Останься

Юноша сползает по двери вниз, как только представляется возможность ее закрыть. Он очень устал, и сил дойти до кровати, чтобы наконец-то поспать, нет никаких. Его ноги превратились в вату, а грудь в жерло извергающегося вулкана. Внутри все бурлит, кипит, взрывается, и даже если бы Кирилл захотел, он бы уже не смог это потушить. Слишком поздно. Он никогда раньше не испытывал ничего подобного. В детстве у него была пневмония и вот ощущения чем-то похожи, но все равно совершенно не то. Этот жар приятный. Этот жар приторно-сладкий, тянущий в области живота. Гречкин не знает, как описать это чувство. Он не знает нормально ли то, что он сейчас испытывает. Не знает, что ему делать дальше. Они пролежали на крыше до самого рассвета. Кирилл уснул, прислонив свою голову к плечу полицейского, а тот даже не сразу это заметил, долго ожидая ответ на свой вопрос. Ответа не последовало, поэтому мужчина повернул свою голову, оторвав взгляд от бескрайнего полотна небосвода. Лицо Гречкина было на редкость спокойным и расслабленным, было в нем даже что-то невинное, хотя использовать это слово для описания Гречкина, конечно, было очень странно. Гром тихо позвал Кирилла, чтобы удостовериться, что парень действительно спит, а затем ещё раз чуть громче. Блондин никак не отреагировал, только странно шмыгнул носом. Игорь, совсем не думая, запустил руку в волосы юноши, медленно погладив его по голове, словно это был какой-то привычный, обыденный жест. Мужчина начал бессознательно перебирать волосы блондина, стараясь делать это очень нежно и осторожно. Он находил в этом занятии некое успокоение. Знаете, отличный антистресс. Нервы в последнее время у майора стали ни к черту, а потому подобный сеанс успокоительной терапии был очень кстати. Вдруг юноша передернул плечами, а его губы начали подрагивать, словно в безуспешной попытке что-то изречь. Игорь перевёл свою ладонь на щеку Кирилла, большим пальцем проведя по потресканным губам, которые тут же замерли. Мужчина ощущал на своей коже чужое горячее дыхание и холодный летний ветер. Пользуясь возможностью, он рассматривал парня в наглую, впиваясь взглядом в каждый миллиметр доступный взору и ругал себя за слабость перед этим мальчишкой. Видит Бог, каких усилий ему стоило убрать руку с чужого лица и привести себя в чувства, попытавшись выгнать из своей головы все неугодные картины. Ему уже тридцать, а ведёт себя словно подросток, и это так злит. Ну когда это он в последний раз так долго и так жадно разглядывал чьё-то лицо? Это уже как-то даже не солидно. Игорь снова повернул голову на небо, с силой отодрав свой взгляд от Кирилла, буквально чувствуя от этого действия физическую боль. Больно было от того, что лишь смотреть он и мог. Что лишь этими беглыми взглядами он и мог наслаждаться. И дело было вовсе не в Кирилле. Да, он хотел дать ему право сделать первый шаг и все такое, но, честно говоря, его бы это мало волновало, будь у него самого возможность сделать этот шаг. Этой возможности у него не было. Он сам себя ее лишил. Он пообещал себе ни к кому больше не привязываться. Последний опыт был слишком уж травмирующий для повторения. Но к Кириллу не привязать было просто невыносимо сложно. Что Игорь вообще здесь делал? На этой дурацкой холодной крыше, зная, что рано утром ему нужно будет идти на работу. Что с ним вообще творится? Ему нужно прямо сейчас разбудить Гречкина и отвезти домой, а потом вернуться к себе и прилечь хотя бы на пару часов. Ему нужно это сделать. Но как он может потревожить сон парня? Он споткнулся. Споткнулся, а теперь падает в какую-то глубокую дыру и уже не может выбраться. Не за что зацепиться. Его тянет все дальше, а он и не знает, что делать. Заблокировать номер? Выкинуть телефон? Снова погрузиться в работу, дни и ночи проводя в полицейском участке? А поможет ли? Не слишком ли поздно? Гром не уверен. Возможно, терять уже нечего, и он конкретно влип, но если он поцелует Кирилла назад дороги уже не будет, это точно. Он пропадёт окончательно, и хрен его кто уже вытащит. И тогда все повторится. Все обязательно повторится, потому что по-другому и быть не может. У каждой сказки должен быть счастливый конец, но ни одна жизнь не может быть похожа на сказку. Игорь знает, что ожидать. Второй раз он уже точно не оправится, а значит, лучше не рисковать. Ни ему, ни Кириллу это точно не нужно. Гречкин возможно пока этого просто не понимает, но если у Игоря есть хотя бы маленький шанс все предотвратить, он им воспользуется. Хотя бы попытается. Но просто так уйти он тоже не может. Поймите, он же тоже не супергерой. Он человек. А у каждого человека есть свои слабости. У Игоря слабостей много. И как оказалось, Кирилл Гречкин одна из них. — Эй, просыпайся, — Гром трясёт юношу за плечо лишь, когда начинает светать, — Посмотри какой красивый рассвет. — Чертов романтик, — ворчит Кирилл, лениво разлепляя веки, и улыбается. Кирилл сидит на полу и с глупой улыбкой на лице прокручивает в голове события этой ночи. Непримечательные моменты и маленькие детали, которым хочется придать очень большое значение, но Гречкин пытается держать себя в руках. Пускай и выходит у него не очень. — Тебе нужен нормальный телефон, — заявляет Кирилл, — На твой даже фотографии не сделаешь. — Зачем мне фотографии? — Как это зачем? Это же воспоминания. Неужели ты не хочешь запомнить эту ночь? — Не волнуйся, я запомню ее и без всяких фотографий, — Игорь мягко улыбается, а в этой улыбке чувствуется что-то очень нежное и трогательное. Гречкин отчаянно хочет запечатлеть этот момент, в который раз жалея, что утопил свой телефон. — А ещё я не могу скидывать тебе тиктоки на твой кирпич! — заявляет Кирилл, а затем тут же начинает смеяться, по лицу Грома догадываясь, что он понятия не имеет о чем идёт речь. Может быть, это всего лишь мелочи, но это все, что у него есть, поэтому Кирилл пытается сохранить в памяти каждую незначительную деталь минувшей ночи, каждую секунду, каждое мгновение. Это все кажется очень важным. Очень личным. Очень сокровенным. В какой-то степени даже интимным. — Пойдём прогуляемся по набережной, пока ещё никто на улицу не вывалил, — предлагает Игорь, вставая на ноги. — Не хочу, — по-детски бессмысленно сопротивляется Кирилл, переворачиваясь на бок и сворачиваясь в комок. — Хочу спать. — Дома отоспишься, пойдём, — Гром легонько тыкает юношу ногой, на что он возмущено айкает. — Отстань. — От меня так просто не отделаешься, — качает головой Игорь и наклоняется к парню, поднимая его на руки, а затем добавляет бархатное, — принцесса. Кирилл краснеет, дёргает ногами, выражая своё недовольство, а затем утыкается лицом в плечо майора, чувствуя излишнее смущение вперемешку с усталостью. — Уснёшь