Останься

Кирилл просыпается один. Снова. Он к этому привык, но почему-то пустота на второй половине смятой постели в этот раз заставляет его чувствовать себя очень неуютно. Он чувствует себя брошено. Пока ещё слабо осознаёт почему, так как вспомнить события вчерашнего дня так сразу не удаётся, но неприятное ощущение пустоты окутывает его сразу же, стоит юноше лишь открыть глаза. Гречкин заворачивается в одеяло, натягивая его до самого подбородка. Мерзко. Очень мерзко. Помимо головной боли и дикого сушняка, мерзко ещё и от этого тупого ноющего чувства одиночества. Юноша не уверен должен ли он был вообще проснуться с кем-то, но кажется, что да. Солнечные лучи тусклые и слабые, но все равно бьют по глазам, и от этого ещё хуже. Парень накрывается в одеяло с головой, и, честное слово, так плохо, что хочется заплакать, и самое ужасное — Кирилл понятия не имеет почему. Даже думать об этом не хочется. Есть причина, нет — все равно хреново, какая уж теперь разница. Кирилл наверное провалился бы обратно в сон, так как после недели беспорядочных тусовок усталость была дикая, но тут до его слуха донёсся какой-то звон. Юноша тут же встрепенулся. Он вытащил голову из-под одеяла и настороженно прислушался. Снова раздался звук, похожий на звон посуды, что заставило Гречкина вылезти из кровати, чувствуя при этом, что вылезает он из могилы. Все тело ломило, а голову придавливала самая настоящая наковальня, но любопытство все это пересилило. Блондин сполз по лестнице на первый этаж, догадавшись, что звуки доносились скорее всего с кухни. Он не ошибся. Пахло курицей и какими-то специями, а возле плиты стоял никто иной как знаменитый шеф-повар Игорь Гром, который питался яблоками и едой из доставки, видимо, чтобы зря не растрачивать свой талант. Гречкин замер в дверном проеме, смотря на то, как по кухне распространяется дым, не зная, стоит ли ему звонить пожарным. — Доброе утро? — попытался обратить на себя внимание Кирилл. — О, ты наконец проснулся, — Игорь резко обернулся, взмахнув руками, — Я уж думал, что ты умер. — Сколько я проспал? — Почти сутки, — усмехнулся полицейский, — Я успел съездить к себе, переодеться, заехать в магазин, накупить тебе еды и приготовить все блюда из меню ресторана, который мечтал открыть в детстве. — Я думал, что ты всю жизнь хотел стать полицейским, — немного рассеянно сказал Кирилл, не успевая за быстрой и очевидно нервной речью Грома. — Одно другому не мешает, — пожал плечами следователь, снова поворачиваясь к плите, — Ещё я немного прибрался и проветрил все комнаты, у тебя тут ужасно душно. — Игорь, у меня каждую неделю весь дом вылизывают специально нанятые для этого люди, тебе вовсе необязательно было делать это самому, — Кирилл вскинул одну бровь и прислонился к стенке. — Знаю, — немного смущённо кивнул Игорь, — Как ты себя чувствуешь? — Хуево. — Вот вода и таблетки, — Гром тут же протянул юноше заранее заготовленный стакан с водой, — Можешь есть, или спросить позже? — Меня сейчас наизнанку вывернет, — сморщился Гречкин от одной только мысли о еде, хотя его желудок жалобно урчал. — Понял. В кухне повисла тишина, нарушаемая лишь шипением масла на сковородке. Молчание определённо было неловким, потому что оба парня могли буквально физически чувствовать напряжение, повисшее между ними из-за очевидной недосказанности. Игорь был весь на нервах, это не заметить было просто невозможно, а Кирилл всем своим нутром предчувствовал что-то неладное. — Что вчера было? — Ты хочешь знать? — Наверное нет. Снова молчание. Игорь выключает плиту и теперь тишина в комнате на голову давит уже ощутимо. Гром на юношу не смотрит, но по одному положению плеч Кирилл может понять, что он очень напряжен. Да и сам Гречкин чувствует себя не то чтобы расслабленно. — Я вчера перебрал. — Ты принял что-то. — Знаю. — Прости. — Не извиняйся, это меня не касается. — Верно. Кирилл подходит чуть ближе, вставая сбоку от мужчины, потому что общаться со спиной человека не очень-то удобно, но Игорь упорно не смотрит на него. — Мы с тобой вчера… — Давай не будем, — мужчина отрывает взгляд от плиты, бегло смотря на Кирилла и тот без слов все понимает. — Это не имеет значения. — Как скажешь. Значит что-то все-таки было. Гречкин в подтверждении не нуждается. По коже пробегает холод, хотя он и понимает, что скорее всего все не зашло дальше поцелуев, потому что никакого дискомфорта он не чувствует, да и Игорь скорее всего вёл бы себя по-другому, если бы они все же переспали. Но ощущение все равно не из приятных. Это далеко не первый его поцелуй. Были и до этого, причём и с парнями в том числе. Конечно, все они были по пьяне, потому что Кирилл ни за что бы не осмелился сделать это на трезвую голову, но о тех поцелуях он хотя бы смутно, но помнит. Вместо поцелуя с Игорем в голове полный провал. Вряд ли юноша хотел бы это запомнить, потому что при воспоминаниях о нем, он скорее всего не смог бы сдержать чувство отвращения, но все равно почему-то было обидно. Это наконец произошло, а он даже не помнит. — Останешься? — хочется сменить тему. Да что уж там, хочется поговорить хоть о чем-нибудь, потому что молчание острыми зубами ездит по нервам, но Гром на разговоры сегодня явно не настроен. Его что-то гложет, — Мы можем поиграть в приставку или искупаться в бассейне или посмотреть какой-нибудь фильм. В этот раз твоя очередь выбирать. — Я не могу, прости. — Работа? Мужчина не отвечает и словно боится посмотреть в сторону Гречкина. Юноша делает ещё шаг вперёд, подходя к Игорю практически вплотную. Полицейский на него не смотрит, утыкается взглядом в чёртову курицу, понимая, что сейчас он должен все рассказать. Специально ждал, пока юноша проснётся, чтобы попрощаться так, как тот того заслуживает, а сейчас даже посмотреть на блондина не может. Кирилл касается подбородка Грома и поворачивает его голову на себя. — Ты избегаешь меня, — не спрашивает и без того прекрасно это знает. Больно. Произносить эти слова вслух