя, с тревожащей легкостью заставляя его завалиться следом – все еще никакого сопротивления. И это с Мегуми-то. Который никогда не сдается. Никогда не делает то, чего не хочет. Очевидно, у его бессонницы последствия еще сильнее, чем казалось. На секунду Сукуна застывает, не дыша, пока лежащий на нем Мегуми каменеет. Что Сукуна сделал? Какого хуя он сделал? Сердце сбивается в панический ритм и Сукуна ждет, что Мегуми сейчас придет в себя и наконец его пошлет. И оттолкнет. И… Окаменевшее тело под руками Сукуны вдруг расслабляется, Мегуми шумно и горячо выдыхает ему куда-то в ключицу и начинает возиться, укладываясь на Сукуне поудобнее. Когда руки Мегуми обхватывают поперек торса, а его приятно-тяжелое, крепкое и тренированное тело оказывается наполовину на нем лежащим – у Сукуны стопорится дыхание, жар бежит по позвонкам и он понимает, что не все, блядь, продумал. Но пожалеть может только об одном. Что Мегуми лежит на нем лишь наполовину, остальную часть веса сместив на кровать. Черт. – И часто ты подрабатываешь подушкой? – шепчет Мегуми, опаляя дыханием шею – и Сукуна вдруг сомневается, что вообще переживет эту гребаную ночь. – Только когда не хочу разбираться с трупами, – хрипит он, и Мегуми фыркает. – Если хочешь поддерживать свой образ мудака – тебе нужно прекратить так делать. – Я буду все отрицать. Скажу, что у тебя были галлюцинации от недосыпа. – Умно, – опять глухо фыркает Мегуми, и Сукуна с облегчением слышит, что голос его наконец – наконец! – начинает звучать вяло и сонно. Черт, он не думал, что это и впрямь сработает – но, кажется, работает, и этот факт оттесняет все остальное, заставляя тепло растечься в грудной клетке и медленно растворяя в себе часть тревоги. Сукуна осторожно-осторожно тянется за палочкой, чтобы задернуть полог – но не потревожить при этом Мегуми. – Хреновая из меня, наверное, подушка, – шепчет Сукуна в никуда, и чуть морщится, всерьез над собственными словами задумавшись – да ведь это же почти как на полу спать. Он думает, что Мегуми уже отрубился и не услышит – а попутно мягко зарывается пальцами в его волосы; не может удержаться. Но Мегуми вдруг поддается движению, подставляется под ласкающую руку, едва не мурлыча с уже закрытыми глазами – и Сукуны вдох в горле застревает. – Отличная, – невнятно бурчит Мегуми в полусне. – Никому больше ее не давай. – Никогда, – шепчет Сукуна – и именно это имеет в виду. Потому что. Ну правда. Для кого еще вот это он вызывался бы добровольно подушкой побыть? Когда Мегуми окончательно вырубается – осторожно придерживающий его Сукуна благоговейно дышит через раз, пока что-то внутри скручивается от того, как доверительно Мегуми к нему прижимается. От ощущения его сильного тела в собственных руках. Ничего ценнее эти руки, кажется, никогда не держали. Палец осторожно прослеживает хмурую складку между бровей, которая остается даже во сне и лишь от касания наконец начинает разглаживаться. Приходится с силой сглотнуть. Черт возьми. Глядя на спящее совершенное лицо перед собой, с его острыми углами, смягчающимися в полутьме спальни – Сукуна думает, что ночь эту все-таки не переживает. Но, возможно – только возможно. Она все равно будет лучшей в его жизни.