на моих руках? — Если позволишь, — не задумываясь, отвечает Гречкин и правда закрывает глаза, сильнее прислоняясь к телу полицейского. У Игоря от этого почему-то перехватывает дыхание, и он замирает на месте, кажется, готовясь простоять так двенадцать часов подряд. Безумие. То, что делает с ним этот мальчишка, то, что Игорь позволяет ему делать с собой, то, что он сам готов сделать ради него — все это настоящее безумие. — Подожди, — Кирилл внезапно поднимает голову и слегка хмурится, в растерянности смотря на Грома, — ты серьезно подумал, что я сейчас усну? — Нет, — Игорь тут же опускает юношу на землю и прокашливается, пытаясь сделать более непринужденный вид, — Я что дурак, чтобы тебя на руках так долго держать? — Не знаю, — как-то неуверенно отвечает Кирилл, одёргивая кофту. — Пойдём, — спешно переводит тему следователь, — тут рядом мост красивый есть, покажу. Гречкин думает, что до своей спальни он уже не дойдёт. Уснёт прямо у порога. На плечах Кирилла старая потертая кожаная куртка, в которую хочется уткнуться носом, зарыться в ней поглубже и утонуть в иллюзорных объятиях Игоря. Заснуть на его руках. Возможно он и правда влюблён в Грома. Это плохая новость. Но сейчас ему так хорошо, что думать об этом даже не хочется. — Тебе не холодно? — заботливо спрашивает мужчина. Уже рассвело, но на улицах все ещё тихо. Они идут по полупустому Петербургу, иногда поглядывая друг на друга, но почему-то всегда так смущенно, так бегло и так осторожно. Кирилл не уверен, но обычно в такие моменты люди держатся за руки. Он в кино видел. Хочется сделать так же, как делают герои мелодрам. Хочется взять Игоря за руку сейчас, когда никто не видит. Хочется переплести их пальцы и попытаться спрятать улыбку, отвернув голову в сторону. — Нет, — упрямо отвечает юноша, которого тонкая кофта от прохладного ветра вовсе не спасает. Они идут вдоль набережной, делая огромный крюк на пути до машины, лишь бы растянуть время, лишь бы побыть в компании друг друга ещё совсем чуть-чуть. Расходиться, как обычно, желания нет никакого. Грому буквально через несколько часов на работу. Поспать он уже вряд ли успеет, поэтому особо не торопится. Кириллу кажется, что он готов поехать с полицейским к нему домой, просто чтобы смотреть, как тот чистит зубы, ест и собирается на работу. Просто молча сидеть на диване и наблюдать. Больше ему и не нужно. Интересно, как выглядит квартира Игоря? Что он ест на завтрак? Выбирает ли по утрам, что надеть, или напяливает первые попавшиеся шмотки? Гречкин не уверен, имеет ли он право влезать в повседневную жизнь Грома, наверное, пока нет, но возможно однажды, он узнает ответы на эти вопросы. Зачем? А черт его знает. Он вообще в последнее время стал задумываться о каких-то очень глупых вещах. — Ты дрожишь, — хмурится следователь, — Значит, все-таки холодно. — Зачем ты задал вопрос, заранее зная ответ? Солнце взошло ещё совсем невысоко, едва ли оторвавшись от зеркальной глади Невы. Воздух одурманивающе свеж. — На, надень, — Игорь стаскивает с себя кожаную куртку. — Я ни за что не надену ее! — Кирилл корчит глупую рожицу, показывая свое отвращение к странному элементу гардероба мужчины, — Она ужасна! — Это не просьба, — Гром невозмутимо накидывает кожанку на плечи юноши. Гречкин больше не возмущается. Все ещё кривит лицо, но ничего не говорит. В куртке действительно гораздо теплее и снимать ее совсем не хочется. Выглядит она на нем, конечно, странно и нелепо, но какая разница? Пять утра. На улице ни души, так что можно ненадолго позволить себе не думать о том, что скажут люди. Сейчас на мнение остальных ему откровенно плевать. А упрямился он так, для вида.

***

На рабочее место Игорь приходит без опоздания, но очень помятый и уставший. По глазам можно сразу определить, что мужчина не спит уже вторые сутки, а по улыбке на лице, что делает он это вполне добровольно. Коллеги шарахаются от вида такого счастливого майора, слегка недоверчиво пожимая ему руку и отвечая на комплименты. В таком хорошем расположении духа Грома не видели уже давно, но что самое странное — без коричневой кожанки его, кажется, не видели никогда. Мужчина по какой-то причине носил ее, практически не снимая, и в жару, и в холод. — Что, майору сегодня перепало? — смеётся Цветков, переглядываясь с своей напарницей, надеясь, что она оценит шутку. Игорь ничего не отвечает, пропуская смех мимо ушей, потому что ему плевать. Сегодня никто не может испортить его настроение. Прокопенко вызывает его к себе в кабинет и отчитывает за использование служебной машины. Игорю и на это плевать. Он слушает выговор с блаженной улыбкой на лице, чем вводит в ступор начальника отдела. — Игорек, что это сегодня с тобой? — обеспокоено спрашивает Фёдор Иванович. — А что? Неужели у меня не может быть хорошего настроения? Прошедшая ночь кажется каким-то сном, и в ее реальность верится очень смутно. Игорь все ещё находится на грани сна. И он цепляется за этот сон. Боится окончательно проснуться, потому что тогда придётся столкнуться с реальностью. — Я в последний раз тебя таким счастливым и беспечным видел больше года назад, — эти слова вдруг током прошибают майора, и он резко хмурится, смотря на начальника, — до того как случилось то, что случилось. Из радостной эйфории Игоря внезапно лицом окунают в грязную лужу стыда и чувства вины. Ощущение не из приятных, но довольно привычное. Он не винит Прокопенко, просто молча кивает и выходит из кабинета, улыбаясь уже не так ярко, потому что это не вина начальника, что у Грома с головой не все хорошо, и слова людей он зачастую трактует по-своему. Кончено, Фёдор Иванович не хотел сказать, что Игорь не имеет права радоваться жизни после смерти Хазина, но сам майор для себя понимает эти слова именно так. Он пытается выкинуть эту едкую мысль из головы, но выходит так себе. И правда, какое право он имеет радоваться жизни, в то время как у Пети эту самую жизнь отнял? Не собственноручно, конечно, лишь косвенно, да и то, в этом его все пытаются переубедить, но легче от этого не становится. Игорь чувствует себя предателем, не думая о том, что мертвого человека предать уже нельзя. Все мысли о Кирилле становятся вдруг преступными. Хочется вырезать их из головы острым ножом, освободив место для бесконечной тоски. Ведь это он должен чувствовать, да? Он должен скучать по Хазину, должен винить себя в его смерти, должен сожалеть об утрате, должен скорбеть. Но впервые все это вдруг отходит на задний план. Нет, он не забыл о случившемся и не перестал об этом думать. Просто мысли о Пете теперь не посещают его голову каждую свободную секунду. Теперь они чередуются с мыслями о глупом блондинистом мальчишке, и это кажется чертовски неправильным. Игорь