физически больно. — Снова ты за своё, — хмурится мужчина и дёргает головой в сторону, чтобы сбросить с себя чужую руку. — Почему? Что я сделал не так? — юноша спрашивает так жалобно, и в голосе слышится какая-то детская глупая обида. Гром просто качает головой и не отвечает. — Я просил тебя не напиваться, — переводит тему Игорь, снова не отвечая на вопрос. — Только когда я с тобой, я не чувствую необходимость вечно быть пьяным. Но как только ты уходишь, желание напиться становится непреодолимым, — Кирилл устал от этого избегания, поэтому и становится смелее. Ему Гром, кажется, необходим теперь просто физически. Как друг, как кто, не важно. Кирилл об этом вообще не думает. Просто нужен и все. — Кирилл, я не могу остаться, — Игорь наконец-то всем телом поворачивается на блондина и смотрит прямо в глаза, надеясь, что Кирилл поймёт все без слов, но он явно задолжал ему объяснения, а потому юноша все же спрашивает. — Почему? — Этим я сделаю хуже нам обоим, — отвечает смазанно и неопределенно. «Лучше бы промолчал», — с обидой думает Гречкин. Игорь осторожно касается щеки Кирилла, и тот честно не знает, почему не вздрагивает, не отшатывается, как обычно. Это прикосновение кажется будто последним, а потому юноша не решается его у себя отнять, хотя, по правде говоря, Гром не имел никакого права так делать. Смотреть с такой нежностью, прикасаться так трепетно и говорить так холодно. Это жестоко. И Кирилл дурак, раз терпит. У Гречкина волосы по-утреннему растрепаны, а глаза все ещё сонные и немного красные. Он выглядит красиво даже сейчас. Особенно сейчас. На нем белая футболка, едва прикрывающая живот, и чёрные боксеры. А ещё родинки по всему телу и разбитые коленки. Игорь хотел спросить, что случилось, да уже не к месту. — Останься, прошу, — парень неосознанно ластиться к руке следователя, заставляя Грома чувствовать себя последней сволочью, коей он и является. — Не надо, не проси меня сделать это, потому что я готов сделать все, что ты попросишь, — Игорь одёргивает руку и делает небольшой шаг назад, — но я должен уйти. Кирилл пытается сказать что-то в ответ, но мужчина сразу же его перебивает: — Нет, пожалуйста, не говори ничего. Мне очень тяжело поступать так с тобой, правда, я не хочу этого, но так правильнее. Весь день я пытался заставить себя уйти, но так и не смог это сделать, не узнав в каком состоянии ты проснёшься. Я хотел нормально поговорить, честно, но я не могу, веришь? Не могу. Гречкин отворачивается от Игоря, поясницей опираясь о столешницу и скрещивает руки на груди. Его просили не говорить — он молчит, хотя внутри него все кипит и так и рвётся наружу. — Вот номер моего знакомого нарколога, — Гром протягивает бумажку с кривыми цифрами. — Иди к черту, — сквозь зубы рычит юноша, даже не смотря на полицейского, в ответ на что снова слышит это бессмысленное «прости». Игорь кивает, молча кладёт бумажку на стол и просто уходит. Выходит из кухни и из жизни Кирилла так просто, словно их никогда ничего и не связывало, словно он ошибся дверью и зашёл не туда. Гречкин смотрит в белую стенку абсолютно пустым взглядом, чувствуя слишком много и ничего одновременно. В его голове не проскальзывает даже смутная мысль о том, чтобы броситься вслед за мужчиной, догнать его, упросить остаться, зная, что он это сделает. Ну, сделает, а что дальше? Его очевидно что-то мучило, что-то не давало ему остаться здесь, с Кириллом. А значит это «что-то» продолжит терзать его. Гречкин это прекрасно понимает. И кто он такой, чтобы заставлять мужчину страдать? В жизни Кирилла никто надолго не задерживался. Если парень хотел, чтобы кто-то пробыл с ним больше, чем планировалось, он не стеснялся насильно заставлять человека это делать. Деньги, связи, красивые глазки — у него были свои способы. Но Игоря насильно держать не хотелось. Поначалу Гречкин наивно полагал, что мужчина останется добровольно, хотя бы на какое-то время, но раз этого не произошло, то что ж, не впервой. Кирилл понимал, что рано или поздно Игорь все же уйдёт. Все уходят. Это нормально. Так должно быть. Но он не думал, что это произойдёт так скоро и так тупо. Что мужчина уйдёт, даже ничего не объяснив. Это как-то совсем уж по-ублюдски. От этого ещё более паршиво. Происходящее сном уже не кажется. Вот она мерзкая реальность, к которой Гречкин привык. Теперь Кирилл ощущает себя по-настоящему брошенным. Не как ещё недавно после пробуждения, сейчас для этого мерзкого чувства появились причины. Но плакать уже не хочется. Хочется курить. Кирилл находит сигареты у входа в ванну и садится на пол, закуривая прямо там. Что значит «так правильнее»? С чего он взял? Да какое он вообще имеет право решать, что правильно, а что нет? Гречкину бы тоже очень хотелось поучаствовать в этом распределении, но ему даже возможность не дали. Что же это, раз он младше на десять лет, то у него и права голоса теперь нет? Да какое там право голоса, у него даже знать что происходит права нет. Это бесит. Это обижает. Мистер правильность. Да что он вообще понимает? Он всю жизнь прожил, делая то, что правильно, и много это ему дало? Вот он, совсем один, на работе проводит целые сутки, вечно так угрюм, что к нему и подойти иной раз боятся. Да это жизнь разве? Разве так правильно? «Этим я сделаю хуже нам обоим». Да как он может решать за них двоих? Что он вообще понимает? Ни черта. Ни черта он не знает. Разве бросить парня совсем одного это лучше, чем остаться? Чем же? Кирилл тушит сигарету о пол и достаёт новую, думая, что с Игорем определённо лучше, чем без него, но его мнение спросить забыли. Гречкину так хотелось понимать, что происходит, потому что не зная, мотивов Игоря, он даже ненавидеть его толком не мог. Поэтому вскоре от ненависти к Грому, пришлось перейти на ненависть к себе. Вот тут простора было много. Было где разгуляться. В сфере самоуничижения Кирилл определённо чувствовал себя как рыба в воде. Парень чувствует себя полным ничтожеством, недостойным