не знает, хорошо это или плохо. Но это почему-то очень страшно. Страшно отпускать. Страшно терять песчинки воспоминаний. Страшно думать о том, что будет дальше. Игорь Пете в вечной любви никогда не клялся, но после его смерти и не думал, что его место однажды сможет занять кто-то другой. Это было недопустимо. Одна мысль об этом была омерзительна. А что теперь? Теперь Гром, кажется, окончательно запутался. Он пытается унять в себе радость и вернуться к обычной апатии, но не может. Это какой-то сбой. Так быть не должно. Гром сам говорил, что без Пети в его жизни нечему радоваться, и он не врал. Но сейчас ему кажется, что он вязнет во лжи. Дышать тяжело, а фотография Пети на рабочем столе топит его ещё глубже. Гром со злостью ее переворачивает, до крови закусывая губу и заламывая пальцы, словно в наказание за содеянное. Его рвёт изнутри. Все так странно и непонятно, что Игорь даже не знает с какой стороны подступиться. Хочется от всего этого просто сбежать, чтобы не разбираться в этом урагане. Он это и делает. Выпрашивает себе новое дело и с головой погружается в работу, обещая себе вечером зайти на кладбище. Работа в этот раз выдалась пыльная и муторная. Игорь весь день проводит в участке, роясь в старых отчетах и газетных вырезках, практически не поднимая голову. Единственное, что внезапно отвлекает его от работы — долетающие до него обрывки разговора, содержащие в себе одну весьма знакомую фамилию. — Видел Гречкина? — Какого? — Младшего. — Где? — Да вон перед участком маячит. — Что он здесь делает? — А хер его знает, я не спрашивал. С этим сучонком лучше не разговаривать. Игорь резко отрывается от бумаг на столе, чувствуя, как по телу пробегают мурашки. Кирилл? Зачем он пришёл сюда? Нет, не то чтобы Гром не был рад его снова увидеть, но почему-то сейчас он был к этому совсем не готов. Он чувствовал себя очень странно и собирался разобраться со всем позже, сейчас же полностью погрузившись в работу, чтобы не думать о всем этом. Но не получилось. Какое-то время Игорь просто сидит на месте, не зная, стоит ли ему выйти на улицу, но решает, что все же вероятнее всего Гречкин именно его и ждёт. И оказывается прав. Кирилл сидит на скамейке около участка и, как только замечает Грома, вскакивает на ноги, а на его лице расцветает яркая улыбка. Он делает несколько быстрых шагов вперёд, а затем резко останавливается, видимо сдерживаясь, чтобы не накинуться на мужчину с объятиями. — Соскучился по полицейскому участку? Давно не арестовывали? — сразу же начинает полицейский. — Чего? — растерянно переспрашивает Гречкин, ожидавший совсем иного приветствия. — Ты что здесь делаешь? — Игорь не улыбается, Игорь Кирилла видеть не рад, и от этого весь энтузиазм юноши тут же пропадает. — Решил зайти к тебе отдать куртку и заодно узнать, как ты, — Кирилл смотрит на свои кроссовки, впервые ощущая себя рядом с Игорем не в своей тарелке. — Я работаю, глупо было отрывать меня от дел. — Я просто мимо проходил, вот и решил, почему бы и нет, — неловко отвечает блондин, чувствуя, что зря зашёл. — Мимо проходил? — Гром недоверчиво вскидывает одну бровь, едва ли не насмешливо, — Небось просто припарковал свою Ламборджини подальше, чтобы не привлекать слишком много внимания. — С чего это вдруг? — Не знаю, может не хочешь, чтобы тебя видели вместе с каким-то жалким ментом, вот и машину прячешь, чтоб внимание не привлекла, — Игорь усмехается и разводит руками, а в его голосе слышится что-то такое холодное и отталкивающее, что тут же сбивает Кирилла с толку и немного даже пугает. — Ко мне отец сегодня приехал, хотел поговорить, ну я и вылез через окно и свалил незаметно, — Гречкин хмурится, глупые предположения следователя его обижают, — Ты к этому никакого отношения не имеешь, так что не бойся, меня не волнует, если кто-то узнает, что я общаюсь с «жалким ментом». — Это хорошо, потому что я уже вижу, как минимум трех людей, которые неприкрыто на нас пялятся. — А тебе-то что? — фыркает Кирилл. — Ничего, — пожимает плечами Игорь, — Мне на чужое мнение плевать. Но тебе, насколько я знаю, нет. Не боишься, что пойдут слухи? Кирилл внезапно вздрагивает и отшатывается назад. Гром и не догадывается, что попал в самую точку, что его слова только что до смерти напугали юношу и словно опрокинули головой в чан с холодной водой. Лицо блондина тут же искажается враждебной ухмылкой, а сам он весь напрягается, словно готовясь защищаться. Видеть Кирилла таким мучительно больно, но Игорь не подаёт виду. — Да тут и говорить не о чем, — огрызается Гречкин, отвечая холодом на холод. — Уверен? — Игорь чувствует, что двигается в правильном направлении, давя на самое больное, — Ты дай лишь повод, все остальное придумают за тебя. — Повод? Вот он, — Кирилл кидает в мужчину куртку, которую до этого держал в руке, — Как увидишь разгромные статьи, позвони. И он уходит. Резко разворачивается и быстро уходит, пока его лицо не залила краска, а дыхание не сбилось окончательно. Паника накрывает его с головой, когда Кирилл заходит за угол здания. Чертчертчерт, теперь все обо всем узнают, — бешеной птицей бьется в голове, клювом дробя череп в костную пыль. Страх сдавливает горло, а бледные пальцы пытаются вырвать светлые волосы на голове. Он заигрался. Зашёл слишком далеко, забыв, что стоит на кону. Он стал неосторожным, рассеянным, невнимательным, расхлябанным и легкомысленным. А все ради чего? А все ради кого? Игра свеч не стоила. Кирилл пытался себя в этом убедить. Хорошо, что Гром напомнил ему то, что забывать не стоило, вернул из сна в реальность. Гречкин должен был быть ему благодарен. Но не был. Он чувствовал боль, грусть, обиду, но никакой благодарности. Он не понимал столь резкой перемены в поведении Игоря. Ещё несколько часов назад все было просто прекрасно. Идеальнее некуда. Но видимо ничего идеального все же не бывает. Что случилось? Гром был так груб и холоден явно не из-за того, что ему не удалось поспать. Но тогда из-за чего? Кирилл прокручивал у себя в голове события этой ночи точно также, как делал это ещё совсем недавно, но не находил там ничего такого, чем мог объяснить перемену в настроении Игоря. Он пытался понять, что сделал не так, потому что винить себя всегда проще. Может быть он был слишком открыт? Слишком настойчив? Может быть Игорь понял, что Кирилл влюблён в него и это оскорбило его? Нет. Дело не в этом. Конечно, не в этом, но Гречкин не мог об этом знать. Гром остался стоять на улице, крепко прижимая куртку к груди и смотря вслед уходящему юноше даже тогда, когда он уже исчез из вида. Хотелось броситься за ним. Догнать, извиниться, крепко обнять и при возможности даже поцеловать, если смелость найдётся. Но мужчина не мог себе этого позволить.

***

Каждый раз проходя мимо стройных рядов надгробий, Игорь надеялся не найти могилу Пети. Его лицо на надгробном камне выглядело неправильно и очень не к месту. Хотелось стереть его, закрасить, соскоблить, потому что Петя не умер, нет, конечно, не умер, ждёт Игоря дома, развалившись на диване, поедая китайскую еду из доставки. Нужно побыстрее свалить из этого жуткого места, вернуться домой, обнять крепко-крепко и, смеясь, рассказать эту глупость. «представляешь, я видел твою могилу. так странно, да? наверное, кто-то просто решил посмеяться, не бери в голову», а потом целовать-целовать-целовать. Земля мокрая и холодная. Это Гром узнает, положив на неё руку. На два метра ниже лежит Хазин, и теперь прикоснуться к нему можно только так. Ближе к нему Игорю уже никогда не стать. Можно, конечно, раскопать могилу. Гром пытался это сделать. Он был ужасно пьян и ужасно разбит, в исступлении руками роя землю. Далеко прокопать ему не удалось. В какой-то момент он просто обессилено упал на землю и зашёлся в истерике, рыдая навзрыд, осознав, что даже так Петя ближе не станет. Он теперь от него невероятно далеко. Недосягаемо. Чтобы приблизиться к нему, был лишь один способ. Но Игорь пока что не решался к нему прибегнуть. — Прости, что давно не заходил, увяз в работе. Вокруг могилы начала расти трава. Родители Пети жили в Москве, а потому наведывались редко. Раньше Игорь проводил здесь целые дни, но в последнее время стал приходить сюда все реже и реже, а потому тут все и заросло. Мужчине начало казаться, что, не видя могилу, можно сделать вид, что все в порядке, ничего не произошло. Можно хотя бы какое-то время не думать о том, что случилось. Можно дышать полной грудью. Дышать Игорю очень хотелось. За последний год он практически разучился это делать. — У меня все в порядке. Все как обычно. День за днём ничего не происходит. Порой я даже не замечаю, как сменяются сутки. На какое-то время следователь замолчал, словно перебарывая себя. — Нет, знаешь, Петь, все же есть кое-что. Кое-что, что делает мою жизнь не такой уж уныло однообразной. Вернее сказать кое-кто. Ты его знаешь скорее всего. Знал. Не важно. Его у нас в городе каждая собака знает. Боже, даже странно говорить об этом. Это Кирилл Гречкин. Да, тот самый сын олигарха. Будь ты рядом, наверняка засмеял бы меня, но этот парень правда единственный, кто заставляет меня… жить? Чувствовать? Не знаю, как передать. Игорь протер глаза руками, издав хриплый смешок. — Как глупо. И кто ведь мог подумать? Да я бы и сам себя засмеял, если бы услышал со стороны. Засмеял, если бы не был с ним знаком. Он хороший парень, правда. Его многие не любят, но это не от того, что он плохой. Просто никто его не понимает и не хочет понять. А я хочу. Помнишь, ты говорил, что никогда не нужно судить человека по первому, второму, третьему взгляду? Нужно всматриваться в человека, пока глаза не пересохнут, и только тогда делать выводы. Я всматриваюсь в него и не могу оторвать взгляд. Мне так жаль, что другие не хотят это делать. Не хотят давать ему шанс. Знаешь, он совсем один. Мы чем-то похожи. Только я сам выбрал это одиночество, а он был вынужден с ним смириться. Мне не жаль его, только потому что мне кажется, такое чувство как жалость его недостойно. Гром замялся, чувствуя, что немного перегибает палку, но его никто не слышал, так что это было не столь важно. — Вы бы сошлись. Да, у вас определённо есть что-то общее. Возможно, именно это меня в нем и притягивает. Это плохо. Очень плохо. Я не ищу тебе замену. Да тебя и заменить-то невозможно, но смотря на него, иногда я вижу тебя, и, черт возьми, я ничего не могу с собой поделать. Это нечестно. И по отношению к тебе, и по отношению к нему. Гром нервничает, хрустит пальцами и утыкает взгляд в землю, будто бы Петя его действительно может пристыдить. — Я боюсь привязаться, ты знаешь. А к этому мальчишке привязаться чертовски легко. Я пытаюсь быть осторожным, но с ним либо никак, либо сразу в омут с головой. Никакой золотой середины. Знаю, это опасно. Не хочу подвести ещё одного человека, я итак подвёл уже слишком многих, и возможно поэтому мое желание помочь ему эгоистично. Я пытаюсь его в себе подавить, но выходит так себе. Этого парня бы держать на расстоянии пушечного выстрела, но вечно хочется быть так близко. Ты прости меня за это. Я люблю тебя. И всегда буду любить. Я уже говорил это, но надеюсь, ты мне веришь. Я тебе никогда не вру. Поэтому не буду утаивать, что я что-то чувствую к этому мальчишке, но не волнуйся, я не допущу, чтобы это переросло во что-то большее. Слишком опасно. Для него слишком опасно. Он любит играть с огнём, но это другое. Он ещё юн и многого не понимает. Хотя в каких-то моментах он уже пугающе глубоко познал эту жизнь. Я вижу это по его глазам. У него красивые глаза, но слишком уж заебанные и испуганные для двадцатилетнего юноши. У тебя были вечно заебанные и настороженные. Ты умел защищаться, он пока нет. Хотя тебя это не спасло. Прости. Снова я сравниваю. Я скучаю. Признаюсь, не так сильно, как раньше, но все равно просто безумно. Я думаю о тебе практически постоянно. Когда не думаю о тебе, я думаю о нем. Надеюсь, тебя это не обижает. Говорить очень тяжело, но в то же время с каждым словом приходит облегчение, освобождение. Грому было необходимо выговорится, потому что иначе это бы истерзало его окончательно. — Я не знаю, что делать. Поэтому пока лучше держать его на расстоянии. Хотя лучше ли? Не знаю. Возможно этим я обижу его, кажется, уже обидел, но боюсь, если подпущу слишком близко, то сделаю лишь хуже. Может быть, будет лучше, если он возненавидит меня. Все равно рано или поздно это произойдет. Я пущу его жизнь под откос, даже если сейчас ему кажется, что хуже некуда. И если уж он не возненавидит меня за это, то как минимум разочаруется. Лучше, если он