любви. Конечно, Игорь ушёл. А как иначе? Зачем ему оставаться? Чтобы среди ночи отвозить пьяного Кирилла домой? Чтобы слушать его бессвязные речи под действием наркотиков? Чтобы постоянно бояться, что в следующий раз парень может переборщить с дозировкой, перейдя на что-то более серьёзное? Чтобы возиться с ним, как с ребёнком, каждый раз жалея, что нашёл себе проблем на голову? Да кому это нужно? С чего он вообще решил, что Игорь во все это добровольно ввяжется? Даже его родной отец не желает иметь с ним ничего общего, что уж говорить о постороннем человеке. Кирилл головная боль, тяжелая ноша и петля на шее. Да он бы сам возиться с самим собой не стал. Тут просто выбора у него особо нет, остаётся только смириться. И он смирился. То, что он для людей лишь ненужная нервотрёпка, он и так прекрасно знал. Отец рассказал, когда ему было 12. Примерно в то же время он с этой мыслью и породнился. Поэтому, докуривая вторую сигарету, он лишь хмыкает, думая, что признавать, что его отец оказался хоть в чем-то прав — отстойно, но что поделаешь. Все факты на лицо. Мысль, которая появляется на губах юноши с новой сигаретой оказывается гораздо тяжелее всех предыдущих. Так, ну с тем, что Игорь мудак и с тем, что Кирилл тоже та ещё заноза, мы разобрались, что дальше? А дальше то, о чем Гречкин не осмеливался даже просто подумать, вечно прогоняя эту мысль из головы, стоило ей только появиться. Ведь так больно сейчас ему было не из-за того, что он потерял нового друга. Они с Громом были знакомы совсем недолго, и да, конечно, обидно было снова оставаться одному, но ничего необычного в этом не было. Кирилл уже давно перестал реагировать на это как на что-то из ряда вон выходящее. Буквально недавно он выпустился из университета, и из его жизни разом пропали все так называемые друзья, которых он успел там завести. Это тоже было неприятно, но неприятно ровно на две сигареты и стертые контакты в телефоне, не больше, не меньше. Кирилл боялся признаться в этом даже самому себе, но так тяжело ему было потому, что Игорь просто другом ему никогда не был. Рядом с Громом он чувствовал себя так, как не чувствовал никогда до этого. Он не знал, что испытывает, не знал, как это описать, потому что это ни на что не было похоже. Ему давно пора было разобраться с этим чувством, но он постоянно откладывал самоанализ, в глубине души зная, что вывод к которому он придёт, ему не понравится. Сейчас, когда бежать от этого было уже некуда, объяснение всему казалось таким очевидным, что Гречкину не оставалось ничего, кроме как признать это. Третья сигарета ломается в руках юноши, падая на босую ступню и обжигая ее, а Кирилл осознаёт, что на самом деле влюблён в Игоря и больше не может это отрицать. Кириллу двадцать, а это чувство для него в новинку. Всю жизнь он боялся, что это произойдёт, пытался избежать этого всеми силами, а тут позволил себе немного расслабиться, не думать и отдаться ощущениям и все. Пиздец. И ничего уже не поделаешь. Назад время не отмотаешь, не вернёшь назад все моменты, слова, прикосновения, взгляды. А что делать теперь? Гречкин понятия не имеет. Это чувство хочется вырезать из своей груди кухонным ножом. Оно мерзкое, грязное, отвратительное, но в тоже время такое прекрасное. У Кирилла в голове не укладывается. Он чувствует себя омерзительно и окрылённо одновременно. Парень прекрасно понимает, что если бы он влюбился не в Грома, а в любую девчонку, то все было бы по-другому. Меньше проблем, меньше претензий, меньше ненависти к себе самому. Но право выбора юноше не предоставили (опять). Просто поставили перед фактом, и делай, что хочешь. Это отчаяние, эта беспомощность ломает Кирилла. Он достаёт новую сигарету, не зная, куда себя деть. Как бы сильно он не пытался переломить свою натуру, у него никогда не получалось это сделать. Он испробовал все. В детстве таскал эротические журналы и, словно медитируя, по несколько часов смотрел на картинки с женскими силуэтами, надеясь, хоть что-то почувствовать. Он начал встречаться со своей одноклассницей, каждый раз морща нос, когда приходилось с ней целоваться. В старших классах даже спал с девушками, очевидно не очень успешно. Он начал принимать наркотики, узнав от каких-то знакомых, что под определенными веществами повышается сексуальная активность. Он пил, чтобы его не тошнило во время близости с девушками. Это вошло в привычку. Теперь, чтобы вынести даже обычные, ничего не значащие прикосновения, ему нужно было напиться. Он бил себя, наказывая за неправильные мысли, и плакал по ночам, надеясь проснуться кем-то другим. Он читал книги по физиологии и сидел на разных форумах, пытаясь понять, что с ним не так. Конечно, там были и те, кто говорил, что влечение к своему полу — абсолютно нормально, но огромный поток негатива, заставил юношу утвердится, что он неправильный и поломанный, и с этим нужно бороться. Чем черт не шутит, он даже в церковь ходил и, стоя на коленях перед иконой, просил исполнить его единственное желание. Желание не исполнилось, а психика Кирилла поломалась основательно, так что даже когда он вырос и относительно освободился от влияния гомофобного отца, перестав жить с ним под одной крышей, собственная натура все ещё казалась ему отвратительной, правда он уже не особо верил в то, что ее можно исправить. Сейчас же он понятия не имел, что делать с этой чертовой влюбленностью. Когда он был рядом с Игорем, ему не приходилось думать о том, правильно ли то, что он испытывает, как это называется и что делать с этим дальше. Он вообще не думал. Ему просто было хорошо. Зачем портить это хорошо посторонними мыслями? Но сейчас, когда мужчины нет рядом и, скорее всего, никогда уже и не будет, не думать не получается. Мыслей много, и парень не знает, куда от них деться. Наверное, он должен был радоваться, что вся эта история с Игорем разрешилась сама собой, пока все не успело зайти слишком далеко. Можно было спокойно выдохнуть: вряд ли Гром собирался кому-то