сделает это сейчас, пока не успел привязаться. Пока ещё не так больно. Пока ничего не случилось, потому что второй раз… Мне так страшно. Так страшно, что это может повториться. Я стараюсь об этом не думать, но разве я хозяин своему разуму? Едва ли. Все это так сложно. Я так запутался, Петь. Мне нужна помощь. Мне нужен ты рядом. Следующие дни проходят за работой. Игорь не жалеет ни времени, ни здоровья, возвращаясь домой лишь поздно вечером, а иногда и ночью, сразу ложась спать, чтобы рано утром снова уйти из пустой квартиры, в которой находиться мужчине совсем не хочется. Слишком тихо. Слишком спокойно. Слишком много мыслей. Кирилл звонил несколько раз. Игорь всегда брал трубку, отвечая по одному шаблону «что-то случилось? нет? у тебя есть что-то важное, что ты должен мне сказать? нет? тогда не отвлекай, я работаю». Грубо? Да. Но не вам его судить. Он и сам отлично справлялся, ненавидя себя за каждое сухое слово, сказанное Гречкину. Поначалу Кирилл злился. Потом начал грустить. А потом опять злиться. Он понимал, что Игорь его избегает, но никак не мог понять почему. Конечно, он пытался убедить себя, что это все из-за работы, что Грому действительно сейчас нельзя отвлекаться от дела, но это звучало так глупо, что поверить в это у самого Кирилла не получалось. Он больше не искал проблему в себе. Нет, знаете ли, все всегда идёт по пизде. Таков закон. Чтобы ты ни делал, все в любом случае пойдёт не так, хоть из кожи вон лезь. Гречкин давно это понял, а потому глубоким самоанализом не занимался. Он и без того знал, что его жизнь несправедливое дерьмо, просто сейчас в этом ещё раз убедился. Все равно было обидно. Мерзко и очень-очень обидно. Он ведь начал доверять этому чертовому майору. Знал же, что не стоит и наступил на свои же грабли, пройденные сотни раз. Никому доверять нельзя. Особенно если кажется, что в этот раз можно сделать исключение. Это никогда ни к чему хорошему не приводит. Из-за того, что отец вернулся в город, Гречкин старался проводить время дома как можно меньше, чтобы не пересечься с главой семейства, который очевидно хотел поговорить с сыном, насчёт семейного бизнеса, в который юношу собирались ввести после окончания университета. Отец никогда не питал к отпрыску никаких нежных чувств и не видел в нем никаких достойных качеств, но все равно намеревался завещать ему компанию, так как никаких больше детей он не имел. На этот семейный бизнес Кирилл плевал с высокой колокольни, а потому и оттягивал любые разговоры, касающиеся его, как только мог. Не то чтобы ему совсем был противен этот бизнес. Нет, просто сейчас он был решительно не готов ни к какому роду ответственности и обязательств. Он ещё юн, он ещё не успел нагуляться. Возможно чувствуя, что его беззаботная пора вот-вот должна была подойти к концу, всю неделю Кирилл практически безвылазно проводил на вечеринках, разъезжая из одного клуба в другой, из одного особняка в новый, не заботясь о приглашениях. Трезвел он лишь изредка, вырываясь из яркой тусовки, когда терпеть все лицемерие вокруг становилось совсем уж невыносимо. Пару раз в такие моменты он звонил Грому. Знал, что он его отошьёт, ответит грубо и повесит трубку, но все равно звонил, пока терпеть все это не стало совсем уж невыносимо. Знаете, Кирилл себя не на помойке нашёл, а потому из-за очередного придурка убиваться не собирался. Правда очень хотелось. Поэтому пришлось напиваться с удвоенной силой, просто чтобы не было даже возможности начать загоняться из-за какого-то там майора. Когда по задымлённому помещению клуба, пробиваясь через орущую музыку, раздаётся «ты совсем как во сне, совсем как в альбомах, где я рисовала тебя гуашью», Гречкину кажется, что это просто слуховая галлюцинация из-за дешевого препарата, что он только что принял. Но когда на него оборачиваются все люди в радиусе полуметра, юноша спешно вытаскивает свой телефон из кармана скинни джинс, чувствуя внутренний трепет. Какое-то время он просто смотрит на экран с надписью «Мусорка», пытаясь определить действительно ли все это не мерещится ему, а потом быстро нажимает на кнопку ответа, вспоминая, что у Игоря есть свои загоны по поводу звонков. — Алло? — голос мужчины хриплый и уставший, а ещё почему-то тихий и неуверенный. — Здравия желаю, товарищ майор, — у Кирилла на лице тут же появляется улыбка, и он стремится поскорее покинуть шумное помещение. — Эм, ты сейчас занят, да? — до следователя доносится клубный шум, и в голосе теперь слышится и разочарование. — Типо того, — фыркает парень. — Ты пьян? — Нет, я в клубе пью морковный сок. Повисает неловкое молчание. Кирилл уже на улице. Тут холодно. Ему от этого блядского молчания ещё холодней. Он не ждет извинений, он ждет хоть чего-нибудь. Банального «как дела?». Ну не позвонил же он, чтобы просто дышать в трубку? — У меня все заебись, — отвечает Гречкин на вопрос, которого не было. — Всю неделю не просыхаю. Наслаждаюсь жизнью и все такое. Да, у меня все просто отлично, спасибо, что спросил. А вот что с тобой? — Кирилл, — вздыхает мужчина, не собираясь отвечать. — Нет, серьезно, что происходит? — Все в порядке, — бесцветное и очевидно неправдивое. — Нет, я же вижу, что что-то не так, я не совсем идиот. Только не говори снова, что на работе завал, звучит неубедительно. — Не пей много и не принимай ничего, пожалуйста, а лучше езжай домой и проспись, — после недолгого молчания слышится через динамик. И Гром кладёт трубку. Кирилл матерится, смотря на экран телефона, не веря, что он действительно снова сбросил, ничего не сказав. Что за нахрен? Что за «езжай домой и проспись»? Парень злится. Парень рычит и бьется головой о стенку, давя в себе желание примчаться к Игорю и влепить ему пощёчину, где бы он ни был. Ему обидно, но уже в меньшей степени. Теперь он просто волнуется за Игоря, не понимая, что с ним творится.