рассказывать обо всем. Теперь Кирилл мог вернуться к своей прежней жизни, сделав вид, что ничего и не было. Алкоголь и наркотики в этом всегда помогали, так что вскоре вопрос об этой глупой влюблённости перестал бы волновать Гречкина, а все минувшие события утонули бы в выпивке, забывшись как страшный сон. Да, такой вариант развития событий должен был устраивать Кирилла больше всего. Снова побег столь привычный парню. Он всю жизнь бежал. Бежал от забот, вопросов, окружающих его людей, бежал от себя самого. На бегу тяжело проводить самоанализ, копаться в себе, винить и ненавидеть, тяжело думать о чём-то плохом, о планах на жизнь, об отношениях с отцом, о принятии и самоиндефикации. Да, бег был надёжным, проверенным средством от всех проблем. Но сейчас бежать почему-то не хотелось. Не хотелось возвращаться в привычный ритм алкоголь-наркотики-одиночество-алкоголь-наркотики-одиночество теперь, когда он узнал, что можно жить по-другому. И то, что Игорь ушёл не кажется юноше каким-то облегчением, он не может радоваться этому, как бы не хотелось. Не может оставить все позади, сделав вид, что ничего не было. Ведь было. Было так хорошо, что забывать об этом кажется бессмысленной, неоправданной жертвой. Хочется помнить каждую мелочь: чужой тембр голоса, каждую из улыбок и все мимолетные взгляды, неловкие, но очень нежные слова, тёплые объятия, бархатный смех и те всплески огня, что он вызывал внутри, те отголоски каждого действия, каждой фразы, которые жаром разливались по телу. Хочется испытать все это снова. Хочется услышать новые слова, запечатлеть в своей памяти новые улыбки и взгляды и хранить их там трепетно, как самое ценное, что у него есть. Потому что на самом деле ничего ценнее у него и правда не было. Все те недолгие дни, что они провели вместе — единственное, что стоит запомнить. Кирилл бы сжёг все, оставив там лишь воспоминания о матери, а остальное место оставил бы для новых моментов, которые он так наивно надеялся ещё разделить с Игорем. Очередная сигарета догорает, а Кирилл думает, что возможно ненависть — не самое сильное чувство, как он привык считать. Ненависть отца въелась в Кирилла так сильно, что, казалось, юноша был ею насквозь пропитан. Он ненавидел свою жизнь, себя и всех вокруг. Но в нем разгоралось что-то большее, что-то, что было гораздо сильнее, чем ненависть. Юноша чувствовал, как он постепенно начинал наполняться этим всепоглощающими «чем-то». И вся ненависть меркла на фоне этого яркого, жгучего нечто. Он все ещё считал себя мерзким и гадким за то, что он чувствовал по отношению к Игорю, но ему уже не хотелось откреститься от этого, убежать, спрятаться и соврать, что ничего не было. Кирилл тушит сигарету о керамический пол, и ему кажется, что с влюбленностью в Грома, он все же может смириться. Да, он влюблён в мужчину, и это не так уж плохо. Вот только какой теперь в этом смысл?

***

Они не видятся месяц. Может быть меньше, может быть больше. Едва ли кто-то из них может точно сказать. Ощущение времени потерялось где-то между бессознательными проверками телефона на наличие пропущенных звонков и предательски быстро кончающимися сигаретами. Сложно сказать, кому из них было тяжелее. Первую неделю Кирилл провёл, практически не вылезая из постели. Большую часть времени он лежал, ворочаясь на кровати или смотря в потолок. Не было никакого желания даже дотянуться до телефона и ответить на многочисленные звонки или хотя бы проверить соцсети. Он ел раз в день, а то и реже, лишь когда чувство голода становилось совсем невыносимым. Еда, приготовленная Игорем была на удивление вкусной, но Гречкин давился, пытаясь запихнуть ее в себя. После принятия пищи он снова заползал в кровать, думая, что почистит зубы как-нибудь потом, потому что сил на это у него определённо не было. Ему ничего не хотелось. Ни пить, ни курить, не зависать в клубах, ни устраивать вечеринки. Первые несколько дней его рвало — последствия препаратов — и хотелось принять хоть что-то, чтобы стало лучше, но дома он никогда ничего запрещённого не хранил, а выйти из дома или хотя бы просто позвонить по телефону и попросить знакомых что-то подкинуть, казалось невыполнимой задачей. Ему было херово. Очень херово. Во всяком случае так казалось со стороны. Сам же он не чувствовал ровным счетом ничего. Разъедающая внутренности пустота, жрала его изнутри, и он не пытался сопротивляться. Вторую неделю он так же провёл дома. Один раз заехал отец. Юноша молча выслушал его оры, а потом просто сказал, что заболел, и обязательно позвонит позже, когда будет чувствовать себя лучше. Больше он не говорил практически ни с кем, не считая доставщиков. Он много курил и тушил сигареты о запястья, пытаясь вместе с тем затушить чувство собственной ничтожности. Не получалось. Об Игоре старался не думать. Тоже не получалось. Третью неделю он практически полностью провёл с отцом, разбираясь в бумагах, договорах, поставках и поставщиках, сотрудниках, бизнес-партнерах и прочем. Ещё недавно Кирилл пытался избежать всего этого всеми силами, но сейчас ему откровенно было наплевать. Все, что рассказывал ему отец посторонним шумом пролетало мимо ушей. Юноша бездумно кивал, когда чувствовал, что это было необходимо, пустыми глазами смотрел на какие-то документы, делая вид, что пытается в чем-то разобраться. Отец вроде как несколько раз накричал на сына, но ему было настолько плевать, что он даже не заметил этого. Время ускользало сквозь пальцы бесцветным грязным песком, не имеющим ценности. Все дни слились в монотонную кашу, и Кирилл уже давно перестал их различать. Четвёртая неделя целиком прошла в клубах, и да, возможно, убитый в ноль Кирилл, который валялся в отрубе на полу в грязном туалете, выглядел, мягко говоря, не очень, но поверьте, Игорю тоже было тяжело. Круглые сутки он боролся с собой, чтобы не сорваться и не позвонить Кириллу. Он безумно волновался за юношу. В своей голове он представлял ужасные картины, как Кирилл закатывает