***

Игорь возвращается домой под конец рабочей недели с наконец закрытым делом. Ему выделили два заслуженных выходных, которые для него оказались самым настоящим смертным приговором. В квартире все так же пусто, как и обычно, но сейчас эта пустота давит на голову особенно сильно. Как только мужчина переступает через порог, ему тут же хочется уйти. Наверное он не должен ощущать подобное, приходя домой, но эта квартира уже год как перестала быть его домом. С этой квартирой связано слишком много воспоминаний о жизни, которую уже никогда не вернуть. След от игристого вина на стене, оставленный по неосторожности Петей, который обладал уникальными навыками открытия бутылок. Ещё один след от вина на полу, оказавшийся там уже по вине не Пети, а Игоря, который нетерпеливо потянулся за поцелуем к парню, опрокинув бокал с алкоголем. Следы от ногтей на стене, точно такие же, что когда-то красовались и на спине майора. Гром часто шутил, что у него дома поселился дикий кот, а Петя смеялся и отвечал, что он домашний, кусая мужчину за плечо. Каждый сантиметр этой квартиры напоминал о Хазине. Давно пора было продать ее и съехать, но Игорь, словно мазохист, отказывался от этой идеи, вновь засыпая на старом матрасе, на котором когда-то он спал вместе с Петей, после того как они общими усилиями сломали кровать. У Хазина были деньги, была своя просторная квартира с новым ремонтом, но он все равно предпочитал проводить время у Игоря, практически полностью переехав к нему, а на смущенные препирания мужчины по поводу уровня жилья отвечал, что «с милым рай и в шалаше». В этом месте время застыло. Казалось, если повернуть голову, можно снова увидеть, лежащего в скрюченном положении на диване Петю, который уснул, не дождавшись Игоря с работы. Если задержать дыхание, можно услышать звонкий мат со стороны кухни и жалобное «давай лучше пиццу закажем, а то я тебе хату сейчас сожгу». Если сильно постараться, можно уловить тонкий аромат чужого парфюма с нотками цитруса. За год легче не стало. Из раза раза возвращаясь домой, Грому приходится сталкиваться все с тем же мучительным чувством одиночества. Но в этот раз почему-то особенно тяжело. В этот раз особенно невыносимо. Может быть, потому что у Игоря наконец появилась возможность заполнить эту всеобъемлющую пустоту, а он собственноручно все испортил. Он поступил правильно, но от одной лишь мысли об этом легче не становится, поэтому он берет в руки телефон и, повинуясь эгоистичному желанию вновь услышать знакомый голос, набирает номер Кирилла. Игорь не знает, зачем позвонил, а потому и молчит, выдавив из себя всего лишь несколько жалких слов. Голос юноши отрезвляюще пьяный, скрывающий под собой обиду и разочарование, острыми когтями царапающий совесть. Если он поступает правильно, то почему же они оба вынуждены страдать? Кирилл пытается скрыть волнение под злостью и раздражением. У него не получается. Игорь все замечает. И это сбивает его с толку. Почему Кирилл волнуется за него, когда должен просто ненавидеть? Ладно, ненависть громкое слово, но все равно. Теперь Грому стыдно вдвойне. Чем он заслужил все это? Мужчина быстро сбрасывает звонок и утыкается лицом в ладони, проклиная себя за то, что вообще позвонил, зная, что сказать ему нечего. Легче не стало. Никому из них. Это Игорь понимает, спустя несколько часов, когда домофон начинает противно трезвонить. На маленьком экранчике высвечивается помятое лицо блондина, который руками упирается в стенку, видимо, чтобы не упасть. — Приве-ет, — пьяно тянет юноша, громко икая, — Игорек, ты там? — Что ты здесь делаешь? — шокировано спрашивает мужчина, не понимая, как Гречкину удалось найти его адрес. — А ты разве не рад меня видеть? — Кирилл хмурится, смотрит куда-то в сторону, словно Игорь стоит там внизу рядом с ним. — Что-то случилось? — Неужели я не могу просто без повода повидать своего друга? — юноша снова икает, — Мы же друзья, правда? Нужно будет обязательно познакомить тебя с моей мамой, она обрадуется, что у меня появился друг! Кирилл смотрит в камеру, а Игорь вздрагивает, видя зрачки-иголки и один слегка косящий в сторону глаз. — Кирилл, что ты принял? — в голосе страх, а ногти до боли впиваются в ладонь, оставляя на ней следы. — У меня телефон разрядился, — не слыша вопроса, говорит Гречкин, снова поворачивая голову в сторону, — Я волновался, что ты испугаешься, если не сможешь дозвониться до меня, поэтому пришёл сюда сказать, что у меня все в порядке. Все в порядке. Естественно. Сомнений нет. Теперь Игорь точно спокоен. — Стой на месте, никуда не уходи, — командует Гром, а сам тут же бросается с места, выбегая на лестничную клетку в домашних штанах и старой грязной футболке, трясущимися руками запирая квартиру. Когда следователь вылетает на улицу, Кирилл уже сидит на тротуаре, лицом уперевшись в каменную стену дома. Игорь берет его под руки и пытается поднять на ноги, что оказывается не так легко, потому что юноша очевидно практически не чувствует их. Кирилл всем весом наваливается на майора, руками обхватывая его шею и бубнит что-то невразумительное. Гром с трудом дотягивается до своего телефона и вызывает такси, параллельно пытаясь удержать высокого парня, который весит чуть больше, чем пушинка. — Мой отец убьёт меня, если узнает, — в полубреду шепчет Гречкин, говоря вовсе не о наркотиках, но Игорь в его слова сейчас особо не вслушивается, больше беспокоясь об общем состоянии юноши, который цветом кожи сейчас напоминает утопленика, которого на прошлой недели из пруда выловили, — Но ты же никому не скажешь? Тебе можно доверить мой секрет? Игорю так тошно смотреть на Кирилла в таком состоянии, его обычно блестящие юношеским энтузиазмом глаза теперь выглядели пугающе пусто и тупо, смотря куда-то сквозь мужчину, его сухие потресканные белые губы постоянно дрожали, а по лбу скатывался пот. Тошно и страшно. Больше страшно, если честно. — Ты сохранишь мой секрет? — снова спрашивает юноша, руки сжимая на футболке Грома. — Да, — сглатывает мужчина, цепляясь ладонями за чужие запястья, чувствуя их обжигающий холод. Кирилл прижимается к мужчине и вытягивает шею так, что Игорь может чувствовать его горячее дыхание своим ухом, а затем шершавое прикосновение языка к хрящику и легкий укус, из-за которого полицейский вздрагивает. — Вот мой секрет, — Гречкин кажется очень серьёзным, он щурит глаза, хмурит брови и поджимает губы, а потом вдруг рассыпается в смехе и отстраняется от Игоря, слегка ударяя того в грудь. В такси Кирилл ложится на колени Грома и всю поездку пальцами одной руки завороженно водит по шраму у брови, шепча, что это очень грустно, что в Игоря ударила молния. — Куда мы едем? — внезапно спрашивает Кирилл в середине поездки. — К тебе домой. — О, ты все же решил познакомиться с моей мамой? Она будет так счастлива, — мальчик широко улыбается, поблескивая