рукава, держа в зубах шприц, как его избивают ногами у одного из клубов, как он сидит в одиночестве у себя дома, гипнотизирующим взглядом смотря на блестящее лезвие. Эти выдуманные сюжеты сводили Грома с ума, он постоянно мониторил новости, зная, что если что-то случится с Кириллом Гречкиным, об этом обязательно сразу же известят все новостные каналы, но лицо парня там не мелькало. Это успокаивало лишь отчасти. В какой-то момент Игорю начало казаться, что никакого правильного варианта развития событий никогда и не было. Какое бы решение он не принял, оно все равно оказалось бы неверным. Из-за этого все случившееся кажется совсем уж бессмысленным, но возвращать все назад уже поздно. Поступил по-ублюдски, так гни свою линию до конца, делая вид, что знаешь, к чему это все. Но Игорь не знал. Он думал, что станет легче, как только он порвёт с Кириллом, но ошибся. Все было так же запутанно и непонятно, как и раньше. Только теперь ещё и Гречкина не было рядом. Игорь скучает. Скучает по солнечной улыбке парня, его громкому звонкому смеху, глупым шуткам, пугливым прикосновениям, по тёплому искреннему взгляду, который внутри топил глыбы айсберга, сковавшие тело Грома. Он пытается оставить это в прошлом. Забыть все и вернуться к тому, как жил раньше, но не получается. Да тупо не хочется. Не хочется снова замыкаться в себе, выставляя шипы, не хочется проводить все свободное время на работе, избегая возвращения в пустую квартиру, не хочется вечно скорбеть по прошлому, не давая себе возможность жить в настоящем. Гром боялся привязаться к парню, пытался избежать этого всеми силами, но что в итоге? Не справился. Да он постоянно ни с чем не справляется. Кажется, что жизнь для него слишком трудная. Он ее уже тупо не вывозит. Нет, он в баре сейчас не из-за этого. Он не из тех, кто со всеми проблемами справляется алкоголем. Он с ними никак не справляется, надеясь, что все как-то само разрешится, погружаясь в работу и пуская все на самотёк. Сейчас он в баре, потому что его позвали сюда, чтобы отметить день рождения какого-то лейтенанта. Игорь хотел отказаться, правда, он был не в настроении для праздненств, да и этого лейтенанта не знал практически, но Прокопенко вовремя напомнил ему, что Гром в последнее время ведёт себя как последняя свинья, и нужно все-таки как-то поддерживать отношения с коллегами. Впрочем, сейчас ни с какими коллегами он не общался. Он одиноко сидел за барной стойкой, давно отделившись от остальной компании. Кажется, его отсутствия даже не заметили. Оно и к лучшему. Гром выпил немного, но останавливаться пока не планирует. Смотрит на граненый стакан с янтарной жидкостью, из которого медленно исчезает содержимое и старательно пытается не думать о том, как ещё недавно дезинфицировал чужие ссадины коньяком. Последние пару месяцев пронеслись яркой вспышкой. Все так быстро началось и так быстро закончилось, что даже не верится, что все было взаправду. Игорь выпил немного, но остановиться ему бы стоило, потому что с каждым глотком в голове становится все больше мыслей, от которых весь последний месяц он старался сбежать. Он не собирается звонить Кириллу, ехать к нему, целовать, извиняться, просить начать все сначала. Но бармен подливает ещё алкоголя, и, кажется, в эту ночь что-то может пойти не по плану. Трель звонка нарушает общую композицию гамма в помещении. Игорь спешно достаёт телефон из кармана и пустым взглядом смотрит на имя на маленьком экране. Впервые отвечать ему совсем не хочется. В первые секунды майор даже собирается сбросить вызов, но тут же приходит в себя и, ещё слегка помешкавшись, отвечает на звонок. Но молчит. Говорить первым не собирается не потому, что сказать ему нечего, а потому что если начнёт говорить, то все пойдёт под откос. Ведь все же целый месяц прошёл. Сейчас самое время сорваться. — Игорь? — голос тихий и очень слабый, жалобный и слегка дрожащий. Слышатся всхлипы, а затем новое, ещё более пугливое: — Игорь? Кириллу не нужно говорить ничего больше. Гром уже вскакивает из-за барной стойки, готовый сорваться к юноше, где бы тот ни был. Плевать на все. На все принципы, правила, которые он сам себе установил. Все равно они не помогают. Кирилл плачет, а значит Игорь что-то делает не так. — Что случилось? — выдыхает мужчина. Воздух в помещении спертый и пропахший алкоголем. Дышать становится невозможно. Майор расстёгивает верхние пуговицы рубашки, чувствуя, как его душат, душат, душат. — Приезжай. И больше ничего не нужно. Игорь вылетает из душного помещения, хватая куртку, и дверь с оглушительным грохотом закрывается за его спиной. Всю дорогу мужчину бьет тревога, его руки ощутимо дрожат, сжимаясь на мобильном устройстве, которое остаётся безмолвным с момента последнего звонка. Гром пытается держать себя в руках, контролировать тревогу, но волнение за Кирилла раздирает его изнутри, а в голове нет ничего кроме «Что с ним?». Гром ничего не может с собой поделать. Прошёл тридцать один день, а он всё так же готов примчаться по первому зову. Готов сделать что угодно ради этого парня. Хоть на коленях перед ним ползать, юноше стоит лишь попросить. Это не особо похоже на тактику «держать Гречкина на расстоянии», но не нам его винить. Разве он мог сказать нет? Разве мог отказать? Его долг — помогать людям. И если он не спасёт ещё одно человека, точно повесится. Это точно нездорово. Если бы Игорь продолжил ходить к психотерапевту, то наверняка бы это знал. Но в его голове продолжает крутиться Кирилл, Кирилл, Петя, Кирилл, Кирилл, и он не замечает проблему. На звонок в дверь долгое время никто не отвечает, так что Гром уже думает, какое окно будет легче разбить, чтобы попасть внутрь, но вскоре все же раздаётся скрежет замка, и на пороге появляется хозяин особняка. — О, Игорь, я уж заждался, — пьяно растягивает слова Кирилл, плечом опираясь о дверной проем. Глаза красные-красные, улыбка вязкая и довольно отталкивающая, волосы беспорядочно взъерошены, а на теле ничего кроме длинной футболки. На какой-то момент майор впадает в ступор, не совсем понимая, что происходит, но аккуратное поглаживание по щеке быстро возвращает его в реальность. — Что случилось? — мужчина отстраняется от чужой руки, и выражение его лица становится максимально серьёзным. — Случилось? — юноша невинно вскидывает брови, словно не понимает, о чем идёт речь. Глаза-стекляшки, но улыбка не настоящая, вымученная. Игорь встревожен ещё больше. Кирилл тянет его за руку, приглашая зайти, а мужчина слишком сбит с толку, чтобы сопротивляться. Из освещения в доме только светодиодные ленты и слабое мерцание белых ночей за окном. Гречкин забирает у майора куртку и кидает ее куда-то в сторону вешалки, на что Гром никак не реагирует. — Почему ты плакал, когда звонил мне? — Неправильный вопрос, — Гречкин кусает губы и теребит край футболки, а Игорь громко сглатывает замечая гладкие очертания темных боксеров. — Почему ты позвонил мне? — снова пробует полицейский, пытаясь не смотреть в глаза юноше, потому что что-то в его взгляде сильно пугает. — Потому что ты нужен мне. Они стоят в небольшом коридоре возле прихожей. Голоса тихие, словно кто-то может их подслушать, словно они говорят о чём-то, о чем говорить вслух ни в коем случае нельзя. Игорь пытается сильнее вжаться в стенку, а Кирилл дышит тяжело-тяжело, облизывая губы и пытается поймать взгляд Грома, который тот вечно отводит в сторону. — Кирилл, я… — Игорь мнётся, снова становиться душно, но уже по иной причине. — Не бойся, я не прошу ни о чем серьезном, — Гречкин делает шаг вперёд и этого оказывается достаточно, чтобы нарушить все личные границы мужчины, — Ты нужен мне всего на одну ночь, а потом можешь сваливать на все четыре стороны. Голос твёрдый и уверенный, практически трезвый, но Игорь точно знает, что Кирилл пьян. Сам он, в общем-то, тоже. Он тянется, чтобы расстегнуть ещё несколько пуговиц на своей рубашке, потому что дышать становится просто невозможно, но обнаруживает, что за него это уже делают чужие руки. Эти руки касаются его тела холодными ледышками, остужая повсеместный жар. Игорь от этих прикосновений вздрагивает, но не пытается остановить юношу, словно чувствуя, что без них он непременно перегреется и сойдёт с ума, утонув в жару безумия. Это предчувствие оказывается ложным, потому что эти прикосновения и есть самое настоящее безумие. Мягкие губы касаются шеи, и Игорь понимает, что начинает бредить, позволяя рваному вздоху слететь с его губ. — Ты пьян, — не предостережение, скорее констатация факта. — Именно поэтому я могу спокойно прикасаться к тебе, не испытывая страх, отвращение или чувство вины, — язык проходился по соленой коже, спускаясь все ниже и ниже. Гром вцепляется в плечи юноши, не позволяя ему опуститься на колени. В его голове все ещё трепещут последние остатки здравых мыслей, но уже практически обессилено. Игорь знает, что уже совсем скоро умрут и они, поэтому он пытается вразумить Кирилла, пока ещё есть возможность. — Мы не должны это делать, — полицейский чувствует, как с него стягивают рубашку, но едва ли имеет силы, чтобы сопротивляться этому. — Я никому ничего, блять, не должен, — зубы выпиваются в ключицы. Неприятно. Но эта боль не отрезвляет. Эта боль опьяняет ещё сильнее. Футболка Гречкина летит на пол, и на суде под присягой Игорь бы не решился утверждать, что в этом не было его вины. — Ты уверен, что хочешь этого? Этот вопрос — формальность. Они оба хотят этого одинаково сильно, но Игорь должен проявить хоть какую-то осознанность, потому что то, в какую беспомощность вгоняет его этот мальчишка уже в крайней степени глупо. — Я хочу тебя, — ответ короткий и лаконичный, но более чем исчерпывающий. Поцелуй — точно такой же. И это не губы Игоря приминают губы Кирилла, не его язык скользит вниз по подбородку, не его руки оглаживают худое разгоряченное тело юноши, вжимают блондина в стену, и не его колено упирается между ног Гречкина. Это все не он. Мысли не его, желания не его. Они в голове его появились против его же воли, как-то случайно, совсем непонятным образом. Игорь не знает откуда там все это взялось, но ничего поделать с собой не может. Он говорит вслух «нам стоит остановиться», но уже просто на автомате. Думает он совсем иначе. — Рад, что мы наконец-то поняли друг друга, — Кирилл усмехается куда-то в шею Грому, говоря совсем не своим голосом, и сжимает руку на тонкой ткани джинс в районе паха, заставляя мужчину вздрогнуть. Его тоже словно подменили. Гром, конечно, замечает, но он сейчас не в том положении, чтобы думать об этом. Длинные пальцы проскальзывают под резинку трусов, и Игорь понятия не имеет, как смог упустить момент, когда ему расстегнули штаны. С его губ слетает громкий вздох, и он окончательно теряет возможность контролировать ситуацию. — Блять, — все, что может сказать мужчина, головой упираясь в стену, а ногтями впиваясь в чужие белые плечи, — Что же ты делаешь? — Наслаждаюсь возможностью, — дыхание сбивчивое, а в голосе слышатся нотки ухмылки, — Больше такого шанса у меня не будет. Эти слова пролетают мимо майора, и он не особо вдаётся в их смысл. Его зубы сжимаются на плече Кирилла, а руки спускаются ниже, упираясь в торс. Все тело горит, сердце бьется в бешеном темпе, голова затуманена, и он не помнит, когда в последний раз чувствовал нечто подобное. Хотя помнит, конечно, но не сейчас. Сейчас он и имени своего бы не вспомнил. Не помнил он и имя Кирилла. И только с его губ собирается сорваться чьё-то чужое имя, с Гречкиным никак не связанное, как поцелуй тут же затыкает мужчину. Мальчик кусает губы, мальчик стукается зубами о зубы, мальчик языком остервенело оглаживает все, до чего может дотянуться, мальчик целуется очень неумело, но очень отчаянно, словно в последний раз, словно больше и правда такой возможности не будет. Мальчик сходит с ума, его действия резкие и бессвязные, он вряд ли отдаёт им отчёт. Он дышит очень громко, затылком упирается в стену, и рукой