золотыми зубами, — Ты купил цветы? Нужно непременно купить цветы, так ты ей точно понравишься. Хотя как ты можешь не понравиться? Но все равно нужно купить цветы. Она любит лилии. Она будет так рада! Игорь не знает, что делать, он в полной растерянности, пускай и сталкивался с этим раньше. Он просто мягко гладит юношу по светлым спутанным волосам, пытаясь успокоить собственное дыхание, потому что, видит бог, он не думал, что когда-нибудь ему снова придётся через это проходить. Только когда такси останавливается у особняка Гречкина, Гром думает о том, что возможно стоило отвезти парня в больницу. Этот юноша не его ответственность, ему нужна профессиональная помощь, и если Игорь за время отношений с Петей и начал разбираться в наркотиках, это ещё ничего не значит. Помочь Хазину он все равно не смог. Но отвозить парня в больницу в таком состоянии казалось каким-то предательством, поэтому Гром все же не решился вызвать скорую, вместо этого затащив Кирилла в спальню и уложив его на кровать. Он знает, что в данной ситуации ничего не может сделать. Ему остаётся просто ждать и следить, чтобы с парнем ничего не произошло, потому что больше ничего не поможет. Гречкин тупо смотрит в потолок, не двигаясь и ничего не говоря, но явно ни о чем и не думая. Игорь же спешно расстёгивает его рубашку, чувствуя, как трясутся его руки, а пальцы заплетаются между собой. Он пытается взять над собой контроль, но так страшно стянуть одежду и увидеть на белой коже следы от уколов. Одна эта мысль вгоняет в дикий ужас, и Гром знает, что ещё чуть-чуть и его накроет паническая атака. Но сейчас нельзя. Сейчас не время. Он должен сосредоточить своё внимание на Кирилле. Истерику можно отложить на время. Мужчина осматривает все сгибы, бёдра и запястья и облегченно выдыхает, не находя там никаких следов. Он протирает глаза и обессиленно ложится рядом с Кириллом, давая себя возможность перевести дух. — Скажи, ты же мой друг, да? — юноша трёт глаза, а его голос вялый и не стройный, но он пытается собраться, потому что этот вопрос ему действительно важен. — Да, — голос не такой твёрдый, как хотелось бы. — Тогда почему ты меня избегаешь? — Игорь молчит, смотрит в потолок и молчит, потому что ответить ему нечего, — Я знаю, что избегаешь, просто не понимаю почему. — Кирилл, ты сейчас не в себе, поговорим завтра, хорошо? — пытается защититься мужчина и нагло врет, зная, что и завтра ответить ему будет нечего. — Игорь, поговори со мной, — жалобно тянет блондин, поворачивая голову на мужчину, — Я заслуживаю знать, что происходит. Гром поворачивает голову, встречаясь со взглядом Кирилла, который смотрит уже более осознанно, даже в какой-то степени умоляюще. Он заслуживает знать правду. Это так. Но если он обо всем узнает, оттолкнуть его будет ещё сложнее. Это и сейчас сделать практически невозможно, потому что Игорь просто не представляет, как сможет оставить парня теперь, когда видел его таким. А если он все расскажет, то сам парень от него не отвяжется, потому что никто никогда не понимает, когда говоришь что-то вроде «быть рядом со мной опасно, я не хочу, чтобы ты пострадал, поэтому, пожалуйста, держись от меня подальше». Нет. Это никогда не срабатывает. Так что лучше уж самому уйти и сделать так, чтобы человек тебя за это возненавидел. Так надежней. Да и к тому же Гром был полной катастрофой в отношении серьёзных разговоров, поэтому даже пытаться не стоило. — Ты можешь мне доверять, — звучит так искренне, что в это нельзя не поверить. Игорь знает, что может доверить Кириллу все что угодно. Он это понимает в эту самую секунду, но все равно рассказать ничего не может, потому что проблема тут вовсе не доверии. — Могу. Гром аккуратным движением убирает прилипшие ко лбу пряди с лица Кирилла, задерживая свою руку в волосах, и смотрит в глаза юноше, словно надеясь, что он сможет все понять без слов. — Я не особо контролирую себя сейчас, — блондин закусывает губу, и Игорь может видеть, как его плечи едва заметно подрагивают, — И мне очень сильно хочется сделать одну глупость. — Не надо, — Гром одёргивает руку и садится на кровати, — Пойдём, умоешься. Когда они оказываются возле ванной комнаты, Кирилл говорит, что хочет принять душ. Игорь поначалу долго не пускает его, уточняя, точно ли ему не нужна помощь, но в конце концов все же решает поверить парню на слово, что тот не откинется из-за того, что просто постоит под струями воды, и просит не запирать дверь на всякий случай. Гром возвращается в спальню Гречкина, где ему тут же бросается в глаза пачка сигарет, которую он не раздумывая берет в руки, подцепляя заодно и зажигалку, лежащую рядом. Голова гудит, а слегка отложенная паника, кажется, снова начала подступать. Мужчина возвращается к ванной комнате и садится на пол рядом с дверью, сосредотачивая своё внимание на шуме льющейся воды, поддерживая хоть какую-то связь с реальностью. Руки начинают трястись ещё сильнее, поэтому Игорь долго не может зажечь сигарету, рычит, стукается головой о стену и чувствует, как ситуация перестаёт поддаваться контролю. Он ненавидит это состояние. Ненавидит чувствовать себя бессильным, ненавидит, когда даже собственное тело перестаёт ему подчиняться. Дыхание сбивается, а перед глазами все медленно начинает расплываться. Сердце пытается вырваться из заточения грудной клетки, и Игорь готов помочь ему это сделать, потому что испытывать это из раза в раз утомительно невыносимо. Истерический страх скрежещущим шёпотом уверяет следователя, что прямо сейчас все здание обрушится, похоронив его под своими руинами, или воздух в помещении вот-вот закончится и ему нечем будет дышать, или Кирилл прямо сейчас умрет, да он наверняка уже мёртв, иначе почему Гром не слышит никаких звуков кроме ударов воды о плитку? Эта мысль заставляет его подняться на ноги и, уперевшись лбом в дверь, из последних сил позвать юношу по имени. А затем ещё раз. И ещё раз. Следователь тут же влетает в ванную, не давая панике сковать своё тело, прилагая к этому неимоверные усилия. Перед его взором сразу же представляется следующая картина: обнаженный Кирилл сидит на полу, обхватив свои ноги руками и уткнувшись головой в колени, переодически вздрагивая, пока его тело облизывают струи воды. Игорь не знает, что делать. Судя по всему, Гречкин плачет, но Гром понятия не имеет, как обычно успокаивают меланхоличных наркоманов. К сожалению, в полицейской академии им такого не рассказывали. Вообще все полученные за долгую тридцатилетнюю жизнь навыки кажутся сейчас абсолютно бесполезными, и, честно говоря, полицейский никогда не думал, что будет настолько беспомощен в подобной ситуации. Мужчина, повинуясь какому-то странному порыву, опускается на колени рядом с блондином и обнимает его, чувствуя, как вся его одежда тут же промокает насквозь. Кирилл никак не реагирует. Не дергается, не отталкивает Игоря, просто начинает вздрагивать чуточку слабее и руками впивается в свои голени не так остервенело, как до этого. Голова Грома лежит на плече юноши. Руки рассекают тело, покрытое мурашками, в защищающем и одновременно успокаивающем жесте немного неуклюже, но очень бережно и даже трепетно. Вода абсолютно везде. Она затекает под футболку, облизывает живот, пропитывает ткань спортивных штанов, застревает в волосах, задерживается на губах, проскальзывает в ухо, щекочет шею, скользит по изгибам и просачивается между телами. Все происходящее кажется очень интимным, интимнее любой постельной сцены в фильмах для взрослых, и не из-за того, что Кирилл полностью обнажён. Они сидят так очень долго. Гром чувствует, как его колени начинают болеть, но осознанно игнорирует это, чтобы не нарушить сокровенность момента. Он продолжает обнимать Кирилла, который под его прикосновениями расслабляется и в конце концов перестаёт плакать. Но они все равно не двигаются с места, потому что кажется, что как только они расцепятся, произойдёт что-то ужасное. Словно в минуту, как их тела разъединятся, они разойдутся в разные стороны и больше никогда не встретятся. Словно если Игорь отпустит парня, то он тут же растворится, исчезнет, утечёт в сливное отверстие вместе с непрерывными струями воды, просочившись сквозь пальцы, и Гром больше никогда его не увидит. Кажется, что уже никогда они не смогут стать ближе, чем в этот момент. Они оба думают об этом, понимая, что уже завтра все изменится. Юноша догадывается, что уже завтра он станет для Игоря никем, не имея пока что для этого никаких оснований, полагаясь лишь на интуицию. Это кажется неизбежным, как давно предначертанный конец света. Кирилл просто надеется, что они встретят его вместе, и пытается продлить момент этой близости, боясь, что ничего подобного он уже никогда не сможет испытать. Кирилл в руках Игоря совсем беззащитен. Но ему и не нужно защищаться, Гром берет это на себя. А юноша просто вверяется ему без всяких сомнений, в этот момент доверяя мужчине сильнее, чем доверяет себе. Они оба обнажены, сливаясь в одно целое, плавно перетекая в друг друга, становясь одним организмом, завернутым в водяную оболочку. Кирилл чувствует как бьется сердце Грома где-то внутри него, чувствует его страх, его тревогу, на подсознании понимая все, что мужчина не может сказать, но не зная, как заключить все это в оболочку из слов. — Я хочу сделать одну глупость. Кирилл отрывает голову от своих коленей, заставляя Грома слегка отстраниться, и понимает, что другой такой возможности уже не будет. По острому носу блондина стекают капельки воды, сбегая ниже, вычерчивая припухшие губы. Гречкин смотрит на следователя из-под тяжелых мокрых ресниц. Ждёт, оставляя за мужчиной право выбора. Их лица на расстоянии нескольких сантиметров друг от друга, и они оба знают о чем идёт речь. Волосы Игоря прилипли ко лбу так же, как и футболка к телу. Он тяжело дышит, а в его голове проносится напряжённое «думай, думай, думай». — Не надо, — качает головой следователь, поднимаясь на ноги и видя разочарование в глазах парня, который тут же прижимает ноги ближе к себе и визуально съёживается. Он должен уйти. Сейчас. Потому что иначе сделать это он уже не сможет. Они должны остановиться, пока это не зашло слишком далеко, потому что давать мальчику ложные надежды — бессмысленно жестоко. Игорь знает, что он не сможет остаться. Не сможет быть рядом. Не сможет жить с постоянной тревогой, ожидая что вот-вот это случится. Вот-вот он разрушит жизнь юноши, и все пойдёт по наклонной. Лучше прекратить все сейчас. Так безопаснее. Хотя так все равно больно. Да. Так будет правильно и… Не думай. Не думай, не думай, не думай. — Я хочу сделать одну глупость. — Так что тебя останавливает? Кирилл кладёт свою руку на щетинистую скулу Игоря и притягивает мужчину к себе, сокращая расстояние между их губами до ровного нуля. На губах вкус пресной воды. На языке вкус алкоголя. В груди жар сверхновой звезды. В голове ничего. Струи с шипением касаются раскалённой кожи, не давая телу разогреться слишком сильно, чтобы расплавиться. Гром впервые позволяет себе не думать и это ощущается просто прекрасно. Гречкин целуется рвано, немного неуклюже, но очень старательно. Он переводит обе руки на шею следователя и тянет на себя, сам откидываясь на стенку. Руки Игоря по двум сторонам от юноши, а ноги между его ног. Он не спускается поцелуями ниже, не в силах насытиться одними губами, оттягивая, кусая, облизывая. Языки во рту сталкиваются, связываются, цепляются друг за друга, а потом оттесняют, словно соперничая. Это все опьяняет Грома, но неожиданно помогает Кириллу протрезветь. Он первым отстраняется, испуганно вжимаясь в стену, словно не он минуту назад был инициатором всего происходящего. Наваждение проходит. Игорь незамедлительно отползает от парня, предоставляя ему личное пространство. Блондин выглядит очень потерянно, словно он только что очнулся от глубокого сна и не понимает, что происходит. Его зрачки все ещё сильно сужены, но действие наркотика наконец начало проходить. — Мне уйти? — спрашивает Гром спокойно, но немного разочарованно. С него ручьями стекает вода, а вид в целом довольно помятый и измученный, словно у дворового котёнка, попавшего под дождь. Такого прогнать невозможно. Поэтому Гречкин мотает головой и протягивает руку, чтобы Игорь помог ему подняться. Кирилл недостаточно трезв, чтобы чувствовать смущение из-за того, что на нем ничего не надето, но Гром все равно отворачивается, как только юноша встаёт на ноги. — Я принесу тебе сухую одежду, — Гречкин кидает мужчине полотенце и выходит из комнаты, слегка пошатываясь. Они ложатся спать вместе. Игорь знает, что без него Кирилл сегодня не уснёт. Ему самому же хочется поскорее погрузиться в сон, надеясь, что завтра он проснётся с четким пониманием, что следует делать дальше, потому что сейчас он окончательно запутался и едва ли имеет силы хотя бы на что-то. Голова одурманивающе тяжелеет, касаясь подушки. Сейчас он не думает о том, как тяжело будет уходить, о том, что стоит сказать Кириллу, как поступить лучше, о том, что думает юноша и вспомнит ли о произошедшем следующим утром. Он со всем разберётся завтра. Сейчас он думает лишь о том, что ни о чем не жалеет. Да, этот поцелуй был ошибкой, но он бы совершил ее снова, и снова, и снова. Потому что эта ошибка позволила Игорю почувствовать себя по-настоящему живым впервые за последний год. И это было чертовски прекрасно. Засыпая, Игорь обнимает парня как-то неосознанно, как-то инстинктивно, словно в очередной попытке защитить, но в этот раз парень пугается чужих рук, как огня, и скидывает их с себя, отодвигаясь от мужчины. А затем сам прижимается к нему, сворачиваясь в его руках маленьким комочком, и мгновенно засыпает. И лишь во сне они наконец-то могут быть вместе.