двигает очень старательно, но получается у него хорошо лишь по счастливой случайности. Чем меньше он задумывается о своих действиях, тем громче стонет мужчина. У мальчика от одних этих стонов ноги сводит, но крепкие руки продолжают вжимать его в стенку, не давая свалиться вниз. — Ну же, чего ты ждёшь? — Кирилл заглядывает в глаза полицейского, и тот сразу же понимает о чем идёт речь, — Я знаю, ты хочешь. — Прикоснись ко мне. Игорь пытается ударить по тормозам. Пытается найти хоть одну причину, чтобы не делать то, о чем просит (приказывает) парень, но все они сейчас звучат для него абсолютно неубедительно. — Завтра ты пожалеешь об этом. — Завтра мне будет уже не до этого. Кирилл берет руку Грома и опускает ее ниже, теряя терпение. Игорь теряет терпение сразу же следом, чувствуя через тонкую ткань белья, насколько сильно возбуждён юноша. Мужчина рычит и кусает мочку уха Гречкина. Завтра он пожалеет об этом, но сейчас ему так откровенно плевать. Блондин внезапно перехватывает руку майора и тянет его за собой, быстро минуя длинные коридоры, лестницы и повороты. Они оказываются в уже знакомой Игорю спальне, где Кирилл тут же избавляется от лишней одежды, убив всякое стеснение ещё десять минут назад. Если бы Игорь знал парня чуть лучше, он бы сразу понял, что что-то не так. Что-то пиздец как не так. Но он о Гречкин знает даже меньше, чем думает, а поэтому просто останавливается на месте, жадно рассматривая худощавое тело и пытаясь задушить в себе последние предсмертные крики сомнения. Кирилл вытаскивает из верхнего ящика комода те самые наручники, что следователь так и не забрал, совершенно забыв про них. Юноша вручает наручники Игорю, протягивая свои руки вперёд, добровольно вверяя себя в полную власть мужчины. В его взгляде что-то на мгновение меняется, и там уже не читается мокрая похоть и возбуждение. Одним этим действием парень словно говорит: «Я твой. И моя жизнь теперь твоя» — Не надо, — качает головой мужчина. — Я хочу этого, — уверенно говорит Гречкин, и Игорю остаётся лишь защёлкнуть наручники на худых запястьях, чтобы согласиться принять это подношение. И он делает это, не думая о том, что ключей у него с собой нет. Он делает это, не из-за тупой жажды обладания, не из-за собственнических порывов и не как акт власти, не как акт подчинения. Он делает это, потому что Кирилл этого хочет. И отказать ему Игорь не имеет права. Юноша молча ложится на постель, вытягиваясь по весь рост. Присогнутые руки упираются в изголовье кровати. Кожа натягивается на ребра, формируя волнистый силуэт костей. Поясница слегка выгибается, поддаваясь вверх, а гладкая линия живота ломается о выпирающие тазовые кости. Худые ноги путаются в шёлковом покрывале, сминая его под собой. Каждый миллиметр тела юноши в тот момент выглядел идеально, являя собой красоту в первой инстанции. Чистую, обнаженную, но все равно непорочную. Его молочная кожа была покрыта красными пятнами, но не от стыдливого смущения. Юноша не пытался прикрыться, спрятать свою наготу и скрыть раскрасневшееся лицо в изгибах рук. Но он горел. Его губы заметно тряслись от сбивчивого дыхания, как и все тело от нескрываемого возбуждения. Он смотрел прямо в глаза Игорю и на его лице читалось желание в перемешку со страхом и покорностью. Он доверил всего себя мужчине, и теперь ему оставалось лишь ожидать ответных действий. Гром не хотел мучить мальчишку, не хотел изводить его ожиданием, не хотел проверять его терпение. Но ничего не мог с собой поделать. На Кирилла хотелось любоваться целую вечность, и, если бы была возможность, то ещё дольше. Он невольно томил юношу своими долгими взглядами, проходящими по каждому участку беззащитного тела. Он не дразнил Кирилла, лишь по той причине, что хотел прикоснуться к блондину, вероятно даже сильнее, чем того жаждал сам мальчишка. Но сделать что-то было страшно. На его плечи свалилась слишком большая ответственность. Своими руками он не хотел запачкать красоту в своём первозданном виде, не хотел сломать, испортить, опорочить. На Гречкина бы смотреть неотрывно, на то, как изгибается его тело, на то, как колени подгибаются, от ломающего кости возбуждения, на то, как закатываются глаза, на то как припухлые губы становятся красными из-за крови. Но Кирилла один лишь взгляд мужчины не удовлетворял. Поэтому он опустил руки вниз, резко вздрогнув от прикосновения холодного металла к чувствительной коже. Цепь от наручников натянулась у тела, слегка давя на него, и юноша громко всхлипнул, неуверенно присогнув руки. А затем вернув их в прежнее положение. А затем снова согнув. У Игоря от представившейся картины помутнело в глазах. Он многое успел повидать за свои тридцать лет, но нечто подобное он определённо видел впервые. Тихие стоны прорывались сквозь плотно сомкнутые губы, плавя уши майора, а блестящая сталь продолжала оглаживать красную кожу. Это определённо не было приятно, и Гречкин получал наслаждение скорее от самого осознания происходящего, нежели от реальных ощущений. Он чувствовал всю извращенность происходящего, чувствовал чужой взгляд на себе, чувствовал, что никогда больше не осмелится сделать ничего подобного, а потому продолжал двигать руками, закатывая глаза от нескрываемого удовольствия. — Я не музейный экспонат, можешь потрогать, — на мгновение замирая, выдыхает парень, и эти слова работают для Игоря как спусковой крючок. Мужчина тут же оказывается на кровати, нависая над Кириллом, и губами припадает к соленой коже юноши. У него нет времени снять собственную одежду, у него нет для этого никакого терпения. Ладони Гречкина снова упираются в изголовье кровати, а спина выгибается, словно стремясь слиться воедино с влажными горячими губами, исследующими каждый миллиметр обнаженного тела. Грубые руки сминают нежную кожу, оставляя следы. Хрусталь встречается с молотком, и Игорь чувствует, что если сейчас не сможет взять себя в руки, то непременно порежет пальцы об острые осколки, которые останутся от юноши. — Что случилось? Мужчина утыкается в грудь Кирилла, обжигая кожу своим дыханием, и пытается успокоиться, пытается привести мысли в порядок, что в данной ситуации оказывается практически невозможным. Руки продолжают обхватывать чужое тело, а от тесноты джинс уже физически больно. Живот становится влажным от чужой смазки, и жар другого тела начинает обжигать. — Я боюсь, сделать тебе больно, — тихо отвечает мужчина. — Не сделаешь, — с абсолютной уверенностью говорит Гречкин, — Я доверяю тебе. И где-то между этими словами теряется беззвучное «только». Игорь лишь отдаленно осознаёт значение этой фразы, не понимая всей ее важности. Он не знает, что Кирилл только что сказал нечто, что никогда не говорил прежде. Не знает, что юноша сам испугался своих слов. Не знает, чем заслужил это доверие, но понимает, что оно совсем неоправданно. Игорь сам себе не доверяет и никогда бы не попросил другого человека довериться ему. Никогда больше. — Почему? — Если бы я только знал. Он доверяет ему неосознанно, слепо, доверяет так, как не доверял никому до этого. Разве что маме. Это именно та уверенность в человеке, для которой не требуется никаких подтверждений, доказательств. Словно где-то на подсознании ты просто знаешь, что этому человеку можно доверять и делаешь это, не задавая лишних вопросов. Гром слегка приподнимает голову и смотрит блондину в глаза, будто пытаясь удостовериться в правдивости его слов. Но какие могут быть сомнения, когда перед ним (под ним) лежит полностью обнаженный Кирилл, который позволил Игорю надеть на себя наручники, тем самым дав ему разрешение делать с собой все, что угодно, в полной уверенности, что он не причинит ему вред? Все происходящее резко перестаёт напоминать половой акт, но становиться лишь более интимно. Гром снова принимается выцеловывать тело младшего, но в этот раз с особой нежностью, с особой преданностью, как верный пёс вылизывает любимого хозяина, чтобы оправдать его доверие и отблагодарить за благосклонность. Кончик языка Игоря касается члена. Кирилл стонет, вздрагивает и изгибается, ломая спину, плечи, поясницу, голос, дыхание и свои собственные правила, а мужчина поднимает голову и смотрит прямо ему в глаза, ожидая одобрения. Но одобрения он там не находит. Вместо этого он видит слёзы, неровными дорожками стекающие по лицу юноши. Это не слёзы наслаждения, не слёзы возбуждения, нетерпения или радости. Игорь и раньше, бывало, доводил до слез своих партнеров в постели, но сейчас это событие как победа им явно не рассматривалось. Мужчина тут же отстранился от тела Гречкина, испугавшись, что сделал что-то не так. — Все в порядке? — взволновано спросил Гром. — Продолжай, — всхлипнул Кирилл, запрокинув голову назад. — Почему ты плачешь? — Я говорю, продолжай. — Нет, Кирилл, сначала ответь мне, что с тобой. Игорь садится на колени между ног юноши, показывая, что без объяснений продолжать он не собирается. Гречкин молчит. Слёзы по его лицу льются беззвучно, но из-за них говорить он не может. Его живот тяжело вздымается вверх-вниз, а мужчина только и может, что терпеливо ждать, пытаясь подавить в себе нарастающую панику. — Если я скажу, ты возненавидишь меня, — Кирилл прижимает руки к лицу, пряча эти слова в своих ладонях и размазывает соленые слёзы по лицу. — За что мне тебя ненавидеть? — майор не понимает, о чем говорит юноша. Игорю кажется, что он бы простил ему абсолютно все, и у Кирилла нет никаких причин бояться его немилости. Да он и не боялся никогда. Делал, что вздумается. Пил, курил, употреблял, буянил, дрался, дерзил, наверняка зная, что ему все сойдёт с рук. И если кто его за такое поведение и возненавидит, то это уж точно не его проблемы. Пусть ненавидит. Пусть все ненавидят. Ему дела до этого не было. Но что случилось сейчас? — Не задавай лишних вопросов, — Кирилл садится на кровати и его лицо резко принимает притворно безразличное выражение, а уголок губ вздрагивает в призрачной ухмылке, — Я хочу тебя, ты хочешь меня, остальное сейчас неважно. Разодранные губы, касаются шеи, лезут выше, гладя подбородок, мажут по щеке и снова спускаются вниз. Игорю от этих прикосновений спокойнее не становится, они ему сейчас приятными совсем не кажутся. Что-то произошло. Что-то страшное и непоправимое. Кровь приливает к голове и черепная коробка перестаёт выдерживать бешеные пульсации. Он боится узнать ответ, но все равно спрашивает: — Кирилл, что случилось? Холодный голос заставляет юношу остановиться. Но он не поднимает голову, опаляя своим горячим дыханием ключицы полицейского. — Что же ты такой нетерпеливый? Ты узнаешь обо всем уже очень скоро. Все узнают. Пожалуйста, позволь мне насладиться этим моментом, пока ещё есть возможность. Игорь хватает парня за плечи, отрывая от себя и заглядывает в глаза из расколотого нефрита, что тут же пугливо опускаются вниз. — Рассказывай. Это уже не просьба и не вопрос. Сопротивляться мужчине Кирилл не в силах, но он медлит. И чем дольше длится гнетущая тишина, тем меньше мужчина хочет знать, что скажет ему Гречкин. В том, что юноша все расскажет сомнений нет. Он позвал его сюда не для того, чтобы раздеть и залезть в штаны. Игорь это понял сразу. Юноша позвонил ему в слезах, и, исходя из своего скромного опыта, Гром мог сказать, что секс на одну ночь обычно предлагается отнюдь не так. Парню нужна была помощь. Но полицейский боялся даже предположить в чем. Видит Бог, у Кирилла было достаточно связей, чтобы решить все проблемы по щелчку пальцев, но видимо не в этот раз. Парню нужен был именно Игорь, и ничего хорошего это не означало. — Кирилл? Игорь смягчает хватку на чужих плечах и переводит одну ладонь на щеку юноши, большим пальцем, смахивая слезу. Гречкин снова поднимает глаза на мужчину, заставляя Грома захотеть забрать все свои слова назад, до сворачивания внутренностей пугая своим взглядом. Мужчина в ужасе отшатывается от блондина, не успевая сказать, что слышать ответ он уже совсем не хочет. — Я убил человека.